Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Павел Сергеевич Марков
Хенемет-Амон

Полная версия

Хатшепсут побледнела:

– Только не говори мне, что хочешь…

– Я уже передал свою волю Верховному жрецу… он уверил, что Амон… даст… согласие… на этот союз.

– Ты что… ты что сделал?

– У меня тоже не было права, – прохрипел пер-А, – но я стал Аа-Хепер-Ен-Ра… хоть за что-то могу сказать тебе спасибо.

– Ты не посмеешь!

– Херу сказал свое слово, – молвил Джехутимесу, отворачиваясь. Тело стало содрогаться от лихорадки. – А теперь, прошу, позови сюда мою Исет… Я хочу держать ее за руку.

Чувствуя, что закипает от гнева, подобно котлу с горячей водой, Хатшепсут спешно покинула покои супруга, не удосужив последнего даже мимолетным взглядом.

Джехутимесу был не против. Последние годы он лишь терпел навязанную законом жену. Хоть и в тайне признавал, что сам виноват. Это была плата. Плата за то, чтобы стать пер-А. И он терпел. Терпел в надежде, что Хатшепсут подарит ему наследника. Того, кто станет новым воплощением Херу. Поведет людей за собой. Приведет Та-Кемет к славе, которую та заслуживает. К которой не смог привести он сам. Но боги повелели иначе. Хатшепсут родила ему дочь, очаровательную Нефру-Ра. Он любил ее, несмотря на то, что та унаследовала частичку характера своей матери. Милая малышка со слегка вспыльчивым нравом. Но она не устраивала пакости. Не унижала его, как Хатшепсут. Хотя та постоянно настраивала дочь против отца. Нефру-Ра много времени проводила с Сененмутом… этим зодчим… который с повеления царицы стал ее наставником…

Хатшепсут говорила, что тот обучает их дочь письменности и обычаям веры, готовя Нефру-Ра будущее Верховной жрицы храма Амона-Ра. Джехутимесу пропускал эти слова мимо ушей. Он прекрасно знал, что назначение зодчего в наставники девочки – всего лишь повод, чтобы приблизить его к личным покоям Хатшепсут. Но пер-А было плевать. Он давно перестал испытывать какие-либо чувства к Божественной супруге, и для него не имело значения, с кем та развлекается по ночам. Его больше беспокоило, какие мысли может внушить Сененмут в неокрепший разум маленького ребенка…

Как бы там ни было, пер-А любил свою дочь. Однако истинным светом для него стал сын от Исет. Его прекрасной, ненаглядной Исет…

Которая вновь держала его за руку…

[1] В Древнем Египте фараон считался живым воплощением бога Гора (Херу).

[2] Хепреш – древнеегипетский царский головной убор. Известен как «голубая корона» и «военная корона». Красилась в синий цвет и украшалась желтыми и золотистыми дисками, символизирующими солнце.

[3] Аа-Хепер-Ен-Ра («Грандиозное проявление Ра») – тронное имя фараона Тутмоса II (Джехутимесу).

[4] Ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека. Один из эквивалентов души у древних египтян.

[5] Усир (Осирис) – бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших.

[6] В Древнем Египте считалось, что фараон после смерти становится Осирисом.

Глава 4

Она влетела в собственные покои, едва не уронив медный треножник. Разъяренная и раскрасневшаяся, Великая царица метала молнии из глаз, подобно самой Сехмет[1]. Сененмут сразу понял, что разговор с Джехутимесу ничем хорошим не закончился.

Не глядя на него, Хатшепсут молча прошла и оперлась о стену с антилопами. Он отчетливо слышал ее глубокое дыхание. Блики от пламени из треножника играли на его встревоженном лице. Закинув руки за голову, зодчий лежал на постели и внимательно наблюдал за царицей. Та продолжала смотреть в пустоту, глубоко вдыхая прохладный воздух. В свете огня ее силуэт в облегающем платье ярко контрастировал с ночной темнотой.

«Надо быть настороже сегодня. Она явно не в духе».

