Павел Сергеевич Марков
Хенемет-Амон
Глава 14
– Хорошо.
– Хорошо? – осторожно переспросил Нехси.
– Хорошо, – на губах Хатшепсут заиграла ободряющая улыбка.
Казначей кашлянул:
– Царица, я…
Она вскинула руку:
– Я прекрасно знаю что думает Аа-Хепер-Ен-Ра о нубийцах, поэтому давай перестанем ходить вокруг да около. У меня не так много времени.
– Госпожа… – Нехси все еще ощущал скованность и возбуждение, но тщательно пытался их скрыть.
– Я пришла с просьбой. Сейчас ты единственный, кому я могу довериться.
– Единственный?
Хенемет-Амон кивнула:
– Единственный.
– О, госпожа, – медленно начал Нехси, – тебя окружает множество верных слуг. Уверен, помочь могут все они. Не только я. Верховный жрец Хапусенеб…
Хатшепсут вновь вскинула руку, приказывая нубийцу замолчать:
– Это мы обсудим после. Я пришла к тебе, и на то есть свои причины. Уверена, ты должен понимать это, Нехси.
– Да, госпожа, – казначей сумел-таки взять себя в руки.
– Хорошо.
– Ты хочешь поговорить о Херу, царица?
Хатшепсут пожала плечами:
– В какой-то мере.
– Я внимаю тебе.
Она перестала улыбаться, лицо превратилось в непроницаемую маску. Царица окинула взором комнату.
– Пер-А сейчас очень болен, будем между собой честны. Одному Ра известно, сколько дней еще он сможет согревать нас своим теплом, – Хатшепсут перевела взор на казначея. Ее глаза источали лед. – Пора подумать о том, кто заменит Аа-Хепер-Ен-Ра на троне Та-Кемет и станет новым воплощением Херу.
Поскольку царица замолчала, Нехси понял, что госпожа ждет от него ответа.
Мысленно приказав себе быть осторожным, он произнес:
– Ты хочешь узнать, что думаю об этом я, Хенемет-Амон?
Хатшепсут снова улыбнулась, но взгляд оставался холодным.
– Все так, Нехси. Я всегда ценила в тебе эту прозорливость.
– Благодарю, госпожа, – тот слегка склонил голову, – да живешь ты вечно.
– Так что же ты думаешь?
– Я думаю… – казначей взглянул ей прямо в глаза, – есть только одно достойное воплощение Херу.
– Не терпится услышать.
Нехси придал голосу всю твердость, на которую был способен:
– Я смотрю сейчас прямо на него.
– Хм-м-м, – протянула Хатшепсут. Лед в глазах растопил огонек удовольствия. – Но у Херу есть сын…
Казначей не растерялся. Он видел, что это проверка на преданность. Упоминание вскользь Хапусенеба в самом начале разговора не прошло бесследно. Он привык подмечать подобные мелочи. Очевидно, жрец каким-то образом прогневал госпожу, и теперь она хочет убедиться, что может довериться ему, Нехси. Что ж, казначей не намеревался гневить Божественную супругу. Слишком многим был он ей обязан.
– Я это знаю, госпожа. Но Херу может стать лишь тот, кто соприкоснется с божественной кровью. У юного Джехутимесу ее нет…
– Хапусенеб об этом позаботился, – резко перебила царица.
Взгляд Хатшепсут вновь стал ледяным. Огонь в глазах потух, а руки вцепились в подлокотники стула. Нехси видел, как напряглись мышцы ее предплечий.
– Хапусенеб? – осторожно переспросил он.
– Да, – она поджала губы, – Верховный жрец дал Херу согласие на союз своего сына с моей дочерью.
Казначей вздрогнул:
– Он не мог принять подобного решения, не обговорив предварительно с тобой, царица.
– Как видишь, он это сделал.
– Уверен, госпожа, у него были основания дать согласие Аа-Хепер-Ен-Ра на союз.
– Не сомневаюсь, – тон Хатшепсут резанул, подобно острому ножу, – и я намерена спросить с него за это. Только не сейчас. У меня нет времени. Я должна действовать быстро.
– Ты всегда можешь опереться на мое плечо, Хенемет-Амон.
– Знаю, – кивнула та, – поэтому я здесь.
В комнате на несколько секунд воцарилось молчание. Было слышно, как вдали лает собака, а за дверью раздаются приглушенные шаги. Наконец, Хатшепсут нарушила тишину. И ее слова вновь едва не выбили почву из-под ног казначея.
