ОПГ Север
Живые и мёртвые
Эпизод 9. Авторитеты ада
– Прекратить бесчинства! – спокойно, но властно сказал козлорогий гигант.
Бой в миг остановился, люди вновь сбились в кучу, бесы разлетелись кто куда, а мёртвые склонили колени – все, кроме Никодима.
– Повелеваю мёртвым вернуться во гробы! Живым – немедленно обо всём забыть и идти домой спать! Всем разрушенным строениями выкорчеванным деревьям принять должный вид, чтобы до первых петухов всё было как прежде! А ты, нечестивец… – великан указующим перстом ткнул Никодима в грудь, отчего тот чуть было не упал. – Я бы тебя, червя, с радостью обрёл бы на муки вечные, но ты же сам весь из мук и соткан – так что мне тебя, пса, пытать – только облегчать страдания. Но кое-чем я, всё-же, смогу тебя удивить.
– Я весь в Вашей власти, Князь. – с достоинством, чуть склонив голову, произнёс мертвец. – «Да что он со мной сделает? Я готов ко всем его аттракционам боли и ужаса. Давай, козлорогий, заводи шарманку!» – крепясь, мысленно проговаривал горделивец.
– Я изгоняю тебя из мира мёртвых. Так что отправляйся в свой скит на болотах, демиург тебе уже сработал новое тело – точь-в-точь такое, каким ты владел перед тем как повеситься. – постановил владыка.
У Никодима задрожали мослы, он бухнулся Яме в ноги и сломленным голосом запричитал: «Помилуй, Великий Яма! Четвертуй, колесуй меня, вари в смоле! Я приму любую кару – только не земная доля. Сжалься, Великий! Что ж это делается? Где-ж это видано? Чтобы вот так – из мёртвых, да снова – в живые, без переселения душ, без чаши забвения, в наспех сляпанное тело человеческое?!»
– Специально для тебя, Никодим, специально для тебя! Я в своей бесконечной мудрости так решил, а значит – так тому и быть. Я тебе не прихожанка
малолетняя и ни тебе, червю, меня учить. Я – не просто Бог плодородия и богатства, не только Царь мёртвых, но и Справедливый Судья их! И мне надлежит каждому воздать по заслугам, это мой долг. Да, необычное наказание я для тебя изобрёл. Но и ведь ты сам – необычный фрукт – поп, да ещё и самоубивец. Терпеть не могу ни тех, ни других! Особенно последних – что прутся в воду, не зная броду. Вспомни себя в бытность настоятеля храма сего! Вспомни, с каким наслаждением в Страстную неделю Великого поста ты жрал свиной шашлык? Как накануне Рождества бегал к полюбовнице? В каждом правиле возможны исключения – так ведь, Никодим? – Яма прикончил его взглядом и с силой пнул ногой под дых. – И знай, пёс, что огненную реку тебе не перейти! Назад в моё царство тебе больше ходу нету! Так что можешь смело повеситься и пополнить ряды бесплотных духов, вечно гонимых всеми четырьмя ветрами и терзаемых демонами воздушных стихий. А хочешь – просто подожди старушку с косой и, всё равно ничего не изменится. В добрый путь! На встречу вечным мукам!
Бедолага зарыдал. Яма злорадно заулыбался: «Но, не отчаивайся! Ведь ты всегда можешь прийти к распятому Богу – Богу Любви и Света, и унаследовать Царствие небесное. Хахахахаха, Эхххаааааа, Уууххаааахахахаха!». Властелин мёртвых разразился гомерическим хохотом: «Ахахахахахахахааа!!!»
Владыки! Князья! Создатель! Сотрите меня из книги бытия! Чтобы не стало меня и не было вовсе! – вопил несчастный, а Яма так и продолжал хохотать: «Ахахахахахахахааа! Ахахахахахахахааа! Ахахахахахахахааа! Хаа! Хаа!»
Эпизод 10. Похмелье
Мир объяли предрассветные сумерки. Пришла та самая, короткая, но дивная пора, где ночь сменяет день и грань между сказкой и былью становится как никогда тонка и прозрачна.
Здесь, на поляне, в глуши хвойного леса, в непроницаемой тиши, устремив взор в бесконечную синь, лежал Витя Аморалов.
Ещё недавно он пропадал в этом заколдованном лесу, судорожно пытаясь укрыться от тысячи пар демонических глаз, холодно глядящих на него из кромешной темноты. Убегая от бесконечного множества оживших теней, тянувших к нему свои корявые лапы, он угодил в жидко-зыбучую трясину, где чуть не утоп, но, с Божьей помощью-таки вылез, и, наконец-то, настиг сумерки, а там уж – и до рассвета рукой подать.
В душе его маячили страшные образы оживших мертвецов и злобных бесов, но весь этот ужас блек от сладостных воспоминаний утех с рыжеволосой красавицей, которые до сих пор в теле его отзывались почти осязательно.
