Павел Сергеевич Марков
Хенемет-Амон
– Кхм, – встрял в разговор Саптах, – простите великодушно, но, может, поговорим об оплате? Мне ведь еще лавку открывать.
– Да, конечно.
Топорник отстегнул от пояса два мешочка. Один бросил Саргону, второй – Саптхау. Последнему пришлось отпустить парик, дабы поймать заветный кошель, и он вновь съехал ему на лоб.
– Как договаривались, – кивнул воин, – двадцать пять дебенов наемнику, пятнадцать тебе. Серебром.
– Ты обещал накинуть, помнишь? – спросил Саргон у караванщика.
– Да-да, с тобой разве забудешь? – не обращая внимания на парик, торговец развязал мешочек и высыпал серебро на ладони. То засверкало в лучах восходящего солнца. Пересчитав плату, Саптах взял два дебена и протянул их Саргону. Остальное спрятал обратно в мешочек.
– Не густо, – съязвил мулат.
– Ты итак получил двадцать пять! – парировал Саптах. – Совсем меня ободрать решил?
– Ну, конечно, – буркнул Саргон, направляясь к стойлу, – я и забыл, что ты становишься хитрозадым ужом, когда дело касается платы.
– Именно! Дебенчики – это я люблю, – хихикнул Саптах, пряча мешочек в складках схенти. – Не забудь, кстати, передать мой лазурит торговцу в Хазете и стрясти с него плату.
– Я помню.
Мулат вывел Минхотепа из хлева и водрузил на горбатого один из тюков. Затем сунул туда и свой мешочек с серебром.
– Вы остановитесь в Хазете? – поинтересовался топорник.
– Проездом, – сказал мулат, поднимая второй тюк, – все равно надо будет пополнить запасы провизии.
Закончив с приготовлениями, он обернулся к Джехутихотепу:
– Давай подсажу.
Паренек воспользовался подставленными ладонями и запрыгнул верблюду на спину.
– Держись крепче.
– Ага, – Джехутихотеп с интересом рассматривал верблюда, – его можно погладить?
– Да, он не кусается.
– Только плюется, – встрял Саптах.
– Я сейчас сам в тебя плюну!
–Ха-ха!
Мальчик осторожно провел ладошкой по Минхотепу. Последний дружелюбно заурчал.
– Ну, мы поехали?
– Сколько займет путешествие? – поинтересовался топорник.
Мулат пожал плечами:
– Если без задержек, то около месяца.
– Задержек? – воин вскинул брови.
– Всякое может случиться в пути.
– Надеюсь, сын моего господина доедет до места назначения в здравии, – сурово произнес топорник, – тебе за это щедро заплатили.
– Ой, да не волнуйся, крепыш! – встрял в беседу Саптах. – Я Саргона хорошо знаю. Уж с год как мои безделушки сохраняет и никогда не подводил! Так, ведь?
– Точно, – подтвердил мулат.
«Надеюсь, и сейчас не подведу».
Воин кивнул:
– Тогда в путь, – и протянул Саргону руку. Тот с удовольствием пожал ее. Хватка топорника оказалась крепкой. – Легкого пути, господин Джехутихотеп.
Мальчик отвлекся от созерцания верблюда и перевел взгляд на своего спутника. В глазах паренька застыло выражение грусти и печали.
– И тебе, верный друг. Передайте маме и папе, что я люблю их.
– Конечно, господин.
Задержав на юнце взгляд, топорник кивнул на прощание и спешным шагом направился в сторону рынка. Его сандалии резво взбивали дорожную пыль.
– Любопытный мужичок, – произнес караванщик, глядя тому вслед.
– Да, – согласился мулат.
– Зато сразу видно – при дебенах!
Мулат хмыкнул и покачал головой:
– Кто о чем, а ты о дебенах.
– Ха! Клянусь Мином, а о чем мне еще думать? Я ж торговец!
– И то верно.
– Ну, до встречи через пару месяцев? – Саптах развел руками, приглашая обняться.
– До встречи, приятель, – улыбнулся Саргон, отвечая взаимностью.
– И не забудь про лазурит!
– О! – застонал мулат, вскакивая на верблюда. – Минхотеп, поехали скорее, иначе этот толстяк меня с ума сведет!
– Ага! Ты же меня знаешь! – хихикнул караванщик.
– Иди уже лавку открывай! – бросил мулат, трогаясь в путь.
– Счастливого пути, дружище! – крикнул на прощание Саптах и засеменил в сторону рынка. Он снова пытался удержать пресловутый парик.