– Представь, что сын Херу пропал.
Нехси воззрился на Божественную супругу, однако так и не смог ничего прочитать на этом красивом лице, прикрытом маской непроницаемости.
– Стал бы ты его искать, чтобы… – ее глаза сузились, – решить мою проблему и восстановить справедливость?
Внутри казначей весь похолодел. Он прекрасно понял, на что намекает Великая царица. Его взор снова упал на джет с отчетом продаж главного смотрителя хозяйства Амона. Теперь проблемы Дуаунехеха казались не просто ничтожными, они виделись жалкой каплей воды на дне пересохшего колодца. Нубиец не смог скрыть дрожь в пальцах, несмотря на то, что продолжал крепко сцеплять ладони перед собой. Испарина полностью покрыла лоб, но Нехси не решался смахнуть ее. Так же, как и не решался посмотреть в глаза Хатшепсут.
– Мне нужен честный ответ, – прозвучал ее резкий голос.
Нехси шумно втянул воздух, уже казавшийся таким спертым, будто их беседа проходила в гробнице Джосера[1].
«О, Амон-Ра, помоги мне и будь, что будет».
– Нет, Хенемет-Амон. Я не могу.
Он продолжал смотреть в стол, поэтому не увидел, как побледнело ее лицо.
– Вот, значит, какова твоя благодарность за то, что я сделала для тебя?
– Я буду благодарен тебе до конца дней своих, которые мне отпущены, моя царица.
– Не заметно! – голос Хатшепсут прозвучал, подобно хлысту. Ледяному, обжигающему хлысту. – А твои слова про плечо и вовсе пустой звук!
– Я не могу сделать то, что ты просишь, госпожа, – быстро заговорил казначей, пытаясь упредить еще большую вспышку гнева, – но я готов дать совет, если будет мне это позволено.
– Говори!
– Пусть решением займется тот, кто имеет связь с низами, с простыми людьми, – нубиец рискнул и поднял на нее взгляд, – и чтобы его нельзя было связать с тобой, моя царица.
– Почему этого не можешь сделать ты? – ее глаза сузились.
– Я готов на все для тебя, моя госпожа, – Нехси не отвел глаз, хотя это было нелегко, – но я не могу пойти на то… о чем ты меня просишь.
Вновь в комнате повисла тишина. Настолько полная, что казначей слышал, как пульсирует кровь в собственных ушах. Он вновь опустил взор и не рисковал поднимать его на Великую царицу. Нехси знал, что ничего, кроме ярости и гнева, там не увидит. Не осмеливался взглянуть этому страху в глаза. Страху за свою дальнейшую судьбу.
Поэтому он не видел, как Хатшепсут встала. До него лишь донесся скрип ножек отодвигаемого стула по глиняному полу.
А затем голос Божественной супруги развеял гнетущее молчание:
– Как и обещала, эта беседа останется между нами. Я благодарна тебе за честность, Нехси. Я получила совет, хоть и приходила не за ним. Просьбу мою ты отринул.
Казначей, не поднимая глаз, с трудом выдавил:
– Прости меня, Хенемет-Амон, я…
– Разговор окончен! Займись делами!
Он услышал тихие и поспешные шаги, а затем громко хлопнула входная дверь.
Нехси откинулся на спинку стула, устремив невидящий взор в противоположную стену. Из груди вырвался тяжкий вздох. Только сейчас он решился утереть лоб, покрытый испариной. Казначей провел ладонью по лицу. Пальцы тряслись, как у запойного пьяницы. Они стали липкими от пота.
«Я отказал ей… впервые в жизни я отказал ей… но это единственное, на что я не смогу пойти ради нее… что-то грядет».
Нехси многое понял, пусть Хатшепсут и не сказала ничего наверняка.
Она обещала, что разговор останется между ними. И нубиец верил этому. У него не было причин сомневаться в словах Великой царицы. Но сие еще ничего не значило. Разговор вполне может остаться между ними… если Нехси уже завтра направится в последнее путешествие к месту своего упокоения в Саккаре[2]. Он как раз присмотрел там местечко для будущей гробницы… Такую вероятность нельзя исключать. Мысль о побеге пришла в голову, но он быстро отринул ее. Это бессмысленно и недальновидно. Хатшепсут точно такого не стерпит, и вот тогда ее меджаи найдут нубийца в любом укромном уголке Та-Кемет. А его способности к ведению государственных дел уже не будут иметь значения. Остается ждать и надеяться, что гнев госпожи пройдет, и его минует страшная участь. Однако неопределенность начинала тяготить. Словно гранитная плита, привязанная к шее толстым канатом. И эта неопределенность была хуже смерти. По его привычному хладнокровию и собранности был нанесен удар. И он не знал, сможет ли от него оправиться.
