Оррин
Тополь
V
И, наконец, верный поворот нашелся. Лишь теперь я с уверенностью мог заявить, что оказался на своей улице. Уже дважды до того я дал маху и извел уйму времени почти вслепую блуждая по изворотливым нитям, так хитро сплетенным пауком-городом. В продолжение пути скромные возможности моей лампы принуждали меня спотыкаться о колодцы и цепи, норовили обречь на падение в погреб или попросту на купание в грязи. Но что поделать? Не такова ли участь бодрствующего, прокладывающего дорогу по обители спящих?
Рваные песни пьянчуг, бряцанье замочных скважин, запоздалое цоканье копыт и даже разъезды всадников затихли, оставив меня наедине с хлюпаньем собственных сапог. Эта улица так и не была вымощена ни камнем, ни щебнем, значит, мои ноги касались той же земли, что и двенадцать лет назад. Даже в кромешной тьме я чувствовал нечто неуловимо знакомое в громоздящихся рядом окнах и вывесках. Я не мог заглянуть в рамы или вглядеться в знаки на щитах, но смело указал бы местоположение каждого. И даже если их содержимое обновилось, ночь оставляла их для меня неизменными вплоть до своей кончины.
Неожиданно я замер. Островок света, источаемый лампой, обнаружил порог моего дома. Я прислонил ладонь к наличнику и, постояв так немного, потянулся к дверному молотку. Но не успел постучать, так как меня грубо тряхнули за плечо. Я слегка отпрянул к стене и обернулся с быстротой молнии, выпятив лампу и посох. Передо мной стоял крепкий курчавый парень летами явно моложе меня.
– Ты кто? – кинул он мне высокомерно.
– Я тот, кто идет к себе домой, – ответил я слегка раздраженно на эту наглость.
– Значит, ошибся домом. Шагай отсюда.
– Напротив, сударь, ошибаетесь вы, – возразил я, не теряя самообладания. – Я жил в этом доме долгие годы и хорошо знаю хозяина. А вам бы посоветовал быть повежливей.
– Как говоришь, бродяга! – прошипел курчавый, замахиваясь.
Я предупредил его правую палкой, но мгновенный удар с левой стал для меня неожиданностью. В следующее мгновение я лежал на земле, попрощавшись с лампой, которая с жалобным треском рассеялась по ближайшим лужам. Однако посох все еще оставался зажатым в моем кулаке, в связи с чем вновь ринувшийся на меня противник схлопотал резкий выпад в ребра. Не знаю, как продолжилась бы эта милая встреча, если бы дверь родного дома не отворилась, бросив ждать призыва молоточка.
Выбежавший на улицу обитатель средних лет, явно оказавшийся не Двиридом, пару раз переведя пламя своего огнива с меня на моего противника, будто делая выбор, неожиданно стукнул меня кочергой, после чего у меня закрались подозрения, что я, действительно, спутал порог.
– Прекрати, Кледвин! – крикнул подоспевший, наконец, хозяин. – Помоги этому человеку подняться.
– Двирид, если бы я знал, что меня ждет такая отповедь за опоздание, то, пожалуй, пододел бы латы, – улыбнулся я, кряхтя от боли. – Прости, что задержался.
– Что ты? – виновато покачал головой Двирид. – Вышло недоразумение. Кледвин, почему ты набросился на господина?
– Он дрался с сударем Анвином. Сударя Анвина я знаю, а этого вижу впервые, – не слишком уважительно пробубнил слуга.
Двирид повернулся и обнаружил еще одного пришельца.
– Здравствуй, Анвин, – вымолвил он с явной неприязнью.
– Здравствуй. Что это за оборванцы к тебе ходят? Друзья, что ли появились?
– Этот, как ты выразился, оборванец, – проговорил Двирид дрожащим от гнева голосом, – мой брат, так что будь добр, выбирай выражения, а не то!
