Раф Гази
Планета Навои. Сборник рассказов
2
Последним уроком была физра. Рапай не брал с собой в школу форму, на перемене он бегал домой, переодевался в спортивную одежду, и уже в ней возвращался на урок.
Возле самой школы, у бетонной ограды он натолкнулся на Жана и двух его шестерок, с которыми не был знаком. Да и самого Жана он плохо знал, Жан, как и его дружки, футболом не занимался, и точек соприкосновения у них не было.
– Вызови сюда Шмеля, он, кажись, твой карифан, – приказал Жан Рапаю.
– Тебе надо, ты и зови, – огрызнулся Рапай, внутренне собравшись и готовясь к любому повороту событий.
Жан был конченным отморозком, способным на любую подлость. О нем ходила дурная слава, якобы, он своим пёрышком пощекотал уже не одного навоийского пацана. Возможно, это было правдой. От анашиста можно всего ожидать.
Один из подручных Жана, патлатый блатарь с рыжими веснушками на бледном не загорелом лице, высоко задрал ногу, целясь Рапаю в живот. Рапай легко отбил удар, патлатый, стараясь удержать равновесие, зацепился руками за своего напарника и оба, запутавшись в своих широченных клешах, завалились в придорожную пыль.
– Порежу барбоса! – захрипел Жан и, тряся своими светлыми кудрями и пошатываясь, пошел на Рапая.
"Да они же обкуренные!" – догадался Рапай и небрежно, как от надоевшей мухи, отмахнувшись от наседавшего на него наркоши, двинулся к дверям школы.
Там его встретил Сеня, стоявший на шухаре.
– Где Шмель?
– В спортзале. Физры не будет, физрук заболел. Там все собрались: Коста, Жебу, Правдолюб, – доложил Сеня.
В спортзале шел "совет в Филях". Ребята стояли в дальнем углу, возле раскрытых ставней больших окон с железными решетками – пути к быстрому отступлению были готовы, и обсуждали создавшуюся ситуацию.
– Шмель, я их возле школы встретил, они за тобой пришли, – предупредил Рапай товарища.
– Тогда нужно делать ноги, – сказал Жебу и кивнул головой в сторону распахнутого окна.
– Да подожди ты, их только трое, и они обкуренные.
– Тогда пойдем отметелим их, и дело с концом, – решительно вступил в разговор Коста.
– В том-то и дело, что не с концом, – возразил ему Рапай. – С ними Жан, если мы его тронем, за него вся блатота поднимется, тогда нам точно жизни не видать.
– Они утром ко мне и домой приходили, – озабоченно морща лоб, сказал Шмель. – Возле подъезда ждали. Я через балкон сзади дома спустился.
– С третьего этажа! – удивился Правдолюб, ему, жившему в одноэтажном коттедже, такое лазание по балконам было в диковинку.
– Приспичит – и с десятого слезешь.
– Их тоже трое было? – спросил Рапай.
– Нет, человек 5–6.
– Всю банду подключили, гады!
Воцарилась гнетущая тишина. За окном малышня беззаботно гоняла мяч на футбольном поле. Девочки с косичками играли в классики, ловко запрыгивая в квадратики, аккуратно расчерченные белым мелом на черном асфальте. Да, младшие классы – малые заботы, старшие классы – одна сплошная головная боль.
– Что же делать будем, мужики? – нарушил, наконец, молчание Правдолюб.
– Я могу со своим тренером по борьбе поговорить, может, он, что дельное подскажет, – предложил Коста, и сам же оговорился: – Хотя вряд ли он со шпаной будет связываться.
– Да, это не вариант.
– А я могу всех своих пловцов привести.
– Не смеши людей, Жебу.
– Ну тогда нужно в милицию идти.
– Какая милиция! – зашикали со всех сторон. – Если блатные прознают, мы будем в полном ауте! Да и потом они там все друг с другом повязаны.
– А может, Шура, ты это, – обратился к Правдолюбу Шмель, нервно крутя в руках баскетбольный мяч. – С Кучумом покумекаешь?
– Я бы рад, но он уехал. В Ташкент, его там каким-то смотрящим назначили.
– А как насчет Пирата? – ударяя мяч об пол, повернулся Шмель к Рапаю.
