Рахиль Гуревич
Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений
2
Из соседей на месте оказалась только Лариса, к ней как раз зашёл на романтический чай Чернявский. Чернявского Лариса пригласила впервые. Они сидели, жевали только что испечённое Ларисой песочное печенье и радовались, что идут пока только в десятый класс, а не в одиннадцатый. Ещё год беззаботной жизни впереди, последний беззаботный год, и не надо готовиться никуда поступать… И тут – трезвон в дверь.
– Не подходи. Это тётя Аида. Больше некому, – сказала Лариса Чернявскому.
Но Чернявский ответил:
– Вдруг что-нибудь стряслось?
– Если стряслось, она не отстанет.
Романтичное настроение было разрушено, Лариса и Чернявский напряжённо стали ждать: стряслось или не стряслось. После третьего минутного трезвона послышались причитания и завывания. Чернявский не выдержал и открыл дверь.
Аида Германовна ворвалась в соседскую квартиру и с порога стала рассказывать, что произошло. Лариса и Чернявский тоже расстроились, стали переживать вместе с тётей Аидой и сочувствовать ей, подбадривать. Аида Германовна пришла немного в себя и спросила, где мама и Вася.
– Мама у заказчицы, а Вася в лагере, завтра возвращается.
– Ой как жалко, – заламывала руки Аида Германовна. – Что делать, что делать?
– Аида Германовна! Надо везти Альбертика в травмапункт.
Тётя Аида уставилась на Ларису и спросила:
– А зачем?
– Надо травму зафиксировать.
– Да. Запротоколировать травму, – подтвердил Чернявский.
– Надо же! – захлопала глазами Аида Германовна. – А мне сказали, что надо завтра к врачу пойти, к стоматологу.
– Кто сказал? – удивилась Лариса.
– Полицейские.
– Ну… не знаю. Столько у Васи в классе было похожих происшествий, всегда травмапункт первым делом.
– Это же такси вызывать?
– Да. Ой! Можно же в больницу, Аида Германовна!
– Тогда бесплатно на «скорой» доедете, – добавил Чернявский – сейчас вызову «скорую помощь». – И Чернявский достал из кармана телефон.
– Не надо! Только не «скорую»! – разрыдалась тётя Аида. – Там грязь на «скорой», там с инфекцией перевозят, там вообще клоповник. – Тётя Аида всхлипнула и тихо почти шёпотом сказала: – Мужа как-то повезли на «скорой», а потом в квартире клопы появились, боролась с ними три месяца. Нет. Только не «скорая»! Завтра пойдём по знакомым врачам, они хотя бы не надуют. Господи! Деньги-то какие! Да что там деньги… Маленькому тринадцать лет и без зуба остался. Несчастные мы, невезучие. За что мне?! За что такое наказание?!
– Аида Германовна! Пожалуйста, угостите Альбертика, пусть держится, не скисает, – Лариса сгребла всё печенье с противня и положила в чистый прозрачный пакет, протянула пакет Аиде Германовне: – Передайте от нас вашему сын привет.
Лариса знала: тётя Аида очень любит это её печенье, песочное, рассыпчатое…
– Да что ты Лариса? Издеваешься? – запричитала Аида Германовна.
– Почему? Вовсе нет!
– Чем он печенье-то грызть будет, а? – взвизгнула тётя Аида так, что непривычный Чернявский на минуту оглох, а электрический чайник сам включился и зашумел.
– Ой, извините, – опомнилась Лариса.
– Но другие-то зубы у Альберта целы, – ляпнул Чернявский и осёкся.
Аида Германовна посмотрела на соседей и романтическую сервировку с ненавистью, выбежала из соседской квартиры.
Когда смолкли причитания за стеной, Чернявский сказал:
– Ларис! Что за безобразие? Почему этот дурак в Альберта стрельнул?
– Потому что Альбертика в классе и за человека-то не считают. Я как-то рисовала Зое Феликсовне стенгазету к неделе английского языка и видела, какой он пришибленный сидит на уроке, он всех боится, Дим. Там некоторые в этом классе его на три года старше. Альберт – ровесник Васи.
– Но всё равно Лариса. За гранью же: подошёл и выстрелил. Это полный бан.
