Геннадий Прашкевич
Костры миров
Кот на дереве
Записки, публикуемые ниже, принадлежат физику-экспериментатору И. А. Угланову – расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим.
И. А. Угланов – доктор физико-математических наук, действительный член Академии наук СССР, почетный член Болгарской академии наук, иностранный член Академии наук Финляндии, член Американского математического общества, член-корреспондент Британской академии, иностранный член Национальной академии наук Деи Линчеи (Италия), почетный член Эдинбургского королевского общества, пожизненный член Нью-йоркской академии наук, член Брауншвейгского научного общества.
С Малой Программой тесно связаны творческие биографии писателей Ильи Коврова (новосибирского) и Ильи Коврова (новгородского). Собственно, настоящие записки посвящены юбилею этих писателей и прочитаны, как отдельный доклад, 12 сентября 2011 года в Женевском дворце наций перед участниками Первого Всемирного форума любителей книги.
Сокращения в тексте связаны с деталями чисто техническими и сделаны самим автором.
1
Уважаемые коллеги!
Уважаемые дамы и господа!
Вас интересует, почему молчат наши всемирно признанные прозаики – Илья Ковров (новосибирский) и его однофамилец Илья Ковров (новгородский)? Не повторяется ли на наших глазах тягостная история Джерома Дэвида Сэлинджера, не на один десяток лет спрятавшегося от людей в Корнише, крошечном городке штата Нью-Хэмпшир? И не связано ли молчание писателей с их участием в известном научном эксперименте?
Готов ответить.
2
В своем выступлении я буду говорить в основном об Илье Коврове (новосибирском).
Это не потому, что работы моего друга кажутся мне более значительными, чем работы его новгородского коллеги. Просто мы родились в одном селе, вместе выросли, учились в одном вузе и многие годы живем в соседних квартирах большого дома в новосибирском Академгородке.
Страсть к преувеличениям, черта для писателя не самая скверная, но, признаюсь, меня, любящего ровное течение мыслей, выходки Ильи Коврова (новосибирского) удивляли еще в детстве. То он видел летающую тарелку над рекой. (Конечно, в вечернее время, и рядом никого не было.) То собака соседа, всегда сидевшая на цепи, проваливалась под землю и исчезала на глазах. (Понятно, на глазах самого Ильи.) Ну и все такое прочее, не хочу перечислять.
После школы наши пути на некоторое время разошлись, и встретились мы, уже достигнув каких-то результатов. Правда, к тому времени книги Ильи Коврова читал весь мир, а я оставался безвестным физиком, хотя и добился впечатляющих результатов в работе над созданием так называемой Машины Времени, широко известной сейчас по аббревиатуре МВ.
Возможно, вам покажется странным, но я, в отличие от многих своих сверстников, никогда не мечтал о перемещениях в пространстве. Некая созерцательность, присущая мне с детства, и травма, полученная во время одного из экспериментов, надежно привязали меня к кабинету. Правда, в детстве я не раз принимал участие в вылазках на бескрайние болота, тянувшиеся за нашим селом. Илья, наш приятель Эдик Пугаев и я, закатав штаны, забирались в самые хмурые места болот, и мне невдомек было, что известный специалист по обоснованию математики Курт Гёдель уже создал остроумную модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязываются в единое мировое время. Но позже, начав работу, приведшую к созданию MB, я опирался как раз на воззрения Гёделя. В частности, на то его утверждение, что мировая линия любой фундаментальной частицы всегда открыта таким образом, что никакая эпоха ни в какие времена – никогда, никогда, никогда – не может повторно проявиться в опыте предполагаемого наблюдателя, привязанного к конкретной частице. Но могут существовать (и наверняка существуют) другие временеподобные, но замкнутые кривые. То есть в мире, смоделированном Куртом Гёделем, все-таки существует возможность путешествий во времени. Впрочем, совсем не обязательно объяснять вам технические и философские принципы устройства MB. Моя цель – ознакомить собравшихся с причинами, заставившими двух знаменитых писателей замолчать так надолго.
3
Село, в котором мы выросли, лежало далеко от других населенных мест.
Прямо во дворы вбегал темный мшистый лес. А за поскотиной начинались болота, на которых мы охотились на крошечных, юрких, безумно вкусных куличков. Позже, когда мы с Ильей перебрались в столицу Сибири, куличков этих подчистую вымели при тотальном осушении болот. Там, где шумели на ветру ржавые болотные травы, раскинулись теперь скудные поля и огороды. А последнюю парочку длинноносых куличков, говорят, подал на свадебный стол наш бывший приятель Эдик Пугаев. «Знай наших! – будто бы сказал он счастливой невесте. – Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь даже у арабских шейхов».
