Павел Сергеевич Марков
Хенемет-Амон
Саргон почувствовал, как внутри закипает праведный гнев. Несмотря на то, что их было двое, а он один. Да к тому же неподалеку ждал юный мальчишка, за которого он был в ответе.
– Раз тебе так нужна была эта вещь, что же не выкрал ее сам? – проскрежетал зубами мулат. – Или у тебя кишка тонка? Какой же ты тогда меджай?!
Казалось, гневная тирада нисколько не задела Нефернена. Он продолжал ехидно ухмыляться.
– Умный меджай я, умный! Кража чужими руками отведет от меня все подозрения. Ведь я только и делал, что торчал на посту возле храма. И вокруг было полно народа, кто это видел. Так, что меня не в чем заподозрить. А его, – тут он кивком указал на Пэми, – выслеживать никто не будет. Ловить техену, что искать ветра в поле. А вот ты, – глаза меджая сузились, – откуда ты только выискался, добрячок? Ты проблема. И нам придется ее решить. Уж слишком много знаешь.
Саргон окончательно понял, что схватки не миновать. Тогда он предпринял последнюю попытку – расколоть этих двоих. Посеять смуту, дабы не пришлось сражаться с ними одновременно.
Мулат повернулся к техену:
– Ты мог бы сам продать фигурку и получить за нее куда больше, нежели десять дебенов.
Пэми осклабился:
– Какой баран станет покупать из рук техену безделушки? Да еще и в Та-Кемет. Сразу скумекают, что я ее уволок. А десять дебенов щедрая цена для меня.
Сказав это, он осторожно положил статуэтку в тюк и прислонил к колеснице. А затем достал из-за пояса кинжал. Медь грозно сверкнула в лучах солнца.
Саргон понял, что план полностью провалился, когда до него донесся ехидный голос Нефернена:
– Не стоило тебе совать нос в это дело, добрячок.
[1] Пшент – корона древнеегипетских фараонов. По происхождению представляла собой две соединенные короны: красный «дешрет» символ власти над Нижним Египтом и белый «хеджет» – над Верхним.
Хека – крюк-скипетр.
Нехех – плеть.
Урей – принадлежность царского убора фараонов, представлявшая собой крепившееся на лбу вертикальное, подчас весьма стилизованное изображение богини-кобры Уаджит – покровительницы Нижнего Египта.
[2] Хери-теп-аа-сепат (номарх) – должность управителя нома (сепат, провинции) в Древнем Египте.
Глава 11
Крик боли и страдания вырвался из груди молодой женщины, когда раскаленный металл коснулся кожи у запястья. Однако он оказался приглушен ладонью меджая. Исет в отчаянной попытке попробовала вырваться, но телохранитель царицы держал ее крепко. Она хотела укусить руку, сжимающую рот, но при первой же потуге страж так сильно сдавил ей челюсть, что потемнело в глазах. А затем вернулась боль. Нестерпимая, жгучая боль, разливающаяся от левой кисти по всему телу, подобно пожирающему пламени. Из глаз снова потекли слезы, хотя казалось, она навсегда утратила способность плакать. Слишком много было пролито их перед ложем любимого господина. И мысли о пер-А, ее Херу и Повелителе давали сил держаться и переносить эту немыслимую боль. Но она не знала, сможет ли терпеть вечно…
Поджав губы, Хатшепсут с внешним спокойствием следила, как меджай подносит раскаленное лезвие хопеша к руке Исет. Как с уст любимой наложницы Джехутимесу срывается крик. Но этот крик не выходит за стены тронного зала. Его никто не слышит по ту сторону глиняных стен. Он остается здесь, разбиваясь о ладонь верного телохранителя. Великая царица продолжала гордо восседать на троне, нацепив на лицо маску из камня. Однако внутри бушевал огонь, который можно было заметить лишь по вспышкам в глазах. И этот огонь являлся отнюдь не только признаком ярости и гнева. Нет. Дров в пламя бушующих чувств подкидывало и кое-что еще. Сомнения. С каждой секундой, которую Исет стойко переносила под пыткой, Хатшепсут все больше и больше обуревали сомнения. А действительно ли та знает, куда подевался ее сын? Быть может она, как и все, пребывает в неведении?
