Ольга Вечная
F20. Балансировать на грани
Глава 18. Олег
Свет от настольной лампы создает причудливые тени на стене. Вернее, благодаря искусственному свету я, погружённый в темноту спальни и лепящий фигурки из бумаги, которую вырвал из моих старых дневников, созидаю театр, одновременно являясь режиссёром и кукловодом. Лучше всего мне удаётся костёр. Для этого я сминаю несколько листов вместе. Некоторое время катаю их между пальцами, чуть вытягивая вдоль, и вуаля – костёр, призванный согревать бумажных человечков и животных, готов.
Обрывки воспоминаний о моём глубоком детстве сводятся к тому, как отец обучал нас с Катей основам оригами. Много времени было потрачено на это занятие, особенно когда выключали свет в квартире и делать было совершенно нечего. Папа, по традиции игнорируя диван, садился прямо на пол, приглашая нас с Катей устроиться рядом, и мы втроём мастерили розы, кораблики, драконов, собачек и прочих участников задуманных событий, а потом с помощью фонарика инсценировали представления. Какими бы ни были сюжеты наших историй, рано или поздно главные герои попадали в беду и были тяжело ранены, например, в результате сражения с динозавром. И каждый раз, в самый последний момент, когда надежды на спасение не оставалось, появлялся я, то есть мой бумажный человечек. Он был врачом, как отец, в смысле мой отец. Отважный доктор, преодолевая мыслимые и немыслимые препятствия на своём пути, добирался до места схватки, быстро расправлялся с врагами (если враги не хотели, чтобы мой герой с ними быстро расправлялся, я начинал громко жаловаться, после чего мама приказывала, чтобы папа с Катей сделали по-моему) и вылечивал остальных героев. У меня всегда была цель – помочь, спасти, именно ради неё совершались подвиги. Я бредил врачеванием лет с трёх, как говорит мама. Мечтая стать похожим на отца, я бинтовал Катиных кукол и прикладывал к их пластмассовым телам стетоскоп, заметьте, настоящий.
– Олег, ужинать будешь? – Магию момента развеивает свет из коридора, когда Аля распахивает дверь спальни.
– Не сейчас. Я занят, – отвечаю не грубо.
– Чем же? – Она плотно прикрывает за собой дверь и подходит.
– Смотри, что у меня получается. Перед тобой поляна, видишь? В центре неё горит костёр, – указываю на тёмную стену, освещённую неровным овалом.
– А это ящерица?
– Нет, собака.
– Совершенно не похоже на собаку.
– Вообще-то я более двадцати лет не занимался ничем подобным. Не придирайся.
– Хорошо. – Аля обнимает и прижимается к моей спине. – Ты подумал над моим предложением?
– Каким? – Я делаю вид, что не понимаю, о чём она, сам же внимательно рассматриваю собаку-ящерицу, пытаясь понять, что не так, почему у поделки получились такие короткие передние лапки.
– Насчёт бизнеса. Ты уже полгода ничем не занимаешься, а у нас свободная квартира простаивает. Помнишь, я показывала тебя приблизительный подсчёт прибыли, если мы начнём её сдавать посуточно? Местоположение удобное: хоть и не центр города, но рядом с остановкой.
– Сначала нужно сделать ремонт, обставить её, дать объявление, – говорю, прикидывая объём работы.
– Вот именно. Дел море, а я со своими проектами и без того ничего не успеваю. Машин бывший молодой человек как раз занимается сдачей квартир в аренду. Он неплохо зарабатывает.
Я киваю Але и сметаю все свои поделки в пакет, который несу к мусорному ведру. Моё главное увлечение последней пары месяцев кажется глупым и детским, когда речь заходит о деньгах. Если бы Аля только знала, как сложно думать, когда бесы в голове водят хороводы и поют песни, причём не попадая ни в одну ноту. Вероятно, это потому, что у меня у самого нет музыкального слуха. Откуда ему появиться у моих демонов?
* * *
Они постоянно шепчут что-то, причём все разом и в оба уха. Раньше они просто повторяли за мной слова по нескольку раз, создавая аналог эха, словно я говорил в пустой огромной комнате или пещере. Теперь они стали наглее. Шепчут, шепчут, шепчут, а не разобрать ни предложения, ни мысли.
