Олег Валентинович Ясинский
Девиация. Часть третья «Эльдар»
Провалялся я в больнице без малого месяц. Повязки сняли через две недели, но выписывать не спешили, наблюдали протекание ожоговой травмы, – как объяснил сухонький доктор-комбустиолог.
Скучать особо не пришлось. Постоянно дядька навещал – книги принёс, мамка приезжала с Юркой. Однако наибольшим сюрпризом стал Майин визит.
За время больничного безделья постоянно думал о ней, хоть и вспоминать особо было нечего: несколько сладких соитий, несколько стыдных; пупырчатые ореолки, обрамляющие камешки сосков; прыщик на попке; горячая курчавость меж застенчиво сжатых ног; а остальное – упрёки, поучения, разговоры о политике и незалежности, прочая ерунда. Между тем, в горящем троллейбусе, вспомнил я о Майе (ни о Зине, даже ни об Ане!), а это многое значит. Видимо в укромных завитках моей пропащей души Майя занимала только ей отведённое, незаменимое место.
Я уже свыкся с тем, что наши отношения закончились. Но не покидало чувство вины, а пуще – колючей ревности. Недавнее приключение остудило мой пыл, но сердце продолжало пощипывать, особенно ночами, в беспокойной больничной тишине.
И тут пришла заплаканная Майя. Сашка-сосед подморгнул, геройски поднялся, пошкандыбал гулять по коридору, освобождая нам пространство для объяснений.
А объяснения случились неожиданные: такой виноватой, щебечущей Майи никогда не видел. Оказалось, она только узнала от дядьки о моих подвигах, и о том, что лежу в ожоговом центре. Мы необычно посвиданьичали, даже целовались.
После того визита Майя каждый день после занятий приходила ко мне, вынуждая Александра Ивановича совершать по коридорам шагательные разминки. В одно из таких посещений у меня тоже случилась разминка, однако, не выходя из палаты, дверь которой пришлось запереть изнутри ножкой табурета.
Отпустили из больницы во второй половине декабря. На пару дней поселился у дядьки – сдавал «хвосты» пропущенной сессии. Проблем особых это не доставило, поскольку многие читали заметку в «Вечернем Киеве» о студенте-заочнике исторического факультета, который, вместо экзаменов слинял на больничную койку.
С Майей встречались вечерами: гуляли обветренным городом, ходили в кино, целовались в парке. Чудеса невиданной нежности продолжались. О Майиной гипотетической измене, озвученной дядькой, как и моей, реальной, не вспоминали. Вроде не случилось ничего, как и четырехмесячной разлуки.
Вот только в гости к дядьке Майя идти отказывалась. Несколько раз намекал ей, имея на то свои соображения, однако девушка смущаясь, переводила разговор на другое, или закрывала мои губы своими, мягкими и горячими.
Дядька тоже поводился придурковато, стоило вспомнить Майю – не расспрашивал, сторонился, уходил в свой кабинет. По этому поводу всякие догадки посещали моё ревнивое воображение, но особо в них не вдавался, зачарованный новыми отношениями с преображённой Снежной королевой.
Конец декабря 1992 – начало января 1993. Городок
Домой возвратился в конце декабря. В школу не пошёл, притворился больным и ждал Майю. В свете чудесных перемен праздники обещали быть содержательными.
Так и вышло. Ещё в день её приезда, двадцать девятого декабря, умудрился пригласить девушку домой полюбоваться наряжённой ёлкой. Ушла Майя лишь на следующий день, ближе к обеду.
Более славно мы встретили Новый девяносто третий год и провели праздники. Мама уехала к родственникам, я отмахнулся от Юркиных приглашений, привёл Майю к себе. Она не упиралась.
За неделю сожительства мы исхудали, до боли истёрли первичные половые признаки и развалили диван. Ранее служивший Тоту да Морфею, продукт советской мебельной промышленности не вынес напора Эроса, подкосил ножки и откинул раскладную спинку.
Жизнь преобразилась, засверкала. Демон насытился. Душа успокоилась, желала высокого и чистого. Я создал несколько канцон во славу женского лона, тут же их озвучил, аккомпанируя на гитаре, чем поверг девушку в стыдливый шок.
