Николай Вагнер
Не выдержал
IV
– Чтобы объяснить тебе всю эту историю, необходимо начать сначала, – сказал он и, подвинув ко мне одно из кресел, уселся на него, оперся обоими локтями в колена и подставил обе руки под подбородок.
– Помнишь, мы расстались с тобой в мае. Была цветущая весна, и ты отклонял меня тогда всеми силами своего красноречия от женитьбы. Согласись, что моя невеста, а затем моя жена, необыкновенно гармонировала с этой весной; что она была нежна, как ландыш, и очаровательна, как скромная, благоухающая фиалка. Но не подумай, чтобы меня соблазняла прелестная форма ее тела… Нет!.. Наши души любили друг друга…
При этих словах пол подле моего кресла как-то странно, особенно треснул. Но я не обратил тогда на этот треск внимания. Трещал пол, трещала мебель… Все, очевидно, ссыхалось и коробилось от времени в этом старом доме.
– Я и жена моя, – продолжал рассказ свой Константин, – были твердо убеждены, что мы созданы друг для друга… и притом я должен теперь открыть тебе одну из наших семейных тайн.
Он потупился и продолжал свой рассказ с очевидным смущением:
– Ты, вероятно, помнишь, что я, еще бывши студентом, избегал цинизма и сладострастия, которому вы все чуть не поклонялись…
– Еще бы этого не помнить! – вскричал я. – Тебя мы все прозвали «стыдливой девственницей»…
Он начал кивать головой и прошептал так тихо, что я едва мог расслышать, что он сказал:
– Я и теперь, – прошептал он, – остался таким же…
Я удивленно посмотрел на него.
– Как же? – вскричал я. – Ведь ты был женат?..
Стало быть… И жена твоя?..
Он ничего не ответил и только молча опять кивнул мне.
Я с удивлением посмотрел на него, и признаюсь откровенно, у меня даже в душе шевельнулось какое-то озлобление и презрение к нему. «Бедная Еля, – подумал я (так он звал свою покойную жену, которую звали Еленой Борисовной), – ты умерла, не испытав счастья быть женщиной и матерью».
Но это чувство или скорее настроение скользнуло, как тень. Я припомнил эту Елю, взглянул на большой акварельный портрет ее, который стоял передо мной на письменном столе, и подумал: «Ты и в жизни была нежной, полувоздушной красавицей-фиалкой, каким-то бесплотным, полуфантастическим существом». Признаюсь откровенно, я не сочувствую таким созданиям. По-моему, каждая вещь должна согласоваться с ее назначением или, правильнее, с ее употреблением. Человек вполне нормальный, правильно организованный, здоровый и вполне уравновешенный – вот мой идеал, если только нужны в жизни идеалы.
– И знаешь ли, – сказал Константин, – такая жизнь мне кажется совершенно нормальной и правильной.
– Следовательно, природа, по-твоему, должна быть переделана и человечество рано или поздно должно прекратить свое существование?
Я вскочил с кресла, прошелся по комнате и затем снова опустился на прежнее место. Такие мысли и воззрения сильно волновали и возмущали меня тогда, да и теперь возмущают.
– Человечество, – сказал покойно Константин, – никогда не прекратится. Оно будет существовать до кончины мира… Нет, я говорю о званых и избранных.
– К последним ты, наверно, и себя причисляешь?
– Я причисляю к этой категории всех, которые поняли всю мерзость нашей земной, прозаической жизни и кто верит в иную, свободную и правильную, нормальную жизнь.
– Ну, я в нее не верю, – сказал я.
И как только я успел проговорить последнее слово, в то же самое время, направо, в темном углу, раздался явственный глубокий вздох. Я вздрогнул и вскочил со стула.
– Кто там? – вскричал я невольно.
Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
– Это идеальное – тихо сказал он, – переходит в реальное, чтобы дать тебе знать о своем присутствии…
Я помню, как при этом у меня явилось опять стеснение в груди, как от кошмара, и мне страстно захотелось бежать дальше от этого места, из этой комнаты, оклеенной старым, почерневшим дубом, и всей ее странной обстановки. Но я призвал на помощь все присутствие духа и сказал ему:
– Послушай! Я ясно слышал вздох, человеческий вздох… Там, в том углу, кто-то есть…
Он медленно встал со стула, взял лампу и с улыбкой сказал:
– Пойдем посмотрим, есть ли кто-нибудь там или нет?
Он сказал это с таким спокойствием, с такой самоуверенностью, что я пошел за ним, хотя чувствовал, как сердце сжимал невольный ужас.
Мы осмотрели угол: там никого не было.
«Может быть, – подумал я, – этот вздох раздался в соседней комнате», – и я посмотрел на дверь, ведшую в эту комнату.
Он как будто угадал мою мысль и, отворив эту дверь, вошел в нее, высоко держа лампу над головой.
В этой комнате тоже никого не было.
Мы молча повернулись, вошли снова в кабинет и уселись на прежние места.