Срочно позвонить и заказать банк уже давно закрыт, но нужно пойти на балкон и взять свечу.
И лишь на балконе я понимаю, что свечи мы храним в коридоре на верхней полке, а в коридоре меня осеняет, что свечи мне и вовсе не нужны. Бесы, захватившие мою душу, внушают мне свои мысли.
Я смотрю на Алю, читающую книжку на диване. Она очень похудела за последнее время, потому что я стал плохо за ней ухаживать, не могу контролировать, обедает она в офисе или нет. Даже вход в здание Flower мне заказан после того, как я забыл тем страшным вечером сменить пароли, и какие-то умельцы, которых поймали через пару недель, отформатировали наши сервера, лишив нас написанного за последнюю пару месяцев кода. К счастью, моя официальная должность в компании не подразумевала какой-либо материальной ответственности, поэтому Сергей не смог подать в суд.
Её волосы собраны на затылке мягкой резинкой в небрежный пучок, растянутые домашние штаны облегают круглую попку, приглашая погладить или даже легонько шлёпнуть. Аля лежит на животе, и пальцы её левой ноги, спрятанные под шерстяным цветастым носком, чертят произвольные фигуры в воздухе. Она хмурится и делает пометки на полях. Аля не показывает мне, что именно читает, но я и так знаю, что это очередная книга о шизофрении. В последнее время она стала слишком активно интересоваться моим заболеванием и методами лечения.
Она поднимает голову, широко улыбается мне и посылает воздушный поцелуй розовыми мягкими губами. Уже два года, как я единственный ежедневно пробую эти губы на вкус, вдыхаю аромат нежной кожи, ощущаю влажность её возбуждения. Аля мне не изменяет, несмотря на мою затянувшуюся депрессию. Она сама так говорит, и я ей верю. Пока что верю.
Улыбаюсь в ответ и опускаю глаза в свою книгу, но тут же снова поднимаю, когда Аля окунается в чтение. В груди ёкает, а в голове раздаётся хлопок, словно все мои бесы разом ударили в ладоши.
Взять со стола пульт от телевизора, и подоконник заставлен цветами, которые кричат не переставая и мешают нам спать.
Разозлившись, я хватаю пульт и решительно подхожу к подоконнику, резко отдёргиваю штору и понимаю, что там нет никаких цветов. Вообще в квартире Али не имеется растений. Оборачиваюсь и смотрю на неё. Как они могут мешать нашему с Алей спокойному сну, если их не существует? Вопрос ставит в тупик.
Слуховые галлюцинации, или, говоря проще, голоса в голове, впервые появились после того, как мой несчастный организм напичкали таблетками.
– Олег, почему ты на меня так смотришь? – Аля приподнимается на руках, она уже не улыбается.
Неужели она подмешивает в мою еду лекарства? Я делаю шаг назад, упираюсь спиной в стену и вздрагиваю. Она каким-то образом узнала, что я не пью нейролептики, и теперь пичкает меня ими тайно. О Боже.
– Олег, что случилось? Не пугай меня, пожалуйста. – Она привстает на колени, её домашняя майка сползает с плеча, практически полностью оголяя аккуратную левую грудь с напряжённым соском, но меня сейчас волнует другое. – Олег?
* * *
Глава 19. Аля
Контролем называется процесс, обеспечивающий достижение цели.
«У меня всё под контролем. А ты обещала мне верить».
Посуда в нашем доме бьётся почти каждый день. Каждый чёртов грёбаный день, когда он со мной не разговаривает, грустит, начинает вдруг говорить сам с собой.
Что есть контроль, когда нет цели? Разве можно что-либо предпринимать, когда ты не знаешь даже примерных координат пункта назначения? Я понятия не имею, в какую сторону мы движемся, и движемся ли.
«Нет ничего страшнее, чем увидеть своего ребенка в луже его собственной крови», – сказала мне как-то его мама.