Вакханалия закончилась с приездом мамы. Тела наши дрожали от истощения, потому мы даже обрадовались её предупреждающему телефонному звонку от соседки. Мы кинулись искать разбросанную одежду, прибираться, восстанавливать диван и выгребать немытую посуду. Когда мама зашла через час, уборку на общей территории почти закончили.
Я провёл Майю домой, на прощанье поцеловал в распухшие губы. Она уезжала в Киев по студенческим делам.
Очень кстати, – думал я, возвращаясь домой. Хотелось выспаться, почитать в одиночестве, а ещё заполнить отложенный в октябре дневник.
На краю сознания колючей искоркой зудела неразгаданная тайна разительной перемены в наших отношениях, о которой не спросил.
Рано или поздно тайное становиться явным, разгадается и это. Только станет ли мне легче. Во многом знании многая печали.
Глава шестая
Зима – лето 1993. Городок
Энциклопедия индийских верований разъясняла, что mаyа – иллюзия, череда перемен, многообразная, непостоянная.
Золотые слова переписал на альбомный лист красным фломастером и пришпилил над рабочим столом. Потому, что моя Майя будто сошла с букинистической страницы.
Как и предполагал, зимняя оттепель в наших отношениях сменилась весенним похолоданием, а затем – летней мерзлотой. Наученный прошлым опытом, не удивился, хотя сердечный Пьеро ныл и подначивал разобраться в банальном вопросе: зачем я ей нужен? Демон ему вторил, однако подходил с обратной стороны: зачем она мне нужна – раскрытая, изведанная, – когда вокруг столько таинственных и неизведанных? Гном советовал не обращать на соседей внимания, потому как Майя весьма положительная девушка. Тем более – маме нравиться.
Впрочем, после Майиного отъезда, не очень этим заботился, поскольку меня ждали нетронутые книги. Тогда, ещё по советской традиции, лечили бесплатно. Перед отъездом из Киева я совершил паломничество по известным магазинам и лоткам, на всю наличность прикупил Блаватской, Рерихов, Папюса, брошюр по астрологии, спиритизму и хиромантии. Вот где было раздолье моему ущербному сознанию, поражённому бациллами мистицизма!
Зимние каникулы прошли, началась школьная жизнь. Лишённый прав по случаю идеологического несоответствия, я отчитывал несколько уроков и возвращался домой, к отложенным на самом интересном месте книгам. Ночи превратились в эзотерические штудии, дни – в ожидание ночей. Так прошёл январь, февраль и март.
Порою размеренную жизнь нарушали летние нимфы и фавнята, которые приходили в гости по старой памяти. Особо им не радовался, но и не гнал. Закрывшись в келье, мы затевали подобие летних игрищ, периодически разваливая кучей-малой многострадальный диван.
Напитавшись их беспокойной радостью, забывал о мытарствах и жалел о минувшем детстве. Следуя рецептам Папюса, колдуя ночами над одолженными у Химички ретортами, пробовал изготовить эликсир молодости, чтобы хоть на миг возвратиться в то время. Эликсир не получался – где в Городке взять кожу льва или совы, или засушенный пенис коалы, которые значились незаменимыми ингредиентами?
В ходе особо резвых жмурок-угадайок, мои употевшие гости снимали зимние свитера, рейтузы, колготки, превращались в голоногих козлят, которые с визгом и гиканьем носились по квартире в поисках особо недоступных мест для пряток. Однажды, столкнувшись с такой растрёпанной нимфой в коридоре, мама задала мне порядочный нагоняй, после чего визиты юных друзей отменил, пообещав возвратиться к нашим играм потом, когда потеплеет, в лесных чащах.
В середине апреля, наполненная оккультизмом и детским визгом, зима подтаяла. Весна вдохнула новые надежды, только Майя оставалась Майей.
После двухмесячного отсутствия она наведалась в Городок. Ко мне придти отказалась, к себе не звала. Когда вытащил Майю в парк, легонечко намекнул о незабываемых новогодних праздниках, та упрекнула «одним на уме» и добавила, что ТАКИЕ отношения, тем более – ТАК ЧАСТО – возможны между женихом и невестой. Мол, понимай, как знаешь. Я понял, но когда те «жених с невестой» случаться, а жить хотелось сейчас.
