Сергей Николаевич Прокопьев
Журавли Афгана
Лет пять было телевизору. Хороший, цветной «Самсунг». Не плоский, с кинескопом здоровенным, тяжёлый аппарат. Николай спрашивал:
– Мама, как ты его выволокла.
Не любила эту тему. Ответила коротко:
– Захочешь избавиться от греха – справишься.
По темноте (увидят соседи – устанешь на вопросы отвечать) погрузила в тачку, в двухколёсную «тачанку», вывезла за огород и вывалила в овраг. Был за огородами овражек.
– На следующий день, поди, ноги приделали, – спросил Николай.
– Я что, по-твоему, бегала смотреть: взяли, не взяли? Брат Николая сетовал: «Нет бы, отдать кому-то – выбросила! Богачка!» Мать считала: отдать, значит, себя избавить от греха, а другому передать – греши, мил человек, на здоровье.
Николай вернулся из Чечни, на следующий день мать повела в церковь, заказать благодарственный молебен. Жена ворчала, собираясь: «Что теперь-то ходить, ладно, когда уезжал. Вернулся и дело с концом».
Они вошли в церковь и увидели батюшку, выходящего из алтаря. Густое серебро, черный подрясник, золотистый крест на груди. «Крест на мне, крест во мне…» – сами собой пришли в голову Николая слова молитвы. Увидев его, батюшка заулыбался, расставил руки для объятия:
– Николай!
Обнял, три раза прикоснулись щеками. Густая батюшкина борода пахла ладаном.
– Слава Богу, вернулся. Мать изпереживалась за тебя! Слава Богу за всё!
Один из шести
В военный комиссариат сельского района позвонили из облвоенкомата и сообщили: на Андреевку идёт цинковый гроб из Афганистана. Никакой другой уточняющей информацией область не располагала: гроб в Андреевку. Всё. Райвоенком подумал и позвонил председателю Андреевского сельсовета, передал сообщение и попросил не будоражить раньше времени народ, фамилия погибшего пока неизвестна, лишь пункт назначения скорбного груза. Придёт в область борт с цинком, тогда станет ясно – кто в нём. Председателем сельсовета в Андреевке была женщина, она не смогла удержаться – село облетела тревожная весть. К вечеру все матери, сыновья которых служили в Афгане, знали о случившемся.
За год до этого в Андреевке восемь вчерашних одноклассников призвали в армию, шестеро попали в Афганистан: Антон Глебов, Вова Максимов, Коля Урусов, Денис Якименко, Толя Беляк, Женя Кардаш. Кто-то из них возвращался в Андреевку в гробу.
Матери афганцев потянулись к Марии Глебовой. Работала Мария в пошивочной мастерской, с некоторых пор стали её называть по-городскому – ателье. Мария слыла женщиной умной, рассудительной, хорошо кроила и шила. В нарядах от неё щеголяли сельские модницы. Первой к Марии пришла Екатерина Максимова, вместе работали в ателье. Но сегодня Екатерины там не было, второй день сидела на больничном.
– Что скажешь, Маша? – Екатерина долгим взглядом посмотрела в глаза Марии, будто хотела увидеть в них ответ на мучивший её вопрос.
– Что тут, Катя, скажешь.
Екатерина вдруг громко зарыдала.
– Ты что, ты что? – начала успокаивать Мария.
– Да ведь Вова это, Вова! Убили его, чует моё сердце!
– Прекрати! – строго сказала Мария. – Нельзя так! Что ты раньше времени хоронишь!
Екатерина послушалась, углом платка вытерла слёзы.
Стукнула калитка, пришли сразу четверо – Вера Урусова, Татьяна Кардаш, Светлана Якименко и Зина Беляк.
– Ничего не узнала? – спросила Урусова у Марии.
– А у кого?
Снова раздались шаги в сенях, вошла Надюшка Логинова. Невысокая, фигуристая, с круглым лицом. Надюшка была девушкой Володи Максимова. Замерла у порога.
– Что ты как не родная, – сказала Мария, – проходи.
Надюшка взяла табуретку.
– Тётя Катя, – спросила, – Вова писал вам, что в госпитале лежит?
– Как в госпитале? – подскочила Екатерина. – Ничего не писал.
И всплеснула руками после секундной паузы:
– Умер от ран!