Своих детей у меня пока нет, поэтому допускаю, что я не смогу до конца понять чувства Инны Викторовны, могу лишь сказать, что мне не довелось испытать в жизни нечто ужаснее, чем каждый день замирать напротив входной двери в квартиру, психологически настраиваясь увидеть своего любимого мужчину мёртвым или умирающим. Отказывающимся жить. Бросающим меня.
Каждое утро, перед тем как уйти на работу, я целую голову Олега: лоб, виски, затылок, макушку, в зависимости от положения, в котором он спит. Олег не знает об этом маленьком ритуале, но я всей душой надеюсь, что наполненные заботой касания моих губ помогут ему разгладить колючие, доставляющие дискомфорт мысли, прояснить затуманенные лекарствами эмоции.
Я живу с человеком, мечущимся от депрессии к маниакальной заботе обо мне по сто раз на дню. Как я могла раньше не замечать странностей его поведения? В какой момент его курс на выздоровление поменялся? В одну из сотен ситуаций, когда он, не думая о себе, о своём балансирующем над безумием рассудке, словно щитом заслонял меня от внешнего мира?
Разрыдаться в одиночестве – теперь самая большая роскошь, на которую можно рассчитывать. Совесть не позволяет даже снять грёбаный номер в гостинице, чтобы пожалеть себя как следует, потому что это эгоистично по отношению к нему. Каждую свободную минуту я стремлюсь провести с Олегом, чтобы он, не дай Боже, не почувствовал себя никому не нужным. Как было после потери единственного родного ему человека несколько лет назад.
Недавно он спросил, изменяю ли я ему, и мне показалось, что мой ответ ему безразличен, просто хотелось услышать правду, чтобы знать. Олег больше не показывает свои дневники, всё меньше интересуется внешним миром, замыкается в себе.
Каждый день я мысленно занимаюсь поиском виновного в возникновении его заболевания, снова и снова прокручиваю в голове известную информацию о событиях, повлёкших за собой первый рецидив. Катя сказала, что мне необходимо кого-то обвинить, чтобы избавиться от угрызений собственной совести. Пусть так, но враги были определены с математической точностью.
Очагом зарождения его «бесов» стала Алина, вернее, случившееся с этой несчастной девушкой. Изрядно подлили масла в огонь родители, которые вычеркнули своего ребёнка из жизни в момент, когда он облажался. В тот сложный для Олега период никто не задался вопросом, каково ему было хоронить жену? Всех беспокоило лишь то, что он дал ей слишком много лекарства, отчего хрупкое сердце дало сбой, а ослабленный после аварии организм не выдержал.
Подобно тому, как кошки убивают своих слабых и больных детёнышей, родители Олега перестали считать его человеком после определения диагноза. Он прекратил быть для них личностью, претендующей на собственную жизнь, личностью, способной обходиться без снисхождения.
Объединившись против всего остального мира «нормальных людей», мы строим свой собственный. По крайней мере, я стараюсь мастерить каркас, ежедневно придумывая ему причину вставать с кровати.
– Как продвигается ремонт? – Заполняю холодильник купленными в супермаркете продуктами.
– Нормально, – пожимает Олег плечами. – Мне не понравилось, как покрасили стены, завтра будут переделывать.
– Неровно? – Высыпаю из пачки в вазочку перед ним обжаренное кешью.
– Если освещение дневное, создается иллюзия, что стены идеальные, но, когда включаешь лампы, появляются светлые пятна. В общем, я не доволен.
Он берёт горсть орехов и отправляет в рот, а я, быстро переодевшись в удобную одежду, принимаюсь за ужин. Готовлю я достаточно быстро, потому что заранее налепила и заморозила котлет.
– Как на работе? – спрашивает Олег, высыпая из пакета оставшиеся орехи.
Глава 20. Олег
– Потерпи, милый, скоро будет горячий ужин. Не порть аппетит.
Аля отодвигает от меня лакомство. Она хочет, чтобы я как можно больше съел за ужином. Изучаю её исподлобья. Уже несколько дней я стараюсь не есть то, что она готовит и, кажется, чувствую улучшение.
– Так что на работе? – повторяю вопрос.