Майя уехала в Киев. У меня остались книги и школьные друзья. Благо, потеплело. В выходные мы выбирались в лес, подальше от посторонних глаз. Я всё так же бренчал на гитаре, пытался шутить, порою участвовал в недозволенных забавах (для меня недозволенных, для них – самых желанных, судя по восторженному визгу), да только, на ту пору, от прежнего меня уже ничего не осталось. Сердце щемило пустотой бесцельно уплывавших дней.
Юные души чувствовали моё состояние, пытались утешить, облепляли горячими телами как престарелого китайского императора, но их беззаботный мир не мог понять моего взрослого и скучного.
Я всё реже проказничал, оставался наблюдателем, или сидел дома – заменял бессмысленные чувственные феерии корпением над особо заковыристым первоисточником. Я всё чаще задумывался над Майиными словами о «женихе и невесте», находя в том суждении возможность изменить бестолковую жизнь, придать ей видимость некоторой осмысленности.
Одна часть моего естества противилась, зато вторая, благоразумная, где правил Гном, неустанно повторяла: так будет лучше. Самое обидное – так считала и Змея. Вернее, Хранительница молчала, но я чувствовал, что она так считает.
В начале лета я поехал в Киев на сессию. Отважился поговорить с Майей о нашем будущем, но так ничего толком и не сказал. За десять дней Майя уделила мне лишь пару часов своего драгоценного времени, маня загорелыми коленками под коротенькой воздушной юбкой. Мои несмелые намёки уединиться на дядькиной квартире или в парке, пресекались по причине усиленной зубрёжки к важному экзамену. К тому же Майя в очередной раз напомнила, что ТАКОЕ возможно лишь при нормативном закреплении отношений, потому как чувствует себя гулящей девкой, а не порядочной девушкой и будущим экономистом. Я уже хотел признаться, что согласен, но выходило – это Майя делает мне предложение. Не бывать такому!
Ещё хуже стало после приезда Майи на каникулы. Распаренное лето стояло над Городком, где под каждым кустом можно выстелить ложе. Мы встречались, ходили на дискотеки и на речку, или гуляли ночным Городком, но Майино табу приводило в серое уныние.
В который раз надумал поставить крест на нашем бессмысленном романе. Несколько раз почти решался, загодя обдумывал прощальные слова, взгляды и жесты, но стоило взглянуть на Майю: на огонь в глазах, на гибкую фигурку, прикрытую легчайшим сарафаном – придуманные слова испарялись. Я следовал за ней безропотным оруженосцем, осчастливленный самим её присутствием.
Однажды, разомлевшим июльским вечером, после дискотеки, не утерпел: схватил Майю на руки, ничего не объясняя, бегом понёс к дальней скамейке парка. Девушка приняла игру, лишь залепетала необходимое в таких случаях: «Отпусти! Дурак! Что ты делаешь?..».
Пока бежал, неугомонный Демон намечтал возможных услад, сорвал с пахнущего лавандой тела платьице и всё, что под ним – оставалось воплотить задуманное наяву. Но будучи посаженной на скамейку, Майя увернулась, поправив задранный подол и серьёзно заметила, что наши частые встречи плохо на меня влияют, мне нужно поостыть, сделать выводы, а пока… пока она отправиться с подругами в Крым. Вернётся в конце августа, тогда и ждёт в гости.
Через три дня Майя уехала. Я обиделся. Опять решил сбежать от наваждения, загулять с Юркиными подружками, а лучше – не с Юркиными (об Ане вспомнил, глупый). Да только знал: никуда от Майи не денусь. С тех пор, как мы встретились, не покидало предчувствие, что она – моя судьба, для чего-то нужная. И если мы расстанемся, то жизнь пойдёт другой колеей – неверной, непредназначенной.
Я сомневался, не мог сложить в единую картину разрозненные пазлы. А тут ещё мама с вопросами. Они что, сговорились?
– Ты почему не женишься? – как бы, между прочим, спросила мама, когда мы вместе обедали. – Вот, Майя – такая хорошая девушка…
Подтекст вопроса подразумевал, что быть одиноким в мои двадцать четыре не совсем нормально.
– Назови убедительные причины, по которым я должен жениться – женюсь.
– Пора пришла. Твои школьницы к добру не приведут. Вижу, как они липнут, подолами виляют. А ты, вместо того, чтобы отогнать – идёшь на поводу.