– А не то что? Значит, у тебя братец имеется, занятно, – продолжал с гадкой ухмылкой курчавый. – А ты лихо работаешь своей палкой, – обратился он ко мне, – что бы делал без нее? Ну, будем знакомы, Анвин-оружейник.
Курчавый протянул мне руку, вернее, подал, как подают для поцелуя, а не для пожатия. Я даже не шелохнулся в ответ.
– Арфир-чтец, к вашим услугам, – холодно произнес я, глядя в глаза курчавому. – Не имею чести знать вас, господин оружейник, и не представляю, кто вы моему брату, но примите к сведению, что общаться с ним и со мной вы будете впредь уважительно. И если я не смогу вразумить вас словом, то уверяю, что найду другие способы и без помощи палки.
– Чего такой злой? Ты же чтец, по месту не положено, – надменно рассмеялся на это Анвин, но его былая уверенность по отношению ко мне явно поколебалась.
– Что здесь происходит? – окатил нас всех женский голос.
На пороге появилась каштановолосая стройная молодая особа, чья редкая красота угадывалась даже в блеклом язычке огнива Кледвина и свечей, наспех зажженных в доме.
– Нерис, – пролепетал Двирид, подойдя к ней. – Познакомься с Арфиром. Арфир, это моя жена.
У меня сложилось стойкое ощущение, что услышав слово «жена», Нерис поморщилась. Легкой горделивой походкой она приблизилась ко мне.
– Я много слышала о вас, Арф, – сказала красавица, обворожительно улыбаясь. – Что заставило вас так неожиданно вернуться на родину?
– Я не хочу показаться грубым, сударыня, но мне кажется, что нам пора вернуться за порог и побеседовать за столом.
– Вы правы, Арф. Анвин, почему ты так поздно?
– Но ты же сама… – удивился курчавый и осекся.
– В следующий раз сперва обращайся к голове, а не к мышцам, когда кидаешься на моих гостей. Пойдемте в дом.
Исполняя повеление хозяйки, я вместе с остальными очутился, в конце концов, в собственных сенях. На миг мне ясно вспомнилась лавка отца. За окном бодрое летнее утро. Я тороплюсь на улицу – Махрет, сын пекаря, ждет меня у излучины реки. Вчера мы условились поохотиться там на лягушек, но нашей главной целью, конечно, станет мельница, пробраться на которую почитает делом чести любой уважающий себя малец. Ближе к вечеру грязные, исцарапанные и довольные, мы вернемся перехватить что-нибудь со стола, и, набив брюхо, я примусь выпихивать за порог домоседа-Двирида, что, наверняка вцепится в свои занудные свитки, но его возражения будут решительно отметены, и, с легкостью обнаружив вездесущего Брана, мы отправимся доставлять хлопоты несчастным держателям близлежащих лавок.
Я слетаю с лестницы, предвкушая щедрый на события день, и тут же упираюсь в необъятные ряды тяжелых двуручных и легких конных мечей, пробираюсь мимо топоров, секир и чеканов со всевозможными топорищами и рукоятями. Рубящее оружие сменяется ударным, не уступающим обилием первому, стоит лишь бросить взгляд на копи окольцованных палиц, шипастых булав, хвостатых перначей, летучих кистеней или носатых молотов. По бокам от старших собратьев ютятся ножи, кинжалы и стилеты вперемешку с дротиками, пращами и прочими мелкими средствами умерщвления. Долгим строем тянутся вдоль стен копья, рогатины и даже остроги. И, конечно, орудия защиты не отстают от орудий нападения. Чешуи, латы и панцири, окруженные вереницами щитов различной толщины и кривизны на стенах, дополняются наличием рогатых, остроконечных, покатых, куполовидных шлемов. Я привык к этому холодному складу и не уделяю ему ни капли внимания, но знаю, что при необходимости отыщу даже неприметное кольчужное зернышко. Отец отчитывает одного из помощников в глубине зала. Кроме нас и приросших к стенам охранных ратников в оружейной еще никого нет, хотя скоро начнут появляться унылые взрослые из Управы, чтобы приняться за скучный и долгий торг с моим родителем. Я радостно забываю обо всем этом и выбегаю за дверь.