– Да я вот как раз об этом сейчас и думаю, – живо откликнулся Рапай, словно ждал этого вопроса. – Пират, конечно, покруче Жана будет. Но через Жана идет грев на зону, в том числе травка. За ним серьезные люди стоят. Боюсь, Пират против Жана не попрет. Да и с какой стати, мы ему кто?
– Эх, семи смертям не бывать, одной не миновать! – театрально-трагическим голосом продекламировал Шмель и, зависая в высоком прыжке, кистевым броском красиво вогнал мяч в корзину.
– Молодчик, попал! – похвалил Рапай, они со Шмелем с начала учебного года начали посещать баскетбольную секцию.
Рапай быстро подбежал к кольцу и, подхватив отскочивший от пола мяч, крюком ударил им о баскетбольный щит.
– Один – один, – признал Шмель и произнес задумчиво: – К брательнику я двоюродному поеду в Ташкент. Несколько дней у него перекантуюсь. Скоро на хлопок погонят, глядишь, всё и уляжется.
– Где деньги на билет возьмешь?
– А я товарняком поеду.
– И я с тобой поеду, – неожиданно вызвался Правдолюб. – Мы там Кучума найдем и обо все ему расскажем.
– И я, и я, – поддержали Шуру Коста и Жебу.
Подоспевший к концу разговора Сеня тоже изъявил желание составить им компанию.
– А ты, Рапай, поедешь? – спросил Правдолюб.
– Как же мне без вас! Тем более, мне там одного парня нужно увидеть, по кличке Кручённый. Есть у меня одна идея.
– Что за идея? – оживился Шмель.
– Завтра расскажу. Ты сможешь обратно через балкон к себе домой залезть?
– Как два пальца об асфальт!
– Ну тогда по домам? А завтра на свежую голову всё решим.
3
Ночью Рапай плохо спал. Думал.
Он не знал точно, отправятся ли они все вместе дружной компанией товарным поездом в Ташкент или нет, но на всякий случай обдумывал свою возможную встречу с Кручённым. А то, что он его найдет, Рапай нисколько не сомневался. Кручённый был человеком известным, выступал за главный футбольный клуб Узбекистана "Пахтакор". Стоял в воротах, пусть пока только в дубле, но он был еще молодым, лишь на два года старше Рапая, и у него всё было впереди.
Рапай знал Кручённого с детства, они жили в одном доме, в соседних подъездах. Поначалу отношения между ними не заладились, можно даже сказать, они были врагами. И в том был "повинен" одноклассник Рапая Фара, тоже живший с ними в одном доме.
У Фары были "золотые руки", на трудах он получал одни пятерки, а вот с другими предметами было туго. Все думали, что он не сможет перейти в 9-й класс и уйдет после 8-го в училище. Но он так приналег на уроки, что из троечника превратился в твердого хорошиста. А после школы еще и поступил в Томский политехнический институт. Многие выпускники навоийских школ почему-то выбирали именно этот вуз. Фара любил рукодельничать с детства, в Клубе юных техников он занимался и в авиастроительном, и в судомодельном кружках. Рапай одно время тоже туда похаживал, но мало чему научился. Он больше любил мячик футбольный погонять, да мослы (ашички – бараньи косточки) покидать.
Рапай попросил Фару смастерить ему деревянное ружье, которое стреляло алюминиевыми V-образными пульками с помощью проволочного стального курка и прочной резинки-венгерки. Фара начал выпиливать берданку, примостив деревянную заготовку поперек бетонного арыка, воды в нем не было. Фара пилил и строгал, а Рапай упражнялся из Фариного уже готового ружья, вонзая одну пульку за другой в сочную зеленоватую под коричневой коркой мякоть ствола молодого тополя.
И тут подошли старшие пацаны, среди них и Кручённый, высокий, широкоплечий, но с тонкой талией. Рапай с Фарой учились тогда в классе шестом, а Крученный со своей братвой, стало быть, в восьмом. В одном классе с другим знакомцем Рапая – Толяном, поступившем после службы на флоте в Одесскую мореходку. Кручённый начал приставать к Фаре, мешая ему работать. Рапай поднял ствол самодельной берданки и вонзил пульку прямо в лоб обидчику. Подстреленный паренек завопил, как молодой ишак, и старшаки погнались за Рапаем. Тот выскочил на тротуар и побежал в сторону центра. По этому же тротуару через пару лет Рапаю придется удирать от другой погони, от беглых зеков, только уже в обратном направлении, в сторону больничного городка. Рапая гнали через весь город, на окраину, и лишь запрыгнув в не докопанный котлован искусственного озера, ему наконец удалось окончательно оторваться от преследователей. Домой он вернулся поздно вечером, убедившись, что никто его не стережет, незаметно юркнул в свой подъезд.