Пакет с печеньем так и остался стоять никем не тронутый. Настроение было испорчено. Разговор у Ларисы и Димы не клеился. Дима пытался пересказать Ларисе фантастический роман о Малыше, которого воспитали инопланетяне, но Лариса слушала как-то рассеяно.
– Знаешь Дим, моя мама говорит, что есть люди, о которых все вытирают ноги.
– То есть?
– Ну не церемонятся с ними. Ты разве в школе такого не наблюдал?
– Наблюдал.
– Сколько, Дим, унижений и несправедливости я в детстве испытала. Да даже питание бесплатное для школы оформить – это ж целое дело, мама как приходит из собеса, так чуть не плачет. Сейчас же, Дим так: если ты беден, как мы или младше, как Альбертик, то можно об тебя вытереть ноги. В переносном конечно же смысле.
– Но этот Костя, его обидчик, он бедный и из плохой семьи. Его же не обижают?
– Он зато всех обижает. Зачем он обидел Альберта?
– Надо будет ему в школе накостылять.
– Но зуб-то не вернёшь, зуб-то не вернёшь, – послышались из-за стенки новые тёть-Аидины причитания.
И Чернявский с Ларисой ушли гулять, чтобы никто не подслушивал их разговоров – погода в этот трагический день радовала солнцем и розовыми тучками на закате. Они гуляли по парку, прошлись и вокруг родной школы, и всё разговаривали, и разговаривали об агрессорах и о том, как они портят нормальным воспитанным, не смелым, не наглым, не драчливым людям жизнь…
3
Аида Германовна звонила каждый день в квартиру соседей, но мама Ларисы не открывала дверь, она шила днями и ночами – перед первым сентября всегда аврал. Лариса гуляла с Чернявским целыми днями, а Вася всё никак не мог вернуться домой: их группу вернули обратно в лагерь – погода была не лётная и какие-то осложнения на чартерных линиях, какой-то коллапс – казалось, что все на свете отдыхающие торопились вернуться аккурат к началу учебного года.
Но наконец жизнь потихоньку вошла в свою колею: дети, учителя и родители пришли в себя после торжественных линеек и первых уроков, занятия пошли своим чередом, а у мамы Ларисы и Васи появилось свободное время, и она смогла спокойно поговорить с тётей Аидой, которая обзвонила уже всех своих знакомых и со всеми поделилась своей трагедией, своим горем.
Почему же мама Ларисы и Васи оказалось такой чёрствой, спросит кто-нибудь. Да потому что, когда у Васи были неприятности с воинственной девочкой Кристиной, мама Васи тоже пыталась пожаловаться тёте Аиде, рассказать о произошедшем. Тётя Аида даже не слушала, в мире существовала только она и её ненаглядный сын, остальные должны были им двоим помогать. На чужие проблемы у тёти Аиды времени не было. Но сейчас Аида Германовна немного успокоилась. Знакомые врачи сделали Альбертику ненастоящий зуб, нарастили осколок специальным составом. Это было проведено временное лечение, весной Альбертику должны были ставить брекеты, чтобы «сдвинуть зубы», только после этого можно было поставить на месте выбитого зуба искусственный, на штифте.
– Это какой-то кошмар, – рыдала на соседском диване тётя Аида. – Это же целое состояние.
– Аид! – сказала мама Васи. – А как ваш обидчик? С ним-то что?
Лучше бы мама Васи об этом не спрашивала, децибелы рыданий подскочили втрое, задрожала люстра на потолке, а швейная машинка сама включилась, мотор сочувствующе загудел.
Оказалось, что обидчик и его мама ведут себя крайне нагло и говорят, что ничего не было, а зуб Альбертик выбил давно, играя на саксофоне. В классе Костик смеялся и дразнил Альбертика, каждый день заявлял ему, что ни пистолета не было, ни пульки, был только саксофон, который и нанёс Альберту травму, когда Альбертик дома упражнялся. Мама Кости, очень толстая и очень красная женщина, подсела к Аиде Германовне на собрании и стала шептать, что у Альбертика тоже был пистолет, что если что, они скажут, что это Альбертик первый в Костю стрельнул.