– Держись крепче, – повторил мулат на ухо юному спутнику.
– Хорошо, – спокойно ответил Джехутихотеп.
Они быстро пересекли рыночную площадь и направились на север по дороге из Хут-Ка-Птах.
[1] Отец когтей – африканское название трубкозуба.
[2] Небиу – 8 ладоней, ок. 60 см.
[3] Этеменанки (с шумерского «Дом основания неба и земли») – зиккурат в Древнем Вавилоне, предполагаемый прототип Вавилонской башни. Высотой примерно 91 м. Была разрушена по приказу суеверного императора Селевкидов Антиоха I, споткнувшегося там во время жертвоприношений в III в. до н.э. Башня была разобрана, а из ее кирпичей построен театр.
[4] Эсагила (с шумерского «Дом поднятой головы») – храмовый комплекс, посвященный Мардуку, богу-покровителю Вавилона. Крупный культурный центр Древнего мира, расположенный в современном Ираке.
Глава 6
Хатшепсут открыла глаза и уставилась в глинистый потолок. По углам сгустились тени. Очи немного слезились ото сна, из которого ее что-то выдернуло, но вот что – понять она пока не могла. Голова плохо соображала. Великая царица провела ладонями по щекам и помассировала виски. Тяжко вздохнула.
В покоях стояли прохлада и полумрак. Комната находилась в западной части дворца, поэтому солнечные лучи еще не успели проникнуть внутрь и нагреть воздух. Справа на ложе храпел Сененмут. Пробежавшись по нему взглядом, она вновь невольно подметила красоту его поджарого и крепкого тела. Позади него виднелась прикроватная тумба из черного дерева. На ней стоял пустой кувшин из-под крепкого пива. Оттуда долетал остаток аромата фиников. До сладкого напитка они вчера не добрались. Хотя такая шальная мысль мелькнула в голове после их бурного соития. Но она так устала этой ночью… И слишком много выпила…
«Удовлетворить Хатхор полностью удалось… как и меня».
Она невольно скосила взор на сундук с драгоценностями, стоявший у стены напротив. Два алебастровых кубка валялись на крышке. Естественно, оба тоже пустые.
«Хороший вечер… хорошая ночь… надеюсь, сегодняшний день станет и вовсе прекрасным».
Хатшепсут закрыла глаза, готовая снова отойти ко сну. Рано вставать сегодня в ее планы не входило. Когда разум стал проваливаться в благодатную дрему, в дверь покоев тихонько постучали. Царица резко подняла веки. Видимо, именно этот звук разбудил в первый раз. Робкий, осторожный стук в дверь. Она прислушалась. Спустя несколько секунд неизвестный постучал вновь. Также тихо и аккуратно, словно дверь была из стекла, и незваный гость опасался ненароком ее разбить.
Хатшепсут застонала от негодования, а затем тряхнула храпевшего Сененмута за плечо. Тот проворчал нечто нечленораздельное, однако продолжил пребывать в объятиях сна.
– Проснись! – цыкнула она, вновь пихая зодчего.
Сененмут застонал и с трудом разлепил глаза.
– В чем дело? – прохрипел он, не вполне соображая, что происходит.
– Кто-то пришел.
– Да?
В этот момент стук в дверь повторился.
– Слышишь?
– Угу, – буркнул Сенемут, садясь и опуская босые ноги на прохладный пол.
В голове все шумело, подобно морскому прибою на берегах Уадж-Ур[1]. Он встряхнулся и провел ладонями по лицу.
«Не надо было столько пить».
Заложив руки за голову, скрестив стройные ноги и покачивая ступней, Хатшепсут наблюдала за тем, как любовник пытается придти в себя.
– Сходи узнай, кого там ветром принесло в столь ранний час.
– Иду, моя госпожа, – пробухтел под нос Сененмут, подбирая схенти с пола.
«А спать с царицей не так легко, как кажется… будь я проклят…».
Натянув одежду на чресла, он выдохнул и поднялся. Голова закружилась, а треножник стал двоиться в глазах.
«Зря я вчера столько выпил… соберись, давай… а не то полетишь с крыши вниз головой. С нее ведь станется».
С трудом восстановив равновесие и отогнав остатки сна, он заковылял к выходу. Шум в голове слегка поутих.
Остановившись у двери, зодчий прокашлялся и спросил:
– Кто осмелился прервать покой Божественной супруги?
– Стража, господин.