Когда поток мыслей, хлынувших в разум, готов был затопить Великую царицу и смыть непроницаемую маску с лица, сквозь крики и стоны прорвались несколько слов. Однако они потонули в воплях боли и отчаяния.
Хатшепсут резко вскинула руку:
– Достаточно!
Страж послушно убрал хопеш.
– Что ты сказала?
Исет не ответила. Она готова была рухнуть на красный ковер. И только рука меджая, сжимавшая плечо, не позволила этого сделать. Во всем теле пульсировала боль. Ее прошибал сильный озноб. На лбу выступила испарина. Внутри все жгло, будто кто-то невидимый продолжал прикладывать к ней раскаленный металл. На глаза упала пелена, так что она смутно видела лишь очертания Божественной супруги. И эта пелена накрыла разум. Накрыла против ее желания…
С губ невольно сорвалось всего одно слово. Оно шепотом пронеслось по тронному залу, подобно слабому дуновению ветерка.
– Бабилим.
– Что?! – Хатшепсут подалась вперед. – Говори!
Однако Исет уже не слышала. Ее сознание стремительно погружалось в темноту. Во мрак, который она встретила с облегчением. Ведь посреди него не было ни боли, ни страданий. Лишь всепоглощающая тьма. Голова наложницы упала на грудь.
– Что с ней? – встревожено поинтересовалась царица.
Меджай, державший Исет за плечо, дотронулся до ее шеи:
– Жива, госпожа Хенемет-Амон.
Хатшепсут выдохнула:
– Что она сейчас сказала?
Телохранитель поднял на нее взор и отчетливо произнес:
– Бабилим, моя царица.
Та вздрогнула, однако быстро взяла себя в руки:
– Ясно. Отведите ее в темницу.
Меджай с сомнением посмотрел на Хатшепсут. Та нахмурилась.
– Вы слышали мое повеление? Отведите ее в темницу.
– Госпожа, это наложница Херу.
– И?
Телохранитель замялся:
– Его Величество Аа-Хепер-Ен-Ра будет недоволен, если узнает…
– Не узнает, – резко перебила Хатшепсут, – а если и узнает, то мне будет что ему рассказать. Джехутимесу точно не обрадуется, когда услышит, как его ненаглядная Исет совершила вопиющее самоуправство и отправила единственного сына в Бабилим. Уверена, это не прибавит ему любви к ней. Я же действую только во благо Та-Кемет!
– Слушаюсь, Великая царица, – покорно склонился меджай.
– Уведите ее!
Воины подхватили под руки лишившуюся чувств наложницу и вышли из тронного зала. Царица обхватила виски руками и закрыла глаза. С пухлых губ сорвался тихий стон.
«Бабилим. Бабилим… Ах, ты гремучая змея! Неужели о чем-то догадалась? Правду говорят, матери что-то чувствуют, когда их чадам угрожает опасность. Сама бегала к Нефру-Ра, когда на них с Сененмутом напал крокодил… И как Исет удалось незаметно вывести его из дворца?… Ладно, еще будет время об этом узнать. Важнее то, что делать дальше?… Что дальше?!».
Она просидела на троне несколько минут, продолжая держать пальцы у висков. Блики от пламени в треножниках играли на бледном лице. Золотой усех тускло блестел в сумраке зала.
Наконец, Хатшепсут медленно опустила руки на колени. Огонь, бушевавший в синих глазах, полностью потух. Его сменила решимость и осознание того, что следует предпринять. Уста царицы разомкнулись. С них сорвался шепот.
– Быть может, так даже лучше.
Резко поднявшись, она уверенным шагом двинулась к выходу.