Облизав пересохшие губы, он тихо спросил:

– Пиво будешь?

Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.

– Да, пожалуйста.

– Сладкое?

– Нет. Хочу покрепче.

– Уверена?

– Покрепче! – злобно повторила она.

– Хорошо-хорошо, госпожа моя!

Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.

Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:

– Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?

– Да, – сухо бросила она.

Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:

– И каков был его ответ, лотос мой?

– А что, по мне не видно?! – рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.

Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.

– Прости, о, богиня, должен был понять…

– Слабак! – она будто не слышала. – Немощный мерзавец!

– Ты ведь предвидела, что так может быть… – напомнил зодчий.

– Тварь!

Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.

«Либо… надо потушить этот пожар прямо сейчас!».

Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.

– Напиток для прекрасной богини готов, – проворковал зодчий.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.

– Вот. Покрепче, как ты и просила.

Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.

«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».

Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.

– Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?

– Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.

– Ну, вот теперь сказала, – Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.

– Не упадешь? – рискнул подшутить он.

– Хм, – она махнула на него рукой, словно отгоняя муху.

– Понял-понял.

Сененмут вовсе не обиделся. Потягивая пиво, он внимательно следил, как царица пытается разделаться с напитком за раз. Зодчий готов был подхватить ее в любой момент. Однако этого не потребовалось.

Хатшепсут громко выдохнула и, отдав кубок, потребовала:

– Еще!

– Моя прекрасная звезда, мы должны…

– Еще, я сказала!

Он спешно повиновался. Отдал ей свой сосуд, а сам вернулся к тумбе за добавкой.

Когда стал наливать новую порцию, то услышал ее хриплый голос:

– Не волнуйся. Клянусь Хатхор, я не упаду.

– Просто беспокоюсь…

– Не напьюсь, говорено тебе!

– Все-все! Я понял.

Он наполнил алебастровый кубок до краев и обернулся к ней. Хатшепсут стояла посреди покоев и потягивала пиво, смакуя каждый глоток. Былой жажды и остервенения уже не было.

– Полегчало, – ухмыльнулась она, и в ее улыбке Сененмут заметил долю игривости.

– А я ведь и вправду решил, что ты захотела ублажить Хатхор.

– Хм, – царица отпила еще немного и утерла губы, – может, еще успеется, но тебя я все равно не перепью.

У зодчего округлились глаза:

– Считаешь меня пьяницей?

– Ха! – прыснула Хатшепсут, – ты и есть пьяница. Вспомни ту дыру, из которой я тебя вытащила. Как пытался залить горе дешевой брагой в пригородном трактире.

– Вот уж чего-чего, а это вспоминать я не хочу, – буркнул тот.

Он прекрасно помнил, что находился тогда на грани разорения из-за сорвавшихся планов строительства новой гробницы для писца. Однако его зодческие способности уже в те времена были подмечены юной Хатшепсут. В последствие она нашла в нем и другие дарования…

– Не обижайся, – она завлекательно улыбнулась.

Сененмут почувствовал легкое возбуждение. Напряжение спало.

– Как я могу обижаться на свою госпожу?! – воскликнул он, в свою очередь пригубляя напиток. Пиво пришлось кстати.

– Вот и не обижайся, – ее взгляд посерьезнел, – а теперь… давай поговорим о деле. Раз этот мерзавец решил оставить меня без того, что принадлежит мне по праву… опять… Придется пойти на то, о чем ты мне поведал.

Зодчий побоялся, что она сейчас снова распалится, но этого не произошло. Хатшепсут оставалась спокойной и расслабленной.

– О, госпожа, – он приблизился к ней, – ради тебя я на все пойду.

– Ну?

– Лучше всего это сделать утром, как только Ра полностью взойдет над горизонтом. Он любит в это время выходить на прогулку по Хапи.

Хатшепсут сморщила носик:

– Никогда не понимала его любви к катанию на лодках.

– На ладье, – поправил Сененмут.

– Неважно, – она пожала плечами, – кто с ним будет?

– Яхмеси Пен-Нехбет и…

Царица изумилась:

– Яхмеси Пен-Нехбет?