– Ничего интересного. А, чуть не забыла. Представляешь, Вера Анатольевна уволилась.
– Не может быть.
– Сама не могу поверить. Ей предложили место на госпредприятии, и она воспользовалась возможностью смотаться от меня как можно скорее. Всё-таки я научилась давать этой ведьме отпор. Благодаря тебе, кстати.
Аля целует меня в щёку и возвращается к плите. Меня окружают аппетитные запахи свежеприготовленного ужина, я заедаю слюну орехами, которых украдкой заграбастал целую горсть, пока она не видит.
– Теперь, как я понимаю, ты работаешь напрямую с Дмитрием?
Она поворачивается, грозит мне пальцем:
– Прекрати таскать орехи, я же слышу, как ты хрустишь. – Смеётся, когда я прячу руки за спиной. – Да, с Дмитрием, но, надеюсь, ненадолго. Скоро они подыщут кого-нибудь на должность Веры Анатольевны.
– Вы теперь каждый день будете общаться?
– Вероятно, – пожимает она плечами. – А ты ревнуешь, что ли? – Ставит передо мной тарелку с ужином.
Я чувствую горечь во рту, и чем вкуснее пахнет еда на тарелке, тем сильнее ощущается привкус одиночества.
– А у меня есть повод? – Беру вилку и мешаю картофель, искривляющая губы улыбка выходит, должно быть, слишком вымученной.
– Конечно нет, Олег, не выдумывай. – Аля садится рядом со мной, наливает себе чай. – Мы с тобой уже обсуждали, что ты у меня единственный.
– Просто жду, когда тебе надоест возиться с шизофреником.
Если ещё не надоело. Я продолжаю мешать еду, представляя себе подтянутую фигуру блестящего бизнесмена, который сейчас каждый день общается с моей Алей, соблазняя её перспективами «нормальной» жизни.
– Ты опять несёшь чушь. – Она отпивает из чашки. – Ешь, а то остынет.
Я машинально подношу вилку с порцией мяса ко рту, и тут меня осеняет.
– А ты почему не ешь? – спрашиваю, прищурившись.
Она пожимает плечами.
– Что-то не хочется. Я завтра доем что останется.
«Вернее, выброшу отравленную нейролептиками еду в унитаз, чтобы ты ничего не заподозрил о нашем воссоединении с Дмитрием», – мысленно заканчиваю за неё.
– Олег, что опять случилось? Я что-то не так сказала? – Аля подносит руку к моей щеке.
Я её грубо отталкиваю.
– Олег, перестань, пожалуйста. Я боюсь, когда ты такой.
– Какой?
– Как будто ненавидишь меня.
– Опыт убийства жён у меня имеется, от тебя этот факт никогда не скрывали.
Я поднимаюсь и ухожу в ванную комнату, а потом, после часа отдыха в горячей воде, иду в зал и несколько часов смотрю телевизор, пока она читает в спальне. Засыпаю на диване, скорчившись от холода и беззвучно ругаясь со своими бесами, гадая, сколько мне нужно не есть, чтобы галлюцинации прошли. Бесы болтают, что около двух недель, но я же умный человек, понимаю, что Аля может подмешать отраву в воду. Например, испортить фильтр или как-то засунуть в кран. Я не смогу просчитать все варианты – психиатры сговорились с Дмитрием и надоумили её. Они очень коварные, давно уже составили миллион планов, как затащить меня обратно в больницу. Но я тоже не дурак, буду бороться до последнего.
Ночью Аля укрывает меня одеялом и ложится рядом, потеснив и заставив её обнять, так как иначе мы бы не поместились на недостаточно широком диване. «Всё-таки, хорошо, что Аля на моей стороне, она мне обязательно поможет справиться», – думаю я, засыпая.
Глава 21. Аля
Первое, что я вижу, проснувшись, – это выпученные глаза Олега на расстоянии десяти сантиметров от моего лица. Дёрнувшись и ударив его лоб своим, я резко сажусь, потирая ушиб, он занимается тем же.
– И тебе доброго утра, – шипит. – Ты что дерёшься?
– Не делай так больше.
– Не смотреть на тебя?