Казначей закрыл глаза и мысленно вознес молитвы Усиру. А на стене позади него продолжала грозно разевать пасть голова убитого льва.
***
Оранжевый диск солнца коснулся нижним краем горизонта. Пучки света проникали внутрь сквозь решетчатые окна, накаляя в комнате воздух. Город готовился отойти ко сну.
Сененмут лежал на кедровой кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Он то и дело покусывал нижнюю губу. Пальцы на ногах непроизвольно дергались. Хатшепсут отсутствовала почти весь день. Наверняка она что-то предпринимает по поводу случившегося.
«Куда же делся этот мальчишка, будь он неладен? Что произошло? Он что-то заподозрил? Не может такого быть! Он, конечно, проницателен и умен не по годам, но не настолько. Все держалось в строжайшей тайне. Но свершилось то, что случилось. Дерьмо! И никто его не видел. Как ему удалось? Как, шакалы проклятые? И что же делать дальше?».
Однако он переживал не только из-за этого. Сененмута беспокоила и сохранность собственной шкуры. Пусть Великая царица любит звуки его медового голоса и навыки в зодчестве, в какой-то момент сего может не хватить. А он очень не хотел терять свое положение при дворе. Поэтому нужно срочно что-то придумать, дабы доказать госпоже – ее верный слуга еще может приносить пользу.
«Но как это сделать? Думай… думай, гиены тебя подери».
Он полностью погрузился в размышления, когда в покои вошла она.
Сененмут резко сел на постели:
– Богиня! Как прошел твой день? А я тут…
– Он на пути в Бабилим, – резко перебила Хатшепсут.
У зодчего отвисла челюсть:
– Чего?
– Он едет в Бабилим, – нетерпеливо повторила она, скрестив руки на груди и начиная расхаживать по покоям. Вновь прорезавшийся у зодчего простолюдинский говор неприятно резанул слух, но сейчас она не стала придавать этому значения.
– О, госпожа моя, я знал, что ты сможешь докопаться до истины!
– Мне Исет рассказала, – бросила та.
Сененмут недоверчиво покосился на нее:
– Исет?
– Она.
– Вот так… сразу… рассказала?
– Разумеется, нет, – Хатшепсут остановилась и подняла на него свой взгляд, от которого зодчему стало не по себе, – пришлось ее немного подстегнуть.
Он шумно сглотнул:
– Подстегнуть?
– Ну, да.
– Что… значит… подстегнуть? – нехорошее подозрение созрело в душе зодчего.
– Неважно, – отрезала она.
– А где Исет сейчас?
– В темнице, – царица возобновила движение, – я только что оттуда.
– А если Херу узнает…
– Ничего он не узнает, – отмахнулась Хатшепсут, – его разум уже полностью сковала лихорадка. А если и узнает, то я расскажу все, как есть… ну, может, слегка подправлю историю. Любимая наложница Джехутимесу без ведома пер-А отослала в Бабилим его единственного сына. А что сподвигло на этот опрометчивый поступок? Глупый страх, что ее чаду якобы что-то угрожает.
– Но, ведь, это не глупый страх, верно? – осторожно уточнил Сененмут.
– Джехутимесу это знать не обязательно, – вновь отмахнулась Хатшепсут.
– Очень умно, – подметил зодчий, а затем добавил сладким тоном, – твоей прозорливости позавидовали бы сами боги, лотос мой.
Она остановилась и посмотрела на него. На губах заиграла улыбка.
– Я знаю. И уже придумала, что делать дальше.
– Нисколько не сомневался в том, что твой острый ум найдет выход!
Она не обратила на лесть внимания.
– Отправлю людей, якобы перехватить его и вернуть домой, – Хатшепсут сощурилась, – но посланники заботливой царицы прибудут слишком поздно. Юный наследник пал от руки богохульного похитителя.
– Звучит просто великолепно, – проворковал Сененмут, – ты уже нашла тех, кого пустишь по его следу?