– Да, он самый, – кивнул зодчий, – разве ты не знаешь, госпожа моя? Он же наставник…

– Я помню, – нетерпеливо перебила царица, – удивлена, что он ходит за ним даже на прогулках по Хапи.

Сененмут вздохнул:

– Яхмеси прицепился к нему, как комар к смоле.

– Хмм…

Хатшепсут вспомнила этого сурового, но верного воина. Он ходил в походы на гиксосов не только при ее отце, но и во времена деда – его тезки пер-А Яхмеси. Пен-Нехбет весьма уважаемый и почитаемый старец как при дворце, так и во всем Уасет. С возрастом он немного размяк, однако оставался хорошим и опытным наставником. Какое-то время даже занимался воспитанием ее самой, хотя молодую царицу всегда больше интересовали государственные дела, нежели воинская дисциплина и порядок. Пока царевна Нефру-Ра переживала период младенчества, Пен-Нехбет исполнял роль ее воспитателя и наставника. Потом, когда малышка подросла, Хатшепсут передала ее на попечение Сененмуту, а Яхмеси отправила на покой… Но вскоре появился он, и Джехутимесу решил, что справедливый и опытный вояка станет идеальным наставником для своего новорожденного сына, вызвав бывалого воина с заслуженного отдыха обратно ко двору…

«Слишком идеальным, – подумала Великая царица, —от него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученикнегоот него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученик».

– Но это сыграет нам на руку, – вырвал ее из воспоминаний Сененмут.

– Правда? Интересно, как? – Хатшепсут отпила еще немного.

– Яхмеси Пен-Нехбет хоть и преданный вояка, но слишком стар, чтобы замечать всякие мелочи.

– С ними будет кто-нибудь еще?

– Да, лотос мой. Несколько гребцов, да парочка телохранителей.

– И?

Сенемут загадочно улыбнулся. Сейчас он походил на лисицу, задумавшую стащить утку из пруда.

– Но они не смогут помешать. Все произойдет, когда царская ладья отчалит от берега и выплывет на середину реки.

– И что дальше? – легкие нотки нетерпения прозвучали в ее тоне.

– А дальше он упадет в илистые воды Хапи, а престарелый Яхмеси ничем не сможет помочь, – лицо зодчего скривилось, – жаль, в том месте слишком глубоко, да и крокодилы рядом плавают… несчастье-то какое…

– Как же он в Хапи упадет? – хмыкнула Хатшепсут. – Удар хватит что ли?

– Почти, – подмигнул Сененмут, – корни бешеной травы[5] легко спутать со сладкими плодами моркови… а припадок с ударом от зноя.

– Интересно, – протянула Хатшепсут, устремив невидящий взор в сторону.

– Нет человека, нет… – начал было зодчий, но она тут же прервала.

– Ты опять за свое? Сколько раз говорить, бросай этот простолюдинский говор!

– О, прости меня, дурака, – спохватился он, – впредь постараюсь не осквернять твой божественный слух постыдными речами.

– Как ты собираешься это сделать? – Хатшепсут вернулась к обсуждению. – Ты же знаешь, что пищу постоянно проверяют.

– Проверяют только для него, – уточнил зодчий, – но Яхмеси то и дело угощает его своей.

– Вот как? – вскинула брови она.

– О, да, моя госпожа. Пен-Нехбет вечно твердит, что на свежем воздухе у него зверский аппетит. Сметает все подчистую.

– А если что-то пойдет не так?

– Что тут может пойти не так, моя богиня? – изумился Сененмут.

– Не знаю, – пожала плечами Хатшепсут, – но я всегда просчитываю наперед. Вдруг Яхмеси сам отведает яств?

Зодчий вздохнул:

– Не думаю, госпожа, что он станет есть сам. Пен-Нехбет последнее время часто жалуется на плохой аппетит. Старость. Он и хлебной крошки в рот не берет до самого вечера.

– Хм, – она вновь отвела взор, – тогда… это звучит хорошо. Пусть мне и не нравится, что приходится делать.