В дело о выбитом зубе оказалась замешана школа, потому что всё произошло на её территории, поэтому каждый день секретарь и бухгалтер выходили к маме Альбертика на улицу (тётя Аида из-за происшествия снова стала провожать своего сына в школу) и доказывали ей, что полиция не будет ничем заниматься, и что ничего уже сделать нельзя, надо смириться.
– То есть как это смириться? – опешила мама Васи. – А парня-то, Костю этого, на учёт в ОДН поставят?
– Что ты, Мила, об этом даже речи не идёт!
– Да как так, Аид? Вон, у Ларисы в классе девчонки на детской площадке покурили, так их сразу в милицию, то есть полицию, забрали и на учёт поставили.
– Не знаю как так, Мил. Но Костю на учёт никто ставить не собирается, а мне ежедневно, в течение уже недели доказывают, что Альбертик во всём сам виноват.
– Аида! Иди в полицию. Ты заявление писала?
– Писала тогда, в первый день.
– Так должен прийти ответ. Жди. Они должны этого Костю обязательно поставить на учёт, иначе он так всей школе зубы пересчитает.
– И не говори, Мил, и не говори. – Аида Германовна подняла глаза: её лицо с растёкшейся косметикой напоминало маску на Хэллоуин. – И знаешь, что самое удивительное?
– Что?
– Все, кроме тебя мне говорят, что сделать ничего нельзя. Все подруги, все знакомые.
– Да как так нельзя? Как так нельзя? У Ларисы в классе девочка из дома ушла, нашли её на вокзале, так сразу на учёт в ОДН и в больницу на психиатрическое освидетельствование. Родители еле уговорили полицию, чтобы из больницы их дочку отпустили.
– И отпустили?
– Отпустили. Но на учёт-то поставили. А она никого не обижала. Просто сбежала из дома. Сейчас же строго с этим, с подростками проблемными.
– Но Мила, послушай. Меня эти полицейские сразу меня и Альбертика невзлюбили. Они, знаешь, не любят интеллигентных людей. – Аида Германовна снова всхлипнула и уткнулась в платок.
– Только не плач, Аид, не надо рыданий, я тебя умоляю, а то я сама зарыдаю. Да какое нам дело, как к тебе кто-то отнёсся, пусть даже и полицейские. Твоя главная ошибка, что ты не повезла Альберта в травмапункт. Из травмапункта автоматически идёт сигнал в полицию!
– Но они сказали – не надо.
– Это безобразие, что они тебе не сказали. Пиши об этом новое заявление.
– И потом в травме – инфекции, – тихо сказала Аида Германовна.
Мама Васи взяла маленькую соседкину руку и сжала немного:
– Во-первых, кабинеты кварцуют, ты это прекрасно знаешь. А во-вторых, плохо ещё, что ты к знакомым врачам Альберта потащила, а не в районную поликлинику. Знакомцы тебя лечили без квитанций об оплате?
– Конечно без квитанций, – кивнула тётя Аида съехавшей набекрень причёской. – Это же вдвое дешевле.
– Понимаешь, хорошо бы было выписку от врачей приложить к заявлению. И настоятельно советую написать заявление второй раз.
– А думаешь, поможет? – тётя Аида больше не плакала, в её глазах засветилась, заискрилась надежда.
– Не знаю, Аид.
– Но они говорят теперь, что и пули не было. Я к ним ходила в полицию. Они говорят: не было пули, не нашли. Хотя я своими глазами видела, как они пульку в пакет положили.
– Странно, – озадачилась мама Васи. – Но пусть они говорят, что хотят, а ты пиши, как было.
– Спасибо тебе, Мила. Ведь все вокруг советуют прекратить это дело.
– Ну как это прекратить Аид? Как это прекратить? Это безобразие, Аид. Парня надо ставить на учёт без разговоров.
– И ещё знаешь что… – загадочно сказала тётя Аида.
– Что, Аид? – испугалась мама Васи загадочности.
– Альбертик хочет подкараулить Костика и побить.
– Ни в коем случае, даже не подходите к нему. Окажетесь виноватыми вы. И потом, Аид, как, извини, Альбертик побьёт этого бугая?
– А он хочет комбинацию провернуть: сначала обшикать его дихлофосом, а когда Костик этот задыхаться начнёт, тогда и побить.
– Ну даёте, Аид. Как бандиты.