А ведь мы выросли на тех куличках.
Сразу после войны жизнь была скудной, подножный корм никому не казался лишним. За куличками охотились многие, но у Эдика Пугаева было огромное преимущество перед всеми.
Он имел ружье.
Старое, обшарпанное, часто дававшее осечки.
Зато каждый удачный выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что Эдик мог даже приторговывать добычей, ибо уже тогда вполне самостоятельно дошел до известной истины, высказанной когда-то Платоном: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.
Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь ассоциировалась с книгами.
У местного грамотея-кузнеца дяди Харитона я выкопал «Историю элементарной математики», написанную Кеджори, и книжку, автор которой остался мне неизвестен, поскольку обложка и титул были давно утрачены. Впрочем, название я помню. «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, где добыл дядя Харитон эти бесполезные для него книги, но если говорить о некоей причинности, то именно они в немалой степени вывели меня в будущем на проблему MB.
А Илья обожал Брема.
И оба мы отдавали должное ружью Эдика.
Шестнадцатый калибр – не шутка. В ствол входили три наших тощих, сложенных щепотью перста, вот какой ствол. Один выстрел – и птиц хватало на целый обед! Тем более что стрелять Эдик умел. Но умел и характер показывать.
Вот, скажем, появилась у Ильи новая кепка.
Конечно, это интересовало щербатого Эдика. Он не терпел чужих вещей, тем более новых. Презрительно кривя губы, он посоветовал Илье вывозить кепку в грязи. Новая вещь, пояснил он, здорово сковывает человека. Если, скажем, он или я провалимся в трясину, новая кепка Ильи может нас погубить. Ведь, прежде чем броситься нам на помощь, Илья запаникует, начнет срывать с головы новую кепку, вешать ее на сучок дерева, а значит, потеряет драгоценные секунды. «Слышь, Илюха, – презрительно добавил Эдик, играя латунной гильзой. – Давай на спор. Ты бросаешь свою кепку в воздух, а я стреляю. Если попаду, ничего с твоей кепкой не сделается – дробь у меня мелкая. А вот если промажу, вся сегодняшняя добыча ваша».
Предложение выглядело заманчиво.
По знаку Эдика Илья запустил кепку как можно выше.
Планируя и крутясь, она пошла к земле, и тогда Эдик выстрелил. К ногам Ильи упал козырек, украшенный по ободку лохмотьями. «Кучно бьет», – сказал я, стараясь не смотреть на Илью. А Эдик сплюнул: «Не дрейфь! Замажешь дырку чернилами».
Спрятав в карман то, что осталось от новой кепки, Илья молча зашагал к болоту. Он изо всех сил хотел показать, что спор был честный и никакой обиды он в сердце не затаил. Но кажется мне почему-то, что именно в тот день Илья впервые осознал, какую страшную опасность несет обшарпанное ружье Эдика для всего живого. «Я отказываюсь от охоты, – в тот же день заявил он. – Отказываюсь раз и навсегда». – «Да почему?» – удивился я. «Да потому, что скоро мы съедим всех наших куличков». – «Тоже мне! – фыркнул Эдик. – Этих куличков, как мошкары». – «Бизонов в Северной Америке было еще больше, – отрезал будущий писатель. – И мамонты паслись в Сибири на каждом лугу. Где они теперь?» – «Это я, что ли, перестрелял их?» – «Вот именно!»
Илья не только отказался от охоты.
Он еще завел специальный альбомчик, куда терпеливо вносил все данные об исчезающих и уже исчезнувших видах, когда-то или сейчас обративших на себя внимание эдиков. Так он сам говорил. Это его определение. Человек с ружьем – эдик. Бизоны, птица изунду, гривистая крыса, газель Гранта, коу-прей из Камбоджи, ленивцы Патагонии, – сам того не понимая, Илья создавал аналог будущей Красной книги. Я пожимал плечами: «Ну, татцельвурм или квагга, это понятно. Но зачем ты внес в список наших болотных куличков?»