***
Яхмеси Пен-Нехбет стоял в своей опочивальне на втором этаже виллы недалеко от восточного края Уасет. Из фруктового сада, раскинувшегося под окном, доносилось веселое щебетание птиц. Слабый ветерок ласково шумел в листьях финиковых пальм. В обычный день старый воин непременно бы пододвинул к окну стул из тростника, налил в фаянсовый кубок пшеничного пива и насладился тишиной да красотами своего дома. Однако сейчас он не обращал на них никакого внимания. Сосредоточенный и, немного печальный, взгляд Яхмеси остановился на древнем деревянном сундуке возле небольшой кровати. Его покрывала черная краска, облупившаяся во многих местах. Все-таки ларь был чуть ли не ровесником ему самому. Мысли о Джехутимесу, его старом друге пер-А, невольно погрузили старика в воспоминания…
Вот он вновь сходится с гиксосом, который размахивает хопешом, словно безумец. Пластинчатый доспех сверкает на солнце и слепит глаза. Вокруг грохот колесниц, ржание коней, крики раненых и реки крови. Стрелы свистят над головой, и он знает. Одна из них пущена им. Воплощением Херу. Яхмеси знает, что пер-А стоит на колеснице и прикроет спину. Поэтому смело кидается вперед. Принимает удар меча на свой топор. Лязг эхом отозвался в голове. Он продолжается. Вновь и вновь. Выпад. Отражение. Рубящий удар. И снова лязг. Гиксос намерен снести голову точным взмахом. Яхмеси принимает атаку на древко. Топорик трещит, но чудом держится. Воин откидывает руку неприятеля, заставляя того раскрыться. Заточенная бронза опускается на голову врага. И вновь в лицо брызжет кровь…
Где-то неподалеку залаяла собака, заставляя Яхмеси вернуться в настоящее. Он невольно провел сухой ладонью по лицу. Словно часть крови гиксоса, пролитая в прошлом, осталась между складками морщин.
«Прости меня, Аа-Хепер-Ен-Ра. Я не углядел. Не сберег твоего сына».
Тяжело вздохнув, он наклонился вперед. В спину вступило в районе поясницы. Яхмеси сжал губы и замер, терпеливо выжидая, пока боль уйдет. В последнее время она досаждала ему слишком часто. Раздражала, подобно назойливой мухе. Появлялась внезапно и сковывала члены.
«Старею».
Наконец, спустя минуту она утихла. Выждав еще немного, Яхмеси ухватился за крышку сундука и осторожно отбросил ее. Та со стуком откинулась назад. Внутри лежала поношенная и выцветшая накидка. Такой же старый, белый немес в красную полоску и бурдюк из-под воды. Однако воина в первую очередь интересовало не это. Опустившись на колени, он протянул руку в сундук и достал бронзовый топорик. Осторожно проведя пальцами по лезвию, Яхмеси с удовлетворением подметил, что металл остался таким же острым. Как тогда, когда он опустил его на голову ненавистному гиксосу. На секунду ему показалось, что лезвие покрыто запекшейся кровью. Но то были лишь блики оранжевых лучей. Солнце стремительно продвигалось к горизонту. Ра готовился к очередной битве с Апопом.
Яхмеси горько хмыкнул:
– Пожалуй, и мне предстоит еще одна.
Опираясь о кровать, старик медленно поднялся. В глазах немного потемнело. В груди защемило, а дыхание слегка перехватило. Пен-Нехбет прикрыл веки, терпеливо выжидая, пока самочувствие придет в норму. Так он простоял дольше минуты, прижимая руку с топориком к груди. Мошки перед глазами улеглись, дыхание восстановилось. Однако возле сердца неприятно покалывало.
– Пустяки, – обращаясь к самому себе, прошептал Яхмеси, – я еще могу. Да… да… я еще могу…
Он осторожно втянул носом воздух. Тихо выдохнул ртом. Покалывание утихло.
– Вот так. Хорошо.
Старческая рука крепче сжала рукоятку топорика. Яхмеси прислушался, как за окном поют птицы.
– Я иду, малыш.
Захлопнув крышку сундука, Пен-Нехбет развернулся и медленно вышел из комнаты.
***
Нехси сидел за широким деревянным столом и изучал письмена на желтом джет, выведенные черной краской. Свет яркими пучками струился из небольших отверстий под потолком и падал прямиком на писчий материал. В остальном же в помещении царил прохладный сумрак.
Напротив темнокожего нубийца на плетеном стуле из тростника ссутулился смотритель хозяйства Амона Дуаунехех и с опаской поглядывал на главного казначея Его Величества Аа-Хепер-Ен-Ра. На стене, прямо над Нехси, висела голова льва. Тот лично убил зверя во время охоты и повесил у себя в качестве трофея. Дуаунехех невольно представил, как эта жутковатая разинутая пасть венчает бритую макушку нубийца и нервно сглотнул.
«Да, вот ему бы очень подошел этот головной убор. Такой же опасный и благородный, как и он сам».