– Это не я, это Альбертик.
– Ты ему запрети.
– Это невозможно, он вынашивает план мести, он изобретает сценарии, просчитывает варианты.
– Ну ты ему скажи хотя бы, что он и сам дихлофосом потравится, сам тоже задыхаться начнёт.
– Не начнёт. Он привычный, мой Альберт. Я дома раз в неделю всех мошек в паутинках травлю, и моль заодно, которая, между прочим, от вас прилетает. А когда наш папашка клопов притащил, я дихлофосом всех клопов травила три месяца и всё-таки вытравила без замены старых диванов на новые. Дихлофос, Мила, такая вещь, что к ней привыкаешь, постепенно, не сразу конечно, но привыкаешь: сначала отёк горла и не вздохнуть, а после только покашляешь, да и то недолго.
– Господи! Токсикоманы какие-то. Не вздумайте осуществить свой сумасшедший план. Уж, я тебя уверяю, этот Костя со своей мамой точно в больницу поедут и зафиксируют отравление. Я тебя умоляю, Аида, не дури.
Аида Германовна уверила, что это всё фантазии сына, стала благодарить маму Васи за поддержку и вдохновлённая побежала писать новое заявление в полицию, а заодно решила послать письмо в прокуратуру с жалобой на действия Серых королевн.
Каждый день теперь мама спрашивала Васю:
– Альберта в школе видел? Как он?
– Нормально, здоровается. Зуб красивее старого. – беззаботно отвечал Вася.
4
Когда папа Альбертика вернулся из командировки, он уже всё знал. Вообще это случай сблизил его с женой. Они теперь только и обсуждали, как и куда писать заявления. Вместе пошли на консультацию к юристу, и юрист помог составить письма.
Между тем Альбертика решено было записать на бокс, и худенький нерешительный трусливый их сынок просто преображался на тренировках. Тренер всё знал о зубе, и строго, но спокойно после каждой тренировки проводил с Альбертом воспитательные беседы, а заканчивал всегда так:
– Ничего, Альберт, не только шрамы украшают мужчину, но и вставная челюсть тоже.
И Альбертик вдохновенно кивал в ответ. Он безобразно съехал по учёбе, стал иногда пропускать первый урок, потому что зарядка для Альберта теперь была важнее уроков. А целеустремлённости в любой сфере Альберту было не занимать.
Постепенно история стала забываться. Полиция и прокуратура долго тянули с ответом и прислали совсем невнятную бумагу, из которой выходило, что виноваты были оба, и что уголовное дело возбуждаться не будет. И никто не поставил Костю на учёт, что повергло всех действующих лиц этой невесёлой истории в ярость (кроме Костика с мамой, по понятным причинам.)
– Остаётся идти в суд, – сказал юрист Аиде Германовне.
И Аида Германовна подала заявление в мировой суд. Ей пришлось долго упрашивать маму Васи пойти с ней в суд и поддержать её.
– А скажи Аид: Костя всё так же нагло ведёт себя с Альбертом?
– Что ты! Ты моего сына видела? Он теперь не позволяет оскорблений и насмешек, сразу грозит расквитаться.
Мама Васи подумала: неужели её соседка из-за горя окончательно двинулась. Тётя Аида тем временем продолжала:
– Альберта теперь не узнать. Наш сын становится воинственным. – Впервые она произнесла не «мой сын», а наш сын, потому что её муж и папа Альбертика перестал ездить в командировки. Временно конечно, но всё-таки уже два месяца сидел дома и водил Альбертика на бокс, общался с тренером, отвёл сына и к психологу, и даже к психиатру на всякий случай, чтобы тот тоже дал своё заключение.
– Ещё я попрошу тебя, если вдруг на суде зайдёт разговор о том дне, когда Альберту выбили зуб, чтобы ты подтвердила, что заходила ко мне и видела меня в глубоком стрессе. Что стресс у меня. Мы же и на моральную компенсацию иск подаём.
– Аида! Я тебя вижу в вечном стрессе, но в тот день меня же не было, я с примерки приехала поздно. Я не могу такое сказать именно про тот день, – сопротивлялась мама Васи.
– Ну постарайся, Мил! Ну пожалуйста, – стала канючить Аида Германовна.