– У тебя нет выбора, о, богиня, – проворковал зодчий, – ты достойна быть Херу.

Царица посмотрела ему в глаза, затем поставила кубок на крышку сундука с драгоценностями и обхватила шею Сененмута руками.

– Мудрые слова, – прошептала она.

– Я доставил тебе удовольствие, моя госпожа? – он подался вперед.

– Хмм, – Хатшепсут приоткрыла уста, – ты можешь его продлить прямо сейчас.

– Твое желание для меня закон.

***

Саргон проснулся на рассвете, когда первые лучи солнца стали проникать в комнату для гостей. Меч с серебряной гравировкой переливался в пучках света, нежно лаская взор. Рядом стояла пустая чаша из-под пива, которую он осушил перед отходом ко сну. На глиняной тарелке виднелась половинка смоквы. Другую половинку они съели вместе с воробьем. Остатки вчерашнего пиршества валялись между прутьями окна в виде засохших крошек.

Потянувшись, мулат встал и расправил плечи. Руки ниже локтей ныли, но уже не так сильно, как вечером.

«Надеюсь, не придется опять тащить на своем горбу тюки до рынка. Этого еще не хватало».

Он забрал меч и пристегнул к поясу. Раздался стук в дверь.

– Да?

– Это Саптах.

– Входи.

Саргон провел ладонями по лицу, прогоняя остатки сна.

Тростниковая дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Саптах. На нем были все те же непослушный черный парик и белый схенти, на котором мулат приметил пару новых сальных пятен. Судя по жиру, блестевшему у торговца на губах, тот уже успел плотно позавтракать.

– Мог и меня позвать, – укоризненно подметил Саргон, указывая пальцем на лоснящийся подбородок торговца.

– А-а-а, – отмахнулся тот, утирая рот тыльной стороной ладони, – то был всего лишь небесный барашек[6]. Так, что ничего ты не пропустил.

– Ну-ну. Надеюсь, хоть дашь еды в дорогу?

– Обидеть меня хочешь что ли? – насупился Саптах. – Я уже велел Сатхекет насолить парочку перепелок. Сейчас она хлопочет на кухне за салатом и луком.

– Если бы ты не заставил меня тащить тюки через полгорода, то поводов ворчать у меня стало меньше, – напомнил Саргон.

Саптах развел руками и виновато заулыбался:

– Ну не мог же я гнать моего Хепа ради мелочи какой-то!

Глаза мулата округились:

– Мелочи?! И что еще за Хеп?

– Это мой бык, – гордо приосанившись, заявил торговец.

– Ты назвал быка Хепом[7]?

– А что тут такого?

– Ничего, – хмыкнул мулат, – а еще удивлялся, почему моего верблюда кличут Минхотепом.

– То верблюд, а то священное животное, – подметил Саптах.

– Надеюсь, сегодня твое священное животное подбросит меня до рынка?

– Ну, конечно! – воскликнул караванщик. – Сегодня ведь за дебенами поедем! Телега уже запряжена. Дай мне только чуток минут, чтобы собраться.

– Я подожду внизу.

– Как скажешь, дружище, – Саптах вышел в коридор и скрылся за углом, напевая себе под нос поучения Птаххотепа[8].

Саргон еще раз проверил крепление, а затем окинул взглядом комнату. Его взор остановился на глиняной тарелке. Секунду поразмышляв, он взял вторую половину смоквы и положил ее между прутьями окна.

«Воробей будет доволен».

Улыбнувшись, он вышел и прикрыл за собой дверь. Саптах уже скрылся в своей комнате.

Спустившись, Саргон увидел, как раб-нубиец, пыхтя как вьючный мул, волочит тюки в сторону выхода.

Хмыкнув, мулат огляделся.