– Чего надо? – грубо молвил Сененмут.
– У Великой царицы просят встречи.
Он обернулся к Хатшепсут. Та продолжала посматривать на него, вальяжно устроившись на ложе и покачивая ступней.
– Там у тебя приема просят.
– Отошли, – бросила она, – слишком рано.
Сененмут почесал лысину:
– А если это что-то важное?
Хатшепсут перестала покачивать ногой, а затем провела руками по обнаженным грудям. Зодчий увидел, как затвердели ее манящие соски.
– Мне кажется, – томно прошептала царица, – у нас есть дела поважнее.
Чувствуя приступ возбуждения, Сененмут крикнул через дверь:
– Божественная супруга почтит просителя своим присутствием позже!
– Это срочно, господин! – взмолился стражник по ту сторону.
– Да в чем там дело?!
– Проситель не сказал. Он говорит, это не для чужих ушей.
Зодчий вздохнул:
– Ну и кто этот проситель?
– Яхмеси Пен-Нехбет, господин.
Сененмут вздрогнул.
– Кто-кто? – переспросил он.
– Яхмеси Пен-Нехбет.
Зодчий обернулся и изумленно уставился на Хатшепсут. Возбуждение как рукой сняло.
– Там Яхмеси пришел, – прошептал он вмиг пересохшими губами.
– Что? – царица перестала поглаживать грудь.
– Это Пен-Нехбет явился.
Хатшепсут резко села:
– Он здесь?
Сененмут молча кивнул.
– Ты сказал, что он должен быть на лодке вместе с ним! – медленно проговорила она, пронзая взглядом.
– На ладье, – непроизвольно поправил ее он, все еще пребывая в растерянности.
Глаза Хатшепсут угрожающе сузились до мелких щелей. В них заплясал опасный огонь.
– Ты еще поправлять меня удумал?!
– А… я… – Сененмут ощутил внезапную слабость в коленях. Будто пронес мешок пшеницы через весь город. – Прости меня, моя госпожа, я…
– За-мол-чи. Иначе швырну в тебя кубком.
Грудь Хатшепсут вздымалась в порыве сдерживаемого гнева, и теперь она уже не выглядела столь манящей и желанной.
– Передай, что я буду ждать его в тронном зале.
Однако Сененмут ее не расслышал. Целый ворох мыслей, подобно стае мошкары, взвился в голове. Зодчий стоял у входа в покои и отстраненно пялился в пол.
«Что же произошло? Почему Яхмеси Пен-Нехбет здесь? Он и вправду же должен быть сейчас с ним на прогулке по Хапи! Для чего ему встречаться с госпожой? Неужели что-то и вправду случилось? Но, во имя Амона, что?».
– Сененмут!
– А?
Он так глубоко погрузился в себя, что не услышал, как она обращается к нему. Зодчий перевел взгляд в сторону Хатшепсут. В этот миг на нее страшно было смотреть. Лицо раскраснелось. Глаза метали молнии. Изящные пальцы вцепились в кровать и теперь напоминали лапы хищной птицы.
– Передай, что я буду ждать его в тронном зале! – зашипела она.
– Я…
– Ты слышал, что я сказала?!
– Да, моя госпожа, – прошептал он.
Царица наклонила голову влево:
– У тебя язык отсох?
– Н-нет, лотос мой.
– Тогда, во имя Амона, воспользуйся им!
Зодчий, наконец, пришел в себя и передал стражнику через дверь:
– Божественная супруга снизойдет до своего слуги. Она встретится с ним в тронном зале.
– Слушаюсь! Я передам радостную весть господину Яхмеси Пен-Нехбету!
По ту сторону послышались шаги, спешно удаляющиеся от покоев царицы.
Хатшепсут встала и, обнаженная, подошла к сундуку с драгоценностями, взяла алебастровый кубок и швырнула его Сененмуту. Тот с трудом умудрился поймать его на лету.
– Налей мне пива, сейчас же!
– Осталось только сладкое, – промямлил зодчий, на негнущихся ногах направляясь к прикроватной тумбе.
– Знаю. Моя голова ясна, и память не отшбило. Или ты на это намекаешь?!
– Нет-нет, моя богиня! – трясущимися руками он поднял с пола кувшин. – Прошу госпожу простить своего верного слугу. Он что-то плохо соображает.
– Ха! – царица потянулась за платьем. – Тогда слуге стоит проветрить голову. Спрыгнуть с крыши, например.
Сененмут не выдержал и пролил часть напитка на черное дерево.
