Павел Бондарь
Вальс опоздавших звезд
Шлем и костюм стали крыльями, которые вознесли меня в рукотворный рай, и с этой высоты было слишком больно смотреть вниз, на землю, в которую мне предстоит однажды вернуться.
Я наблюдал, как компания из пяти человек выходила из бара. Их лица были безмятежны и лишены тревоги о вчерашних поступках и завтрашних тревогах. Они умели жить в текущем моменте.
Нельзя было не находить ироничным тот факт, что все рожденные здесь люди, хоть и подчинялись законам, которые я создавал, на самом деле были куда свободнее меня, и будущее их было куда более радужным. Они проживут тут еще очень, очень долго, даже после моей смерти. Отключение сервера за неуплату ничего для них не изменит – вход сюда закроется, но все они продолжат быть частью одного большого истинного мира.
Глядя в мощный бинокль, я вдруг заметил что-то знакомое. У палатки с фруктами на правом берегу маячил знакомый серый сюртук.
Мой утренний гость оживленно беседовал с продавцом, стоя ко мне лицом. Он утирал кепкой пот со лба и дружелюбно улыбался хозяину лавки.
Даже с такого расстояния можно было различить широкую улыбку на его лице, когда он крутил в руках ананас.
Ну вот, а говорил, что будет ждать в горах. Похоже, это действительно был просто любитель розыгрышей. Возможно, он сейчас как раз рассказывает грузному усатому торговцу историю о нашей встрече, или наоборот, говорит о легкой горчинке во вкусе фруктов, которую он готов убрать для своего собеседника. В обмен на какую-то загадочную услугу.
Когда я уже было решил перевести взгляд на что-то другое, этот странный человек поднял голову и безошибочно нашел меня взглядом. Он смотрел прямо туда, где я находился, хотя ни один человеческий глаз не способен различать что-то на таких расстояниях без вспомогательных приборов.
Но он явно мог, потому что махал мне рукой и показывал жест, который изображал что-то вроде тоста с бокалом в руках.
Я похолодел и попробовал просканировать его код, который запомнил еще с первой встречи. Однако, к моему удивлению, ничего не вышло – вместо огромного массива строк я видел лишь глухую стену, скрывающую суть. Видимо, это был он, шанс один из десяти на неудачу. Второй за день, между прочим, ведь у меня уже не вышло построить из песка что-то, похожее хотя бы на бункер.
Тогда я попробовал еще раз – снова безуспешно, за смуглым лицом не было ничего. Это уже было странно, две неудачи подряд. В третий раз результат остался прежним, и когда я протер глаза, не доверяя им, незнакомца уже не было рядом с палаткой и в ее окрестностях.
Отойдя от края крыши, я проверил работу параметра успешности действий. Акробатика, математические подсчеты, запоминание больших объемов текста – все было в норме, несколько раз что-то из этого не получалось, но все остальные попытки были успешными. Похоже, дело было именно в этом человеке.
Его неподконтрольность всеобщим правилам заставила меня задуматься чуть более серьезно об услышанном утром. Так серьезно, что я едва не забыл о том, что моего возвращения через уже ждут в другом месте.
***
Когда набег на магазины все же был совершен, мы практически без сил дотащились до фуд-корта, что располагался неподалеку на открытом воздухе. Недавно там повесили кучу гамаков, растянув их между деревьями, и выбор, где сесть, отпал сам собой. Зачем вообще сидеть, если можно лечь?
Я купил нам два апельсиновых бамбла и два рожка с жареной картошкой. Ее волосы действительно выглядели даже лучше, чем обычно, и были удивительно мягкими, струясь по ее платью, по моей футболке, по гамаку. Я слушал рассказ о том, что мастер, к которой она ходила, собиралась переезжать в другой город. Он тоже был не слишком далеко от дома, так что наши вылазки просто обещали стать чуть разнообразнее. Мысль о том, чтобы найти другого мастера, даже не рассматривалась, изначально принимаясь как абсурдная.