Не вполне отдавая себе отчет, смотритель начал нервно теребить пальцы, однако Нехси этого не видел. Стол скрывал ладони Дуаунехеха от темных и пронзительных глаз нубийца. К тому же он всецело был занят изучением отчетного письма. Несмотря на прохладу, смотритель чувствовал, как лоб медленно покрывается испариной.
«Хорошо, что свет не падает на меня, и он этого не заметит».
Дуаунехех тихо вздохнул, будто боясь сдуть джет со стола, а затем непроизвольно поправил ожерелье из маленьких бусин, приятно холодивших обнаженную кожу на шее.
Тем временем взгляд Нехси уже скользил по последним строчкам джет.
– Продажа пшеницы упала, – внезапно произнес он.
Голос казначея прозвучал холодно и деловито. Он всегда придерживался такой манеры общения. С кем бы то ни было. Где бы то ни было. Деловито и холодно. Так холодно, что смотритель поежился.
– Да, о, благородный Нехси, – откашлявшись, подтвердил Дуаунехех, – вот и я о том же говорил со жрецами Амона вчера вечером.
Нубиец впервые оторвал взгляд от джет и вперил его в смотрителя. Тот вжался в спинку стула.
– Правда?
– Вот чистейшая, господин, – закивал собеседник, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.
– Могу я узнать причину?
Дуаунехех вновь кашлянул в кулак и, слегка запинающимся голосом, затараторил:
– Видишь ли… о, благородный Нехси… последний разлив Хапи оказался не слишком удачным… Он затронул куда меньше земель, нежели жрецы Амона надеялись… Ох, говорил, надо усердней молиться богам… Вот и получилось так, что плодородность сократилась. Крестьяне собрали меньше урожая. Вот и упала продажа пшеницы на рынке.
– Хм, – Нехси снова опустил взгляд на письмена, – молиться это, конечно, хорошо.
– Вот и я о том же, – быстро подтвердил смотритель.
Не отрываясь от отчета продаж, нубиец пододвинул к себе другой джет поменьше и бросил:
– А из уст местных крестьян я узнаю совсем другое.
Дуаунехех похолодел и непроизвольно вытер лоб ладонью.
– Ты обратился к местным, о, благородный Нехси?
– Именно.
– Зачем? – икнул Дуаунехех.
– Я всегда перепроверяю сведения, которые попадают мне в руки. А тебя что-то смущает, смотритель?
– Н-нет.
– Это хорошо.
– И что они сказали? – просипел Дуаунехех.
Нехси перевел взгляд на донесение общинников:
– Разлив был в пределах нормы. Ил покрыл примерно столько же обрабатываемых земель, что и в прошлом времени ахет[1], – нубиец оторвал взгляд от документов и вперил взор в смотрителя, заставляя того съежится на стуле, – ваши донесения не сходятся, Дуаунехех.
– Да вот эти крестьяне вечно что-то путают! – выпалил тот.
Темное лицо казначея оставалось беспристрастным:
– Я склонен думать, что это ты ошибся в расчетах, нежели что общинники не разбираются в разливах Хапи.
Дуаунехех поджал губы и оставил реплику нубийца без ответа.
Нехси продолжил, глядя в глаза собеседнику:
– Недостача большая. Слишком большая, чтобы на нее не обратил внимание джати. А там, кто знает, может и до Херу дойдет. Да живет он вечно.
Смотритель побелел, как слоновая кость, но снова промолчал.
Нубиец отодвинул от себя джет с отчетом:
– Через месяц придешь с новым донесением. Надеюсь, к тому времени показатели торговли пшеницы вырастут вдвое, а недостающая прибыль вернется в казну. Ты хорошо меня понял, господин смотритель?
Дрожащими руками, Дуаунехех вцепился в подлокотники плетеного стула и кивнул:
– Да, о, благородный Нехси. Клянусь Джехути, я вот вас прекрасно понял.
– Тогда можешь быть свободен, – холодно отчеканил нубиец.
Смотритель поднялся и на негнущихся ногах вышел за дверь. Покидая комнату казначея, Дуаунехех мысленно вознес молитвы Амону. Ведь он, можно сказать, легко отделался. Нехси спокойно мог доложить обо всем Великой царице или самому Аа-Хепер-Ен-Ра. И тогда смотритель покинул бы это место вперед ногами.
«Все верну! Вот до последнего зернышка! Своя шкура дороже тюков с пшеницей».
