ОПГ Север
Живые и мёртвые
Эпизод 6. Любовная магия
Акакий, тем временем, силился выбраться из под придавившего его железного забора. Как только ему это удалось, он поспешил к стоящему, как и прежде окоченелому и уже в конец бледному, как луна, внуку.
А рядом с ним уже мороковала престарелая деревенская колдушка – горбатая, редкозубая старуха с огромным крючковатом носом и распущенными седыми волосами в пояс. Это была сущая Баба Яга, только что красивые, необычайно живые, небесно голубые глаза всё же выдавали в ней доброе нутро.
– Дышит? – с тревогой в голосе спросил Акакий.
– Да почти что нет. – на удивление приятным голосом прошептала старуха.
– Ну ты уж похлопочи, Пелагея, похлопочи, родная!
Под сочувственным всепрощающим взглядом колдуньи искажённое ужасом лицо Вити постепенно стало приобретать всё более благостное выражение, а с глаз его побежала сентиментальная слеза. Колдунья легонько поглаживала юношу по длинным, уже местами поседевшим, волосам.
– Отчего ты думаешь ещё теплится в нём жизнь мало-мальская? Отчего не сожрал его Никодим? – Ведь тому это было проще пареной репы! Да почему, в конце концов, не утонул он давеча на пруду? – Ведь плыть-то не мог, пьяный был вдугаря9! Не одним твоим с Иваном заступничеством, не только лишь вашими молитвами! Да, по материнской линии за вами стоят кудесницы «не из последних», да и созвездия и планеты стоят на страже его души, и духи могущественные, и даже демоны кое-какие… Ну и я тоже всегда, как могла подсобляла: вон – заячья лапка у него к портам пришита и оберег на шее, откуда думаешь? – Дааа! Не так-то прост твой правнучек. Другой давно бы уж в землю лёг, но благо, что я за ним с самого рождения приглядывала: сам с собою гутарит10, день с ночью путает, ночами лунными кукует, наяву сны видит. Дааа! Догадливый мальчонка.
– Да самый заурядный дурачок! Просто один он у меня остался, ему род должно продолжать, а остальные – старые уже. Тут Амораловы россыпями лежат, а живых – раз-два и обчёлся. Потому то и нельзя его за огненную реку пущать – последыш он у нас. Понимаешь? Пусть сначала маленько за нас на кирпичном заводе погорбатится, за скотиной поухаживает, да в огороде покопается. А как семя бросит – помирай себе как знаешь, всей роднёй встретим с распростёртыми объятиями.
– Ну ты дураком-то не прикидывайся, Иваныч! А то не знаешь, что он у тебя Зрячий? Мальцу с рождения дано видеть много больше чем остальным: слышать музыку, недоступную прочим, ходить потаёнными тропами между мирами. – Пелагея любовно положила на шею мальчика свои сморщенные дряхлой старостью руки и он уже мог еле заметно шевелить пальцами. – Ты подумай какой статный юноша! Рослый, блондин, косая сажень в плечах – весь в прадедку. Мне бы лет так-этак пятнадцать с плеч долой – я бы его приголубила, что мама не горюй! – И тут старушка залилась каким-то уж совсем неприлично молодым смехом. – Ааха! Хихихихихиииии… Хотя какие мои годы? Глядишь, ещё будет у нас с ним любовь!
У Виктора заметно стабилизировалось дыхание, а с лица стала спадать нездоровая бледность и даже (от чего это?) – затопорщились штаны.
– Ну ты, Пелагея, никому об этом больше не сказывай, и ему самому – не зачем-то знать. – одёрнул старуху несколько смутившийся Акакий.
– А чё знать-то? Что я золотник11 его дёргала? Не боись, не скажу!
– Не придуривайся, Пелагея!
– Ты же придуриваешься, а мне почему нельзя? – старуха спустила парню штаны и встала на колени. – Что? Забоялся, что его власти загребут или в дурдом определят?
Старая ведьма облизала языком свои потрескавшиеся губы, потом чуть раскрыла почти полностью беззубый рот и с жаром принялась мусолить им член Виктора.
– М-да… лучше б ему в дурдом. – как ни в чём не бывало продолжал прадедушка. – Только не армия, и тем паче КГБ12 – там в высших чинах, при больших погонах сущие дьяволы ходят. Всегда ненавидел власти: что красные, что белые – все одним миром мазаны, сукины дети! А нынче, говорят, ещё страшнее стало – в Кремль американе приблудились. Да непростые: сплошь чернокнижники да некроманты, сатанисты высшей категории – все как один!