Я пока не стал рассказывать о новой встрече с утренним чудаком. Теперь он вызывал у меня больше подозрений, и я хотел сначала разобраться в этом сам, чтобы не тревожить ее понапрасну.
Вместо этого я спросил, чувствовала ли она когда-нибудь горечь, задумываясь о мире, в котором мы живем. Чем не приятный вопрос для самого лучшего дня, ничуть не мрачный и не полный тоски? Какое-то время она лежала молча, слегка отталкивая ногой гамак от травы.
– Помнишь, прошлым летом я посадила в саду пионы? Бутоны были нежно-розовые, и кремово-белые, и бледно-лиловые.
– Помню. Они особенно выделялись в саду.
– Мне нравилось сидеть на веранде и любоваться тем, что я создала. И пусть даже все, что я сделала – выбрала место для уже рожденных природой цветов, и ухаживала за ними. Для меня это было тем же, чем для тебя были горы, – при этих словах я вздрогнул, но сразу понял, что она говорит всего лишь о моей привычке подолгу смотреть на горы вдалеке. Лицо ее слегка потемнело, когда она продолжила, – Я посадила их в той части сада, что на самом краю холма. И однажды утром был сильный ветер. Я проснулась от того, как он завывал под крышей. Когда позже я спустилась в сад, от пионов почти ничего не осталось – несколько кустов были сломаны и лежали на земле, остальные просто вырваны и разбросаны вокруг. Вот тогда мне было действительно горько и больно.
Теперь настала моя очередь задуматься. Было бы глупо считать, что нельзя сравнивать смерть любимых цветов и, к примеру, смерть любимого человека. Или крах мечты, что вела тебя всю жизнь. Или полное разочарование в мире, в котором ты живешь. Или ту невыносимую горечь, когда ясно понимаешь: сколько бы ты себя ни тешил пустыми надеждами, похоже, что идеальная жизнь, которую ты представлял, уже никогда не станет реальной, ты не сможешь прожить ее так, как хочешь, ведь время утекает сквозь пальцы, пока ты растрачиваешь себя на очередное временное увлечение или решение новой горы проблем.
Да, все познается в сравнении, и для человека, который не испытывал того, что испытывал я, смерть цветов вполне могла быть равносильной всему этому, как наибольшее горе в здешнем безоблачном мире. Я не смог полностью лишить его боли, но хотя бы постарался сделать так, чтобы им не было с чем сравнивать. Надеюсь, я не ошибся.
– Давай посадим их снова. Только в этот раз – рядом с чем-нибудь высоким и прочным.
***
Перекусив, мы нашли в себе силы продолжить этот день. Я уговорил ее составить мне компанию в посещении выставки современного искусства. Экспозиция там была не большая, но весьма разнообразная: от картин и фотографий до полноценных инсталляций, поражающих воображение или мастерством автора, или умением обращаться с тем, что было под рукой. Ей были больше интересны именно такие работы, меня скорее привлекала живопись.
Возможно, это было двумя сторонами монеты таланта – умение творить из того, что уже существует в этом мире, наделяя это новым смыслом, и умение создавать что-то новое из пустоты небытия.
И хотя в целом из всех видов искусства мне был ближе текстовый формат, как наиболее точный и конкретный, но при этом оставляющий больше пространства для воображения, я все же подолгу стоял у некоторых полотен, размышляя о чувствах и идеях, которые хотел запечатлеть автор.
Иногда повышение уровня образности лучше работает на эффект от произведения, чем абстрактные рассуждения или практичная, но, высказанная в лоб мысль – это мне было хорошо известно, хоть и не всегда получалось реализовать в собственном посредственном творчестве. Похоже, я все-таки не выносил недосказанность и расплывчатость. Вспомнив услышанный недавно разговор в кафе, я улыбнулся.