Как только за посетителем закрылась дверь, нубиец устало вздохнул и угрюмо покосился на ворох джет, громоздившихся с правого края стола. Впереди было еще слишком много работы. Отчет о торговле из Та-Меху… Донесения с южных границ. Да, со времен последнего похода Херу там все спокойно, но всегда нужно держать ухо в остро… Выделение средств на ремонт старых каналов…
Нехси откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слишком давно занимает должность главного казначея. С тех пор редко выпадали свободные деньки. А иногда так хотелось просто ни о чем не думать. Не видеть эти проклятые письмена. Не выслушивать донесения одних и просьбы о выдаче средств для других. Хочется просто прикрыть веки и отдохнуть. Но даже когда он закрывал глаза, перед ним маячили пресловутые письмена. Отчеты. Цифры. Цифры. Цифры. Цифры. Его тошнило от этих цифр. Однако Нехси старался подавлять приступы слабости. Какому нубийцу еще посчастливится дослужиться до такой чести, как главный казначей пер-А? При том, что он не питал к воплощению Херу особой любви. Как и сам Аа-Хепер-Ен-Ра недолюбливал людей его происхождения. Нехси жил в Та-Кемет уже так давно, что сам позабыл собственное имя. Ведь «Нехси» на языке людей долины Хапи означает «темнокожий». И это не заслуга Аа-Хепер-Ен-Ра, что он сейчас сидит здесь и подсчитывает доходы государства. Это заслуга лишь его самого, и Великой царицы Хатшепсут, сумевшей разглядеть в нем способности к этому ремеслу. И он безгранично предан ей за оказанное доверие…
Раздался стук в дверь.
Нехси открыл глаза. С губ был готов сорваться стон, но нубиец сдержал его.
– В чем дело? – бесстрастно бросил он.
– Великая царица Хатшепсут Хенемет-Амон почтила тебя своим визитом, – раздалось по ту сторону двери.
Казначей резко вскочил и поправил белый схенти. Тот ярко контрастировал с его черным, как уголь, телом.
– Я с нетерпением ожидаю прихода своей госпожи!
Дверь распахнулась и в комнату вошла она.
[1] Ахет – обозначение в древнеегипетском календаре времени половодья, разлива Нила, которое в Верхнем Египте начиналось как правило в начале июня, а в дельте Нила – 20-22 июня.
Глава 12
Пэми сделал молниеносный выпад. Кинжал блеснул в лучах солнца, неся на своем кончике смерть. Саргон был начеку. В последний миг он отпрянул и оказался справа от техену. Меч с серебряной гравировкой уже сжимала рука. Стремительный удар со свистом рассек воздух, и голова Пэми покатилась по пыльной дороге. В лицо мулату брызнула кровь.
– Ай как хорош, добрячок, – послышался ехидный голос Нефернена.
Саргон перевел взгляд на него. Меджай уже был наготове. В левой руке блестел небольшой щит, обитый бронзой. В правой грозно сверкало копье.
Страж хмыкнул:
– Вот, покарала его Бастет, как ты и хотел… твоими же ручонками. А теперь я свершу суд над тобой. За то, что влез, куда не следует.
Закончив короткую речь, Нефернен быстро пошел на сближение. В паре махе он сделал несколько ложных движений, а затем пырнул копьем в шею. Мулат уклонился и отбил древко в сторону. Затем рубанул мечом в ответ, но клинок рассек лишь воздух. Нефернен отскочил назад.
С его губ не сходила самодовольная улыбка. Она нервировала Саргона, и он мысленно приказал себе прекратить.
Меджай прыгнул вперед и попытался пробить мулату грудь. Тот увернулся и ударил лезвием по древку. Копье не сломалось, но пошло вниз. Саргон атаковал еще раз. Черенок треснул, оставляя в руке Нефернена деревянный обломок. Стараясь закрепить успех, мулат ударил наотмашь, пытаясь снести голову, но атака пришла в щит. Звон от бронзы разорвал тишину. Саргон провел еще один прием. Снова звон. А через миг самому пришлось парировать удар. Прикрываясь щитом, меджай незаметно вытащил хопеш. Серповидное лезвие едва не вспороло живот, но Саргон вовремя поставил блок. Опять лязг, бьющий по ушам. Он почувствовал, как задрожало оружие в руке. А затем увидел, что Нефернен бьет ребром щита ему по голове. Мулат успел уклониться, однако часть удара пришлась в щеку. Ту самую, куда прилетел хвост крокодила. Рана вскрылась. По лицу потекла кровь. Саргон едва успел парировать новый выпад хопеша и отскочить назад. Теперь он уже не слышал звона клинков. В ушах гудел рокот прибоя.