– Дерьмо, – вырвалось у него.
– Ар!
– Прости-прости, опять язык распускаю…
– Не порти тумбу! – рявкнула Хатшепсут, облачаясь в платье.
– Я куплю новую, – промямлил зодчий.
– Лучше за языком следи, – презрительно бросила Великая царица, прикрепляя усех.
«И то верно».
С горем пополам наполнив кубок, он поставил кувшин обратно на пол. Затем обернулся и протянул ей пиво в трясущейся руке. Та выхватила напиток и осушила сосуд несколькими большими глотками. Сененмут неотрывно наблюдал за царицей, нервно теребя пальцы.
Расправившись с пивом, Хатшепсут всучила ему кубок обратно. При этом сохраняла полное внешнее спокойствие. Никаких признаков гнева или растерянности. Но зодчий знал, что это впечатление обманчиво. Великую царицу выдавал огонь. Всепожирающее пламя ярости, бушевавшее в этих красивых синих глазах.
– Выпей пива и отдохни, – холодно молвила она, – я вижу, тебе это необходимо.
Сказав это, царица вышла из покоев, напоследок громко хлопнув дверью.
Сененмут в изнеможении рухнул на ложе. Кровать протестующее заскрипела, и зодчий испугался, что ненароком повредил ее. Но, проведя пальцами по доскам, с облегчением выдохнул. Страхи оказались напрасными.
«Что же там произошло?».
Его рассеянный взгляд скользнул по тумбе, на которой остались пятна от пролитого пива.
«Они же вытираются… вытираются ведь, да?».
Глаза невольно опустились дальше вниз и остановились на кувшине. Из него доносился приятный медовый аромат.
– Ты права, моя госпожа, – просипел Сененмут, утирая потное лицо, – мне и впрямь это необходимо.
Подняв сосуд, он наполнил кубок до краев и осушил его, чуть ли не залпом. Стало немного легче.
– Еще парочку… – прошептал он, вновь опрокидывая кувшин. – Оно сладкое, ничего не будет. Еще парочку… Спасибо, Амон-Ра, что спас мою задницу. Завтра же схожу в храм и принесу тебе жертвы.... Если она не прикажет скинуть меня с крыши… А с нее ведь станется… ох, страшна она в гневе… страшна, но прекрасна…
Он осушил очередной кубок и с удовлетворением подметил, что шум в голове практически прошел.
– Вот… уже лучше… немного… Проклятие, что же там произошло?
***
«Этот день должен был стать прекрасным…».
Она спускалась на первый этаж дворца в сопровождении двух телохранителей-меджаев[2]. Оба – крепкие и сильные воины в белоснежных схенти, плотных кожаных рубахах и черных коротких париках из овечьей шерсти – были вооружены длинными копьями. Бронзовые топорики на поясе грозно блестели в свете факелов. В левых руках они держали округлые щиты, обитые медью.
Шагая по крутой лестнице, Хатшепсут гадала, что же заставило ее бывшего наставника попросить срочную встречу в столь ранний час. Учитывая то, что Яхмеси Пен-Нехбет должен сейчас быть на царской ладье и сопровождать его на прогулке по Хапи, ничего хорошего ждать не приходилось. Она это чувствовала. Буквально каждой клеточкой тела. Всеми частями своего Ка. И это сильно раздражало.
«Во имя всех богов-покровителей Уасет… ничего не могут сделать, как надо! Во всем приходиться разбираться самой».
Гнев бушевал внутри, словно кипящий котел, однако внешне она ничем себя не выдавала.
Яхмеси сидел на узкой скамье возле входа в тронный зал и с растерянным видом рассматривал настенный рисунок, посвященный победе Аа-Хепер-Ка-Ра[3] над войсками гиксосов.
«Я помню… Помню так хорошо, будто это было вчера».
За доблесть, ум и отвагу Владыка Та-Кемет приблизил к себе бывалого воина, понюхавшего запах крови еще во времена своего тезки – объединителя долины Хапи, пер-А Яхмеси. В какой-то момент, связь переросла в тесную дружбу, и Джехутимесу не колебался ни секунды, когда пришла пора выбирать для юной царевны Хатшепсут опытного наставника…
Пен-Нехбет и не думал даже, что боги уготовят ему судьбу пережить своего друга, воплощение Херу. Почтенный Аа-Хепер-Ка-Ра давно стал Усиром, а он, дряхлый старик, из которого уже сыпется песок, все топчет эту бренную землю.