Лучший способ понять людей – через их культуру, традиции и искусство. Это весьма банальное наблюдение для человека, но оттого не менее верное. Я действительно хотел понять, как видят этот мир те, кто жили только здесь. И, приходится признать, их видение несколько отличалось от того, что можно было почерпнуть из культуры в базовой реальности.
Там за произведениями искусства часто стояло что-то грузное и темное, память о том, как много в мире боли и жестокости. Да, это придавало им глубины, но в то же время омрачало весь опыт восприятия.
Здесь же было куда больше созерцания и любования, и даже в композициях местных аналогов кубистов и сюрреалистов читалось больше восхищения, чем гордости. Они хотели скорее выразить благодарность вещам, чем пытаться проникнуть в их самую суть.
Но в какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне не хватает этой тени, стоящей за работами. Как будто ее отсутствие делало их более плоскими и поверхностными, обнажало неспособность авторов переживать по-настоящему сильный опыт.
На одной из картин была изображена семья, отдыхающая на закатном пляже с собакой. Да, это был всего лишь пейзаж, и не стоило от него ожидать проникновения в тайны человеческой души. Но все же чем дольше я на него смотрел, тем больше он мне напоминал фотографию, что снова вынудило меня вспомнить о подслушанном сегодня разговоре.
Еще одна работа – уже абстрактная, и тона куда более мрачные. А изображена на ней была группа безоружных людей, что удирали от разъяренного тигра. Что-то в самом сюжете казалось мне странным, будто я скорее ожидал увидеть человека, который, лежа на земле, стреляет в тигра из ружья.
Возможно, меня настолько отравило существование в предыдущем мире, и я подсознательно воспринимал нормальность как недочет. Здесь начиналась странная территория души, где боль воспринималась как топливо, и чем сильнее было страдание, тем на более страшный собственный ответ я был готов рассчитывать. Возможно, это одна из мер человечности – неспособность перестать стремиться к большему.
А разве можно по-настоящему ценить мир, не зная войны? Или ценить истинную жизнь, помня о той, из которой ты бежал? Часто именно потеря того, что казалось неотделимой частью жизни, позволяла мне понять, как сильно я должен был ценить это, прежде, чем все закончилось.
Я бродил по залу, продолжая изучать культуру, которую неосознанно создал. Периодически наши с ней взгляды искали и находили друг друга, после чего один из нас нагонял второго. Пока что ничего не обсуждали, но делились направлениями, в которых можно было найти что-то интересное. Давали шуточные или серьезные намеки.
Вот и сейчас она подошла откуда-то сбоку, стала рядом. Мы рассматривали портрет, написанный песком, и я поймал ее ладонь, задумавшись, смогу ли найти там еще несколько песчинок с пляжа – пока мы ехали в город, песок обнаруживался в самых неожиданных местах. Она встала на цыпочки и загадочно сообщила, что видела меня сейчас в другом конце зала. А потом снова ушла вперед.
Когда ты больше теряешь, чем приобретаешь, твоя психика неизбежно деформируется. Ты перестаешь наслаждаться жизнью, и все, о чем ты можешь думать – как сохранить то немногое, что она у тебя еще не успела забрать, и как чудовищны и невосполнимы уже случившиеся потери. Слой за слоем ты выстраиваешь вокруг своего маленького островка существования крепостные стены, пока они не занимают все пространство.
Никакой новый опыт ты уже не сможешь получить в его изначальном виде, ведь инстинктивно ты будешь сравнивать с тем, что у тебя было. С идеализированными образами, которым так легко проиграть. И которых, возможно, уже давно не существует в реальности.
Я прошел мимо почти всей дальней стены зала, только на пару секунд с улыбкой остановившись у зеркала с необычной резной рамой. В конце мое внимание привлекла еще одна картина. На ней не было ничего, кроме звездного неба и космической катастрофы.