А на устах меджая продолжала играть самодовольная ухмылка.
Нефернен не останавливался. Он намеревался закончить бой как можно скорее и заполучить золотую фигурку богини.
Удар в живот. Отбит. Выпад в шею. Снова отбит. Мулат по-прежнему не слышал звона бронзы. Гул в голове мешал сосредоточиться, но он всеми силами пытался следить за врагом. Когда щит вновь полетел ему в голову, успел увернуться, но споткнулся о кочку и упал. Удар о землю выбил дух. Саргон чудом не выронил меч. Он судорожно хватил воздух ртом. Когда над ним навис меджай и резко опустил оружие вниз, мулат успел откатиться в последний миг, и хопеш пронзил пустоту. Восстановив дыхание, Саргон рубанул перед собой. Нефернен принял удар на щит. Мулат услышал звон. Значит, гул в голове стал проходить. Однако кровь все еще лилась из раны на щеке, скапливаясь на подбородке, а затем капала вниз. Пот стал заливать глаза. Саргону пришлось часто моргать, дабы сбросить влажную пелену.
А на устах Нефернена продолжала играть самодовольная ухмылка. Словно меджай чувствовал, что его соперник начинает выдыхаться. Мулат и сам это ощущал. В ногах появилась тяжесть. Враг оказался сильнее, чем он думал.
«Да, в меджаи кого попало не берут».
Однако мысль о Джехутихотепе придала сил. Он не может оставить мальчика одного.
Крепче сжав рукоять клинка, Саргон сосредоточился на противнике.
Последовала череда взаимных выпадов и парирований. Ни один удар не достиг цели. Звон металла и скрещенных клинков взрывали тишину раз за разом. Раз за разом. На устах Нефернена больше не играла самодовольная ухмылка. В глазах меджая появилось раздражение. Он не рассчитывал возиться с каким-то проходимцем столько времени. Его нужно прирезать побыстрее и убираться отсюда.
Скорость атак возросла. Звон от бронзы усилился. Меджай вновь выбросил руку со щитом вперед, намереваясь одним ударом выбить сознание из Саргона. Но мулат выучил прием. И когда ребро из дерева готово было влететь в лицо, поднырнул под щит. Тут же отбил атаку хопеша. Еще один звон. Но на этот раз мулат его не слышал. А развернулся и полоснул меджаю по левой руке. Тот вскрикнул от удивления и боли. Конечность повисла вдоль тела безжизненной плетью. Щит с глухим стуком упал в зеленую траву. Саргон понял, что перерубил сухожилия.
Нефернен развернулся. Его глаза были налиты кровью. С уст срывалось тяжелое дыхание. Губы разошлись в зверином оскале, обнажая белые зубы.
– Тварь! – выплюнул он. – Отправляйся в Дуат[1]!
– Спасибо, не хочу, – прохрипел Саргон.
Издав яростный рык, которому и стая львов бы позавидовала, меджай набросился на него. Последовал удар наотмашь. Мулат блокировал, а затем пырнул в живот. Нефернен опустил хопеш. При этом поставил оружие так, что лезвие клинка Саргона попало в место, где тот закругляется на конце, подобно рыболовному крючку. Меджай рванул в сторону, выбивая клинок мулата из рук. Тот не растерялся и мигом подхватил выроненный противником щит. Удар, готовый снести голову, пришелся на бронзовую обивку. И снова этот противный звон. Он увидел, как Нефернен замахивается для новой атаки и не стал ждать. Увернулся и что есть силы саданул по искалеченной руке меджая. Тот взвыл от нестерпимой боли и слепо махнул хопешом перед собой. Саргон поднырнул под удар и врезал щитом еще. На этот раз по кисти, сжимающей клинок. Хопеш выскользнул из разжатых пальцев и, блеснув, полетел в траву. Разъяренный Нефернен повернулся лицом к сопернику, и в этот момент мулат нанес ему удар ребром щита по лицу. Послышался хруст костей. Во все стороны брызнула кровь, и меджай кулем рухнул на землю.