Илья отвечал одно: «Эдик…»
«Человечество склонно недооценивать эдиков, – писал Илья Ковров (новосибирский) в предисловии к своей знаменитой книге „Реквием по червю“. – Они идут с нами. Они всегда рядом. Мы невольно поддерживаем их. Они такие, как мы. Они входят в будущее вместе с нами, поэтому все усилия создать единую высокую мораль бесплодны. Будущее невозможно, пока эдики с нами. Вместе с ними мы привносим в будущее нашу жадность, нашу корысть, наше равнодушие».
«Но спасать человека следует даже в эдике, – возражал моему другу новгородец в своей не менее знаменитой книге „Человек с ружьем“. – Мораль ущербна, если мы спасаем тигра, но не протягиваем руку эдику. Сравнения здесь неуместны. Человек звучит гордо, но обезьяна – перспективно».
В «Реквиеме по червю», переведенном на семьдесят шесть языков, мой старый друг описал прекрасные будущие времена, когда окончательно будет установлено, что мы, люди разумные, и вообще органическая жизнь явление уникальное в звездных масштабах. Ни в ближних галактиках, ни на окраинах Вселенной нет и намека на органику. Ясное осознание того, что биомасса Земли является собственно биомассой Вселенной, писал мой друг, приведет к осознанию того факта, что исчезновение даже отдельной особи, исчезновение даже самого, казалось бы, незаметного живого вида, к примеру ленточного червя, уменьшает не просто биомассу Земли, оно катастрофически уменьшает биомассу всей Вселенной. На страницах книги люди прекрасных грядущих времен, осознав уникальность живого, объявляли всеобщий траур, если вдруг по каким-то причинам вымирало то или иное существо. Звучали печальные мелодии, приспускались национальные флаги.
Это сближает.
4
Именно мне, расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим, пришло в голову привлечь к эксперименту кого-то из писателей. Я боялся своей склонности раскладывать все по полочкам. Попав даже на известную мне, но не раз менявшую название и облик улицу, я непременно начал бы доискиваться до ее истории. Я внимательно рассматривал бы прохожих – изменился ли их вид, лица, походка? Деревья – какая на них листва, как они выглядят, как рассажены? Блеск луж – если они сохранятся на счастливых улицах Будущего. Мне нужен был помощник, умеющий быстро и точно выхватывать из окружающего главное.
Я обрадовался, узнав, что Большой Компьютер остановил свой выбор на Илье Коврове (новосибирском). Острое птичье лицо моего друга хорошо будет смотреться на счастливых улицах Будущего, решил я. И спросил Расчетчика: «Почему Ковров упомянут дважды? И почему не назван его дублер?» – «Все сделано, – улыбнулся Расчетчик. – Выдержаны все заданные параметры. Большой Компьютер указал на однофамильцев».
И действительно, тот и другой Ковровы даже родились в один год. В одном и том же году издали первые книги. Примерно в одно время к ним пришла известность. Случалось, что почта одного приходила на адрес другого, и наоборот. И все же никто из них не отказался от родовой фамилии, не взял псевдонима.
«Мы достаточно не похожи!»
Это было так. Осанистый новгородец всегда оставался ровен и дружелюбен, а мой друг находился в движении. Бородатый новгородец предпочитал проводить свободные вечера в писательском клубе, а тщательно бритый новосибирец обожал мотаться по краям экзотическим, отдаленным. Илья Ковров (новосибирский) бичевал порок, а Илья Ковров (новгородский) воспевал добродетель.
Сообщив новгородцу о выборе Большого Компьютера, я в тот же день заглянул к Илье. Посетить Будущее? А что такого? Мой друг не очень удивился. Почему бы не посетить? Это теперь не сложней, чем попасть в Египет, да? Я так много писал о Будущем, сказал Илья, что пора туда заглянуть. И заподозрил: «У меня есть дублер? Кто-то из физиков?»
– Зачем мне физик? Писатель? – догадался он. – Спорим, я угадаю, кто это?
Он угадал с первого раза.
– Опять этот новгородец! У тебя нет воображения! Почему не эдик, в конце концов?
– Но ты сам писал, что пока эдик рядом с нами, Будущее в опасности. Хотя сам я думаю иначе. Мне кажется, встретить эдика в Будущем так же невозможно, как где-нибудь на тенистых эспланадах Родоса.
– Родоса? – испугался Илья. – Ты следишь за нами?
– О чем ты? Я назвал первый пришедший в голову пункт.
– Но именно по эспланадам Родоса совсем недавно разгуливал эдик.
– Как он попал туда?