Небольшая сияющая звезда озаряла ледяным светом планетарную туманность, что была рождена гравитационным коллапсом красного гиганта. А далеко за пределами ее орбиты, за границами звездной системы, то же самое происходило с другой звездой.
Если такие объекты оказываются на достаточно близком расстоянии и начинают притягивать друг друга, случается одно из самых распространенных явлений в космосе – возникновение звездной пары. Это может происходить и на более ранних этапах эволюции обеих звезд. В этой картине, в отличие от многих других, я почувствовал что-то знакомое. Только отойдя от работы на несколько шагов, я понял, что это была горечь.
Даже самая слабая мысль о том, что эти образы все же принадлежат чему-то или кому-то реальному, заставит тебя желать снова наблюдать их оригинал прямо сейчас, а не в памяти. Так мозг стремится обновлять данные о наиболее важных для него идеях и концепциях, в построении которых было задействовано множество нейронных связей.
Чем позже эти образы окажутся неактуальными, тем больший будет нанесен ущерб.
Ты будешь неосознанно снижать ценность всех чувств, знакомств, впечатлений. Ведь в один день у тебя могут бесцеремонно вырвать их и выбросить прочь. Это и есть психологическая травма – событие, одно или ряд, которые радикальным образом меняют твое восприятие окружающего мира. Ты можешь сбежать от этого в другие миры, где все будет так, как ты пожелаешь, но избавить себя от последствий этих катастроф ты не сможешь. По крайней мере, самостоятельно.
С другой стороны, я давно убедился, что и чужая помощь не всегда может гарантировать успех. Даже когда за дело берутся специально обученные каскадеры, готовые проникать в самые темные участки твоей личности.
На выходе из зала нам встретилась еще одна композиция: обелиск из черного, почти не обработанного камня – то ли базальта, то ли гранита. На его вершине расположилось чучело ворона с до жути живыми глазами. Вокруг обелиска застыли в танце двое: юноша с флейтой и старик с песочными часами. Может, дело было в темных цветах, может в вороне, но от этой инсталляции мне было не по себе. Я взглянул на свою спутницу и был удивлен выражением на ее лице.
Ее глаза были широко раскрыты, губы слегка подрагивали, а на щеке остался след от прокатившейся слезы. Я так и не понял, был ли это страх перед каким-то мрачным смыслом, который она уловила, или трепет перед впечатлившей ее работой. Спрашивать почему-то не хотелось.
***
Прогуливаясь по пешеходной улице, я вспомнил, что нужно отдать часы в ремонт. Казалось бы, такая мелочь – я вполне мог починить их, просто пожелав этого, настолько это было незначительное вмешательство в реальность. Но именно из подобных мелочей и создается правдоподобный опыт. Поэтому мы остановились у дверей небольшого торгового центра, одна из вывесок на стене которого заявляла о наличии внутри часовой мастерской.
Сначала я решил, что в лавке никого нет, но из-за стеллажа послышались шаркающие шаги, и ко мне вышел самый пожилой человек из всех, кого я здесь встречал. На вид ему было лет шестьдесят, и волосы его были тронуты сединой. Он окинул меня быстрым взглядом и приветливо закивал.
– Здравствуйте, молодой человек! Чем могу помочь?
Я тоже поздоровался, достал из кармана часы и протянул ему. Мастеру хватило один раз взглянуть на механизм, чтобы довольно хмыкнуть и достать из-под прилавка инструменты.
– Не подскажете, сколько времени займет работа? – я подумал, что мы могли бы пройтись чуть дальше по улице и взять мороженое с ромом, а потом вернуться сюда.
– Время – понятие относительное, знаете ли. Возможно, все время мира, а может быть, ваши часы уже работают.
– Ну, если они работают, то я бы их уже забрал, – его ответ показался мне забавным. Впрочем, если человек долго имеет дело со временем, от него можно ожидать философского подхода к этому понятию.