– Это тебе кто сказал? Соседи что ли?
– От властей в лесах, да на болотах схорониться можно. Но если КГБ про него прознает – они повсюду видящих выискивают. А тут ещё этот безобразный погром… Приедут проклятые, возьмут под белы рученьки! А Хитрой науке его обучить необходимо!
– Не боись, Хитрой науке я его обучу – он же мне, чай, не чужой – внучатым племянником двоюродным приходится!
Старуха задрала подол своей длинной юбки и, с весёлым визгом, резво прыгнула Виктору прямо на член.
Антракт
Баба Яга
Не велела мне глядеть туда мамка —
Приголубит в раз карга
Горе – не беда, на мне горит шапка
С телогрейки прочь душа!
Тыны, черепа – я вижу их батька
Манит дурака туда
Там её изба и топится банька
Лебеди летят сюда
Тихим шёпотом, дымом, смрадом
Чёрным вороном, белым садом
Ясным утрецом и закатом
Ко мне передом, к лесу задом
Баба Яга, Костяная Нога!
Подари мне коня, Баба Яга!
Душу манит тридевятое царство
Ищет всюду чудеса
Ни в коня корм, ни водка, ни мясо
Чем же ты, краса, жива?
Привечай меня, Яга, своим шармом
Начинай рубить дрова
Кому – живьём в печь, кому – коня даром
Каждому своя судьба…
Тихим шёпотом, дымом, смрадом
Чёрным вороном, белым садом
Ясным утрецом и закатом
Ко мне передом, к лесу задом
Баба Яга, Костяная Нога!
Подари мне коня, Баба Яга!
***
Часть 2. Живые
Эпизод 7. Настоящий полковник
Московская область, пос. Дубки
Тем временем, в правительственном посёлке на выселках столицы, в добротной бревенчатой избе с богато украшенными резными наличниками и громадным коньком на крыше, перед иконой Нерукотворного Спаса стоял коленопреклоненный ветеран афганской и двух чеченских войн – полковник сверхсекретного отдела КГБ Громыко Иван Викторович.
Догорающая свеча освещала внушительную груду орденов и медалей на безупречно выглаженном кителе, его волевое, словно высеченное из мрамора лицо, уставшие, но всё ещё ясные и живые, голубые глаза, огромные усища, щедро присыпанный сединой темно русый волос.
В далёком детстве Иван Викторович редко какой день проводил без хорошей драки. Если где была какая заварушка – там всегда оказывался Ваня. Ровесники, старшеклассники, один на один или один против всех – ему было не привыкать.
В военном училище он учился прилежно, но со второго курса был отчислен за дуэль. Сейчас он уже и сам не припомнит, чего они не поделили с сокурсником Володей, что аж решили драться на ножах – но всё закончилось как нельзя плохо: Володю забрала скорая помощь, а Ивана с позором вышибли из училища и, чуть было, не посадили, благо – отец похлопотал и всё обошлось.
Скоро его ждала срочная служба в воздушно-десантных войсках.
В восьмидесятом году, наперекор родительской воле, он ушёл добровольцем в Афган и оттрубил там добрых девять лет (вплоть до официального вывода войск), следом шли Карабах и Приднестровье, и вот, каких-то пару лет назад, он вернулся из Чечни.
Иван Викторович с рождения был архетипическим воином: где бы он ни воевал – повсюду вытворял чудеса невиданной храбрости, граничившей с безумием. От войны к войне к нему прилипали всё новые и новые прозвища: «Бессмертный», «Непотопляемый», «Ваня Лютый», «Неприкаянный», «Терминатор», «Ебанько».
Безмолвную молитву полковника нарушил громкий стук в дверь. У порога стоял высокий жидкоусый юнец – солдат-срочник, лет девятнадцати от роду. То был развесёлый балагур, личный помощник и безотказный слуга Ивана Викторовича, которого он во время дружеской попойки (по случаю Дня защитника Отечества) выиграл в карты у одного знакомого генерал-майора.
– Петька, ты что-ли, пёс?
– Так точно, товарищ полковник! – приложив руку под козырёк бойко отрапортовал солдатик.
– Да брось! Сколько тебя учить неразумного? – Батя я для тебя, Батя!
– Рядовой Семёнов прибыл. Разрешите доложить, товарищ, Батя?