– Воспользовался возможностью посмотреть мир. Так он говорит. А если быть точным, лишний раз его облапошить.
– Мне кажется, ты все же несправедлив к Эдику.
– Как можно быть справедливым к чуме? – взорвался Илья. – Ты знаешь, что сказал Эдик своей жене сразу после свадьбы?
– Откуда мне знать такое?
– А я знаю!
– Ну?
– Он сказал: дорогая, неплохо бы нам заработать.
– Разумная мысль, – пробормотал я, не понимая, к чему он гнет.
– Его жена так не думала, – мрачно хмыкнул Илья. – Эдик имел в виду нечто совершенно конкретное. Если мы немедленно разведемся, объяснил он жене, то получим на руки по сто восемьдесят рублей.
– Разве на разводе можно заработать?
– Жена Эдика тоже не подозревала об этом. Но Эдик объяснил ей, что, если, зарегистрировавшись, они тут же потеряют паспорта со штампами, за получение новых паспортов придется платить только по десять рублей.
– А разве в новых паспортах не будет штампов?
– Вот-вот! – обрадовался Илья. – И ты такой. И жена Эдика так спросила. А он ответил, что она выглядит пока что молодой, красивой и честной. Получая новый паспорт, не следует афишировать наш союз. Получив паспорта, объяснил Эдик, мы незамедлительно отправимся в Дворец бракосочетаний. А там вместе с новыми заявлениями каждому из нас выдадут по сто рублей компенсации – на приобретение обручальных колец. Обручальные кольца – символ, способствующий укреплению семейных уз. Без них не обходится ни одна свадьба. Вот и получается, что можно в один присест отхватить двести рублей. Вычти по десятке за новые паспорта, игра стоит свеч, правда?
5
В тот вечер Илья рассказал мне много интересного.
Он перечислил мне документы, позволившие Эдику Пугаеву за короткий срок покорить столицу Сибири: диплом пединститута (похоже, настоящий); справки о преподавании в различных школах (похоже, липовые); сберкнижка с неплохой суммой, собранной на шабашных работах. В столице Сибири, где он купил домик в частном секторе, он занялся делом выгодным по тем временам – перепродажей пользующихся спросом книг. Черный рынок сразу оценил мертвую хватку новоявленного культуртрегера. Кстати, тогда-то Эдик и узнал, что один из двух знаменитых писателей Ковровых – его бывший кореш. Это послужило хорошей причиной отправиться в круиз по Средиземноморью, поскольку писателями планировалась такая поездка. Прикидывая выгоды путешествия со знаменитостями, Эдик оформил все нужные документы. Он всем сердцем чуял, что затраты на поездку окупятся. «Заполняя анкету, – возмущался Илья, – на вопрос: „Какими языками владеете?“ – Эдик ответил кратко, но выразительно: „Никакими!“ И первые два дня не выходил из каюты, боясь, что я сбегу с корабля, увидев его на борту. В газетах тогда много писали о книгах моих и новгородца, вышедших в Греции и в Турции. Мы не могли отказаться от поездки».
– Но чем тебе помешал Эдик?
Илья округлил глаза:
– Они подружились!
– Кто они?
– Как это кто? Эдик и мой новгородский коллега. Ведь Ковров (новгородский) – лентяй. Он феноменальный лентяй. Он лентяй от рождения. Он редко сходил на берег и пресс-конференции предпочитал проводить на судне. Лежал в шезлонге, посасывал трубку, а за новостями туда и сюда летал для него Эдик. Представляю, – раздраженно хмыкнул Илья, – как будет выглядеть герой его новой книги!
– Ты думаешь, он пишет про Эдика?
– Зачем думать? Я знаю.
Я усмехнулся.
Никогда не бывав в преддверии Северной Африки, я до рези в глазах увидел вдруг бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря – стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб, палящий жар сумасшедшего солнца, а на голубом горизонте неторопливо сменяющие друг друга флаги грузовых и пассажирских судов. Я отчетливо разглядел сквозь дымку морских пространств худенькую фигурку моего друга, увидел его гуляющим по тенистой эспланаде, где бородатые художники набрасывали цветными мелками моментальные портреты прохожих. И так же отчетливо увидел новгородца, благодушно погруженного в очередной бедекер – его любимое чтение. Он специально разложил шезлонг рядом с компанией спокойных ребят из Верхоянска или из Оймякона, короче, с полюса холода. Они дорвались до моря и солнца. Они ловили кайф. Они расписывали бесконечную, начатую еще в Одессе пульку. Только изредка они поднимали волевые головы: «Чего это там за город?» – «А это Афины», – лениво отвечал Ковров (новгородский). «А ничего город, не мелкий», – одобряли ребята с полюса холода. И возвращались к игре.