Пламя огнива пахнуло мне чуть ли не в самый нос, вмиг вернув меня в осеннюю ночь. Я находился в своем доме, но не мог узнать его. Веселый детский образ грозного хранилища растворился в воздухе, а мне предстали облезлые голые стены и зал-пустошь. Присмотревшись, я понял, что лавка все же была занята: у противоположной стены между лестницами на двух небольших прилавках лежали некие многоуровневые предметы самых причудливых очертаний.
Я невольно сделал пару шагов вперед, чтобы выяснить суть этих загадочных приспособлений, но Нерис опередила меня.
– Вам занятны кокошники, Арф? – рассмеялась она.
– Кокошники? – поразился я.
– Да, или чепчики, или колпаки? Я обязательно покажу их вам завтра утром, но нынче вам необходимо отдохнуть с дороги. Двирид, проводи своего брата в гостевую горницу.
Брат направился к лестнице, но вдруг остановился.
– А ты? – спросил он негромко.
– Что за вопросы? – вознегодовала Нерис. – Ты же знаешь, что нам нужно обсудить дела с Анвином. Доброй ночи, Двирид. Доброй ночи, Арф, простите за произошедшее недоразумение, но вы должны понять, наш город кишит ворами и насильниками, и Анвин опасается за нас.
– Понимаю, сударыня, – кивнул я, – доброй ночи.
Единственным приятным событием с той поры, как я вступил на вытоптанный дерн родной улицы, стало то, что гостевой горницей оказалась моя собственная, хотя так же, как и внизу, мне пришлось сперва пристально вглядеться в нее, чтобы узнать. Кровать не изменила своего положения напротив окна, но мой синий полог сменился омерзительно-розовым, и тот же гадливый цвет заразил ковры, облепившие стены. Поставец исчез, зато под лавкой я приметил неуклюжий рундук19, а на лавке мужской пояс. У камина, находившегося между окном и кроватью, лежали дрова и охапка хвороста. Помещение не производило впечатление заброшенного, здесь часто бывали, и в голове заерзал вопрос, уж не являлся ли господин Анвин тем самым гостем для гостевой спальни. В горнице уже суетилась пухлая круглолицая служанка, по всей видимости, предупрежденная Кледвином. К нашему приходу девушка успела разжечь камин, разместить на столе поднос с недурным ужином, положить на кровать простыни, валик и покрывало. Увидев нас, она поспешила удалиться, попутно прихватив с лавки пояс, очевидно, забытый впопыхах.
– Чепчики вместо палиц, – провозгласил я, обращаясь к брату, только что затворившему дверь за прислужницей. – Двенадцать лет, двенадцать лет меняют многое. Мне не стоило рассчитывать на то, чтобы увидеть и кусочек прошлого в сохранности, но, веришь ли, я всю дорогу таил в глубине сердца столь беспочвенную надежду. Как сильно упиваемся мы порой самообманом! А ведь я бы должен возрадоваться, что предметы сражения сметены предметами красоты.
– Зачастую вторые выступают в роли первых, – подметил в ответ Двирид почти шепотом, будто опасаясь, что его слова ловят неугодные уши. Он не смотрел на меня, стоя вполоборота так же, как и по отношению к другим собеседникам. Это слегка покоробило меня – неужели мы стали настолько чужими?
Окован броней шлем,
И крепко доспех соткан,
Но оба они – тлен
Пред нежным взором красотки.
– прочел я строки старинной песни. – Как говорят, одна прелестная улыбка стоит сотни копий, с тобой было также?
– Да… вернее… – промычал, потупившись, брат. – Я должен сказать тебе кое-что о другом.
Он присел на край кровати, уставившись в стык пола и стенной кладки.