Впереди находился внутренний дворик с небольшим фонтаном чистой воды. На колоннах вокруг вилась виноградная лоза. Справа от входа был проход в другое помещение. Оттуда доносились аппетитные запахи свежей зелени, соленой птицы и рыбы. Видимо, кухня. Чуть помедлив, мулат направился туда и остановился в проеме, скрестив руки на мощной груди. Сатхекет хлопотала за готовкой. Прислонившись к косяку, Саргон стал наблюдать за девушкой. Та продолжала нарезать листья салата и жемчужный лук[9] в глиняную тарелку. На ней было все то же облегающее и грубое одеяние. Мулат подметил, что сзади Сатхекет очень хороша собой.

– Тебе досталось за пиво? – внезапно спросил он.

Девушка вздрогнула, выронив нож. Тот с гулким стуком брякнул о глиняный пол. Сатхекет развернулась и уставилась на мулата широко распахнутыми глазами. В них застыл испуг.

– Что? – прошептала она.

– Ты разлила пиво у входа.

– Я… я… не сильно, господин… – от волнения девушка стала заикаться.

– Точно? – вскинул бровь мулат.

Сатхекет быстро замотала головой:

– В-все х-хорошо, господин… н-ничего не было.

– Вот и отлично, – он распрямился, – еда для меня готова?

Она залилась краской:

– А… я… уже отдала… п-положили в тюки…

Смущение рабыни искренне развеселило Саргона.

– Вот и славно! До встречи, Сатхекет, – мулат рассмеялся и вышел из кухни.

Саптах уже поджидал у входа, переступая с ноги на ногу.

– Давай-давай быстрее! – подгонял он, – сынок вельможи ждать не будет. Или тебе моя кухарка дороже серебряных дебенов?

Продолжая смеяться, мулат подметил:

– Ты сам мне ее вчера предлагал!

– Так вчера и надо было. Дают – бери! А он, видите ли, устал! Вот и прислуживай гостям потом!

– Да не ворчи ты, Саптах.

– Не буду, если пошевелишься. Хеп там совсем уже изошел. А мне еще лавку открывать!

[1] Сехмет – в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести, богиня-покровительница Мемфиса и супруга бога Птаха. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой (или красным гематитом) пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[2] Сипуха – вид хищных птиц семейства сипуховых, наиболее распространенная в мире птица семейства сипух. Из отряда совообразные. Верхняя часть тела охристо-рыжая, нижняя – белая. Оперение пушистое.

[3] Джет – папирус.

[4] Хенемет – «жена». Хатшепсут Хенемет-Амон – «Первая из почтенных, супруга бога Амона». Царица носила этот титул, являясь Верховной жрицей храма Амона-Ра. Сененмут иронизирует на эту тему.

[5] Бешеная трава – белена.

[6] Небесный барашек (Бекас) – небольшая птица с очень длинным, прямым и острым клювом. При полете может издавать звук, похожий на блеяние козы или овцы.

[7] Хеп (Апис) – священный бык в древнеегипетской мифологии, имевший собственный храм в Мемфисе.

[8] Поучения Птаххотепа – древнеегипетское литературное произведение жанра «поучения», является единственным сохранившимся в полном виде дидактическим произведением времени Древнего царства. Птаххотеп – древнеегипетский сановник, живший во времена V династии (XXV-XXIV вв. до н.э.). Позднее считался одним из великих древних мудрецов.

[9] Жемчужный лук – лук-порей.

Глава 5

Миновав пруд перед домом Саптаха, где щебетал довольный воробей, они вышли за стены, оказавшись на одной из широких улиц Хут-Ка-Птах. Здесь располагались прочие, похожие друг на друга, виллы торговцев различной степени достатка. Лик Ра только показался над горизонтом, поэтому тут царили сумрак и прохлада. Возле входа поджидала двухколесная телега, в которую был запряжен молодой, но крепкий бычок. Его тело покрывала бурая шерстка, а на рогатой морде застыло глуповатое, но дружелюбное выражение.

– Поздоровайся, Хеп, это Саргон, – весело проговорил Саптах, кряхтя и взбираясь в телегу, – в отличие от Минхотепа, он не плюется.

– Никто из нас не плюется, – закатил глаза мулат, однако потом шутливо добавил, – мое почтение.