– Нет, нет и нет, Аид. Это лжесвидетельство.
– Это святая ложь во имя справедливости!
– А если меня поймают, на какой-нибудь мелочи поймают? Что тогда?
– Господи, Милочка, там поток этих заявлений. Там всё быстро будет. Да и суд может перенестись. Костик с мамой вряд ли придут.
– В суд поеду, но неправды говорить не стану. Не смогу я, Аид.
И тётя Аида ушла ни с чем и как всегда жутко обиженная.
5
На суд Костик и его мама так ни разу и не явились, дело что называется повисло, решение по нему пока не вынесли. Но случилось то, во что по большому счёту никто не верил.
В жаркий майский день, когда светлой незапылённой зеленью мерцает город, навевая надежды и мечты, Альберт избил Костика.
Альберт подкараулил Костю у пруда и напал на него первым. Как это могло произойти, никто не мог понять. По всей видимости, Костя особо не напирал в ответ, не дрался с Альбертом в полную силу, видно, какие-то выводы и он для себя сделал из истории с жёлтой пулькой. Но как у Альбертика смелости хватило? – вот вопрос, который будоражил всех.
Как и предвидела мама Васи, Костика тут же повезли в больницу, хотя ничего, кроме двух гематом на теле и синяка на лбу у Кости врачи не обнаружили, зато сразу взяли анализ крови на наркотики и алкоголь. Потом тёте Аиде пришлось ходить по диспансерам – наркологическому и психиатрическому, брать справки, что Альбертик не стоит у них на учёте. И теперь Альбертика собирались ставить на учёт в ОДН. Но только собирались, пока ещё не поставили – до выяснения дополнительных обстоятельств. И тут вдруг пригодились все заявления, которые писала и высылала тётя Аида под руководством юриста. Всплыло и то, что Костик и его мама ни разу не явились в суд, и заседания из-за них переносились. В итоге дело снова замяли, решив, что опять виноваты оба, и что «уголовное дело не возбуждать». Мама Кости всё шипела, всё жаловалась в полицию на «хулигана Альберта», но это никак ей не помогло.
Учебный год подходил к концу. Папа Альберта снова поехал в командировку проектировать у очередного богача новый супер-фонтан с подсветкой. Он сказал сыну:
– Если что, звони сам. Не надо маму беспокоить. Она у нас и так беспокойная. Её надо беречь, ей столько пришлось вынести за этот год. Помни, что мы с тобой решили во всём помогать маме, а не занимать по отношению к ней тихую оборону как раньше.
Аида Германовна и действительно сильно сдала за год, стала совсем бледной, почти прозрачной, но по-прежнему преподаватель по саксофону вздыхал, когда видел её во дворе музыкальной школы.
Аида Германовна всем жаловалась:
– Три года жизни потеряла, не меньше. А денег-то, денег…
Альберт кивнул отцу: буду, мол, беречь маму, защищать. Отец и сын пожали друг другу руки.
Да-а… Альберт очень изменился, он возмужал, на него стали с уважением поглядывать в классе, и хоть тренер по боксу не одобрил самосуд, который он учинил с обидчиком, но что прикажете делать, если Костю никак не наказали за выбитый Альбертиков зуб. Вот и получилось зуб за зуб, глаз за глаз.
Альбертик серьёзно задумался о том, кем он станет. Он решил выбрать на следующий год для сдачи ОГЭ «обществознание», и вообще всем стал говорить, что хочет заняться юриспруденцией и отстаивать права простых людей. Зуб конечно же не вернуть, но в этот нервный год Альбертик приобрёл опыт борьбы, изменился внутренне, а не только внешне. У Альбертика появился что называется стержень. Он теперь часто гуляет вечером с Васей, когда тот возвращается с тренировок по плаванию. Вася рассказывает ему о бассейне, о соревнованиях, о ребятах на плавании, о сборах и летних лагерях. Альберт же просвещает Васю по части бокса, и улыбается в вечерних сумерках стальными железками-брекетами.
Последний шанс
Фатальное настроение
О том, как важно не раскисать и надеется на лучшее.
Рисунок Маргариты Гарнык
Вообще-то Вася плавал в бассейне. И эта было замечательно. Вася не болел, Вася общался с мальчиками-не-нытиками, Вася соревновался. Занятия в спортшколе были бесплатные.