– Когда ты уехал, – заговорил Двирид прежним полушепотом, – отец стал совсем угрюмым. Знаешь, хоть и отрекшись, он еще долго ждал тебя обратно. Он почти перестал разговаривать с кем-либо в доме, но однажды ночью я услышал грохот в столовой зале и прибежал посмотреть в чем дело. Отец крушил кухонную утварь, он был пьян. Я бегом спустился к нему, но застыл на полдороги, не зная, как поступить. Следом за мной в зал принеслись двое подмастерьев, он рявкнул, чтобы они убирались вон, бросив подвернувшийся кувшин им вдогонку. Потом отец заметил меня и остановился. «Двирид, мальчик мой, – прогремел он, – садись, выпьем». Я сел. Он осушил очередную кружку с медом, в то время как я слегка пригубил свою, и взглянул на меня. Его глаза неожиданно прояснились.
«У меня стало сильно болеть сердце, Двир, – сказал он как-то буднично, – когда так начинает болеть сердце, помирают скоротечно и вдруг. Лавку мне оставить кроме тебя некому. Хозяин из тебя никудышный, так что передай ее в управление. Ты нашел себе дело?»
«Я, ну, я играю на лире».
Отец стукнул по столу. «Чтобы сын Амлофа-оружейника колесил по Кимру в вонючих кибитках скоморохов и кривлялся на площадях?! Я говорю о деле! И если уж ты не способен его себе найти, так будь уж покоен, я смогу».
Он схватился за грудь и продолжил тише: «Как бы я там ни прожил свою жизнь, сколько бы ошибок ни сделал, но я достойный и уважаемый человек. Мне хочется уйти, видя, что и ты становишься таким же, не добивай меня своими глупыми мечтами». И вдруг позвал тебя: «Арфир, сынок», устремив взгляд на твое место так, будто ты вправду сидел там. «Нет, его здесь нет, – покачал он головой, примиряясь с очевидным. – Я, я виноват в этом, Двирид и сам покарал себя. Если ты когда-нибудь еще увидишь брата, так и передай ему, передай сразу, не затягивая. Чем дольше мы медлим, тем робче и паршивей становятся замыслы, и когда мы, наконец, решаемся предъявить их миру, то обнаруживаем, что припасенный невылупившийся золотой обратился никчемным протухшим желтком». Его сморщенная щека увлажнилась, он повалился на рукав и вскоре захрапел. Никогда до или после я не видел его таким, и не слышал больше от него твоего имени. Отец прожил еще три года. Он подыскал мне место, как и обещал, им стала должность управского писаря. К его чести, он не пристрастился к меду, хотя торговля с каждым годом шла все хуже. В последние полгода он почти перестал выходить из комнаты. О том, как я нашел его мертвым и похоронах, я тебе писал. Однако те его слова, конечно, не предназначались для писем.
Прости, что сразу вывалил на тебе все это, – произнес Двирид, понурив голову. – Ты ведь только приехал и так устал. Но, пойми, он просил сказать сразу.
– Мне нечего тебе прощать, Двир, – успокоил я его, хотя сам с трудом сохранял спокойствие. – Неужели ты думаешь, что собственный брат в моих глазах недостойнее других, которых мне поручено выслушивать и направлять? Я – чтец, это – мой путь. Отец хотел бы, чтобы я стал оружейником, – продолжил я. – Мы оба знаем: я вел бы его дела не хуже, но Карид решил по-другому, а исполнить его волю почти всегда означает отказаться от многого, порой даже от дома. Надеюсь, что он понял это перед концом.
Некоторое время мы оба молчали. Огонь в камине с треском пожирал свою дровяную добычу, ни на миг не задумываясь, что тем самым снабжает нас теплом.
– Как ты жил после его смерти? – спросил я.