Бычок издал короткое мычание и махнул хвостом.

Решив, что с приветствиями покончено, Саргон взобрался следом. Тюки с вещами и провизией уже лежали в дальнем углу.

– Готов, что ли? – поинтересовался торговец, вооружаясь тростинкой.

– Точно.

– Тогда поехали! Вперед, Хеп!

Тот послушно двинулся с места. Известняк приятно захрустел под колесами повозки и копытами бычка.

– Почему ты не купишь паланкин? – спросил Саргон, когда телега подпрыгнула на одном из камешков.

– Потому, что у меня токма два раба, – ответил Саптах, – то есть… один раб и одна рабыня.

– Не понял.

Торговец вздохнул:

– Ну, гляди. Чтобы тащить паланкин надо иметь четырех здоровых лбов. Двое спереди и двое сзади.

– Можно обойтись и двумя, – возразил мулат.

Хеп подъехал к каменному мосту, перекинутому через узкий канал и начал переходить на другую сторону. Вода была темной и илистой. Впереди виднелась окраина города, за которой сразу начиналась Дешрет – Западная пустыня. Утро выдалось безветренным, так что горячий воздух песков не обжигал их лица.

– Конечно, можно, – согласился караванщик, – но есть одна помеха.

– Да? И какая же?

– А ты глянь на меня!

Саргон пробежал по Саптаху оценивающим взглядом и констатировал:

– Славный мужичок?

– Пха! – хмыкнул тот. – Спасибо тебе за лесть конечно, но я не об этом.

– А о чем?

– Жирный я!

– Как смело ты о себе.

– Зато честно. Я всегда стараюсь быть честным, – тут он наклонился к мулату и заговорщически прошептал, – кроме тех случаев, когда дело касается дебенов.

– Мог и не уточнять, – ухмыльнулся Саргон.

Тем временем телега пересекла каменный мост, и Хеп свернул по другой улице на север. Выложенная известняком, она шла вдоль канала к рыночной площади на окраине Хут-Ка-Птах. Слева выстроились небольшие хижины бедняков из желтого кирпича-сырца с соломенными крышами. Иногда попадались дома и вовсе слепленные из грязи, в которых ютились самые нищие жители города. Правая же часть Хут-Ка-Птах, расположившаяся по ту сторону канала, сильно контрастировала с западной. Богатые двухэтажные виллы вельмож с роскошными садами, прудами и виноградными лозами. Каждая окружена глиняной стеной, которая расписана всевозможными узорами. Вот на одной красками запечатлен извечный бой Ра со злобным змеем Апопом. Могучий бог заносит для удара свое копье, чтобы поразить порождение Хаоса. На другой изображены крестьяне, собирающие финики и виноград, чтобы затем положить их в деревянные кадки на хранение. А вот, на третьей, виден лик самого Сета – бога ярости и песчаных бурь, войны и смерти. Тело человека с головой отца когтей[1]. Стена с росписью выходила на запад, в сторону пустыни.

Но больше всех выделялся и поражал воображение огромный храм Птаха. Издалека он напоминал настоящую крепость. Его стены, возведенные из кирпича, возвышались над всем городом на множество небиу[2], как символ власти и покровительства над городом. А возле главного входа в обитель великого бога горделиво стояли две статуи из чистого мрамора, посвященные хозяину этой земли.

Саргон представил, как находится на самой вершине, и у него невольно закружилась голова. Он не сразу сообразил, что Саптах продолжает разговор.

– Прости, – спохватился мулат, – я не расслышал.

Торговец хмыкнул:

– Засмотрелся что ли?

– Точно, – признался Саргон, вновь бросая мимолетный взгляд на святилище.

– Ты же видел его уже.

– Видел, но… не перестаю восхищаться.

– Д-а-а, – согласился караванщик, – в Нубии нечасто такое увидишь, а?

– Не часто. Но и там есть на что посмотреть.

– Правда?

– Стоит там один храм. Настолько высокий, что кажется лестница ведет прямо в небеса. А две башни смотрят на город, подобно огромным великанам.