– Разрешаю.
– Разведка докладывает, что в деревне Перетолчино мёртвые восстали из могил и пугают местных жителей.
– И неудивительно. Чего ещё ждать, коль у вас Генсек с печатью антихристовой в пол-лысины? – «Даду-да, даду-да, даду-да». А народ – тот совсем охренел в конец, забыл Отечество и Веру. Вот и повылазила всякая нечисть – демократы, реформаторы, мать их ети!
У ворот уже ждал громадный военный ЗИЛ13. В кузове было рыл двадцать рослых до зубов вооруженных молодцов. Петька сел за руль, а Иван Викторович на пассажирское место.
– Поехали! – отдал команду полковник.
***
Ночь была необыкновенной. Придорожные деревья, хлеборобные поля, равнины и дали – всё было насквозь пропитано густым, как бабкин кисель, лунным светом. Да и ещё редкие домушки-сараюшки с позаросшими бурьяном огородами вдоль раскуроченной дороги, и не души… Казалось, и белым днём здесь никогда не ступала нога человека, а все эти деревянные строения – просто реликты какой-то безвозвратно погибшей цивилизации.
Эти угрюмые картины брошенной и забытой Родины всегда волновали душу старика: «Всю жизнь свою воюю за эту небывалую страну – страну святых подвижников и колдунов-мракобесов, страну дураков и гениев, поэтов и невиданных чудес… Может я сам себе это всё и выдумал, чтобы было за что драться? Ну не за деньги же? Ведь окромя своего ремесла, я больше ничего делать-то и не умею, да и не люблю вовсе, вот только что детей – девять штук наделал, ну и, конечно же, рыбалку – её я люблю… Нет. Всё не зря! Если б кто мне доказал, что Христос – вне истины, и, действительно было бы так, что истина – вне Христа, то, мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной – так писал Федор Михайлович Достоевский. И я, так же как он, во что бы то ни стало, не предаю Христа. Наперекор всему! Просто не имею права! Ибо для души моей сама мысль об Истине вне Христа – невозможна. Я крепко верую – всё не зря. Ведь я воюю за возлюбленный Небесным Царем и Пресвятой Богородицей Третий Рим, который в вечной славе своей сокрушит Оковы Дьявольские. За небесный Иерусалим! За всесильную вселенскую Весну!»
– Вот скажи мне, Петька, что у тебя на душе делается? О чём ты думаешь, когда глядишь на эти несчастные выселки?
– О пизде. – не моргнув глазом выпалил Петька.
– А почему именно о пизде, а не о воинском долге и судьбах Отечества?
– Не знаю, я всегда о ней думаю.
– Жениться тебе надобно. Как раз в Перетолчино едем, а там – девчат красивых пруд-пруди, выбирай себе любую в невесты. Ты ж – орёл, десантник в военной форме, на КамАЗе14. Девки таких любят. А я, так уж и быть, на свадьбе тебе за место отца буду.
– Да нет. Мне ебаться охота – жениться не хочу.
– Ну тогда тебе нужна взрослая женщина.
– Да мне хоть какая! Лишь бы поебаться, потому как двадцать лет на свете живу, а ебаться ещё не доводилось. Но если жизнь сложиться так, что для этого жениться придется – то так тому и быть.
– Мне нравится ход твоих мыслей! Хороший ты парень, хороший солдат – хорошим командиром будешь, надёжным. Хошь в Чечню тебя возьму? – Будешь драться под моим непосредственным началом. Там, на войне, подле костлявой старухи с косой, жизнь переливается такими удивительными красками, каких ты нигде не увидишь! Хоть тыщу лет проживи.
– Да не! Я с девками-то ни разу не целовался – рано мне под пулемёты ложиться.
– Ну ты ж – десантник! Во время зачисток нацелуешься всласть! Хватай любую, волоки куда-надо и целуйся себе, как душе угодно: зацеловал одну, потом – другую, третью тащи. Только потом грохнуть не забудь, чтоб начальникам твоим ничего не наябедничала. А я – не ханжа, я это солдатикам прощаю, дело-то военное. Да и ребята мои, вплоть до лейтенантов, всё понимают.
Парнишка в изумлении вытаращил глаза, а полковник, как ни в чём не бывало, смотрел на него с минуту-другую, потом громко расхохотался и Петя, так до конца и не понял, шуткует ли он или говорит взаправду.