– Ты понял, о чём я.
Я направляюсь в ванную, где, закрывшись, несколько минут тру лицо, периодически ополаскивая прохладной водой. Медленно оборачиваюсь и смотрю на дверной замок, который закрыла, потому что не хотела, чтобы он шёл за мной.
Ко всему можно привыкнуть, подстроиться, принять недостатки мужчины, с которым живёшь, когда есть надежда на улучшение, пока в памяти живы воспоминания о том, каким он может быть в период ремиссии, но прятать дрожь, возникающую от его пристальных, наполненных недоверием взглядов, невозможно. Иногда он смотрит как на врага, с которым нужно бороться, словно оценивает способности противника, продумывая тактику и отмечая слабые места. И мне становится по-настоящему страшно. Против воли всплывают в памяти предупреждения друзей и родственников о том, что Олег может ненамеренно навредить мне, но я упорно отказываюсь верить в возможность подобного. А как иначе мне с ним жить?
Вечером я обнаруживаю его на балконе в футболке и домашних шортах. Он, скорчившись, трясётся от холода, посиневшие губы плотно сжаты в попытке сдержать стук колотящихся друг о друга зубов. Быстро завожу его в комнату, укутываю одеялом и обнимаю.
– Мой хороший, на улице же так холодно, зачем ты сидел в лоджии?
– Мозг нагрелся, я подумал, что смогу его остудить таким образом. Аля, мне так жаль, что я больше никогда не смогу лечить людей. В последнее время я часто об этом думаю, вспоминаю годы учёбы в мединституте, ординатуру и общение с пациентами. Когда я об этом думаю, мозг начинает плавиться, а если я ничего не сделаю, он окончательно растает, и тогда я сойду с ума.
– О Боже мой, что же нам теперь делать, – шепчу я, растирая замёрзшие широкие плечи, поле чего приношу воды, и он выпивает снотворное.
Когда Олег засыпает, я звоню его маме и договариваюсь о встрече завтрашним утром. Так больше не может продолжаться. Прописанные доктором лекарства ему не помогают, и Олег не в состоянии себя вылечить самостоятельно. Мне придётся принять меры, я не могу больше верить ему.
Следующим утром Олег ведёт себя как ни в чём не бывало. Извиняется за вчерашний инцидент, сославшись на новые таблетки, заверяет, что больше такого не повторится. Он весел, но от кофе, который я сварила, отказывается, сказав, что теперь предпочитает не завтракать. Целует меня в губы и отправляется в квартиру – контролировать очередной этап ремонта, а я, подбросив его до остановки, направляю автомобиль в сторону дома его родителей. Не скрою, мне намного удобнее встретиться с Инной Викторовной в городе, но именно сегодня она не работает, а может, специально ради меня взяла отгул. Что поделать, через полчаса я преодолеваю черту города и прибываю в небольшой посёлок, дом в котором стоит как несколько моих квартир.
Николая Николаевича в то утро дома не оказывается, – он как раз должен проводить срочную операцию в «Больнице скорой медицинской помощи» – поэтому двухэтажный особняк в нашем с Инной Викторовной распоряжении.
– Привет, проходи, – приглашает она в гостиную.
Не спрашивая, хочу ли я что-нибудь, приносит из кухни поднос, на котором расположились две фарфоровые чашечки, наполненные чёрным кофе без сливок и сахара.
– Это очень хороший настоящий кофе, выращенный на Ямайке. В России его не так просто достать. Нам каждые полгода привозит некоторый запас мой двоюродный брат, он большой любитель путешествовать. Ты пробуй, потом скажешь своё мнение. А я принесу альбом с фотографиями.
И пока я дегустирую крепкий, горьковатый, но действительно невероятно бодрящий и проясняющий мысли напиток, мама Олега успевает подняться на второй этаж и вернуться с большим альбомом. Усаживается рядом со мной, открывает на первой странице.
– Вот смотри, здесь его только принесли из роддома.