– Хм… интересненько.

Саргон улыбнулся:

– Это видеть нужно, чтобы почувствовать. Как дом Птаха.

Они замолчали и какое-то время ехали в полной тишине. Известняк продолжал хрустеть под колесами телеги и копытами Хепа. Бычок неспешно вез их вперед в сторону рынка. Солнце взошло уже наполовину. Кожа начинала ощущать первые признаки жаркого дня. Из домов стали выходить люди. Прикрытые лишь набедренными повязками, они собирали инструменты, дабы отправиться на работу в поле или в храм под неусыпным надзором местных жрецов.

– Так, насчет паланкина, – внезапно вспомнил Саргон, прерывая неловкое молчание.

– Ах, да, – караванщик смачно шлепнул себя по лбу, – так вот, мы остановились на том, что я жирный.

Мулат улыбнулся:

– Да, путем беглого осмотра, мы в этом убедились.

– Именно! А это значит, чтобы поднять такую тушу, как я, надо не два раба, а четыре. Причем крепких. А это стоит немало

– Так купи! У тебя же есть золото!

– Конечно, есть! – Саптах жалобно покосился на Саргона. – А еще я жадный!

Мулат рассмеялся и похлопал его по плечу:

– Тогда и вправду лучше пусть Хеп тебя возит.

– Вот и я о том же! – просиял торговец. – Давай, моя рогата морда, вези нас вперед!

Хеп коротко промычал в ответ.

– Я частенько хожу в храм и молюсь за его здоровье, – добавил Саптах.

– Он тебе так дорог?

– Будешь смеяться, но… да, – вздохнул караванщик, продолжая улыбаться.

– Нет, – покачал головой мулат, – не буду.

Спустя несколько минут впереди показался въезд на рынок. Первые торговцы уже открывали свои лавки. Скоро окрестность заполонит шум и галдеж. Люди наперебой, стараясь перекричать друг друга, начнут зазывать покупателей посмотреть и купить свой товар. Пока же здесь было тихо.

– Когда прибудет парнишка? – спросил Саргон.

– Да уж здесь должен быть.

– Вот как? – мулат вскинул брови.

– Так мне сказали, – пояснил Саптах, – они будут ждать нас возле хлева.

Телега въехала на площадь.

Сенкара, худощавый торговец зелени и фруктов, чья лавка располагалась прямо у входа, окликнул их:

– Доброго утра!

– И тебе того же! – поприветствовал торговец в ответ. – Да благословит Ра день твой!

Саргон молча кивнул.

– Не хочешь обменять парочку лазуритов на мои финики?

– Сдурел что ли? – заржал, словно конь, Саптах. – Еще бы на салат предложил!

Сенкара в свою очередь рассмеялся:

– Ну, и как после этого Ра благословит мой день?!

Повозка проехала дальше, оставляя лавку позади.

– Во дурачок, а? – бросил Саптах.

– Точно, – согласился мулат, – но славный малый. Как и многие здесь.

– Рад, что так считаешь. Получше Нубии, а?

Саргон слегка нахмурился. Саптах увидел небольшую перемену в настроении друга и озабоченно поинтересовался:

– Что не так?

– Нубия мой дом. Но там все немного иначе.

– Это как это иначе?

– Не любят вас там, – коротко ответил мулат, – людей Та-Кемет.

– Эх, – вздохнул торговец, – да, могу понять. Им нас восхвалять особо не за что, но… на все воля пер-А, да живет он вечно.

Мулат не ответил. Его лицо лишь больше омрачилось. Они успели проехать еще несколько лавок. Далеко не все из них были открыты.

– С утра ты был веселее, – подметил караванщик, – в чем дело-то?

– Я не знаю, – задумчиво протянул Саргон. – Не могу объяснить, – тут он перевел взор на Саптаха, – предчувствие какое-то нехорошее.

– Предчувствие?

– Да, – кивнул тот, – словно в сердце сейчас кольнуло.

– Чет я не понимаю.

– Ладно, не бери в голову.