Не раз долгими вечерами за кубком прохладного пива, он мысленно возвращался к тем временам, когда они были молоды и полны сил. Как его топорик нещадно разил врагов, покусившихся на земли Та-Кемет, а мощный лук пер-А прикрывал ему спину.
Вот он сходится в схватке с противником. Тот, в плотной рубахе с металлическими пластинами, грозно машет хопешом[4] перед собой. Его доспех сверкает в лучах полуденного солнца. Он рубит быстро. Резко. Яхмеси едва успевает отбивать удары топором. Вокруг раздается громкий лязг. Крики и стоны раненых. Грохочут колеса колесниц. Воздух содрогается от ржания коней. Повсюду пыль, и кровь течет рекой. Но он сосредоточен на враге. Гиксос не намерен отступать. Очередной замах. Лязг металла ударил по ушам. Яхмеси рубанул в ответ. Враг отбил, но раскрылся. И в тот момент сзади напал второй… тут же пронзенный стрелой из лука. Не медля ни секунды, Пен-Нехбет обрушил свой топор на голову противника. В лицо брызжет кровь и серая масса. Он оборачивается назад. Пер-А улыбается ему со своей колесницы и уже прилаживает к тетиве новую стрелу…
– Джехутимесу, – шептал в моменты легкого опьянения старик, – мне так тебя не хватает…
Глаза бывалого воина увлажнялись от чувств, но он даже не пытался противиться им. Лишь глубже погружался в воспоминания о славных деньках. И о том, как незаметно и быстро пролетели эти годы.
Он успел не только вырастить царевну Хатшепсут, уже ставшую Великой царицей и Божественной супругой, но и понянчить ее дочь, малютку Нефру-Ра. А затем новое воплощение Херу, Аа-Хепер-Ен-Ра, Владыка Джехутимесу, поручил ему воспитание собственного сына. Несмотря на то, что Яхмеси уже отправился на покой в свою виллу на восточном берегу Уасет. Однако от предложения пер-А не принято отказываться. К тому же, Джехутимесу хотел привить мальчику воинские навыки и дисциплину. А кто с этим справится лучше, чем бывший воин, узревший столько славных битв?
«Кто с этим справится лучше? – подумал Яхмеси Пен-Нехбет, невидящим взором разглядывая настенный рисунок. – Не знаю… но я не справился. Слишком стар, видимо, стал. Теряю хватку».
Хатшепсут сразу подметила выражение сильной тревоги и озабоченности на этом знакомом морщинистом лице. Сцепив руки между костлявых колен, Яхмеси терпеливо ждал, пока она соизволит явиться к нему. Старческое тело прикрывал светлый схенти, украшенный зелеными нитями. На шее тускло блестело ожерелье из бусин.
Завидев царицу, Пен-Нехбет хотел упасть на колени, но Хатшепсут жестом его остановила.
– Не надо, Яхмеси. Ты заслужил быть выше этого.
– Госпожа, – старый воин поднялся и склонил голову.
Она натянула на уста лучезарную улыбку, однако глаза оставались холодными.
– Пройдем в тронный зал и поговорим.
– Прости меня, Хенемет-Амон, я не стал бы тебя тревожить без причины.
– Знаю, поэтому и пришла. Уверена, у тебя есть на то повод и зла не держу, – сложив ладони перед собой, молвила та, – идем.
Подойдя ко входу в тронный зал, она кивнула телохранителям:
– Никто не должен нам мешать.
– Как пожелаете, Великая царица.
Меджаи загородили своими телами проход, когда Хатшепсут и Яхмеси скрылись внутри.
Это было просторное помещение с высоким потолком, свод которого поддерживали колонны из мрамора. Пол устилал красный ковер с изображениями желтых скарабеев. Узкой дорожкой он проходил через весь зал до небольшого возвышения, на котором находился трон Владыки Та-Кемет. Полностью покрытый золотом, с подлокотниками в виде львиных голов, он сверкал в пламени треножников, располагавшихся по обе стороны от него. Сидение было мягким и слегка вогнутым. Невысокую спинку украшала роспись с ликами Херу и Усира.
Стены зала покрывала синяя глазурь, поверх которой были нанесены изображения скачущих антилоп, а на потолке виднелись рисунки цветков лотоса, растущих в илистых водах Хапи.
– Что ж, – Хатшепсут повернулась к Яхмеси, – теперь нам никто не сможет помешать. Говори, зачем ты просил встречи со мной?
