Николай Гарин-Михайловский
Избранные письма
Твой всей душой и сердцем Ника
Деток, тебя без счету целую.
15
(около 21 ноября, 1892 г., СПБ)
Милое мое дорогое счастье, Надюрка, вчера написал тебе длинное письмо и знакомил в прошлом с положением дел, чтобы ты не думала, мое счастье, что что-нибудь здесь зависит от меня в смысле замедления.
Но оглянись назад, моя дорогая голубка, и ты увидишь, сколько уже сделано. Я выехал из дому в Самару без денег. В Казани ждали железнодорожные дела – надо было и рассчитать, и платить, и спешить.
Платить надо было и Юшкову – 1500 р., платить надо было и в Петер‹бург›, надо было вести и изыскательскую кампанию, надо было и книгу издавать и дела «Рус‹ского› бог‹атства›» устроить!
Счастье мое, ведь все это сделано! Сделано, моя дорогая, без всякой задержки. Очень солидная работа Казань – Малмыж лежит на столе – переписанная, прекрасно вычерченная, с массой разумных мыслей, – дай бог, чтоб их поняли только.
Книга моя на столе.
Дела «Русского бог‹атства›» организованы и налажены. Рассчитался с служащими, уплатил все, заплатил Юшкову, заплатил в Петербурге. Ничего не имея, заплатил и провел все и работал в это время так, как будто у меня миллион в кармане и одно только горе, что моя жена не может ехать ко мне. Еще несколько дней – и я всем фронтом поверну на Самару, и с Колиными векселями разве много там работы? Будь веселая, мое счастье, еще капельку, и выплыву совсем – твой, мое сокров‹ище›, боец.
И поверь, мой ангел дорогой, что не потеряю и одного мгновения. А там примусь за литературу. А будирование Казань – Малмыжской ж‹елезной› дороги в печати? Все ведь уже подготовлено. А знаешь, в чем секрет успеха? Каждый час делать, что можешь, и уметь забывать сумму работы, – ох, как работается тогда. Вчера 17 часов просидел, вставая на 10 минут к обеду и завтраку. И работаю я так, что мой час – день у другого.
Расхвастался!
Стоит, миленькая: не глупеть, а и умнеть в такой сутолоке – право, заслуга.
Отвечаю вкратце на твои вопросы. Во-первых, отзыва не посылаю, потому что противный Подруцкий, который, кажется, не на шутку считает, что я его сын, завез его в Царское, как и все отзывы. Опять был съезд, просто чтоб познакомиться, в ресторане «Медведь», и комната, где собирались, называлась «Кабинет Гарина». Были: Мих‹айловский›, Ал‹ександр› Ив‹анович›, Короленко, Мамин, Стан‹юкович›, Крив‹енко›, Лесевич, Семевский, Соловьев, Скабичевский, Антонович, Воронцов, Ону, Перцов, Слепцов и масса других, которых не вспомню. Говорил мне Короленко и назвал молодым с седым‹и› волосам‹и› беллетристом. Отвечал я и уподобил себя девушке, поздно нашедшей свой идеал.
Отвечал Мамин притчей о работниках, пришедших в три часа и девять и получивших одну плату. Говорил Венцковский и предложил тост за жизнь, живую жизнь, которая бьет в моих произведениях. Потом поехали на вечер студенток, где и меня окружили мои поклонницы и поклонники, и я говорил о Тёме и деревне. А на другой день я работал и сейчас иду работать, мое счаст‹ье›, моя радость, моя жизнь, и буду счастлив без конца, когда заслужу право увидаться с тобой. Завтра высылаю доверен‹ность› для Юшко‹ва›.
Твой вечно Ника
Деток целую, Варв‹аре› Борис‹овне› ручки: пусть подождет – привезу Табурно.
16
(Телеграмма Н. К. Михайловскому)
(Сергиевск, 26 марта 1893 г.)
С болью в сердце прочел исковерканную и бесцветную работу; моя манера писать мазками; мазки и блики дают картину; одни мазки – только мазня, обесцвеченная цензурой и корректурой; мало сказать – бездарно, оставляя даже интересы автора, для журнала неприлично помещать такую недостойную работу. Необходима в дальнейшем моя корректура. Я в полном отчаянии. Михайловский.
17
Пермь, 28 июня (1894 г.)
Дорогой Александр Иванович!
Посылаю Вам всю деревню: вот мы! Я доволен: желал бы, чтоб и Николаю Константиновичу и Вам понравилось. По-моему, необходимо (а то не станут и читать меня) и для журнала и моей репутации целиком в августовскую пустить: иначе никакой цельности впечатления не будет это отдельный островок из многотомного писания, где кое-что выплывает и потом опять надолго расплывается в море житейском. Терять этот случай потому нельзя, что читающей публике ясно станет, что не мелочи меня интересуют и не в сторону тянет, а действительно необходимо в нашей мелочной жизни терпеливой рукой собирать их по свету: здесь отчет этих мелочей бьет кое-какими выводами запертых, сжатых, беспочвенных условий жизни.
Чтобы прошло это место в цензуре, где тексты евангелия, нужно сделать (главы указаны) более обширные выписки, чтоб расплылся смысл, а затем после цензора выбросьте их. Это необходимо сделать, иначе вычеркнут, и главное, цензору весь смысл станет ясным, а без текстов будет тоже бледно и бессильно. Остальное не замедлю. Крепко целую Вас всех, всего лучшего.
Ваш
Н. Мих‹айловский›
В августе еще тем хорошо, что как раз и молодежь возвратится с каникул.