Царица поморщилась.
– Точно не меджаев. Это слишком опасно. Я обратилась к Нехси, – тут зодчий вздрогнул, – но нубиец оказался чересчур благородным. Я, конечно, это предвидела и рассчитывала только на дельный совет.
– Он ведь станет держать язык за зубами? – встревожено уточнил Сененмут.
– Можешь не сомневаться, – вяло махнула кистью она, – казначей верен и не станет распускать слух. В отличие от Хапусенеба, он многим мне обязан, – тут в глазах царицы вспыхнул огонек, но он угас так же быстро, как и возник. – К тому же, Нехси полностью зависит от моего расположения.
– И какой совет он дал тебе?
Царица недовольно вздохнула:
– Пусть этим займется тот, кто сохранил связи среди простого люда.
В голове зодчего тут же пронеслась мысль.
«Это мой шанс!».
Губы Сененмута расплылись в довольной ухмылке:
– Моя госпожа, позволь искупить свои промахи! Я знаю, что делать!
Она вскинула на него свой взгляд. В глазах пылал огонь.
– Знаешь?
– Да, лотос мой.
– И откуда же?
Сененмут ослепительно улыбнулся:
– О, у меня ведь остались кое-какие знакомые с тех пор, как я ошивался в пригородных трактирах. Уверен, они сделают все, что нужно.
Глаза царицы сузились:
– Надеюсь, ты понимаешь, что это никоим образом не должно быть связано со мной?
Зодчий быстро закивал:
– Можешь не волноваться, моя богиня. Никто ничего не узнает.
– В прошлый раз ты говорил то же самое.
– Голову на отсечение даю!
– Хм, – протянула Хатшепсут, – ты бы поосторожнее был с такими словами… хорошо, если сможешь устроить все, как надо, то… заслужишь мое прощение.
– А я не могу заслужить его уже сейчас? – нежно спросил Сененмут.
Царица склонила голову набок, продолжая улыбаться:
– Может быть. Сегодня был трудный день. Я устала.
– Я знаю, как снять тяжкий груз с твоих плеч.
Зодчий потянулся к кувшину с пивом, а Хатшепсут сняла с шеи золотой усех.
***
Цокот копыт и стук колес по грунту раздавались в закатной тишине. Они приятно ласкали слух. Солнце скрылось за горизонтом. Над долиной Хапи сгустились сумерки и в небе высыпали мириады многочисленных звезд. Столько же, сколько и кузнечиков в траве. Их стрекотание разбавляло тишину. Слабый ветерок дул Яхмеси прямо в лицо, а он стоял в храмовой колеснице. Последние отблески света уходящего дня отражались от золотых пластин на борту. Серые кобылы, подгоняемые легким движением поводьев, продолжали двигаться на север. Слева от дороги росли прибрежные заросли камыша. Оттуда доносилось монотонное кваканье лягушек. Этот звук убаюкивал Пен-Нехбета. Его глаза стали слипаться. К тому же несколько часов, проведенных в пути, начали сказываться. Вновь вступило в поясницу. Руки, державшие поводья, немного дрожали. Ноги налились свинцом. Однако внешне старый воин пытался не выказывать признаков слабости. Даже несмотря на то, что вокруг никого не было. Местные крестьяне уже разошлись по домам, намереваясь предаться отдыху да погрузиться в долгожданный сон. И Яхмеси им по-настоящему завидовал. Впервые за долгие годы он завидовал простым людям. Однако не мог позволить себе отдых. Не сейчас. Надо как можно быстрее узнать, куда пропал сын Херу.
«Я не уследил. И я должен его найти!».
Однако каковой бы ни была непреклонная решимость Яхмеси, старик понимал – привал ему необходим, если он не хочет уснуть прямо на ходу и свалиться в камышовые заросли, где его сожрут крокодилы. Приносить себя в жертву Собеку в планы не входило.
Впереди на горизонте замаячили огни ночного города.
«Абджу[3][3]».
Там жила его дочь. Красавица Сешет. Немало разливов случилось с тех пор, как она вышла замуж за местного писца при храме Усира. Полгода прошло с их последней встречи, когда дочь навещала своего отца на вилле в Уасет. Да, время не щадит никого. Яхмеси подметил тогда, что у Сешет появились морщины. Волосы на голове, покрытые сединой, дочь полностью обрила и теперь носила прямой парик из овечьей шерсти, выкрашенный в черный цвет. Однако для него она по-прежнему оставалась юной малышкой Сешет. Милой девочкой, так любившей играть в цветах лотоса.