Торговец с тревогой покосился на друга:

– О, Птах-покровитель, только не говори, что передумал!

– Не бойся, – Саргон хмыкнул, но взгляд оставался серьезным, – я дал тебе слово. А я привык держать его.

– Фух! Хвала богам! – выдохнул караванщик. – Да все будет хорошо! Это я тебя дурацкими расспросами смутил. Вечно языком треплю, как метлой по дороге.

Саргон вяло улыбнулся, но промолчал. Саптах наседать не стал. Тем более, Хеп уже остановился возле его лавки – просторного и широкого шатра, в котором могли убраться целых четыре торговца зелени и фруктов. Под навесом виднелись ряды закрытых кувшинов, кадки и несколько крепких деревянных сундуков.

– Ну все. Приехали.

– Угум, – Саргон обернулся за тюками.

Саптах спрыгнул на землю и потянулся. Непослушный парик вновь съехал на глаза, а белый схенти едва не оголил причинное место.

– Проклятье! – ругнулся он, водружая предметы на места. – Выкину это дерьмо, будь оно проклято!

– Ты уже давно собираешься, – подначил мулат, забирая тюки. Вены на руках вздулись.

– И выкину! – уверенно бросил торговец. – Вот только побреюсь.

– Во всех местах?

– Ага-ага, шутник. Пошли, дебены ждут.

Придерживая парик, Саптах направился к хлеву за рынком. Саргон последовал за ним. Тюки были тяжелыми, но пока что их вес не давал о себе знать.

Завернув за угол, они оказались перед длинным рядом стойл. Верблюды продолжали равнодушно пожевывать сено, пить воду и чесать бока. Окинув новоприбывших надменным взглядом, они вернулись к своим более важным делам. И только Минхотеп, завидев хозяина, приветственно заурчал. Несмотря на скарб, готовый перекочевать на спину верблюда, животное радо было видеть мулата.

Как раз напротив стойла, где обустроился Минхотеп, их ждали два человека. Первый – невысокий, но крепко слаженный воин с короткими черными волосами. Из одежды на нем была лишь серая набедренная повязка. Зато на поясе сверкал небольшой бронзовый топорик. Рядом висели два мешочка, чем-то набитые под завязку.

«Наверное, наша плата серебром» – подумал Саргон, медленно приближаясь к незнакомцам.

Взгляд мулата плавно перешел на спутника человека с топориком. Судя по всему, он и был сыном знатного вельможи, который решил отправить ребенка на обучение в школу клинописи. На вид ему и вправду около десяти лет. Полностью бритая голова сверкала в лучах восходящего солнца. И только на висках оставались две пряди черных волос, заплетенных в длинные косички. Жители Та-Кемет называли это «локонами юности» – символ несовершеннолетия. Спокойный взгляд карих глаз. Волевой подбородок. Светлое юное лицо. Слегка выпирающие щеки придавали ему округлый вид. Мальчик носил плотную белую рубаху с рукавами, опоясанную у талии кожаным ремнем. Ноги были обуты в маленькие походные сандалии. Сын вельможи с нескрываемым любопытством наблюдал за ними. Как Саргон тащит тяжелые тюки, и как Саптах пытается заставить сидеть на голове ненавистный парик.

– Да благословит Ра этот день! – поприветствовал караванщик.

– Да благословит Ра, – сдержанно ответил мужчина с топориком.

– Доброго дня, – произнес мальчуган звонким голосом.

– Это тебя я должен сопроводить до Бабилима? – спросил Саргон, опуская тюки на землю.

– Все верно, – ответил за того топорник, – доставьте мальчика в школу клинописи.

Мулат развел руками:

– В Бабилиме должно быть полно таких школ. В какую именно?

– Та, что к западу от Эсагилы[4].

– Понял, – буркнул Саргон.

– Эса… чё? – встрял Саптах.

– Храм такой, – отмахнулся мулат, – долго объяснять.

– Ух, ты, – прошептал мальчишка, во все глаза рассматривая клинок с серебряной гравировкой, – можно потрогать?