Невозможно не улыбаться, глядя на то, как тепло отец Олега прижимает к себе небольшой свёрток. Николай Николаевич, казалось, за тридцать лет совсем не изменился, только волосы в то время были не седые, а просто светлые и коротко стриженные. Такой же собранный, серьёзный мужчина, привыкший держать в руках жизни и здоровье пациентов. Рядом на фото измождённая, худая как трость, но счастливо улыбающаяся Инна Викторовна с ярко-накрашенными губами и чем-то недовольная, насупившаяся Катька.
Инна Викторовна медленно листает страницы, комментируя. «Вот здесь Олег пошёл в первый класс», «а тут он получил свою первую грамоту за выигранную школьную олимпиаду»…. «закончил школу с отличием», «а тут ему только исполнилось двадцать, они с Алиной приехали к нам в гости, чтобы сообщить о помолвке». При этих словах лицо мамы Олега мрачнеет, она тяжело вздыхает и позволяет взять альбом из её рук. Не могу сказать, что было скучно смотреть на детские фотографии Олега, напротив, было довольно забавно искать и находить внимательный прямой взгляд и привычное задумчивое выражение на детском лице, словно Олег даже в пять лет имел собственное мнение относительно окружающих людей, происходящих событий. Смотрел несколько отстранённо, будто обдумывая диагнозы. А вот лёгкая, снисходительная улыбка мне незнакома. Если Олег улыбался при мне, всегда делал это широко и искренне.
Фотографии же с Алиной побуждают вцепиться в альбом и задержать дыхание. Я жадно рассматриваю эту парочку, пытаясь найти ответы на свои вопросы. На этой фотографии волосы Олега уже отпущены до подбородка, серые глаза смотрят насмешливо, словно он неудачно пытался скрыть своё предвзятое отношение к фотографу. Уголки тонких губ презрительно приподняты, подбородок вздёрнут. Весь его вид выражает осознание собственного превосходства, причём Олег выглядит настолько естественно, что хочется принять факт его величия как истину и ни в коем случае не обижаться. Рядом с ним невзрачная невысокая девица в длинном светлом сарафане. Первая мысль – серая мышь. Тонкие русые волосы убраны за непроколотые уши, добрая улыбка освещает овальное непримечательное лицо с узко посаженными глазами и маленьким курносым носом. И если бы не прямая осанка, то Алина и вовсе потерялась бы на фоне обнимающего её самоуверенного молодого человека. Я прищуриваюсь. Нет, определённо, она была не так проста, как может показаться на первый взгляд – в её глазах читается что-то едва уловимое, способное влиять на людей. Словно в подтверждение моих слов Инна Викторовна говорит:
– Они познакомились на первом курсе, несколько лет дружили, после чего она подстроила обстоятельства так, чтобы Олег на ней женился. Очень хитрая девица.
– Каким же образом? – удивляюсь я. – Насколько мне известно, у них не было детей.
– Уж не знаю, каким образом, но это именно она сманила его в сторону психиатрии и уговорила переехать на Украину. Если бы он остался здесь, рядом с домом, то ничего бы не случилось. – Инна Викторовна закусывает губу, не отрывая взгляда от фотографии, задумчиво кивает сама себе. – Я совершила ошибку, когда позволила ей забрать его у нас. Ещё Колю уговорила отпустить сына по-хорошему. Нужно было настоять, заставить его остаться в России, тогда бы Олег не заболел.
– Вы не могли предугадать случившееся.
– А следовало бы. Он стал звонить реже, а потом и вовсе перестал. После аварии Олег принял решение ухаживать за ней самостоятельно, отгородился от всего мира. Днём, правда, приходила сиделка или Алинины родители, а вечером и ночью он всё делал сам. Заботился о ней, давал лекарства, подбадривал, хотя не было никакой надежды, что она когда-нибудь поправится.
– Она не могла ходить?
– Хуже. Была полностью парализована ниже подбородка. И ни одного шанса на улучшение.
– О Боже.
– Когда случилась авария, Олег позвонил отцу, потребовал, чтобы тот бросил всё и немедленно прооперировал Алину, потому что Коля действительно один из лучших хирургов страны, но он не смог прилететь.
– Почему?