Но вот незадача: Вася ещё и лепил. Когда Вася был дошкольником, заказчицы, приходящие к маме, хвалили Васины поделки, маленькие фигурки животных с микроскопическими кружками глазниц и зрачков. Заказчицы, дородные немолодые женщины, склонные к педагогической деятельности, рассматривая малюсенькие коготки на пластилиновых лапах поделок удивлялись, хвалили, говорили:
– Ну надо же! Сам поделки делает. И так виртуозно! А мы своих заставить не можем. Даже колбаски раскатать не могут.
«Своих», которые колбаски из пластилина раскатывать не умеют, – это имелось в виду детей из класса или из детсадовской группы.
Заказчицы, не имеющие отношения к педагогической деятельности, жаловались обычно о своих детях и внуках так:
– А мои всё при мультиках – да при мультиках.
– Я тоже при мультиках – говорил Вася. – Я без мультиков жить не могу.
– Да. Но ты же успеваешь лепить!
– Да они сами лепятся, между делом, – отмахивался Вася. В душе-то он своё пластилиновое зверьё любил. Но не показывал этого.
Когда Вася пошёл в школу, пластилиновое увлечение сменилось на глиняное – Вася увидел в учебнике по «окружай-миру» древнегреческие вазы. И потребовал гончарный круг.
Мама со вздохом купила. Игрушечный, на батарейках. И глину мама купила. Пошли по квартире вазочки. Из белой глины, из красной. Скоро эти вазочки заняли все подоконники.
Вася требовал, чтобы мама ставила в вазочки цветы. Мама сказала, что вазочку нужно обжечь, а так – нельзя, глина размокнет. Вася стал просить у мамы духовку напрокат, только на время обжига. Мама духовку берегла. Лариса пекла в ней печенье и торты – на покупные торты мама старалась не тратиться. Но мама не могла сказать Васе, что духовку жалко. Мама сказала:
– Вася! Обжиг проходит при огромной температуре! В духовке таких температур нет.
Вася сказал:
– Хочу туда, где можно поделки обжигать.
И пришлось маме задуматься о кружке по лепке. Мама сказала старшей дочери:
– Ларис! При случае узнай в художке про лепку.
– Да что узнавать, там платно все лепят по воскресеньям. И мы тоже лепим, но по будням и бесплатно. Но мы отлыниваем. Неохота никому лепить, скульпторов среди нас мало.
– Ну узнай, сколько стоит. Запиши его. Квитанцию принеси.
И Лариса всё узнала, квитанцию принесла.
Вася стал ходить на лепку, и подоконники «вздохнули» спокойно: они без вазочек как-то лучше себя чувствовали, эти подоконники, свободнее. Вазочки же к тому времени «переехали» на балкон, многие превратились в черепки – необожженная глина хрупка. Вася не расстраивался:
– Черепки – это всё, что дошло до нас от египтян! – говорил Вася. – Черепки, то есть битая посуда, никому была не нужна.
– Кому это никому? – спросила мама.
– Ну, ворам, которые гробницы грабили.
– И что?
– А вот что. Учёным черепки достались. По черепкам возраст истории Египта определяют.
– Как это?
– Как-то под микроскопом, как-то по звуку «ультро».
– Кто это тебе такой бред сказал?
– Чернявский ему рассказал, – откликнулась Лариса. – Пришёл ко мне на День Рождения. А всё только с Васей болтал.
– Понятно, – вздохнула мама. – Раз Чернявский, значит не бред.
И не стала мама черепки выбрасывать. Черепки доисторические, в смысле до того времени, как Вася на лепку стал ходить.
От лепки ещё плюсы случились. Пол в квартире стал не такой липкий, всё реже и реже попадались цветные пластилиновые кусочки, глазки и ноготки – старые-то постепенно отколупливались, а новых не прибавлялось. Только на старом полированном шкафу, который мама называла то «гробом», то «осколком старой эпохи», фигурки продолжали жить – они замерли на стенке шкафа и любовались своим отражением в полировке. Этим фигуркам, динозаврам и чудищам, было всё нипочём, и то, что они на вертикальной стенке висят, их вполне устраивало.