– Мы просто дружим.
– Знаю эту дружбу. И к чему она приводит – тоже знаю. Ты взрослый мужчина, тебе нужна взрослая женщина. Иначе додружишься: напишут родители заявление в милицию – позора не оберёшься.
– Ну, мам! Что между нами может быть…
– Вот именно, что ничего, – грустно сказала мама. – Берись за ум, женись на Майе. Я внуков хочу перед смертью понянчить. И кто тебе в старости стакан воды поднесёт, если бобылём останешься?
Глянул на маму: маленькая, сухонькая. Жаль её. Обнял за плечи, поцеловал в висок, прикрытый седыми волосами.
– Ты будешь жить долго-долго. Внуков дождёшься и правнуков. Для этого жениться мне не обязательно. А стакан воды перед смертью сам возьму, если придётся. Зачем брачные цепи самодостаточному мужчине?
– Ты – самодостаточный? – мама посмотрела на меня. – Только женатый, семейный мужчина может быть самодостаточным. Какой из тебя мужчина? Юнец! Прыгаешь козлом со школьницами да стишки пишешь. Не смеши мою седую голову, самодостаточный!
– Выходит, когда мужчина не хочет действовать в интересах женщин, они объявляют его немужчиной?
– Большинство мужчин не хотят становиться взрослыми, и женщинам приходится их подталкивать. Вон, дружок твой, Юрка – парень видный, а дитя-дитём. Ни одной юбки не пропускает. Киоск поставил, деньги зарабатывает, ему бы жениться да в семью нести. Столько девушек хороших испортил, которые бы за него замуж вышли, а он прыгает от одной к другой, замужних не чурается. Кобель! И ты такой.
– Я?..
– Ты! К Федоровне-библиотекарше бегал, с её дочкой крутил, гарем малолеток завёл… Майю с ума сводишь.
– Она сама кого хочешь сведёт. И кто тебе сказал?
– Людям глаза не закроешь – всё видят.
Мама обижено повела плечами, отодвинулась.
– Садись, ешь, самодостаточный! Вот помру, не будет кому обед приготовить. Школьницы тебя не накормят.
– Выдрессировали тебя знатно, – подтрунивал Юрка, выслушав мои подозрения о женском заговоре. Он последний месяц в Киеве пропадал по запутанных спекулянтских делах. – А я своих дрессирую. Особенно Лизка-умничка. Она полгода назад замуж вышла за профессора из университета. Так бегает ко мне после пар. Потом к мужу уходит – стирать, готовить, уроки учить. А по вечерам Катька наведывается. Но та порядочная: рассказывала, что изменять не будет, когда замуж выйдет… Вот так с ними надо. А ты сопли распустил.
Юрка отхлебнул пива.
– На Земле идёт вечная война между мужиками и бабами. А на войне – как на войне. Военные действия предполагают что? Противоположность целей воюющих сторон, их враждебность друг к другу. Ты служил, должен знать.
Я кивнул, вспоминая недавний разговор с мамой.
– Наше дело правое: охмурить и отыметь, а их – захватническое: привязать и женить на себе. При этом, женские победы означают мужские поражения. И наоборот. Понимаешь?
– Складно у тебя выходит.
– Складно, потому что – правда. Знаешь, какая самая главная женская тайна, в которую они не хотят посвящать мужиков?
Я повертел головой. Он откуда знает?
– Для баб взаимоотношения с мужиком гораздо важнее, чем наоборот, – процедил Юрка. – Просто они вслух об этом не говорят. И для того, чтобы привязать к себе, идут на разные хитрости. Женщина – это паук, который расставил сети, а мужчина – муха, которая в эти сети попадает. Потом женится на пауке. Но, – Юрка помахал пальцем, – в сетях паука оказываются мужики с мозгами мухи. Понял? Учись, студент!
– А любовь? Бывает же…
– Тебе сколько лет? – Юрка посмотрел на дурачка. – Любовь бывает в шестом классе, когда им портфель просто так носишь. Хоть я и тогда не просто так носил – пока шли, умудрялся в кустах потрогать.
Юрка одним глотком доцедил пиво, отставил жестянку на столик, смачно отрыгнул.
– Умеют же буржуи пиво делать, скажи.