Старый воин посмотрел ей прямо в глаза. В эти знакомые, синие глаза. Они так напоминали ему о Джехутимесу… великом и горячо любимом Аа-Хепер-Ка-Ра. Царица была полной копией своего отца. Не только внешне, но и нравом. Сильная, решительная… За исключением одного. Она была женщиной.
– Госпожа Хенемет-Амон… – Яхмеси на секунду запнулся, однако затем взял себя в руки и произнес, – сын Херу пропал.
[1] Уадж-Ур – «Великая Зелень», древнеегипетское название Средиземного моря.
[2] Меджаи – элитная стража Древнего Египта. Изначально состояла из иноземцев, но затем в нее стали брать и египтян. Исполняли функции охраны дворцов фараона, святилищ, стражи порядка и элитных военных подразделений.
[3] Аа-Хепер-Ка-Ра («Великий в создании Души Ра») – тронное имя фараона Тутмоса I, отца Хатшепсут и Тутмоса II.
[4] Хопеш – разновидность холодного оружия, имел внешнее сходство с серпом, с заточкой на внешней стороне клинка. Заимствован египтянами у гиксосов.
Глава 7
Минхотеп взбивал крепкими ногами илистую воду, поднимая вверх фонтаны брызг. Повсюду, куда ни глянь, росли белые цветы лотоса и квакали лягушки. Воздух посреди Та-Меху[1] был тяжелым и влажным, затруднял дыхание. Ослепительный лик Ра, плывущего по небу, только усиливал духоту. Саргон не любил бывать здесь. Каждый раз, когда пересекал эту болотистую местность, он желал проскочить ее как можно быстрее. Верблюд полностью разделял настроение хозяина, подсознательно ускоряя ход. Даже в пустыне Биау[2] было не так плохо. Ведь воздух там сухой и лишен влаги, что хотя бы позволяет легче дышать. Вдобавок ко всему посреди желтых песков нет целой стаи кровососущих гадов. Настоящий рой мошкары взлетал над их головами каждый раз, когда Минхотеп случайно задевал цветок лотоса или камыш.
– Как же здесь душно, – подметил Джехутихотеп, стойко перенося неприятные условия.
– Точно, – сказал Саргон, ощущая, что тело покрывается липкой испариной.
Паренек махнул рукой перед лицом, отгоняя назойливый гнус. Убивать насекомых не было смысла. Их слишком много.
– А долго нам еще ехать по этому месту?
– Скоро прибудем в Пер-Бастет[3]. Оттуда и до Биау недалеко.
– Пер-Бастет?
– Угум.
– Там ведь почитают Бастет, да?
– Точно, – ответил Саргон, при этом слегка помрачнев.
Джехутихотеп почувствовал легкую перемену в настроении спутника и поинтересовался:
– С тобой все хорошо?
– Нормально.
Мулат взял себя в руки. Ему не хотелось раскрываться перед незнакомым мальчишкой. Однако было поздно. Тот заподозрил неладное и просто так отставать не желал.
– Ты чем-то прогневал Бастет?
– Нет, – удивился Саргон, – с чего ты взял?
– Просто тебе неприятно говорить о ней вслух.
– Дело не в богине, – отрезал мулат.
– Да? А в чем тогда? Расскажи!
– Не хочу говорить.
– В твоем голосе звучит тоска, – задумчиво подметил Джехутихотеп, – словно ты по кому-то скучаешь… Как и я начинаю скучать по своему дому, – он вздохнул.
Саргон с любопытством посмотрел на бритую голову паренька, сверкающую в лучах солнца:
– Хм.
– Кто она? – внезапно спросил тот.
– Что? – поперхнулся Саргон.
– Та, о ком ты думаешь.
– С чего ты взял, что я о ком-то думаю, – нарочито грубо поинтересовался мулат, – и почему именно «она»? Мало ли, о ком я могу думать?
– Аг-а-а, – подловил довольный Джехутихотеп, – значит думаешь!
– О, – Саргон закатил глаза.
– А «она» потому, что ты погрустнел, когда вспомнил о Бастет. И я очень сомневаюсь, что имя богини как-то связано с мужчиной.
– И откуда ты такой умный?
– Я же еду учиться на писца, – напомнил мальчик, – мне положено быть умным.
– Пхм.
– Так, кто же она?
– Отстань.
– А вот и нет! Я приставучий, словно влажный листочек смоковницы.
– Заметно, – буркнул Саргон, смачно шлепая рукой по шее. На пальцах осталось с десяток трупиков мелкой мошкары.