«Есть повод навестить ее. Заодно чуть отдохну и посплю. Не придется платить за крышу над головой».
Решил Яхмеси, как вдруг увидел впереди какое-то движение. Навстречу приближалась колесница. Тракт был достаточно широк, чтобы дать проехать двум повозкам. Поэтому Пен-Нехбет остался совершенно спокоен, лишь заставил лошадей уйти немного вправо поближе к обочине. Теперь стрекотание кузнечиков стало отчетливее. Его не заглушали даже цокот копыт и стук колес. Утерев сухой ладонью лицо, старый воин продолжил всматриваться в огни Абджу… Пока встречная колесница не приблизилась к нему достаточно близко, чтобы он смог рассмотреть на ее переднем борту золотую пластину в виде солнца. Расколотую пополам. Блики света уходящего дня тускло отражались от нее.
Яхмеси вздрогнул.
«Эта колесница принадлежит хозяйству храма Амона… сколотый диск… точно на такой же уехал неизвестный из Уасет вместе с ребенком…».
Пен-Нехбет перевел взгляд на возничего. Крепко сложенный воин в черном парике из овечьей шерсти…
У старика кольнуло сердце. Руки инстинктивно дернули поводья, направляя повозку наперерез идущей навстречу колеснице. Округу разорвало ржание лошадей. Серые кобылы взвились на дыбы. Заскрипели колеса. Лишь в последний миг возничий, резко натянув поводья, заставил колесницу остановиться и чудом избежать столкновения.
– Ты что творишь, старик?! – гневно закричал он. – Какая змея тебя укусила?!
Однако Яхмеси его не слушал. Спрыгнув на землю и не обращая внимания на боль в спине, он направился к неизвестному. Седые брови сошлись на морщинистом лице.
– Где он? – требовательно прохрипел Пен-Нехбет.
[1] Джосер – фараон Древнего Египта из III династии, являющийся ее основателем, правивший приблизительно в 2665-2645 гг. до н.э.
[2] Саккара – древнейший некрополь Мемфиса.
[3] Абджу (Абидос) – древний город в Египте. Центр почитания Осириса.
Глава 15
Лик Ра почти полностью скрылся в Дешрет, когда Саптах решил-таки закончить торговлю на сегодня. Денек выдался славный. Ему удалось выручить немало дебенов за несколько лазуритовых камней и целую партию хорошего пива. Однако дольше оставаться здесь не было смысла. Город быстро погружался в сумрак. Рыночная площадь Хут-Ка-Птах стремительно пустела. Многие торговцы хотели добраться до своих жилищ засветло. Бродить впотьмах по улицам никто желания не испытывал. Местные стражники явятся на пост только через некоторое время.
Вновь поправив непослушный парик, он окинул взглядом шатер. Товаров было еще предостаточно, так, что в ближайшие дни не придется забивать голову проблемами, касательно снаряжения и отправки нового каравана в Хазету или Темеску[1]. Добра должно хватить на целую неделю хорошей торговли. А, может, и дольше.
Еще раз пробежав взглядом по тюкам с утварью, Саптах уже собирался прикрыть лавочку, как вдруг услышал позади хриплый голос.
– Чем торгуешь, хозяин?
Караванщик вздрогнул и обернулся.
По ту сторону прилавка стояла невысокая, но крепко сложенная женщина. Молодая. Из одежды на ней были лишь две льняные повязки – набедренная и нагрудная, за которой с трудом скрывалась красивая грудь. Поверх спины виднелся серый походный плащ. Незнакомка имела стройное и мускулистое тело. На поясе висел обоюдоострый меч. Медленно Саптах перевел взгляд на лицо посетительницы, невольно задержавшись на грудях. Черные, как смоль, длинные волосы спадали на плечи. Из-под тонких бровей смотрели карие глаза. И их взгляд заставил караванщика позабыть о красоте тела незнакомки. Саптах невольно поежился. Было в ее взоре нечто пугающее… заставляющее мурашки бегать по коже. Эта угроза неприятно контрастировала с ее естественной красотой. На тонких губах под прямым носом играла улыбка… и она не предвещала ничего хорошего. Будто Саптаху явилась Сехмет[2] в человеческом обличии.