– Пиво как пиво. Не горчит.
– Не горчит… Деревня! – добродушно сказал Юрка. – Это же «Кальтенберг». Самый шик. Знаешь, сколько стоит?
Я отрицательно качнул головой, разглядывая пёструю баночку.
– Много стоит. Но для тебя не жалко.
Юрка поднялся с дивана, потянулся.
– Ладно, кончай хандрить. Я недавно с киевлянками на дискотеке познакомился. Пошли, оттянемся – сразу Майку забудешь.
– Ты же говорил, что она станет моей женой.
– Мало ли что я говорил, – отмахнулся Юрка.
На дискотеку я не пошёл. Совокупления в общежитиях и кустах, как процесс, меня уже не занимали – Мирося давно охоту отбила. Лучше в средневековье, к Петрарке; проникнуться его страстями к обожаемой Лауре. Девчонке тогда едва двенадцать исполнилось. Жил бы Франческо в нашем новом дивном мире, обозвали бы больным, потянули на судилище. А так – певец неразделённой любви, светоч Проторенессанса. Кому верить? Лицемерный мир, лицемерны его законы.
Порою, вынырнув из мрака прошлых веков, показывал миру кукиш, поддавался на уговоры юных друзей, уходил с ними в лес. Наблюдая за играми непоседливых мавок, купаясь в лучах их обожающих глаз и нежности оплетающих тоненьких рук, часто думал: как из этих светлых, невесомых солнечных зайчиков происходят расчётливые паучихи, плетущие ядовитые сети. Кто в этом виноват? Возможно, всё-таки, мужчины – опаляют их юную восторженность циничной похотью, а потом сетуют на отсутствие нежных спутниц. Впрочем, Бог его знает.
Глава седьмая
Начало августа 1993. Городок
В начале августа вытащил-таки Юрка меня на дискотеку, на нашу танцплощадку, которая теперь стала не нашей.
Тогда, в октябре девяносто первого, по окончании сезона нас вежливо спровадили, а на следующий год нашлись более ушлые ребята. Комсомола уже не существовало, как и райкома, потому замолвить за нас словечко было некому.
От нескольких месяцев работы на дискотеке остались лишь смутные воспоминания, зимняя куртка, купленная на заработанные деньги и Майя. Последнее приобретение не редко приводило к догадкам, что лучше бы нам изначально отказали.
Поначалу на дискотеку идти не хотел. Не совсем приятные воспоминания навевала танцплощадка. А если присовокупить ещё прошлогоднюю встречу со Светкой…
К тому же не сомневался, что Юрка зацепится за компанию друзей-подруг, потянет выпивать, а я был не в том настроении, чтобы предаваться пьяному веселию.
Потому категорически отказался. Юрка не настаивал, но предложил выпить с ним на дорожку. После трёх гранёных стопочек заграничного коньяка, вопрос о вечернем променаде уже не стоял: «А почему бы и нет!» – пролепетал захмелелый Гном. Мы обнялись с Юркой и пошли проведать места былой славы.
Как и предполагал, через десять минут топанья под музыку, Арлекин растворился в одной из гоготливых девичьих стай, а потом и совсем пропал из мира танцующих. Хорошо, что с собой не звал.
Я отошёл к стенке, принялся ревниво оценивать окружающий вертеп: у нас музыка звучала чище, особенно «низы», фонари моргали ритмичнее, зеркальный шар висел ровнее, по самому центру, а не сбоку, как у этих криворуких. И вообще, вели дискотеку мы лучше, народ танцевал задорно, было веселее.
Песня закончилась, молодёжь потянулась под стеночки. Посреди площадки остались шататься несколько неутомимых пьяненьких девиц с такими же кавалерами.
И тут увидел Аню…
Она стояла в компании бывших одноклассниц у противоположной стенки: в белой футболке с аппликацией мультяшного Микки Мауса, короткой джинсовой юбочке – маленькая, тонконогая. Такая же, какой её помнил со школы.
Меня не замечала.
Первым пришло в голову сбежать неузнанным. Страшно не хотел с нею встречаться.
Четыре года прошло, а я так же боялся её глаз. Боялся, что она спросит, а я не смогу ответить, что упрекнёт – и не смогу оправдаться. Однако сердце щемило.