«Десятерых одним ударом».
– Я умный и приставучий, – продолжал гордо нахваливать себя Джехутихотеп.
– А если я не отвечу?
– Тогда я стану докучать всю дорогу, – пообещал мальчуган, а затем зловеще добавил, – а я это умею. Та еще пытка, скажу.
– Мне проще тебя выбросить, и топай до Бабилима сам, – проворчал мулат.
– А ты этого не сделаешь!
– Да ну? – изумился Саргон. – Интересно, почему? Потому, что мне заплатили?! Так я могу вернуть тебе кошель обратно.
Джехутихотеп хмыкнул:
– Кто же в здравом уме откажется от дебенов серебром?
Мулат не ответил.
«И откуда ты такой выискался? Джехутихотеп… Сам Джехути во плоти![4][4]».
Тем временем паренек добавил:
– Да и не такой ты человек, чтобы других в беде оставлять.
– Вот, как? – с интересом уставился на него Саргон.
Мальчик выждал немного, будто размышляя о чем-то, и спустя пару секунд произнес:
– У тебя сердце доброе.
У мулата округлились глаза:
– С чего ты взял, что у меня доброе сердце?
– Все просто. Ты слишком сильно любишь своего верблюда. А я еще не встречал злых людей, любящих зверей. Да, Минхотеп?
Животное одобрительно что-то проурчало и продолжило взбивать ногами брызги. Впереди на горизонте посреди болот замаячили очертания города. Видимо, они приближались к Пер-Бастет.
Саргон невольно улыбнулся и покачал головой.
«Эх, Джехутихотеп, если бы все было так просто. Ты умен, но слишком юн».
– Так, кто же она? – вернулся к расспросам паренек.
– Ты опять за свое?
– А то!
– Неважно, – уклончиво ответил мулат.
– Твоя супруга?
– Нет.
– Любовница?
– Нет! – резко бросил Саргон, но тот ничуть не обиделся.
– Значит, мать. По другим ты бы так сильно не тосковал.
Саргон издал рык, отдаленно напоминающий ворчание недовольного льва, чем несказанно позабавил мальчишку.
– Ее зовут Бастет? – весело спросил тот.
– Да, да, – в конце концов, сдался Саргон, – и да, она моя мать.
– Хм… странно… но красиво.
– Настоящего имени она не помнит. Это прозвище.
– Все равно красиво, – серьезно подметил Джехутихотеп.
– Спасибо.
– А какая она?
Мулат ненадолго задумался, окунаясь в воспоминания. Кваканье лягушек стало чуть тише. Минхотеп слегка напрягся, будто прислушиваясь к мыслям хозяина.
– Смелая, – наконец, проговорил он, – решительная… но вспыльчивая и упрямая.
– Прямо как Бастет, – хмыкнул Джехутихотеп.
– Точно, – улыбнулся Саргон.
– А она красивая?
– Ну, отец мой так считал.
– А отец твой кто?
– Это я и сам пытаюсь узнать, – хмуро ответил мулат.
По его тону мальчик понял, что расспросы будут бесполезны. Саргон почти ничего не знал о своем отце.
– А где твоя мать сейчас?
– Ты когда-нибудь замолкаешь? – усмехнулся мулат.
– Только если занят чем-то интересным.
Саргон вздохнул:
– В Нубии.
– Она родом оттуда?
– Точно.
– Хм… а твой отец не из Та-Кемет?
– Он из Бабилима.
– А, так вот почему ты едешь в Междуречье! Хочешь узнать о нем побольше.
Саргон потрепал мальчика по голове:
– Смышленый.
– А то! Я же на писца учиться еду!
– Угу, я помню.
Солнце продолжало нещадно палить, заставляя испарения подниматься над водой. Ее гладь ослепительно сверкала в ярких лучах, вынуждая щурить глаза. Голоса лягушек стали еще тише, словно они решили немного отдохнуть, а затем, набравшись сил, возобновить хоровую песнь.
– Кстати, – произнес Саргон, дабы заполнить затянувшуюся паузу, – раз пошла такая откровенность. Кто твой оте…
– Здесь крокодилы водятся? – внезапно перебил Джехутихотеп.
– Крокодилы? – недоуменно переспросил мулат.
– Ага, – паренек стал оглядываться по сторонам, однако солнечные отражения от воды так слепили глаза, что трудно было что-либо различить дальше нескольких махе.