– Что, прости? – невольно переспросил караванщик.
– Чем торгуешь? – зловеще улыбаясь, повторила она.
– Да-а-а, – неловко протянул торговец, нервно почесывая затылок, – всяким… там… разным. Вино, камни драгоценные, провизия… только я уже закрываюсь вообще-то. Ты лучше завтра приходи. Уверен, у меня найдется что-нибудь любопытное… – он осекся.
Губы незнакомки разошлись еще шире, обнажая стройный ряд белых зубов. Они напомнили Саптаху оскал голодной гиены. Караванщик почувствовал, как под непослушным париком выступил пот. Холодный и липкий. Взгляд торговца невольно забегал по площади в поисках стражников, но тех, как назло, нигде не было видно.
– Я уверена, – прохрипела женщина, – ты сможешь найти для меня время. Прямо сейчас.
Сказав это, незваная гостья демонстративно отодвинула плащ от пояса, и Саптах увидел, что она вооружена не одним мечом, а сразу двумя! Зрачки торговца широко раскрылись. Заметив его испуганный взгляд, незнакомка хмыкнула.
– Ну, так что? Поболтаем?
Караванщик облизал пересохшие губы:
– Чего ты хочешь?
– Вот это уже правильный вопрос, – она оперлась руками о прилавок.
Саптах невольно сделал шаг назад:
– У м-м-меня есть лазурит. М-м-могу предложить отличное м-м-медовое пиво. Оно прекрасно освежает после жаркого дня…
– Заткнись, – бросила та.
Это прозвучало негрубо, но торговец тут же умолк. В голосе незнакомки звучал металл. И он представлял не меньшую угрозу, чем холодная бронза на поясе.
– Ты тот самый караванщик, что водит горбатых на север? – спросила гостья.
Саптах опешил:
– Ну… да. А почему ты спрашиваешь?
– Не твое дело.
Торговец сцепил руки, дабы унять дрожь. Взгляд незнакомки словно пронзал его насквозь.
– Хочешь передать что-то в Хазету или Гебал[3]? – промямлил он.
Глаза женщины сузились. Саптах внезапно почувствовал себя плохо. В ступнях разлилась предательская слабость. Возникло острое желание присесть, но он не рискнул этого сделать. Будто гостья из сумрака одним взглядом заставляла держаться на ногах.
– А скажи-ка мне, торговец, – она подалась вперед, – не отбывал ли, часом, отсюда в далекие края какой-нибудь жирный гусенок?
– Жирный г-г-усенок?
– Богатый господин, – резанул голос незнакомки.
Караванщик вздрогнул. Он испытывал страх и растерянность.
«Да где же эти проклятые стражники, когда они так нужны?!».
– Что это у тебя так глазки забегали? – ехидно подметила женщина.
– А… я…
– Мы же просто болтаем, разве нет? – хмыкнула она. – А ты, судя по всему, уже схенти обмочил.
Саптах громко сглотнул и просипел:
– Богатый господин?
– Ага.
– Н-нет, не было такого.
– А-а, – цокнула языком незнакомка и покачала головой, – ответ неверный. Зачем же начинать наше общение со лжи? Разве тебя не учили, что врать плохо? Смотри, сожрет Ам-мут твое сердце на суде[4], – она хрипло засмеялась.
Саптах побелел, как слоновая кость. Этот смех заставил его Ка уйти в пятки.
– Да не вру я, – едва ворочая языком, пролепетал он.
– Тогда я спрошу еще раз, – женщина демонстративно положила руку на меч, – отправлял кого, аль нет?
Торговец нервно сглотнул и заговорил. Однако язык так плохо слушался, что приходилось бросаться короткими фразами. Но гостью это, похоже, даже забавляло.
– От.... отправлял.
– То-то же. Кого?
– Сына вельможи.
– Откуда?
– Из… из Уасет.
– Куда поехал?
– В Бабилим.
– По какой дороге?
– Через Хазету.
– Он был один?
Саптах замялся. Какой бы страшной ни казалась эта, взявшаяся из ниоткуда, незнакомка, ему не хотелось выдавать своего друга.
– Оглох что ли? – повысила голос она.
Торговец вздрогнул, как от удара кнутом. С губ непроизвольно сорвалось:
– Да, один.