Все эти годы думал о ней, вспоминал, терзался чувством вины, просил прощения бессонными ночами. Мечтал, как встречу её, подбирал покаянные слова. Но, в то же время, боялся.
Пока удавалось её избегать. Окончив восьмой класс, Аня уехала в Киев к родственникам, приезжала лишь на каникулы. Зная о том, всячески сторонился мест, где мог с нею встретиться. За четыре года мы лишь дважды случайно пересеклись на улице: в ужасе, в смятении кивнули друг другу, после чего неделю не мог заснуть. А ещё чувствовал Анины глаза из тёмного зала на новогоднем концерте в Доме культуры, в девяносто втором. Возможно, мне казалось, потому что обернуться не решился.
Насмешливые мойры опять перехлестнули ниточки наших судеб. Ещё надеялся остаться неузнанным, вжал голову, вперил глаза в бетонный пол, засыпанный конфетными обёртками, окурками, растоптанными сигаретными пачками…
Было поздно: скорее почувствовал, чем увидел, как Аня меня заметила, испуганно качнула головкой. Затем, будто решившись, начала пробираться в мою сторону, обходя парочки, потянувшиеся в круг с первыми аккордами.
Дальше притворяться было глупо.
Обернулся, помахал рукой. Аня улыбнулась в ответ.
«Единственное спасение – если она обо всём забыла, как о детских причудах», – трусливо залепетал Гном.
Лишь бы забыла! – согласился я. Совсем взрослая. Сколько ей? Должно быть – семнадцать. Как Майе в то лето.
– Здравствуйте, Эльдар Валентинович!
Я кивнул, стараясь изобразить добродушное снисхождение. Вот же как – по имени-отчеству. Обижается.
Девушка подступила, потянулась ко мне, чтобы пересилить дребезжание ненастроенного звука.
– Можно вас пригласить на танец?
Ещё не знал, что ответить, давился подступившим комом, а голова-предательница уже кивала, соглашалась, как и млеющий от счастья Пьеро, довольный Демон, даже неверующий Гном.
Ещё стоял соляным столпом, не верил, не решался, а тёплая маленькая рука уже нашла мою ладонь, стиснула, потянула в гущу танцующих пар.
Я бережно охопил её за талию, уловил фиалковый запах. Мы принялись топать и легонько колыхаться на расстоянии ладони под не-помню-какую мелодию.
Я боялся притянуть её ближе, чтобы не умереть преждевременной сладкой смертью. Я уже умер от нежности, понимая: кроме Ани никто мне не нужен. Никакая Майя! никакие сотни майй, зин, свет, мирось, химичек!..
– Вот я вас и поймала! – сказала Аня, потянулась к моему уху, почти вжалась левой грудкой. Уловил легонький хмельной запах. У молодёжи на дискотеке – дело обычное.
– Я не прятался.
– Прятались. Не хотели с моими новый год встречать. Я там была.
– С какими – твоими?
– С одноклассниками. Они вас два раза приглашали. Помните?
Я помнил. Потому и не пошёл. Но откуда она знает?
– Это я их просила. А вы испугались, да?
Танец закончился, отвечать не пришлось. Взял Аню за руку, повёл в дальний угол танцплощадки, на скамейку.
Я не знал, как она собирается провести вечер, но точно знал: от себя не отпущу. Пусть извиняют друзья-подружки. Я очень долго её ждал, чтобы отпустить.
Покойный Дед говорил: Аня – не моя Лилит. Но он мог ошибаться. А если даже не ошибался – что, на тех Лилит свет клином не сошёлся? Если и есть что-то реальное в этом мире, в этот миг – лишь её ладошка в моей руке.
Сама судьба подсказывала ответ на мучивший вопрос. Да что подсказывала – отвечала! Я её люблю. А к Майе привязался от пустоты, чтобы забыть Аню, заменить. Не удалось. И теперь не нужно обманываться.
Сегодня ей скажу, что не сказал тогда, что собирался сказать четыре года. Тем более – она сама подошла. Я ей не безразличен. Это судьба…
– А где ваша невеста?
Поток сладчайших грёз, как воздушный шарик, опустили к земле. Вот уж! нет ничего тайного. Да ещё в Городке.
– Какая?
– Сами знаете.
Донесли. Впрочем, особой тайны в этом нет.
