Олег Фёдорович Силантьев
Тарасик
– Сосунок, значить? – Мишка потер нос. – А вы ему зубы дикие вырезали?
– Какие такие дикие зубы?
– Ну, их сразу видно. Они черные. В десны упираются, ему больно. Вот и не жрет поэтому.
– Что-то я первый раз слышу такое. – Матрена вопросительно посмотрела на мужа.
– Сейчас, мы это дело поправим! – Оживился Мишка, доставая из кармана «бокорезы». – Давай-ка хозяйка тряпку какую-нибудь. Он сейчас орать будет, обосрется от натуги. В тряпку завернем, чтобы не испачкаться, да и держать сподручнее. Ты, Лександра, давай держи, а я ему их сейчас мигом выкушу.
Закончив процедуру, Мишка посмотрел на Матрену и с видом знатока начал рекомендательную речь.
– Спокойный он у вас какой-то. И не орал почти. Можно сказать, и не брыкался. Так ведь? – Мишка кинул вопросительный взгляд на Александра. – Ты, хозяйка, ему сейчас пару дней пойло тепленькое делай, как парное молочко. Потом килечки и крапивки. Молодая крапивка, она страсть как пользительна. Через недельку другую выправится, на ход встанет. А коли чо, зовите, не стесняйтесь. Я завсегда рад.
Немного помявшись, Мишка спросил:
– Может это? Хозяйка. Обмыть бы дело-то. А? Что бы, значит, хорошо все было.
– Да, да. Пошлите. Я там, на столе накрыла уже. – Матрена повернулась к выходу из сарая.
– А может это? Хозяйка. На крыльцо вынесешь? На крыльце, оно сподручнее. И подымить можно, и матюкнуться в разговоре. А?
Посмотрев на мужа и увидев, что он кивнул головой, Матрена ответила:
– Хорошо. Сейчас вынесу.
***
Утро радовало обещанием жаркого дня. Наконец-то лето решило вступить в свои законные права.
Придя с ночной смены, Александр сидел за столом и ждал, когда Матрена подаст завтрак. Все уже было на столе: каша, пироги, чай. Осталось поставить графин с настойкой. Утром, после ночной смены в преддверии длинного выходного Александр неизменно выпивал сто грамм домашней настойки. Он не признавал водку из магазина. Сам перегонял брагу, осаживал марганцовкой сивушные масла, фильтровал и настаивал полученный самогон на орехах, ягодах и травах.
Достав из буфета графин, Матрена внимательно присмотрелась к мужу.
– Ты что-то сегодня загадочный какой-то. Сияешь как праздничный самовар.
– Мне премию дали. Целых триста рублей, почти ползарплаты.
Матрена поставила графин и села за стол напротив Александра, безвольно опустив руки на колени. Муж и жена молча смотрели друг на друга.
– Пошли сейчас в магазин? – Нарушил молчание Александр. – Купим тебе отрез на обновку. Что-нибудь светлое, радостное. А то эта твоя кофточка в сиреневый цветочек уже все глаза измозолила.
– А пошли! – Оживилась Матрена.
С улицы послышались переливы гармони.
– Кто это у нас с самого утра гуляет? – посмотрев в окно, спросил Александр.
– Они еще вечером начали. – Проворчала Матрена. – У Катьки Смурной вчера муж вернулся. По амнистии отпустили. Вот и гуляют.
Закончив завтракать, Александр спросил:
– Ну что, пойдем в магазин-то? Давай собирайся, а я пока на крылечке посижу, покурю.
Стоя посреди двора, Александр подставил лицо солнечным лучам, наслаждаясь ласковым дуновением теплого летнего ветерка. Где-то на заборе сидела сорока и пыталась своим трещанием заглушить летящие вдоль улицы частушки.
Берия, Берия,
Никому не верю я.
Сам товарищ Маленков
Надавал ему пинков.
«Хорошо-то как. – Подумал Александр. – Кажись, Матренушка забывать стала про свои ожоги. В люди выйти согласилась. Тепло делается. Поросенок, вроде, в рост пошел. Глядишь, получится, не зря его Матрена взяла. Сейчас на премию обновок ладушке моей купим. Так, может, и начнем по-человечески жить-то?»
За спиной скрипнула калитка. Обернувшись, Александр увидел, что во двор входят гости. Первым шел мужчина в белом хлопчатобумажном костюме и светло-серых парусиновых туфлях. Воротник его рубашки, выправленный поверх пиджака, сверкал неприличной белизной. Посмотрев на соломенную шляпу, Александр вспомнил слова Матрены: «Через такую шляпу хорошо простоквашу откидывать. Творог быстро получится». Вера Дмитриевна – председатель уличного комитета – выглядела сегодня непривычно по-праздничному. Кремовые туфли на массивном каблуке, темно-синий пиджак поверх платья. На лацкане пиджака красовалась большая брошь с рубиновыми глазками. Наряд этот, в память о муже, Вера надевала только по особым случаям. Посылку из Германии и похоронку на мужа она получила в один день. Прижимая к груди двумя руками красную папку, Вера Дмитриевна смотрела на кучу дров около бани. Она переводила взгляд с чурбаков на поленья, с них на топор, торчащий в плахе и опять на чурбаки. Третьим зашел мужичок невысокого роста и скромно встал в сторонке. Серая косоворотка, подпоясанная ремнем, черные брюки, заправленные в яловые сапоги, серая суконная кепка.