– Прелестная улыбка стоила мне сотни копий, – переосмыслил пословицу Двирид, улыбнувшись совсем грустно. – С Нерис я познакомился еще при жизни отца, ее родитель продавал нам руду и потому часто наведывался. Однажды он пришел не один, а с дочерью, и, оставив нас с ней наедине, удалился с отцом в мастерскую. Нерис сперва молчала, как и подобает порядочной девушке, но, видя, что и я не тороплюсь начать беседу, вежливо полюбопытствовала о названиях перначей, висевших неподалеку. Я с жаром принялся называть все подряд орудия, чуть не перейдя от имен к предназначению, и в итоге весьма глупо осекся, поняв, что не очень-то пристало описывать молодой женщине способы пробивания черепа, даже если она по независящим от нее обстоятельствам угодила в оружейную лавку. Однако Нерис поблагодарила меня за обогащение ее познаний и ловко заговорила об играх и нарядах на предстоящее Празднество солнца. Через некоторое время родители вернулись, похлопывая другу друга по спине. Отец Нерис довольно подмигнул мне, и я почувствовал, что за стеной не иначе меня и обсуждали. Нас стали часто водить друг к другу, дело шло к помолвке, но тут наша торговля покатилась под уклон, довольное лицо родителя Нерис начало постепенно вытягиваться, а с его дочерью я виделся все реже. Когда отец заболел, мой будущий тесть и вовсе забыл о нас. Уже после отцовой кончины, когда я уже занял должность стряпчего, мы с Нерис столкнулись в Управе, она хлопотала по какому-то спору с соседями.
– Хлопотала сама? – поразился я.
– О, ты не знаешь Нерис, – рассмеялся Двирид вновь как-то грустно. – Она была рада встрече, мы разговорились о былых временах, она вспомнила, как я с серьезным видом бегал по лавке, тыкая в орудия и провозглашая их имена, заставив меня искренне посмеяться. Нерис добилась, чтобы я участвовал в ее разбирательстве, создав нам возможность видеться. Вскоре мы сочетались. Ее отец, как я узнал потом, не очень-то ратовал за наш союз, но дочь убедила его. Став хозяйкой в нашем доме, Нерис в первую очередь взяла на себя передачу товара другим оружейникам.
– В частности Анвину?
– Да, и ему. Я не возражал, отец говорил справедливо, сам бы я их не продал. Вырученные средства она хотела вложить в торговлю всякого рода женскими вещицами, в общем, ты видел, чем она занята.
– Ну, а ты?
– Я почти каждый день в Управе, люди постоянно спорят друг с другом, истины вроде бы от этого больше не становится, зато работы у меня всегда хватает.
– А гудьба?20
– Теперь я, пожалуй, уже почти не играю, – совсем потупился брат, – мало времени, да и желания. Ты будешь служить у нас?
– Я пришел домой прямиком из читальни.
– Тебе отдали читальню?! – изумился Двирид.
– Стараюсь не терять времени, – не без тени самодовольства кивнул я.
– Здорово! – воскликнул брат. – Когда же начнешь чтения?
– Полагаю, на следующей…
Я прервался на полуслове, одним прыжком достиг двери и распахнул ее.
Вторя моим ожиданиям, в комнату, потеряв равновесие, ввалилась служанка.
– Что это значит, Адлаис? – вскипел Двирид. – Почему ты стоишь под дверью?
– Ничаго я не стою, – обиженно застрекотала Адлаис, отряхиваясь, – узнать токма хотела, не изволите ль чаго.
– Не верь ей, Двир, – возразил я, – ее шагов не было слышно ни до, ни после того, как она вышла из горницы. Увы, я стал излишне рассеян из-за нахлынувшего прошлого, иначе сразу обратил бы внимание. Адлаис, передай, пожалуйста, своей госпоже мои повторные пожелания доброй ночи и скажи ей, что у чтецов, как правило, весьма острый слух.
– Будет исполнено, – пробубнила служанка, состроив мне злобную рожу. На хозяина она даже не взглянула.
– И частенько твои слова разведают слуги? – обратился я к брату, убедившись, что окрестности моей горницы, наконец, опустели.
– Арф, – лишь покачал головой Двирид.
– Ладно, – махнул я. – Пора на боковую, тебе завтра на службу, да и мне.
– Я верил, что ты вернешься. Доброй ночи, брат.
– Я должен был. Доброй ночи, брат.