– Пха! – злобно прыснула та и выхватила меч. Бронза громко лязгнула в тишине. – Ну, ты даешь, торговец. Сынок вельможи поехал в Бабилим один?! Да у тебя мозги жиром затекли. Но ничего. Я знаю, как их тебе промыть.
Глаза Саптаха выскочили из орбит. Дыхание участилось. Он готов был упасть в обморок. Вскинув руки перед собой, будто защищаясь, он протараторил:
– Один человек с ним поехал! Один!
Женщина скривила красивые губы, но меч убрала:
– Кто такой?
– Знакомый. Он помогает мне в перевозках лазурита.
Незнакомка сощурила глаза:
– Как он выглядит?
– Смуглый.
– А-а, – цокнула та языком, – маловато будет. Еще давай!
– У него меч с серебряной гравировкой, – залепетал торговец, – он носит белый схенти… с узором льва.
– Сразу бы так. Давно уехали?
– Позавчера утром, – руки Саптаха ходили ходуном.
– И они поедут через Хазету?
– Д-да.
Гостья зловеще улыбнулась:
– Ну, вот. С этого и стоило начать. И время бы мое не потратил, и схенти свое не обмочил, – она отошла от прилавка, растворяясь в сумраке, – спасибо за помощь, торговец.
Повернувшись спиной, гостья рассмеялась. Ее хриплый смех, подобный хохоту гиены, эхом разлетелся по пустой площади.
Саптах испуганно следил за удаляющейся женщиной и с облегчением вздохнул только тогда, когда она растворилась во тьме. Сумерки стремительно окутывали Хут-Ка-Птах своим непроницаемым одеялом. И где-то в нем, словно укрывшись за плотной ширмой, скрылась зловещая незнакомка.
«Боги милостивые, надеюсь, с Саргоном все будет хорошо. Во что же мы с ним влезли с этим сыном вельможи? Неспроста награда была столь щедрой, ой неспроста…».
На негнущихся ногах он вышел из-под навеса и направился к стойлам за углом. Там его уже поджидал Хеп, которого он взял сегодня собой, дабы привезти на рынок еще пару тюков с утварью. Усевшись в телегу, караванщик испытал настоящее облегчение. В стопах разлилась истома. Давненько его не пробирал такой страх. Тем не менее, руки все еще дрожали, а сердце громко билось в груди.
– Вези меня домой, бычок, – пролепетал Саптах, – я мечтаю о пиве и объятиях Сатхекет.
Хеп вяло промычал и двинулся в путь.
Когда он покидал рыночную площадь, на ней показались первые стражники, факелами разгоняющие тьму.
«И где же вы раньше были, пески Сета вас занеси?» – подумал Саптах, но вслух ничего не сказал.
Встречу со страшной незнакомкой он хотел забыть, как можно скорее. Однако красивое, но злобное лицо никак не выходило у него из головы на протяжении всей дороги домой.
***
Джехутихотеп сидел, укутавшись в красный плащ, и угрюмо наблюдал, как Саргон ставит палатку, вбивая колышки в песок. Прислонившись спиной к верблюду, мальчик ощущал его тепло и урчание в животе.
– Мне кажется, он голоден, – подметил паренек.
Саргон глянул через плечо:
– Он всегда голоден, да, Минхотеп?
Верблюд обернулся к хозяину и сделал вид, будто собирается плюнуть.
– Даже не думай об этом, – весело засмеялся мулат, вновь возвращаясь к палатке.
Минхотеп что-то проворчал и отрешенным взглядом уставился на север, откуда доносился слабый ветер. С каждой минутой становилось прохладнее. Джехутихотеп устремил взор на юг. Туда, где в сгущающемся сумраке виднелись скалистые кряжи, называемые «лазуритовой лестницей». Горы были неиссякаемой жилой по добыче драгоценных камней.
Они уже далеко зашли во владения Сета. Пер-Бастет и Та-Меху скрылись за горизонтом, и теперь их повсюду окружали пески, местами переходящие в высокие барханы. На небе высыпали звезды. Солнце село за горизонт в той стороне, где находился Уасет. Его дом… Только сейчас, когда Та-Кемет скрылась из виду, Джехутихотеп по-настоящему осознал, что покинул родной и любимый край. На сердце начинала разливаться пустота. Он скучал… Скучал по маме и папе. Особенно по папе. Интересно, как он сейчас? Мама рассказывала, что ему плохо. Он тяжко болеет…
Странный шум вывел Джехутихотепа из задумчивости и заставил прислушаться. Из надвигающегося сумрака раздался непонятный звук… Чей-то плач. Паренек вздрогнул и напрягся. На мгновение все стихло… а затем опять! Плач. Слабый, но такой пробирающий, что мурашки побежали по телу. А потом он сменился стоном. Мальчик похолодел и судорожно вцепился руками в накидку. Протяжный вой, словно убитая горем мать оплакивает младенца. Джехутихотеп с тревогой во взоре озирался по сторонам, однако не увидел ничего, кроме песка и дюн.
