Николай Лесков
Пагубники
Брат, как человек опытный, посмотрел на сестру и говорит: «Отчего же? отчего другие смотри-ка как одеваются».
– Другие, – отвечает застенчиво девочка, – мне за другими не угоняться.
– Отчего же так?
– Не хочу говорить.
– Разумеется, нечего говорить.
Девочка уже умела понимать смысл таких слов… Их оскорбительное значение сначала вывело ее из себя: она бросила брату полтинник и, плюнув ему в лицо, сказала, чтобы он не смел никогда приходить к ней. Тот назвал ее дурою, обтерся, но полтинник взял и – его пропил.
Но едва девочка оградилась от родства с мужской стороны, как деревня подходит к ней с наиболее чувствительной, с женской линии: к девочке является с деревенскими гостинцами присыльная деревенская тетка. Эти «присыльные тетки» – прелюбопытный и в своем роде препротивный тип. В большинстве случаев они представляют собою самые ужасные, бесстыжие и гнусные характеры. Они, как на подбор, всегда пройдохи и мастерицы вымозжить из девочки все, что только возможно. Девочки их редко любят, а часто боятся и трепещут, но всегда принимают. Тетки ли они «всамделишние», или десятая вода на киселе – этого не разберешь. Деревенская родственность ведь идет вширь и вдоль очень просторно. Называются же эти бабы просто «тетка из своего места». Не разберешь, какая это степень по кормчей. Главное в этих тетках – их цепкость и емкость во взыскательных приемах. Дайте только им поручение обобрать девочку – и уж они оберут ее до последней нитки или сейчас «переставят на место». И несмотря на это, деревенские родственники нарочно и подсылают такую тетку.
– Эта, – говорят, – управистая.
За исполнение исковых поручений «тетка» урвет себе кус из взысканных денег и возьмет «отсыпного», т. е. отсыплет чаю, сахару, кофе.
Стоит только дать эдакой бабе «адресок девочки да гостинчики», и она уж, известно, доймет с девочки все, – лучше, чем подьячий на правеже.
Стоит только послушать, какие истории рассказывает эта Шехерезада бедному ребенку, к которому прислали ее родительская нежность и родительская алчность. То она рисует ей сцены трогательные, ужасные – как дома будто томятся нуждою и как страдают оттого, что вынуждены просить у своего дитяти пособия.
– Нешто это легко матери-то? Мать-то, слезами обливаясь, говорила: «скажи ей, Груше-то, мне ведь ее жалко».
И рассказчица сама плачет. Глаза у нее всегда на мокром месте.
Девочка волнуется, растрогивается и тоже плачет. Сердце ее теперь рвется к семье и готово на всякую жертву – лишь бы только это было в ее возможности.
Тетка переменяет вид и заводит песни веселые и уносящие душу стремлениями к дому – она сообщает, как за сестру девочки жених из торговцев сватается и как всему этому легко бы статься, но только у невесты платья с спаньей нет. А как «спанье» шьется – это девочка знает. Не важная бы вещь учредить «спанье» – да не на что. Самого незначительного дела не достает, а через это можно упустить большое счастье!
Тут, как хотите, надо на все решиться! – Ведь это свои, а не чужие…
И станете ли вы удивляться, что такие по-видимому малые вещи производят большие последствия?
Не будьте торопливы и несправедливы – не удивляйтесь.
Если самые обыкновенные, неуклюжие, но речистые свахи так часто и так легко обольщают и морочат людей взрослых и иногда даже людей очень опытных, прошедших школу жизни, то есть ли что-нибудь трудного в том, что названного типа «присыльная тетка» свертит с толку и сделает все что захочет с девочкою – с существом еще юным и малоопытным? Нимало! Здесь, в этой родственной игре все козыри на руках «присыльной тетки», и разумеется – всякая игра ею у девочки всегда выиграна. Первые претензионные и неосновательные недовольства хозяевами, первые опыты грубить им и делать им дерзости и ни во что не считать все знаки оказываемого им доброго внимания – все это начинается с «научением присыльной тетки». Чаще всего девочка и начинает обнаруживать свою строптивую глупость тотчас же после посещения ее «теткой», и притом она всегда почти начинает говорить ее же пошлым, ерницким языком. Тут выработались свои известные вокабулы, по которым строятся речи. Тетка так и учит: «ты им скажи такие речи». – Я, мол, не дурочка, довольно того; у меня сродственники – я к своим в деревню поеду или на другое место сойду. «Ты не поддавайся, а отвечай в речь – так и так», – и девочка спешит показать свое знание – она затверживает теткин урок и ищет случая проговорить его, «произнести свои речи». Она ищет повода, к чему бы ей придраться, чтобы почувствовать себя будто в обиде и начать «не поддаваться» и «грубить»…
Желаемый случай, разумеется, является скоро. Кто хочет придраться ко всякому поводу, чтобы обидеться, тот, конечно, всегда найдет такой повод. И вот девочка, которую в доме любили и берегли, словно перерождается: лицо ее утрачивает милое и доверчивое выражение, которое к ней располагало, – вместо того она морщит брови, надувает губы на всякое замечание и фыркает, как злой котенок, на каждый доброжелательный совет. Скоро она уже будет пробовать свое искусство «говорить речи». Сначала ей снисходят и только удивляются: «Откуда это? что такое с нею сделалось?.. Было такое милое доброе дитя – и вдруг стал огрызок Город портит простые, добрые нравы… соседние кухарки, дворники, лавочные сидельцы…»
Во всем винят «тлетворное городское влияние», а никому из рассуждающих об этом и в голову не приходит, что это совсем не городское, а самое народное, простое, деревенское, что это привезено из деревни и в рукаве старой рубашки с орехами, – и это, к сожалению, почти всегда так…