Спустя пару месяцев Кручённый всё-таки выловил Рапая и, схватив за шкирку, грозно спросил:
– А помнишь, как ты мне в лоб выстрелил?
Но потом вдруг беззлобно рассмеялся:
– Да ладно, прощаю, ты же за другана своего впрягался.
А потом они даже немного сдружились, когда стали выступать за одну юношескую команду "Зарафшан". Кручённый был классным ловухой, его иногда называли "Львом Яшкой". После приглашения в юношескую сборную Советского Союза, его, 17-летнего парнишку взяли в основной состав взрослого "Зарафшана", а еще через год пригласили в главный футбольный клуб Узбекистана ташкентский "Пахтакор". Кручёный никогда не был блатным, но со многими знался. А его знали все, он был счастливым талисманом города. С его помощью можно было решить многие вопросы, в том числе и проблему Шмеля…
Однако всё разрешилось по-другому, быстро и неожиданно. Утром Рапай встретил Саму, которого не видел полгода. Суд его оправдал, оценив действия подсудимого, как вынужденную меру самообороны. Тем более, что гоп-стопник, которому он распорол брюхо электродом, выжил. Больничка и КПЗ сильно изменили Саму. От уха до уха на его лице красовался шрам, и без того мрачная физия и вовсе приняла устрашающий вид. От былого романтика, мечтавшего "в девчоночку хорошую влюбиться", ничего не осталось.
Когда Рапай рассказал ему о Шмеле, Сама зло сплюнул через редкие зубы и произнес с угрожающей интонацией:
– Жан – та еще гнида! У меня к нему свой счет имеется. Ему долго не жить.
Из вскользь оброненных Самой слов Рапай понял, что он теперь дружит с нарпайскими и старогородскими, и у него с ними какие-то общие дела. Возможно, вместе торгуют травкой. А Жан перешел им дорожку. Старогородские (поселок Кармана) новогородским (город Навои) не подчинялись, древняя Кармана жила по своим законам, и с ней шутить было опасно.
Через неделю Жана порезали. Прямо на танцах, в "клетке" – как называли в народе летнюю танцплощадку, в толпе танцующих пар.
Кто это сделал? Сама? Всё может быть.
Но наверняка Рапай этого бы утверждать не стал.
«Белое золото»
1
В автобусе было шумно и весело. 9"б" почти в полном составе "ехал на хлопок" во главе с классным руководителем – строгой математичкой в очках с тяжелой оправой. Не было, по медицинским показаниям, лишь Сени и еще кого-то из девчонок. Это только так официально говорилось, что в СССР детский труд не эксплуатировался. На самом деле еще как эксплуатировался! Если по осени старшеклассники европейской части Союза "выезжали на картошку", то в азиатской – «ехали на хлопок». Хотя сами дети это никакой эксплуатацией не считали, а воспринимали хлопковый сезон, как праздник – лишь бы не учиться.
На задних сиденьях возбужденно обсуждали контрольную за четверть по математике, которую "классная" успела провести до выезда на хлопок – когда ее еще потом проведешь, если старшеклассников на два с лишним месяца отрывали от школьных занятий. Особенно усердствовал Шмель – очень способный ученик, но большой лодырь. Он косился на Рапая через свою зачехленную гитару – Шмель тоже ею обзавелся – и обещал намылить шею Телеге.
Телега, высокий стройный парень с длинными мускулистыми ногами, занимался легкой атлетикой и был "круглым пятерочником". Он уверенно шел на золотую медаль, одинаково прилежно занимаясь как гуманитарными, так и точными дисциплинами. Списывали обычно у него, и еще у Махатма-Хана, самого щуплого и низкорослого паренька в классе, но со светлой башкой. Иногда просили помощи у девчонок-отличниц, Изотовой и Жженовой, но те часто шли в отказ – «Уроки нужно делать самим, мальчики!». Из всей "могучей кучки", как иногда шутливо называла себя четверка закадычных друзей, только Жебу никогда ни у кого ничего не списывал. Принципиально. Он брал своей врожденной упертостью и усидчивостью.