Вскоре лес озарило восходящим солнцем и всё вокруг преобразилось: повсеместно защебетали птицы и застрекотали насекомые, то тут то там появлялись белки, а вместе с тем стало проясняться и помутнённое сознание.
Витя уже узнавал эти знакомые с детства места и точно знал в какой стороне его дом. Вот он осознал, что идёт в обосранных штанах, что с вечера минувшего дня он сильно нажрался, а потом учинил дебош на кладбище и пьяный скитался по лесу, чуть не утонув в трясине. Чувствовал он себя так, как будто в него на всём ходу врезался бронепоезд – похмелье было до крайности тяжкое. Никогда ещё Виктору не было так лихо: его выворачивало наизнанку и ему всерьёз казалось, что он вот-вот подохнет. Грешил он на самогонщицу тётю Катю – видимо, она гнала свой суррогат из опилок.
По пути Виктор не раз примечал кратковременный мелкий дождик: «Наверное это кто-то помер. Верная примета! Наверное мой кореш Дихлофос окочурился – спасибо тёте Катиному пойлу!» – шутейно, без всякой тревоги мыслилось юноше.
Проходя по тропинке мимо кладбища, он узрел двух жмуров. Подойдя поближе он узнал в них – вечного каторжанина Кукуню и колдыря15 Гапоню. Трупы были все сплошь обезображены рваными ранами, а пройдя чуть далее, в кустах, лежал ещё один, но этого Витя уже не смог опознать – ему думалось, что это голодные волки так постарались.
Далее, в самой деревне – подле дома местной колдушки, Витя с удивлением увидал по самые стекла покрытый толстым слоем грязи громадный военный КамАЗ, а рядом целую толпу по горло грязных мужиков. Ещё был один опрятный, с полковничьими погонами, что, на чём свет стоит, материл какого-то бедолагу: «Ну ты, гондон, набитый кашей! Из-за тебя, хуедрыги, мы не поспели вовремя! Я же тебе, мудаку, говорил, что там торфяники! Ну что с тобой теперь делать? Приказать бойцам тебя как следует отхерачить или отдать под трибунал? А?! А может просто расстрелять без суда и следствия как врага народа?». – скоро полковник скрылся за воротами, а его ватага осталась снаружи.
Эпизод 11. Ведьмин дом
Домушка была небогатая и, по одинокой старческой традиции, слегка запущенная. На потолке, по углам висели внушительные узоры паутины, на печке – сажа. Огромный, самодовольный чёрный кот, беззаботно лежащий на нагретом солнцем подоконнике, неподвижно, сквозь зажмуренные от какого-то своего кошачьего кайфа глаза, созерцал свою пожилую хозяйку, усатого военного и смело бегающих по кухне кур. В углу, на немало узорчатых деревянных полках стоял богатый иконостас. Иконы были очень старые, страшно было подумать какого века, зачастую просто потемневшие от времени. Но, тот нереальный свет, что иконописец когда-то вложил в них, со временем не увядал ничуть.
Усатый их завороженно разглядывал: Спас Нерукотворный, Святой Власий, Параскева Пятница, даже собакоголовый Святой Христофор, а особенно много было образов Богородицы – Донская, Казанская, Нечаянная Радость, Благодатное Небо и Неувядаемый Цвет.
На столе стояла большая бутыль мутного самогона и две хрустальные рюмочки. Щедро усыпанная резным орнаментом деревянная кухонная утварь через край была полна яствами: в большой чаше в виде утицы была горой навалена кутья, в затейливо узорчатых тарелках лежало тонко нарезанное сало и конская колбаса, а в большой кастрюле в виде солнца лежали яйца. Вся посуда была весьма искусной работы, будто из краеведческого музея.
Старушка с военным, не чокаясь, махнули по рюмочке. Полковник строго смотрел на колдунью, а та в притворном смущении чуть заметно улыбалась.
– Удивительная ты женщина, Пелагея Егоровна! С чертями дружбу водишь, с мёртвыми, да с самим Люцифером16 «в тесных» и, при всём при этом – иконостас у тебя какой! Говорят, по твою душу всё барыги ходят, большие деньги за иконы сулят, а ты всех с матюгами за ворота. Ещё говаривают, что как раз по этому поводу тобой братва интересовалась – угрожала, грубила, но почему-то скоро эти молодые сильные мужчины при загадочных обстоятельствах скончались…
– Да чего только люди не говорят…
– Да, чёрт с ними, с псами шелудивыми – гореть им в аду ясным пламенем! Лучше расскажи по какому поводу застолье? Уж не свадьба ли на селе намечается? Чует моё сердце, что тут мёртвые неспокойны, видимо мор грядет. Рассказывай, чьи души умасливаем? По какому поводу пир?
– Да что ты, Ваня! Это ж я для тебя, да солдатиков твоих стараюсь. Я, знаешь ли, очень люблю военных – такие все усатые, статные! Мундиры красивые! Руки такие надёжные – к смертоубийству привыкшие! Хромовые сапоги – а в них кровищи по колено, хоть портянки выжимай. Страсть как мне всё это нравится!