– Мы просто встречаемся…
– Брешите-брешите! – перебила Аня. – Наверное, уже жениться собрались?
– Ещё не собрался.
– Ладно. Мне всё равно.
Вот как – ей всё равно. Пьеро обиженно шмыгнул носом, утёр кулачком брызнувшую слезу. Если ей всё равно…
А на что я рассчитывал? Она уже не та наивная девочка-восьмиклассница: глаза взрослые, волосы подкрашены. Городская. И как теперь сказать задуманное? И зачем говорить? И зачем было подходить…
– Домой меня проведёте, или боитесь? – Аня смело посмотрела в глаза.
Ну! это слишком!
– Да.
– И невеста не заругает? Она в Городке?
– В Крыму. Не называй её невестой. Я ещё ничего не решил.
– Мне без разницы. Пошли!
Аня встала со скамейки. Не оглядываясь, стала пробираться к выходу, лавируя меж танцующих пар. Не сомневалась, что пойду за ней.
А вот и не пойду! Что я – марионетка?! Майка вертит – как хочет, эта пытается. Не пойду – и всё!
«Убежит!» – захныкал Пьеро.
«Сама приглашает…» – подначивал Демон.
«Не иди! Будь мужчиной!» – пытался остановить Гном.
Гнома не послушал. Сорвался, нырнул в гущу слипшихся пар, протиснулся к воротам.
Догнал Аню уже на аллейке. Девушка шла, не оглядывалась.
– Не хотели идти? – спросила, когда поравнялись.
– Да нет…
– «Да» или «нет»? – Аня улыбнулась, повернула ко мне голубое в лунном свечении лицо. В сумраке она казалась старше.
Стянул плечами, не зная, как объяснить.
– Это нерациональное словосочетание, которое трудно перевести на иностранный, – сказала Аня. – Я, между прочим, будущий филолог. Поступила в университет этим летом.
– Поздравляю.
– Не с чем. Я столько готовилась, что уже радости не чувствую. Ладно. Вы не хотели за мной идти? Как понять ваше «да нет»?
– Это косвенно сказанное «нет». Я не не хотел… То есть, – я хотел… «Да» в этом случае идёт не как одобрение, а как задумчивость.
– И о чём вы задумались?
– Куда мы идём таким быстрым шагом.
– Сейчас узнаете.
Аня подступила, решительно взяла меня за руку, повела за собой. Я покорно шёл – изумлённый, ослепший.
Вернулось былое умиление. Опять решил сказать задуманное, лихорадочно вспоминал заготовленные слова.
Слова расползались, обращались вокруг главного. А потому остальных слов не нужно. Скажу, что люблю. И всё… И чтобы выходила за меня замуж!
Прошли центральные улицы, свернули в Анин переулок. Фонари исчезли. На небе воцарилась полная Луна, освещавшая маленькую призрачную фею, которая влекла за собой в сказку, совершенно невозможную ещё недавно, а теперь… после того, что задумал сказать и скажу…
Я догадывался (знал!), что меня ждёт по окончании стремительного тандема.
Я не слушал похотливого Демона, который подсказывал непристойности; слушал Пьеро: «…Аня согласится, кинется ко мне, смущённо пролепечет, как долго ждала этого признания; мы сольёмся в поцелуе, я буду щекотливо шептать ей на ушко нежные слова. А потом, возможно… («Это – не главное!» – настоял Пьеро, показал Демону язык)».
Лучше о том не думать!
Мы сыграем скромную свадьбу… «А дальше?» – настороженно спросил неверующий Гном.
Затем я перееду в Киев, попрошусь на работу к Игорьку. Бог с нею, с историей. Это ради Майи ничего не хочу менять, а ради Ани… Нет, пожалуй, историю оставим. Лучше переведусь на стационар, добуду отдельную комнату в студенческом общежитии, где мы будем жить с Аней. Вечерами пойду работать. Главное – быть рядом. Навсегда.
Хмель испарился вместе со страхом.
Рассуждая о желанном, уже неотвратимом, я обратился Эльдаром Решительным, с ясной головой и твёрдым намерением.
Оставалось подыскать подходящее место для такого важного поступка. Ещё НИКОГДА НИКОМУ я не делал предложения. Сделаю его сегодня.
Сейчас!