– У нас как раз случилась катастрофа, может, помнишь… хотя вряд ли. Перевернулся школьный автобус, десять ребятишек попали в реанимацию. Николай две недели не вылезал из клиники, собирая их по частям. Практически всех удалось спасти. С тех пор у них с Олегом начался конфликт.
– Олег считает, что отец предал его?
– А как бы ты поступила на его месте? Как бы поступил сам Олег? Бросил бы умирающих детей, чтобы заняться пациенткой, шансы которой близки к нулю?
– Я не знаю.
– Никто не знает ответа на этот вопрос, но Коля остался дома. Алину оперировал другой, кстати тоже талантливый, хирург, результат его работы тебе известен. Днём Олег работал с психически больными пациентами, вечерами оставался один на один с парализованной женой. В то время мы напрочь потеряли с ним контакт.
– Дети всегда на первом месте, так скажет любой здравомыслящий взрослый человек. В первую очередь нужно спасать детей.
– Думаю, Олег это понимает. Но правда остаётся таковой. Коля сделал выбор и потерял сына, разум которого не смог выбраться из ловушки, что уготовила судьба. Ты бы видела его состояние, когда после вскрытия сообщили, от чего умерла Алина, что в остановке её сердца виноват именно он. Я думала, он голову себе разобьёт о стену, мы понятия не имели, что делать. Прокурор требовал показания, вызывал его на допросы. Встал вопрос о лишении лицензии. Мы не выдержали и отвели его к психиатру. Лечение заняло несколько лет, после чего он, кажется, стал возвращаться к жизни. А теперь безумие снова поглощает его, разрушая все достигнутые за это время успехи.
– Вы вините в этом меня?
Я закрываю лицо ладонями, не в силах смотреть в глаза сидящей рядом женщине. С минуту она молчит, потом гладит меня по голове.
– Ты должна понять, что его болезнь – это не война и мы не враги вам.
– Кажется, теперь Олег каждого считает своим врагом, даже меня.
– Вот взгляни. – Инна Викторовна поднимается и подходит к столу, достаёт из своего ежедневника белый неподписанный конверт, протягивает мне.
Внутри крохотная измятая записка. Косые буквы на неровно вырванном из тетради в клеточку клочке бумаги: «Демоны повсюду хотят убивать не слушай закрой уши».
– Что это?
– Записка Пестрова. Ты сказала, что Олегу нужно знать о ней. Хочешь – отдай ему её сама.
– А может быть такое, – продолжаю я говорить после того, как прочистила горло, – что Олегу стало хуже раньше, до несчастного случая с Алиной? Что он был неспособен правильно рассчитать дозировку именно из-за шизофрении?
– Никто не знает. Поговори с его лечащим врачом. Может, он сможет помочь тебе. Я понятия не имею, что делать. Под замок его сажать бесполезно. В больницу вы его помещать отказываетесь, а я каждый раз чувствую себя монстром, когда настаиваю на госпитализации.
Она говорит тихо, устало потирая лоб, словно сейчас не десять часов утра, а поздний вечер. Впервые я так близко к Инне Викторовне и могу рассмотреть глубокие морщины, оставленные возрастом и печалью. Её благородная внешность, идеально уложенная причёска, сидящий по фигуре отличный костюм восхищают, создавая образ преподавателя, известного доктора, но именно сейчас я вижу перед собой лишь растерянную, лишённую надежды мать.
– Аля, я его уже похоронила. Ты не пугайся моих слов, но иначе я не смогла бы жить. Я его похоронила тогда, когда снова нашла умирающим в ванной. Я никому не говорила, но… первой мыслью было дать ему спокойно умереть, уйти и прекратить эту борьбу, которая медленно высасывает силы из нас всех. Разумеется, в следующую секунду я набрала номер скорой и принялась его откачивать, но эта первичная идея навсегда поселилась в голове. Словно я простилась с ним в тот раз, в ту секунду.
– Я не знаю, что сказать, – растерянно бормочу.
– Если в тебе есть силы – борись за него, – горячо продолжает она. – Я сделаю всё, что ты скажешь. Помогу всем, чем смогу, но подсознательно я каждую минуту ожидаю известия, что его больше нет.