– Пока что вы находитесь на той линии времени, где я их еще не починил. Но вскоре окажетесь на той, где все уже готово.
– А буду ли это все еще я?
Теперь улыбнулся мастер, довольный, что я поддержал его шутку.
– Шансы ваши зависят от того, как многое вы успеете сделать за это время, но вот если покажете квитанцию – других доказательств я не попрошу.
Взяв бумажку, я с усмешкой кивнул и вышел на улицу. Пока пересказывал этот диалог, мы дошли до лотка с алкогольным мороженым. Я взял рожок с ромом, она решила попробовать лимончелло. Чуть позже было принято единогласное решение, что мороженое с ромом вкуснее.
Вокруг было на что посмотреть. Сегодня на улице проходил фестиваль стрит-арта, и стены зданий прямо на глазах покрывались слоями краски. Артисты, подпоясанные сумками с кучей баллончиков, сновали повсюду. Здесь можно было увидеть и леопарда на ветвях дерева, и многоруких богов, похожих на индуистских, и даже ящерицу в скафандре, дрейфующем в открытом космосе. Хотя на самом деле, конечно же, всего лишь на кирпичной стене старой пивоварни.
Рядом с одним из таких расписанных зданий было на удивление людно. Мы подошли поближе и увидели небольшую стихийную выставку картин. Художники продавали свои произведения прямо здесь, поэтому полки импровизированных стендов были уже наполовину пустые.
Чуть поодаль от остальных сидела на складном стуле татуированная девушка, которую я видел сегодня в кафе, и со скучающим видом залипала в телефон. Рядом с ней на стойке была только одна картина, выполненная углем на совсем небольшом холсте. На ней была изображена сама художница, сидящая за офисным столом и печатающая на ноутбуке. Контуры ее силуэта были четкими, но лицо словно утекало в экран, размываясь и рассеиваясь по пути. Да, она действительно подходила к творчеству весьма интроспективно.
Девушка подняла взгляд и спросила, заинтересовала ли нас работа, не узнав меня – ну или не подав виду. Я подавил желание подколоть ее на тему зацикленности на личности автора и просто спросил, будущее тут изображено или прошлое. Мне казалось, что запечатлена была та работа, которую она променяла на изобразительное искусство.
Она задумчиво почесала матово-черным ногтем кончик носа.
– Прошлое. Но кто его знает, иногда мне снятся сны, в которых я продолжаю ходить в офис и распадаться на цифровую пыль…
В ее ответе было что-то важное, но пока я думал над этим, девушки нашли какую-то другую тему для разговора, и момент был упущен. Я сказал, что схожу за часами, и направился к торговому центру.
Похоже, мастер решил продолжать свою шутку до последнего, и приветствовал меня так, словно мы сегодня не виделись. Я с улыбкой протянул ему квитанцию и деньги, одел ожившие часы на запястье и вышел из мастерской.
– Уже слишком поздно, чтобы исправить неизбежное прошлое, – прежде чем дверь за мной закрылась, он бросил мне в спину странную реплику. Повернувшись, я успел увидеть его грустные глаза.
***
По пути домой нам встретилась не слишком приятная картина: в траве рядом с дорогой большая рыжая лиса терзала еще живого, но уже бессильного зайца. Мы понимали, что помочь ему уже нельзя, и нет никакого смысла отбирать у лисы ее добычу, но ненадолго в машине воцарилась тишина, которую моя спутница вскоре разрядила слезами.
Съехав с дороги, я остановился, заглушил мотор и обнял ее, и мы так и просидели какое-то время, разделяя печаль от увиденного.
Внутри мне было стыдно, что ее заставляет плакать созданное мной, но в то же время я понимал – попытайся я избавить этот мир от любого насилия вообще, даже того, что создала сама природа, он не был бы тем чудесным местом, которым является. Но думать о верности этой мысли и для моего родного мира не было никакого желания.