Вот здесь, поблизости НАШЕГО сарая!
Резко остановился, боясь передумать. Удержал влекущую руку. Аня по инерции дёрнулась, замерла. Развернул лицом к себе, дивясь небывалой решимости.
– Я давно хотел сказать… Я хочу тебе сказать…
– Не нужно, – Аня приложила палец к губам, будто нас могли подслушать.
Обернулся: пусто в переулке. Лишь безразличная Луна на небе да силуэты замерших в безветрии кустов отцветшей сирени.
– Идите за мной, – шёпотом сказала девушка. – Только ничего не говорите. Я прошу.
Аня отпустила мою руку, двинулась к сараю. Перескочила хлипкие жерди, заменявшие забор. Остановилась, глянула через плечо. Ждала.
Двинулся за ней. Уже ничего не понимал, заколдованный пережитым невниманием. Если это свидание – то зачем такая мистика, глупый ритуал? Что она собирается делать? Убить меня в том сарае? Пусть. Если даже не пожелала выслушать, то теперь всё равно.
Аня юркнула в пролом стены. Шагнул следом – как в преисподнюю. Всё тот же лунный сумрак, запах трухлого дерева, гнилой соломы, но не влажной, как давней осенью, а пыльно-прелой, пересушенной. Неуютный запах. Хорошее место закончить бестолковую жизнь, да ещё от руки решительной Герды.
Девушка обернулась. Недобро глянула, вымученно.
«Она – не Аня…» – испуганно шепнул Гном, щедрым маревом навевая образы ведьм и ведьмочек из прочитанного.
Уже пальцы правой руки сложились троеперстием, двинулась ко лбу, но Аня оказалась Аней. Будто решившись, шагнула ко мне, легонько толкнула в грудь ладошками, припечатала спиной к бревенчатой стене.
– Ты чего?.. – вяло запротивился я, ещё не до конца разубеждённый, что она не ведьма, не пытается меня угробить.
– Молчите! – зашипела Аня. Решительно опустилась на корточки, блеснула голыми коленками.
Что она собралась делать?!
Аня протянула голубые руки к поясу моих джинсов, нашарила пуговицу, принялась расстёгивать.
– Зачем? – спросил в ужасе, догадавшись, что произойдёт.
– Я так хочу! – зло ответила Аня.
– Я не хочу! Так… нельзя!
– Молчите!
Она долго возилась с пуговицей, затем с молнией. Я ей не помогал. Не отталкивал.
Будто перед смертью, в таявшем сознании, проносились картинки нашего прошлого, и Физичка – виновница разлуки, и её откровения о никчемности внутреннего девичьего мира, и чему им следует учиться.
Аня научилась? Только – ЗАЧЕМ?!
Волной накатила брезгливость к себе – безучастному. Уже хотел оттолкнуть, образумить, объяснить преждевременность ТАКОГО свидания, но реальность сместилась, обратилась осязанием: сначала ощутил её охватывающую ладошку, затем мягкие губы, упругость лизнувшего жала, черкнувшие зубки, глубину горячего рта. Как четыре года назад, на школьных задворках, когда она лечила мой палец. Но сейчас было острее, нежнее, чувственнее…
Господи, какой ужас!
Какой сладкий ужас!..
Какой мягкий и тёплый ужас…
Протянул дрожащую от обожания руку, коснулся беспокойной головки, нежно погладил.
Девушка недовольно стянула плечами, будто сбрасывая – отстань, мол, не мешай.
Не буду, радость моя.
Едва ощутимо укололо обидой – я вроде статиста в этой невозможной фантасмагории, будто ни при чём.
На окраине разумной вселенной пискнул Гном, напомнил, что заболтанный Юркой, я не принял душ перед дискотекой. Не собирался идти. Да разве я мог подумать, что ТАКОЕ возможно!
Зачем послушал Юрку, пошёл?!
Как славно, что послушал…
Торжествуй Демон, безумствуй мохнатое отродье – пришла твоя пора!
Сладкая феерия оборвалась так же внезапно, как началась. Аня прытко встала, ухватила меня за руку и молча потянула семенящего в опущенных портках любовника к вороху грязной соломы. Обласканный влажный приап величаво торчал в сторону Большой Медведицы, наблюдавшей за нами через прореху в крыше.