– Бывают, – все еще не понимая резкой смены темы, ответил Саргон, – а что?
– Моя сестра очень боится крокодилов.
– Вот как? А сам ты?
– Не знаю, – честно признался тот, – вблизи я с ними не встречался.
– Хм.
– Хотя люблю прогуливаться по Хапи на нашей ла… – он кашлянул, – лодке.
– Если не лезть в заросли камыша и не совать ноги в воду, то бояться нечего, – сказал Саргон.
Он слегка задумался.
«Эта странная заминка… с чего бы вдруг? Не хочет говорить? Не нравится мне это…».
Вновь нехорошее предчувствие кольнуло в груди. Но оно исчезло так же быстро, как и в прошлый раз.
– Твоя правда, – произнес Джехутихотеп, продолжая оглядываться. – Надеюсь, Собек[5] нас сбережет.
– Все мы чего-то боимся, – пожал плечами мулат, – моя мать, вот, боится гиен.
– Правда? – в голосе мальчика прозвучали нотки интереса. – А почему?
– В детстве едва не сожрали.
– О, Амон-Ра! – искренне воскликнул Джехутихотеп. – Хвала богам, что она осталась цела!
– Точно, – согласился мулат.
– Иначе кто бы меня сейчас сопровождал до Бабилима, правда?
– Ха! А ты наглец!
Паренек улыбнулся:
– Мой наставник говорил, что иногда наглость может стать полезной.
– А кто твой наставник? – внезапно спросил в лоб мулат.
– А…
Тот не успел ничего толком ответить. Внезапно Минхотеп дико взревел, оглушая наездников. Верблюд встал на задние лапы, продолжая истошно вопить. Саргон от неожиданности выпустил поводья и полетел в илистое болото. В воздух тут же поднялся целый каскад капель. Вода смягчила падение, однако спину пронзила острая боль. Из легких выбило воздух. Мулат громко хватал его ртом, пытаясь прийти в себя и восстановить дыхание. При этом он искал глазами верблюда. Животное, продолжая испуганно реветь, понеслось от него в сторону. Он не смог разглядеть, куда именно. Солнечные лучи, отраженные от поверхности воды, слепили глаза. Боль, пронзившая спину, слегка отпустила, и Саргон сел, оказавшись по грудь в воде. Вся кожа была перепачкана илом. Он навис на губах, так что пришлось сплевывать.
– Джехутихотеп! – хотел крикнуть мулат, но из-за сбившегося дыхания с уст сорвался лишь жалкий хрип.
Саргон закашлялся, с трудом поднимаясь из воды.
– Проклятие! Что произошло?
Боль в пояснице усилилась вновь, но оставалась терпимой. Воздух, полный влаги и зноя, не давал нормально отдышаться. Блики слепили глаза.
Прикрыв очи ладонью, и продолжая попытки прийти в себя, Саргон позвал снова. На этот раз голос прозвучал более уверенно.
– Джехутихотеп!
Мальчик не откликнулся.
– Да где же ты?!
Ответом Саргону было шипение. Мулат замер. Угрожающее и зловещее шипение. Словно несколько кобр расправили разом свой капюшон. Этот звук он узнал тотчас. Его нельзя спутать ни с чем другим.
«Крокодил».
Не медля, Саргон кувырнулся в сторону, а уже через миг острозубая пасть клацнула в нескольких пальцах от него. Поднимая фонтан брызг, Саргон отскочил еще дальше, споткнулся о скрытую корягу и полетел под воду. На глаза и лицо снова налез ил. Мутная жидкость наполнила рот. Мулат быстро поднялся на ноги, делая несколько шагов назад и сплевывая воду. Грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Марево не давало толком отдышаться. Отражения слепили глаза. А где-то рядом под толщей грязи и жижи скрывался крокодил.
Саргон выхватил меч и замер. Вода потоком стекала по телу, принося облегчение. Смывая пот. Однако он по-прежнему ощущал недостаток воздуха. Стараясь восстановить дыхание, мулат пытался рассмотреть, что происходит вокруг, силясь пробиться взглядом через ослепительный блеск отражений. Его бронзовый меч с серебряной гравировкой сверкал, подобно лику Ра. Вокруг наступила тишина. Звенящая и давящая. Он не слышал ни рева Минхотепа. Ни голоса мальчика. Вообще ничего. Только громкое биение своего сердца, шум крови в ушах, да звук капель воды, падающих с тела в болото.
Тук-тук, тук-тук…
Кап-кап-кап…