Оказалось, что занятия по плаванию очень в лепке помогают. Скульптору сила нужна недюжая, богатырская: чтобы глину вымесить, чтобы лепить, руки должны быть сильные. И ноги тоже – Вася лепил стоя.
– Мне так удобнее, больше размах, – объяснял Вася, когда приходил домой после занятия и валился на кровать «без ног», без задних и без передних, по меткому выражению Чернявского.
Шли годы. Лепка дорожала. В два раза подорожала с того момента, как Вася пошёл. Но приходилось платить. Уже Васина работа, касатка в виде вазы, красовалась в стеклянной витрине постоянной экспозиции школы искусств. Другую Васину работу, огромную сову с человеческими глазами, поставили в кабинет большого чиновника, а композицию с подосиновиками и слизнями поставили в витрину перед кабинетом директора – там у секретаря все платники договора заполняли. Композиция «Гриб-мушкетёр» стояла в витрине небольшого музея при входе в зал современного искусства, а огромный индюк на целых десять кило веса поселился в детском саду, к этому индюку всех детей подводили, которые не хотели в садик идти, и после того, как детёныш видел индюка, то сразу капризничать переставал. Ребёнку говорили:
– Смотри: у нас в садике даже индюки живут круглый год, а ты только до обеда останешься.
Все знакомые, друзья и друзья друзей получали в подарок от Васи фантастических существ. Друзья – деньгохранилища с уткой Скруджем, сестра Лариса – страшную хэллоуинскую тыкву, Чернявский – череп, только уменьшенного размера, а тренер Лаврентий Леонидович керамического крокодила Гену в плавках. Соседка тётя Аида не могла налюбоваться на медведей-музыкантов: один на балалайке играет, другой на гармошке, а третий ни на чём не играет, просто сидит на пеньке, грустит.
– Вася! Ты бы мишку с саксофоном вылепил! – просила тётя Аида.
– Нет. Саксофон – не медвежий инструмент, – говорил Вася.
Он был возмущён тем, что ему советуют чушь. Но это же тётя Аида советовала. «Итак, – сопел Вася, – целую тройку ей вылепил, а она всё со своими предложениями вместо». Соседу Альбертику Вася вылепил утконоса. Альбертик утконоса нарисовал. Утконос за партой сидит, одной рукой пишет, а другой нос свой смущённо прикрывает. (Только не спрашивайте, откуда у этого зверя руки, у Альбертика такие утконосы странные выходят).
И вот, когда Вася в пятый класс школы стал ходить, педагог Юлия Константиновна попросила маму зайти.
– Зачем? – испугалась мама, отрываясь от швейной машинки и очередного демисезонного пальто цвета «бисмарк фуриозо», так модного в этом сезоне. – Я же вовремя всё оплачиваю.
– Юлия Константиновна хочет, чтобы я на «бюджет» попробовал поступить.
– Да что ты, Вася. Туда же не пробиться.
– Но Лариса то учится!
– Вася! – убеждённо сказала мама. – Лариса рисовала в детстве постоянно.
– А я в детстве постоянно лепил!
– Лариса в изо-студии сколько занималась!
– А я на лепке столько же занимался!
– Ты понимаешь: Ларису в эту художку единственную взяли из «чужих».
– А я «свой». Я можно сказать четыре года оттарабанил. От звонка до звонка.
Мама вздрогнула. Швеная машинка испуганно загудела, замигала лампочкой.
– Это тебя Чернявский научил?
– Нет. Это учитель по «технологии» так у нас шутит.
– Фу, – почему-то обрадовалась мама. И опять стала строчить.
– Мама! Тебя Юлия Константиновна просит зайти! Ты забыла?
И мама пошла к Юлии Константиновне. Поплелась мама из последних своих мамских сил. Мама представляла Юлию Константиновну мощной, волевой, с орлиным взглядом, как скульптор Вера Мухина на картине Нестерова, где она рабочего с колхозницей ваяет. Оказалось, что педагог – милая девушка, красивая и доброжелательная.
– К вам же не поступить! – с порога сказала мама.
– Но понимаете, – ответила Юлия Константиновна. – Хорошо бы попробовать. Я хочу Васю видеть в бюджетной группе. Он же тогда три часа лепить сможет бесплатно, без всяких квитанций. Лепкой на бюджете многие занимаются принудительно. Не любят лепить, но в программе лепка, значит надо лепить, Вася сможет и не в свои дни ходить, главное, чтобы он стал «бюджетником».