Это сближает.
6
Время на корабле писатели проводили по-разному.
Новгородец предпочитал шезлонг. Тучный и загорелый, он листал бедекеры, которыми запасся на весь путь, и подробно пояснял ребятам с полюса холода меняющиеся морские пейзажи. А моего друга можно было видеть в машинном отделении, в шлюпке, отваливающей к встречному судну, на капитанском мостике. Везде.
Линдос…
Ираклион…
Кносс, Фест…
Рядом с Ильей Ковровым (новосибирским) суетливо крутился щербатый пузатенький человечек в бейсбольном кепи и с кожаной сумкой через плечо.
Эдик был тенью Ильи. А тень, она нас знает.
Конечно, Илья не терпел Эдика, но воспитание не позволяло ему отшить приятеля детства. Более того, скоро он начал привыкать к нему. И когда Эдик просил знаменитого земляка подержать свою кожаную сумку (обычно при выходе на берег или, наоборот, при подъеме на судно), Илья недовольно пыхтел, но в просьбе не отказывал. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик срочно вспоминал, что он забыл в каюте носовой платок или там сигареты, и срочно передавал кожаную сумку писателю.
Таможенники и работники паспортного контроля, улыбаясь, протягивали Илье Коврову знаменитый роман, изданный на новогреческом, а кто-нибудь даже помогал ему поддерживать тяжелую сумку. Ведь подразумевалось, что она принадлежит Коврову. Со спокойной душой Эдик считал таможенников и сотрудников паспортного контроля дураками. Еще большим дураком он считал знаменитого писателя. Но если они садились отдохнуть в тени пальм на площади Синтагма или занимали столик на террасе открытого кафе на набережной Родоса, он непременно угощал Илью дешевыми отечественными сигаретами.
Илья не курил таких сигарет, но боялся обидеть Эдика.
«Я видел у тебя журнал. Кажется, греческий? Решил заняться языком?»
«Я что – ублюдок? – возражал Эдик. – Я читаю только отечественные журналы. Это „Ровесник“. Он для комсомольцев. Я подобрал его на скамье в Одессе. Это ты тратишь валюту на всякую ерунду, – уколол он Илью. – А я патриот. Мне интересно про музыку. Битлы, например, в пиджачках, как люди, а „АББА“ размалеваны так, что их бы в наше село не пустили!»
Новгородец относился к Эдику терпимее.
Если новосибирец таскал Эдика по знаменитым кабакам, по мрачным закоулкам Пирея, или держал при себе всю ночь в шумных избирательных пунктах партии «Неа демократиа», или даже тыкал носом в древние мраморные плиты Айя-Софии, на которых смутно проступали доисторические изображения дьявола и ядерного взрыва, Эдик потом все передавал новгородцу с такими восхитительными подробностями, что тот в изумлении комкал в ладони свою рыжую бороду.
Но для самого Эдика смысл путешествия определился только в Стамбуле.
В том волшебном месте древнего города, которое всегда называлось Капалы Чаршы – Крытый рынок. С открытым ртом слушал Эдик басню о том, как на одном иностранном военном корабле, пришедшем в Стамбул, вышел из строя какой-то сверхсекретный механизм. Час простоя обходился иностранному капитану в весьма чувствительную сумму, а доставить сверхсекретный механизм могли только специальным рейсом, в проведении которого Турция иностранным гостям отказывала. Тогда-то отчаявшемуся капитану и посоветовали заглянуть на Капалы Чаршы, заметив, что там, в принципе, можно купить весь его корабль, только, конечно, в разобранном виде.
Капитан угрюмо отшутился, но на рынок заглянул.
К великому его изумлению, первый же торговец свел его с нужными людьми, и через три часа корабль вышел из Стамбула. Все его механизмы, в том числе самые сверхсекретные, работали как часы.
На Крытом рынке Эдик даже растерялся.
Это странно, но там действительно было все.