– Да, десантура – есть десантура! Чечня, Афган… Тут нечего сказать!
– Вели им топить баню – пущай отмоются, да веди сюды! – непристойно облизнув губы бормотала старуха.
– Да уймись, старая!
– Начнём с того молоденького, конопатого.
– Побойся Бога, распутница! Они-ж семейные люди, добрые христиане!
Ведьма закатила глаза наверх: «Убивцы, да ещё и богобоязненные… То что надо! Они всегда так недолго, но отчаянно борются с соблазном, а потом, так лихо придаются разврату!» – А помнишь сколько раз ты, семейный человек, добрый христианин со мною грешной в лазоревом саду встречал рассветы?
– Я помню. К делу, ведьма. Я хочу знать, что здесь происходит? – сердито нахмурившись процедил полковник.
– Да, грядёт мор. Неурожай, падёж скота и многие беды, а потому нужно задобрить духов плодородия, не то – всё живое на земле просто погибнет. Ты же знаешь – это не моя прихоть. Это всё змеиная царица с подземными королями: они требуют от нас должного, не больше не меньше. Ночью тут повсюду, во плоти и смраде бродили мёртвые. Я уже сотворила надлежащие заклятия: всё оросила родниковой водой и окурила травами, а теперь надобно восславить духов плодородия и пора приступать к священнодействию. И не тяп-ляп, а строго по научению самой природы, тут никакой имитации быть не может.
– И что ты предлагаешь? Отдать тебе, нечестивице, свою дивизию?
– Да. Под моё командование. Для трудов праведных на ниве первобытной любви.
– Ишь чего захотела?! Чтобы русские десантники участвовали в богомерзких языческих обрядах? А как же их бессмертные души? Об них ты подумала? Что? – Прямиком в ад? Ты хочешь чтобы я сам их повёл в пекло? Ты этого жаждешь? Нет уж, уволь! Дорога в ад и без того устлана полковничьими да генеральскими кителями, да ещё архиерейскими мантиями и коронами царскими до кучи. Но я честь мундира не опорочу, так и знай!
Тут глаза старухи сделались вдруг недобрыми, а лицо приняло на редкость строгий вид: «Я тебе не Папа Римский и даже не Протопоп Аввакум. Я – потомственная ведьма и уж что-что, а обрядовую часть ритуала мы храним в изначально девственной чистоте и красоте!» – проговорила она тоном, не терпящим возражений.
Иван демонстративно вытащил из кобуры пистолет Макарова и, как бы невзначай, направил на ведьму.
– Вели солдатушкам топить баню! Да поскорей! – строго, но сквозь улыбку в три с половиной зуба и весёлый смех, встав из-за стола сказала ведьма. – А мне надо чуток примарафетиться. Я мигом! – она проворно шмыгнула в другую комнату и тут же вместо сгорбленной старухи явилась молодая рыжеволосая девушка исключительной красоты в легоньком, почти прозрачном платье.
Полковник в смущении отводил от неё взгляд. Она же, не спеша, подошла к Ивану и опустила руки ему на плечи: «Блажен тот, кто готов отдать не только тело, но и душу свою за ближнего. Да не убоится тот гиены огненной!» – шептала она ему на ухо, а тот всё старался от неё отстраниться, но, вскоре собрался с духом и поднял на неё глаза.
– В Царя Небесного веруешь? Духа Святаго принимаешь? Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа распятого за нас и воскресшего в третий день по Писанию признаешь за Бога Живого? Ответь мне! – насупив брови и трижды перекрестившись строго вопрошал полковник.
– Верую, Ваня, крепко верую! И во Царя Небесного и в Духа Святаго, и во Христа и Богородицу, и в Сатану со Дьяволами и в чёрную магию.
– Я – воин Христов! Тебе меня не перехитрить! Целуй Святое распятие, ведьма! Целуй, а не то пристрелю из пистолета! – резко вскочив и подставив ей под нос свой нательный крестик заорал полковник.
Красавица поцеловала крестик и, не отрываясь, смотрела на него. Этот её взгляд просто-напросто обескуражил престарелого вояку: он был поражён – это был взгляд ребёнка. Она светилась изнутри неподдельной, всепонимающей и всепрощающей, по-ангельски чистой Любовью. Любовью, не требующей взаимности, Любовью вопреки и наперекор всему.
Полковник безнадёжно пропал в этом удивительном небесно-голубом океане глаз.
– Я люблю тебя Ваня! Люблю и всегда любила!!!
Тут он её крепко обнял и по его лицу украдкой промелькнула чуть заметная, сентиментальная слеза: «Пелагеюшка, голубка моя, что же мне с тобой делать-то, а?»
– Просто люби! Люби, но не пытайся меня исправить, не надо. Пойми, я – такая, какая есть, меня такой создал Бог. Люби меня такой. – просовывая ладошку в его штаны шептала она ему.