Двирид тихо притворил дверь. Я блаженно растянулся на простыне, побаловав тем свою спину спустя две походные недели. Первый день на Утесе нарушил почти все мои ожидания. Мне почти беспрепятственно вручили читальню, которая принесла бы знатный доход казне в качестве Дома игр, ее владелец оказался не дельцом, а мечтателем, брат женился, а чепчики одолели железо. Хозяин трактира великодушно заботился об обокравшем его воре. Бран сочетался с Адерин и вел странные дела с травником. Город, которому вроде бы полагалось выть от ужаса перед смертельной хворью, жил тем ничуть не смущаясь, да и явных признаков недуга не обнаруживалось за исключением, конечно, зловещего вида господина верховного лекаря.
Неожиданно мне припомнилась еще одна загадка сегодняшнего дня, о которой я позабыл почти сразу же, как обнаружил. Подтянув к себе походную котомку, я извлек из ее недр небольшую потертую книжицу, что скрывал в себе жертвенник. Переборов упрямо смыкающиеся веки, я повернулся головой к камину и приоткрыл первый лист. Еще не успев прочитать ни строчки, я уже знал, что книга написана чтецом. Об этом ясно свидетельствовала обложка из особого бежевого пергамена,21 который невозможно было ни с чем перепутать. Такие книжки Братство выдавало каждому из посланников. По сути это был дневник для хранения мыслей и впечатлений от службы. Отправляясь на место, чтец обязывался тщательно беречь книжку и при наступлении опасности либо уничтожал ее, либо, по возможности, прятал, что и сделал мой предшественник. Записи велись одним из семи способов тайнописи, и если в дневник заглядывал человек неосведомленный, его взору представало лишь бессмысленное нагромождение букв. Для меня не составило особого труда определить, с каким из способов я имел дело в данном случае, но, к моему разочарованию, им оказался наименее мне известный, поэтому, не обладая достаточным навыком, я медленно вычленял слова из знаковой сумятицы. В довершение, едва лишь я разобрал несколько словечек, выяснилось, что предшественник писал не на кимрийском, а на одном из южных наречий, которое мне, хотя и доводилось изучать, но почти не доводилось использовать. Однако имя чтеца, выведенное тайной вязью чуть поодаль в углу страницы, сказало мне о многом. Моего предшественника звали Глин, и я почти не сомневался, что это тот самый Глин, называемый между чтецами Южанином.
Мне нередко случалось встречать его на просторах читален Братства и в его книжных копях. Это был приземистый, широкий в плечах чернобородый толстяк, несмотря на свой грозный вид, имевший мягкий нрав и даже весьма нежный голос. Южанин, действительно, прибыл в Кимр с жарких берегов из-за моря, стремясь приобщиться к устоям нашего учения и кладезю наших свитков. Как это обычно водится с такими людьми, он имел мечтательный уклон мыслей, и почти в каждом разговоре заводил речь о том, как будет приводить людей к Кариду. У него выходило примерно так: тщательно помытые и причесанные ремесленники с женами (исключительно юными, стройными и прелестными) дружным строем бегут в читальню и с раскрытыми ртами свечи эдак две благоговейно вкушают его чтения. Когда же ему осторожно напоминали, что некоторые ремесленники, находясь в читальнях, не сморкаются благопристойно в рукав, а делают это, зажав одну ноздрю, в окружающее пространство, он соглашался, что, да, трудности есть, но, как только он раскроет рот и возвестит свои недавно сложенные песни о небесных дарах, то зачарованный сморкальщик тут же раздобудет на то кусок ткани.
– Что же с тобой стряслось здесь, Южанин? – спросил я книжицу, словно ее писатель слышал меня сквозь листки. И некий ответ воспоследовал – наперекор смыкающимся векам и меркнущему сознанию я разобрал-таки первую строчку: «Утро в высшей мере прелестное. Еще недавно холода, а теперь летняя пора будто воротилась».
«Начало знакомое», – подумал я и провалился в сон.