Саргон выронил щит. Руки тряслись от перенапряжения. Грудь вздымалась от тяжелого и прерывистого дыхания. Оно со свистом срывалось с губ, заставляя нежную кожу высыхать в один миг. Сердце билось о ребра и отдавалось в висках кузнечным молотом. Однако все было кончено. Хотя в какой-то миг ему казалось, что живым из Пер-Бастет им не уйти…
С трудом отдышавшись, он бросил мимолетный взгляд на неподвижное тело Нефернена. Тот не подавал признаков жизни. Мулат огляделся в поисках своего клинка. Меч с серебряной гравировкой слабо блестел в лучах заходящего солнца, прикрытый ковром зеленой травы. Она вяло покачивалась под порывами горячего ветра. Сделав несколько шагов, мулат поднял дорогое сердцу оружие и прикрепил к поясу. Затем поискал глазами Минхотепа. Верблюд переминался с ноги на ногу в том же самом месте, где он его оставил. Животное с тревогой смотрело на него. Как и юный наездник, оставшийся у того на спине. Лицо мальчишки покрывала легкая бледность, однако на губах светилась улыбка облегчения. Ветер слабо играл его длинными косичками.
Шумно вдохнув и выдохнув, Саргон направился к ним. Безжизненное тело меджая осталось лежать позади в зеленой траве.
– Хвала богам, как же я рад, что ты цел! – искренне воскликнул паренек.
– Точно, – ответил Саргон, ощущая ломоту во всем теле и слабость в ногах.
– Я хотел помочь, – сказал Джехутихотеп, когда мулат приблизился к ним, – но боялся помешать.
– Не надо. Ты мог погибнуть сам. Я говорил, не рискуй.
– Да, я помню твое наставление, – кивнул мальчишка, – хорошо, что ты смог справиться сам.
– Не зря ношу твои дебены, – хмыкнул он.
Только сейчас Джехутихотеп обратил внимание, что вся правая часть лица спутника залита кровью. Она продолжала сочиться, скапливаясь на подбородке, и капала на грудь.
– Имхотеп-целитель[2], да ты ранен!
– Угум, – скривился Саргон, – везет нам на приключения. Ищем их себе на задницу… – тут он покосился на паренька и буркнул, – извини.
– Ничего, – нервно хихикнул тот, – с уст моего наставника и не такое порой срывалось.
– Вот как, – мулат вздохнул, – а выпить он любил?
Вопрос остался без ответа. Да Саргон, судя по всему, и не ждал его. Он развязал тюк, что дал ему торговец на рынке, достал оттуда кувшин с пивом и сделал пару глотков. Мулат с наслаждением ощутил, как благодатная жидкость разливается по нутру.
– А мне можно? – спросил Джехутихотеп.
Саргон протянул ему кувшин и утер губы. На ладони остались следы крови. Он поморщился.
Отпив немного, паренек вернул кувшин:
– Вкусно!
– Точно, – Саргон закрыл сосуд и положил его обратно, – я выбрал медовое, как и просил.
– Но тебе все равно необходимо промыть рану, – с тревогой в голосе напомнил Джехутихотеп.
– Дальше по пути будет ручей, – мулат указал пальцем в сторону Биау, – недалеко от начала пустыни.
– И перевязать тоже нужно.
– Да-да, – вздохнул мулат и посмотрел мальчику в глаза, – придется использовать немес…
– Я обойдусь, – уверенно ответил тот.
Саргон на какое-то время задумался, а затем произнес:
– Нет, не обойдешься. Я сниму плащ с техену. Когда войдем в Биау, прикроем тебя. Это даже лучше немеса.
– Надо сокровище Бастет забрать! – внезапно оживился паренек.
– Нет, – резко бросил Саргон.
– Но почему?
– Нельзя брать чужое, – мулат снова посмотрел ему в глаза, – запомни, Джехутихотеп. Никогда не бери.
– Да я ж не красть предлагал! – возмутился тот, – а вернуть ее в город!
Саргон улыбнулся. Натяжение мышц лица отдалось болью в порванной щеке.
– В Пер-Бастет нам возвращаться нельзя.
– Твоя правда, – вздохнул Джехутихотеп, – еще обвинят в грехах, что мы не совершали.
– Точно. Я ведь говорил, что ты умен?
– Ага!
– Скажу еще раз.