Насколько, все-таки прозорлив и наблюдателен был Александр Дюма, насколько психологически точно он выписал характеры своих герое-мушкетеров! В любом большом коллективе обязательно образуется подобная "великолепная четверка".
В описываемой нами "могучей кучке" роль Д’Артаньяна можно было отдать импульсивному и беспечному Шмелю, склонный к легкой меланхолии красавчик Жебу тянул на Арамиса, флегматичный Коста – на Портоса, ну а Рапай пусть тогда изображает бывалого Атоса.
Но вернемся на урок математики. Телега, после нескольких болезненных тычков в спину, все же передал ответы на контрольные задачки сидевшему позади него Рапаю, а тот по цепочке – Косту, Коста – на "камчатку" Шмелю. Однако Рапай решил преподнести своим друзьям-лентяем небольшой урок: он изменил правильные ответы, полученные им от отличника Телеги, на ложные.
Весь класс с нетерпением ждал объявления результатов контрольной. И вот дождались: Телега, понятное дело – пять, а Коста со Шмелем, что тоже вполне логично, схлопотали по паре. Рапай уже представлял, как назидательно будет их наставлять «Уроки нужно делать самим, мальчики», и тут услышал свою фамилию и заработанную отметку – тоже… пара.
Ай, да Телега, ай, да, сукин сын! Это не Рапай, а Телега преподнес друзьям хороший урок, передав им изначально неправильные ответы.
О своей "воспитательской роли" Рапай, конечно, благоразумно умолчал.
А колонна автобусов тем временем в почетном сопровождение машины ГАИ благополучно добралась до места назначения – на хлопковые плантации одного из совхозов Карманинского района. Фасад навеса, возле хауза – пруда с вековыми чинарами на краю хлопкового поля, был украшен лозунгом. Большие белые буквы на красной материи читались издалека: "Хлопок – белое золото Узбекистана".
Действительно, важнее сбора хлопка в этой среднеазиатской республики ничего не было. Хлопок собирали все: и школьники (в кишлаках едва ли не с первого класса), и студенты, и врачи, и инженеры… По выходным даже работников оборонных предприятий вывозили на колхозные поля. Бывало, гаишники тормозили междугородние рейсовые автобусы – пока каждый пассажир не сдаст килограмм, другой "белого золота", никуда не уедешь. На деревьях вдоль дорог, по которым трактора с огромными прицепами-тележками доставляли столь ценный груз на сборные пункты, вывешивались специальные мешочки. Каждый сознательный гражданин был обязан поднять с земли и положить в них вывалившиеся во время перевозки клочки грязной от пыли хлопковой ваты. Ежедневная новостная телепрограмма "Ахборот" начинала свои выпуски экстренными сообщениями с хлопковых полей. Главная футбольная команда Узбекистана, игравшая в высшей лиге СССР, называлась "Пахтакор" – хлопкороб.
Планы с каждым годом росли, пока не достигли рекордной отметки – 6 миллионов. Столько "белого золота" Узбекистан должен был сдать в закрома Родины. Но реально было собрать только 5, всё, что сверх того – приписки. На московские и ивановские текстильные заводы гнали "порожняк". Это была афера Всесоюзного масштаба. За пустой вагон поставщик платил приемщику 10 тысяч рублей – это, между прочим, стоимость супер-автомобиля "Волга" в люксовом исполнении. За вагон, набитый кураком (нераскрытыми хлопковыми коробочками) и гузапаёй (стеблями хлопчатника) ставка была вдвое меньше – автомобиль "Жигули" с запасными колесами. В "хлопковом деле" крутились большие, очень большие деньги.
Что за чудо-поле выделили четырнадцатой школе! Как правило, ручной сбор проводился после машинного. На полях после прохода хлопкоуборочных комбайнов оставались лишь мелкие беловатые клочья – то, что не смог зацепить комбайн. А тут совершенно нетронутая поляна: настоящее белое море! Хрупкие стебли на высоких зеленых кустах едва удерживали мясистые открытые коробочки с белой ватой, которая сама просилась в фартук.