– Но ведь экзамен сдавать по рисунку – Вася не сможет.
– Ну почему же? Сейчас октябрь. А экзамен в апреле-мае. Вполне реально подготовиться, – сказала Юлия Константиновна. – Просто вам надо ещё рисунком заняться. Есть правило: кто лепит, рано или поздно рисовать начнёт. И потом: пять лет бесплатно заниматься будете. У вас же, в смысле у Васи, в этом году – последний шанс на бюджет. Дальше по возрасту не пройдёте.
– Ой, – вздохнула мама. – У нас знакомая, девочка Тася, на четвёртый год к вам поступила.
– Ну бывает, что и так, – после упоминания о Тасе Юлия Константиновна как-то вся сжалась, погрустнела. – Но последний шанс необходимо использовать.
Вася действительно не рисовал. А если оказывался в музее или на выставке какой, сразу бежал на бюсты разные смотреть, на скульптуры – хорошо, что почти всегда в залах с картинами и скульптура выставлена. Вася говорил мечтательно:
– Вот если бы мы в школе лепили.
Но в общеобразовательной школе почти не лепили.
С сентября пятого класса, Васин самый ужасный класс переехал на этаж средней школы, а недобрую, но улыбчивую учительницу Татьяну Викторовну заменили разные учителя, попадались среди них, неулыбчивые, но очень добрые. Как раз урок «изо» стал намного интереснее, и Вася принёс домой приличные работы – дерево на фоне неба. Дерево занимало весь лист.
– А что бумага такая гладкая? Для рисования шершавая нужна, – сказала Лариса.
– Родительский комитет тупит как всегда, – вздохнул Вася.
– Не художники они. Не творцы.
– Ну почему же? – усмехнулась мама. – Там у них декоратор есть по верхнему коржу.
– Вот она бумагу и купила неправильную, ух, – сжал кулаки Вася.
Вторую работу Вася принёс уже на хорошей бумаге, на бумаге из дома, на шершавой. Пейзаж.
– По цвету хорошо. Это самое главное, – сказала Лариса. – С остальным ты пока не справился. Босх какой-то.
Мама тоже удивилась Васиному сложному цвету, загадочной дробности. А может и правда Вася – современный Босх?
Мама теперь жалела, что не хранила старые рисунки Васи. Потому что мама и за рисунки это не считала. Какие-то страшные кружки-лица типа смайлков, всё дробно.
– Какие-то психованные рисунки, – говорила мама и долгие годы клала их в пакет для макулатуры. – Да и что можно нарисовать, когда целый день при телевизоре.
– Я ещё плаваю! – спорил Вася.
– Другие дети занимаются, – заводила мама привычную песнь. – Вон, Ангелина – балетом, и английский учит, и уроки делает. А ты пришёл и при мультиках. Ещё в кинотеатр по десять раз на один и тот же мульт бегаешь. Как зомби.
Мама согласилась с педагогом, что попробовать надо, но всё равно вернулась домой в жутких сомнениях. Ведь если заниматься ещё рисунком, то Вася тренировку будет пропускать. Мама как-то привыкла, что Вася каждый будний день ходит в бассейн, а в выходной – на лепку. Такая привычная размеренная жизнь. «А с другой стороны, – размышляла мама, – ребята в бассейне спортивные, волевые, соперники. Но наглые. Вася жалуется иногда. А тут обстановка конечно в художке поспокойней. Да и мальчиков практически нет. Историю искусств опять же будут проходить – всё-таки не при мультиках страшных сидеть, не при телевизоре».
Спустя два месяца всё было по-старому. Вася так и ходил на тренировки, рисовал только в школе на «изо». Мама так ещё ничего и не решила, не определилась.
После Нового года всё-таки решили мама с Ларисой засадить Васю за рисунок. Вася и сам стал напоминать о пятнадцати работах, которые надо будет принести в мае для допуска к вступительному экзамену. Поставили перед Васей мольберт, прикрепили скотчем лист: рисуй, Вася, новогоднюю ёлку. Вася нахмурился.