– И как же нам тогда поступить с сокровищем?
– Оставим здесь. Это лучшее, что мы можем сделать.
Мулат шумно втянул воздух через ноздри, а затем громко выдохнул:
– Схожу за плащом, а потом в путь. Нельзя тут оставаться.
– Я рад, что ты со мной, – внезапно сказал Джехутихотеп.
Саргон пристально вгляделся в это храброе, мальчишеское лицо и вновь улыбнулся, несмотря на боль.
– Да, я тоже. Схожу за плащом.
– Не забудь про свою рану!
– С тобой забудешь, – бросил мулат через плечо, – не бойся, все будет хорошо.
***
– Подождите снаружи, – велела Хатшепсут своим телохранителям, и те послушно выстроились в коридоре.
Дверь комнаты захлопнулась. Она осталась лицом к лицу с главным казначеем и его трофеем, грозно разевающим пасть на стене.
– Моя царица.
Нехси так низко поклонился, что чуть не ударился лбом о стол.
Хатшепсут позабавил этот момент, однако вида она не подала. Тем не менее, нацепила на уста приветливую улыбку.
– Рада тебя видеть, Нехси.
– Чем я заслужил такую честь, что ты почтила меня своим визитом? – нубиец распрямился и с искренним восхищением воззрился на нее.
Царица вальяжно подошла к столу и опустилась на стул напротив. Ей всегда нравилось ловить на себе восхищенные взгляды.
– Обойдемся без торжеств и обрядов, – вяло произнесла она, закидывая ногу на ногу, – садись.
Казначей, молча, послушался. Он старался сохранять спокойный вид, хотя в присутствии Божественной супруги постоянно чувствовал неловкость. Это всегда выражалось в ладонях, сцепленных замком перед собой. Вот и сейчас он сделал то же самое, устроив руки на столе.
– Как поживает казна Та-Кемет? – невзначай поинтересовалась высокопоставленная гостья.
– С доходами все в порядке, госпожа Хенемет-Амон, – доложил Нехси, – есть небольшие проблемы в отчете о продажах, но в остальном дела идут хорошо.
– Отчет о продажах?
Хатшепсут склонила голову влево и сощурила глаза. Казначей почувствовал еще большую неловкость. Он знал, что царица всегда так делает, когда не терпит уклончивых ответов.
– И что с ним не так?
Нехси кашлянул:
– Ничего серьезного, моя царица. Просто произошла путаница в цифрах о доходе с торговли пшеницей.
– Хм… интересно… и кто же оказался таким рассеянным? Неужели ты, Нехси? – царица вскинула левую бровь. – Ни за что в такое не поверю.
Казначей вяло улыбнулся:
– Нет, госпожа, не я.
– А кто же тогда?
Хатшепсут стала покачивать ногой, но он этого не видел.
– Дуаунехех. Смотритель хозяйства Амона.
– А, – царица быстро потеряла интерес, – этот растяпа вечно путается в подсчетах. Я давно подумываю освободить его от этого тяжкого бремени и назначить другого смотрителя.
– Дай ему еще один шанс, госпожа, – мягко попросил Нехси, – ведь никто не сравнится с твоим благородством и великодушием.
– Хм, – улыбнулась Хатшепсут. Ей польстили слова казначея. – Раз ты за него просишь…
– Прошу, Хенемет-Амон.
– Будь по сему, – она махнула рукой, словно отгоняя назойливого комара, – но я здесь не для того, чтобы заниматься мелкими делами. Есть разговор посерьезнее.
– Я внимаю тебе, царица!
– Как ты относишься к Херу? – внезапно спросила она.
Нехси невольно вздрогнул. И это не укрылось от пристального взгляда Хатшепсут. В ее синих глазах вспыхнул нехороший огонек. Сам же казначей спешно старался справиться с охватившей его растерянностью.
«Что за вопрос? К чему он? Зачем? Почему именно сейчас?».
Ворох мыслей, подобно встревоженному осиному рою, готов был зажалить его разум, но он сумел-таки взять себя в руки.
– Как же слуга бога еще может относиться к Аа-Хепер-Ен-Ра?! – невинно воскликнул казначей. – Я всецело предан и верен нашему пер-А. Да живет он вечно! Он воплощенный…
– Нехси, – холодно прервала его Хатшепсут на полуслове.
– Да, Хенемет-Амон?