Моя машина, преодолев трассу, находит место на парковке у парка, отказываясь ехать куда-либо ещё, пока её хозяйка, то есть я, не придёт в себя после разговора. На самом деле у меня спустило колесо, и, пока насос его накачивает, я решаю обдумать дальнейший план действий. Перечитываю на несколько раз записку, словно надеясь, что в ней закодирован способ спасения моего шизофреника. Глупости, откуда этот сумасшедший старик, «Хемингуэй», мог знать, что происходит с Олегом? «Демоны повсюду хотят убивать не слушай закрой уши» – эта фраза выбивает из колеи, вызывая холодок по позвоночнику и желание сесть за руль и уехать, куда глаза глядят. Давить на газ, пока не кончится бензин в баке, пока не наступит новый день, приносящий новое решение, новую надежду. Новую жизнь. Наверное, Инна Викторовна права: не следует показывать Олегу эту записку. Вдруг подаёт голос сотовый – меня срочно вызывают на работу. Я заканчиваю чинить колесо и сажусь за руль.
* * *
Задержавшись в офисе дольше, чем необходимо, с целью обдумать, стоит ли показывать Олегу записку Пестрова, я не заметила, как стрелки часов подбежали к полуночи. Мобильный и рабочий телефоны молчат, на моё СМС о том, что появлюсь дома поздно, Олег ответить не соизволил. Родившаяся в голове спонтанная идея – а не сбежать ли мне к маме под предлогом её плохого самочувствия, которое она могла бы изобразить по моей просьбе, – решительно отвергнута. Во-первых, шутить со здоровьем родителей не стоит, а во-вторых, такой поступок выглядел бы слишком трусливо с моей стороны, я перестала бы себя уважать. Одевшись и положив перечитанную на сто раз записку в карман куртки, я покидаю офис и направляюсь к машине. Из-за моего непростительного опоздания на работу пришлось припарковать автомобиль через квартал от места расположения офиса, так как рядом с Flower негде было велосипед бросить, не то что «четырёхколёсного друга».
В современном мире передвигаться по городу ночью не страшнее, чем днём. Улицы отлично освещены благодаря не только часто установленным фонарям, но и десяткам рекламных вывесок и баннеров. В паре метров проносятся автомобили, то и дело встречаешь поздних прохожих. Именно так я себя успокаиваю, когда, свернув в переулок, чувствую, что кто-то идёт следом. Как обычно поступают в таких случаях, я ускоряю шаг, мимолетно оглянувшись, – крупный мужчина, прячущий лицо под капюшоном, не отстаёт. И людей вокруг становится меньше, и небо над головой – темнее, а каблуки – выше и неудобнее. Глупости, тревожность Олега, кажется, заразна.
Посмеявшись над необоснованными страхами, я подхожу к небольшому парку, раздумывая, сократить дорогу через сквер и добраться до машины за пять минут или же продолжить идти по улице и потратить на тот же путь не менее десяти? Поразмыслив долю секунды, я продолжаю путь по тротуару, опасливо косясь за спину. И в тот момент, когда, поддавшись панике, я выбираю более безопасный путь, я пугаюсь по-настоящему, словно добавив реальности воображаемой угрозе.
За небольшим и уютным сквером располагается старый пятиэтажный дом, во дворе этого дома я оставляла машину десятки раз, в каждый из которых смело шла через парк, погружённая в мысли о предстоящих сделках или поставках, не оглядываясь. Сейчас же колени предательски подкашиваются, а сердце набирает обороты. Не без раздражения припоминаю, что в течение дня возникала идея переставить машину поближе к офису, как только начнёт темнеть, но я поленилась. Тот самый дом, рядом с которым стоит машинка, моё спасение, с каждым движением становится ближе. Я визуализирую, как сажусь за руль, закрываю замки на всех дверях и еду домой, набираю номер Олега и прошу, чтобы он встретил меня у стоянки. Шаги за спиной слышатся всё отчётливее, я вздрагиваю, когда ботинок преследователя с громким всплеском погружается в лужу, затем следует невнятное матерное ругательство, произнесённое хриплым голосом. Случившееся спокойствия не добавляет.