Зерно, джинсы, медные подносы, кофе, обувь из Австралии, редкие марки, бельгийские кейс-атташе, парижские галстуки, романы капитана Мариетта на двадцати шести языках, пресный лед, севрский фарфор, чукотская резьба на клыке моржа, золотые перстни, медали и ордена всех стран, поддельные облигации, ценные бумаги государственного Банка Венесуэлы, рубашки из марлевки, чешская обувь, итальянская сантехника…
Даже водный гараж здесь можно было купить.
И не где-нибудь на отшибе, а прямо под знаменитым дворцом Гёксу.
Пока Илья Ковров (новгородский) изучал бедекеры, а Илья Ковров (новосибирский) встречался с читателями, Эдик тщательно выпытывал у опытных людей, сколько стоит килограмм белого египетского золота и что можно получить в обмен за десяток химических карандашей или пару расписных деревянных ложек.
Он так и впивался в каждого человека. Он не упускал возможности понять, кто перед ним и как его можно кинуть. Если честно, Эдик только один раз в жизни лопухнулся. В детстве. Когда встретил в лесу шпиона. Непонятно, что мог делать шпион в нашем темном, затерянном среди болот селе, но это был настоящий, это был иностранный шпион.
Сперва Эдик услышал шаги, и они показались ему незнакомыми.
Эдик отлично знал шаги всех жителей нашего села. Он с закрытыми глазами мог сказать, идет по улице его мама, или хромает кузнец Харитон, или мчится, сшибая репьи, его приятель Илья, или, скажем, хлюпает по грязи председатель сельсовета Хромов.
И, подняв голову, действительно увидел чужого человека.
Мужики в нашем селе ходили в телогрейках, ну, кое-кто в бушлатах и в шинелях военных лет, а на появившемся перед Эдиком шпионе поскрипывала удобная кожаная куртка с металлическими застежками. На голове красовался плоский берет, на ногах узкие сапоги и такие же узкие брюки из простого, но, видимо, крепкого материала. Чувствовалось, что это дорогие добротные вещи. Они нигде не жали и не давили. Они в принципе не могли доставлять хозяину неудобств. Шел тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Холодная война была в разгаре, она не могла обойти наше село. Имей Эдик возможность, он, конечно, сразу бы бросился в сельсовет или в стройконтору за подмогой, но шпион присел на корточки прямо посреди узкой тропинки и уставился на Эдика так печально, что в какой-то момент тот подумал, что шпиону надоело служить врагам социализма.
«Ты играй. Я тебе не буду мешать».
Не наш, не наш человек, получил Эдик новое подтверждение.
Любой местный мужик поинтересовался бы, какого черта Эдик здесь делает, а этот сразу – играй. Как будто можно играть на глазах настоящего иностранного шпиона. Эдик как-то по-особенному почувствовал себя. Латаные штаны, латаная рубашка, стоптанные сапоги, руки в царапинах и в цыпушках. Немея от страха, Эдик ждал, каких сведений потребует от него иностранный шпион. Он страшно жалел, что никаких особенных секретов не знает. Ну, отливает кузнец Харитон картечь из казенного свинца, ну, чистят пацаны соседские огороды. Правда, мама недавно шепталась с начальником дорстроя. Приезжал начальник в село и о чем-то шептался с мамой. Может, о новой грейдерной дороге до районного центра.
«Думаешь о Будущем?»
Эдик похолодел. Шпион видел его насквозь!
С истинным ужасом Эдик уставился на коробочку, которую шпион извлек из кармана.
«Это тебе. Покажи при случае Илюхе».
«Он все знает! – догадался Эдик. – Он даже про Илюху знает. Сейчас он меня подкупит. Сейчас я продам ему все секреты».
Повинуясь шпиону, Эдик коснулся металлической, холодной на ощупь коробочки. На крышке алела кнопка, как на аппарате кинопередвижки. «Сейчас нажму на нее – и все село, а вместе с ним новая грейдерная дорога взлетит на воздух!»
Но нажал.
И отбросил коробочку.
Внутри ее послышалось гнусное старческое брюзжание, будто там проснулся какой-то мерзкий старичок. Что-то там зашевелилось, забухтело, заругалось. Понятно, без слов, без слов, но Эдик прекрасно знал, какие именно слова произносят в таких случаях, скажем, конюх Ефим или кузнец Харитон. А потом из-под металлической крышки высунулась механическая кривая ручка, похожая на обезьянью, и злобно ткнула в алую кнопку.
Крышка закрылась, и все смолкло.
«Шпион!» – не выдержал Эдик и бросился сквозь кусты к деревне.