Фартуков – большие полотна светло-серой материи с лямками – выдавали сразу два. Первый оборачивался вокруг талии, второй набрасывался на шею таким образом, что образовывалась своеобразная "сумка кенгуру", куда "пахтакоры" вместо детенышей засовывали "белое золото". Такой фартук еще нужно было уметь повязать. По окончании работы умельцы оборачивали их в тугие жгуты, получалось что-вроде цыганского хлыста. По вечерам притихшие осенние улицы сонного городка оглушали громко хлопающие звуки – это школьники-хлопкоробы возвещали о своем возвращении.
На хлопке были свои чемпионы. Среди пацанов – неутомимый Витька Жебу, по кличке "Комбайн"; среди девочек – смуглая, с тонкими черными косичками Халима Миркурбанова, единственный представитель коренной национальности в 9"б" классе. Про кишлачных жителей говорили, что они "родились на хлопковой грядке". Если это и было преувеличением, то небольшим. В кишлаках на хлопковые поля выгоняли даже беременных женщин. Школьникам-хлопкоробам платили: 5 копеек – за килограмм "чистого" хлопка-сырца, 2 копейки – за курак. Деньги не ахти какие, но для школьников весьма существенные. "Комбайн" Жебу, например, за сезон зашибал 80–90 хрустов. Черноокая Халима немногим меньше. Но какой ценой это достигалось! Через неделю руки хлопкоробов покрывались многочисленными царапинами и коричневой коростой. На ухоженные белые ручки школьных модниц страшно было смотреть.
Жебу придумал свой собственный экспресс-метод сбора курака. Эти высохшие нераскрывшиеся "коконы", но иногда недоспелые, зеленые, убирали в самую последнюю очередь, когда на хлопковых полях оставались уже одни черные стебли. Жебу работал с напарником, чаще всего с Косту, надев грубые брезентовые рукавицы. Жебу с самого корня обхватывал ими хлопковый куст и резким движением обдирал его, как липку, бросая курак вместе со стеблями и листочками в грядку. Напарник, где ногами, где руками скатывал большие кучки. Далее все это месиво относилось в фартуках на конец поля, где зерна отделялись от плевел – курак от стеблей и прочей дребедени. А иногда так и несли весь этот мусор на хирман – пункт приема хлопка. Ничего, проходило.
По части мухляжа большим докой был Шмель. На какие только ухищрения он не шел, чтобы выполнить ежедневную норму: сырец – 20 кг, курак – 50! И камни в фартук прятал, и с землей хлопок смешивал, и водой поливал, разве только не мочился. Впрочем, кто его знает…
А его коронный фокус заключался в следующем. В полный фартук умещалось до 6–8 килограммов чистого хлопка, Жебу умудрялся утрамбовать все 10 и даже больше. Шмель же нес на весы не более 3–4 кг, и ближе к обеду. Не потому что был слабосильным, на то он имел свой резон. Водрузив мешок на крючок механических весов с деревянной треногой и дождавшись, когда местный учетчик и школьный учитель занесут его смехотворные килограммы в свои тетрадки, он занимал выжидательную позицию. Обычно возле огромной тележки, куда высыпался весь собранный с поля хлопок, к полудню скапливался народ, выстраивалась очередь. На самой вершине ватной горы, как на большом белом облаке – за половину рабочего дня тележка наполнялась почти полностью – восседал приемщик, тоже, как и весовщик, из местных. После взвешивания хлопкоробы подходили к тележке и забрасывали в нее свои фартуки с хлопком. Воспользовавшись толчеей и тем, что приемщик был занят развязыванием очередного мудреного узла на чьем-то фартуке, Шмель бросал вверх свой мешок, но с такой силой, чтобы он перелетел через тележку на хлопковое поле. Вот зачем ему нужен был малый вес! Потом он преспокойно забирал волшебный "фартук-бумеранг" с земли и мог заново отнести его на весы, повторяя эту операцию столько раз, сколько ему заблагорассудится. Если бы его поймали за руку, он бы отмазался, заявив,что, дескать, не рассчитал силы броска…
Но Шмель никогда не попадался.