– Что это? – испуганно прошептал он.
– А?
Саргон закончил возиться с палаткой и сел возле входа, повернувшись к мальчику лицом.
– Как будто кто-то плачет… очень жутко… но я никого не вижу.
Мулат напряг слух, пытаясь уловить подозрительные звуки. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только легкие порывы северного ветра свистели в ушах, да переносили мелкие песчинки.
– Быть может, тебе почудилось? – предположил Саргон.
– Нет же! – с жаром возразил паренек. – Клянусь! Я знаю, что слышал!
Спустя минуту стон раздался вновь. Далекий и протяжный.
– Вот! – прошептал Джехутихотеп. – Опять! Теперь ты слышишь?
– Да, – ответил мулат, – теперь слышу.
– Что это? – с испугом спросил мальчик.
– Барханы поют.
– Барханы? – паренек округлил глаза. – Как барханы могут петь?!
– Не знаю, – Саргон пожал плечами, – местные говорят, что это кричат души умерших, погребенных песками пустыни. Ведь они так и не нашли себе достойного упокоения.
Мальчика пробил озноб. То ли от холода, то ли от страха.
– А они нас не тронут?
Мулат вяло улыбнулся:
– Надо бояться живых, а не мертвых. Все хорошо. Тебя я в обиду не дам. Ни духам, ни гиенам.
– А тут гиены водятся?
Джехутихотепа сейчас слабо интересовали обитатели пустыни, но он хотел поскорее отвлечься от этого жуткого воя и перевести разговор в другое русло.
– Встречаются, – Саргон размял кисти, – но на людей нападают редко. Если только не обезумят от голода.
– Ты говорил, что твоя мама боится гиен, – вспомнил мальчик.
– Точно.
– А ты сам?
– Нет. Я знаю, как их одолеть.
– Хорошо, коли так.
Паренек выдохнул. Он начинал понемногу успокаиваться и привыкать к жуткому вою, временами долетающему до привала. К тому же уверенность спутника передавалась и ему. Тем не менее он продолжал с опаской посматривать в сторону дюн, силуэты которых виднелись в сумраке.
Саргон воздел глаза к небу:
– Пожалуй, надо спать. Встанем пораньше, пока зной не наступил. А к вечеру уже доберемся до Хазеты.
– Да, твоя правда, – согласился Джехутихотеп, а затем внезапно спросил, – помнишь ты сказал, что все чего-то боятся?
– Угум.
– Кажется, меня пугают эти поющие барханы… а чего боишься ты?
Мулат пристально посмотрел мальчику в глаза, и пареньку от этого стало неуютно. Он поежился.
– Неизвестности, – молвил Саргон.
– Неизвестности?
– Да. Когда я иду вслепую и не знаю, чего ждать.
– Понимаю тебя, – Джехутихотеп отвел взгляд.
– Мне не нравится, как ты от меня что-то скрываешь.
– Я ничего не скрываю, – возразил мальчик, продолжая смотреть в сторону.
– Ты умен, но врешь неумело.
Паренек насупился, но промолчал. Лишь плотнее завернулся в плащ.
– Почему ты не хочешь говорить о родителях? Кто они?
– Это не так чтобы важно.
– Раз неважно, так расскажи, – хмыкнул мулат.
Паренек снова не ответил.
– В какое дерьмо ты меня впутал?
Джехутихотеп вздрогнул:
– Я тебя ни в какое д… дер… не впутывал я тебя ни во что. Честно!
– Тогда скажи мне правду.
Тот вздохнул:
– Мой отец помощник джати в Уасет…
– Это я уже слышал, – резко перебил Саргон и нахмурился, – давай ты расскажешь что-нибудь другое.
Джехутихотеп, наконец, повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Мулат увидел на этом юношеском лице отстраненное выражение и упрямую решимость сохранить свою тайну.