– Да погоди ты! – прикрикнула Мария. – Что ты его опять хоронишь! Раз письмо написал, значит, не в тяжёлом состоянии!
– Может, письмо не его почерком? – с трагическими нотками в голосе предположила Екатерина.
– Его почерк, – поняв свою оплошность, зачастила Надюшка. – Пишет: лёгкое ранение в ногу
– Мой Толя пишет, – сказала Зина Беляк, – охраняет аэродром, кормят досыта, фрукты дают. Всё спокойно.
– Они напишут, только уши развешивай. – Вера Урусова сидела с тяжёлым лицом. – Зачитаешься. Пионерский лагерь, а не война. У меня приятельница в кинофикации работает, сын всю дорогу вешал лапшу в письмах – электростанцию охраняет, а пришёл без руки. Мой тоже склады охраняет. Все сторожами там…
– А чё, – воскликнула Татьяна Кардаш. – Женя пишет: шоколад им дают.
Вошёл муж Марии, Андрей. Высокий, сутулый. Он работал в совхозе электриком.
– Вы чё это, бабоньки, такой компанией и без пузыря? Сгонять? Белое? Красное?
– Угомонись, – оборвала шутливый тон мужа Мария, – цинковый гроб в Андреевку идёт.
– А-а-а, – ничего не понял Андрей и прошёл в комнату.
Тут же вернулся:
– Чей гроб? – спросил.
– Неизвестно, – с раздражением ответила Мария, – из Афгана.
– А-а-а, – протянул Андрей.
Прошёл в комнату и снова появился в проёме двери:
– Надо позвонить в военкомат.
– Там ничего не знают.
Повисла тягостное молчание.
– Вчера вспоминала, как Женя в первый класс пошёл, – нарушила его Татьяна Кардаш. – Счастливый. Ему так хотелось в школу. Новые учебники на десять рядов просмотрел.
– А теперь цинк к нам летит! – зло бросила Вера Урусова. – В «Чёрном тюльпане». Ростишь-ростишь… Мой слушает западное радио, нас там оккупантами называют, говорят, сколько сбили самолётов, погибло солдат.
– Может не везде так! – сказала Кардаш и тут же снова вернулась к теме «пионерского лагеря». – Женя писал, у них давал концерт Александр Розенбаум. Дескать, разве когда увидел бы Розенбаума в нашей Андреевке.
Зашла Алина Вересаева, остроглазая, с утиным носиком, волосы до плеч. Девушка Жени Кардаша. Она ещё не успела пройти, Татьяна Кардаш спросила:
– Когда от Женьки в последний раз письмо получала?
– Позавчера, – сказала Алина. – Писал: ходили в горы.
– Склады охранять? – съязвила Вера Урусова.
– Не знаю, – потупилась Алина.
– Мальчишки наши так дружны были, – сказала Екатерина Максимова. – Вечно этот футбол гоняли. Вова мой если видел – ребята пошли с мячом, всё бросал: мама, потом сделаю. Бежал на луг.
Село стояло на высоком месте. Одним краем оно упиралось в смешанный лес, огороды другого опускались к широкому лугу, границу которого очерчивала река. До неё метров четыреста шагать. На лугу мальчишки нашли ровную площадку и обустроили футбольное поле. Поставили ворота, сделали разметку. Стадион имелся в центре села, у школы, но мальчишкам, что жили на этом краю, удобнее было играть на лугу. Это было их поле, у школы собиралась своя компания. Чем ещё удобен луг – рядом река, пять минут и ныряй да плавай. Летом в погожий день стадо пройдёт, небо за рекой украсится закатом, футбольное поле оживает голосами мальчишек. Марии Глебовой понадобиться в огород за огурцами или зеленью, откроет калитку, пройдёт к грядкам и обязательно посмотрит туда, откуда доносятся звуки ударов по мячу, крики азартных футболистов. Найдёт Антона. Полюбуется сыном.
Друзья тянулись к Антону. Он после седьмого класса сагитировал сделать на лугу поле. Мальчишки нашли брёвна на ворота, сделали разметку. Одно бревно на перекладину для ворот Антон выпросил у отца. Тот поначалу заартачился, приготовил для сеновала, Мария встала на сторону сына. Вдвоём уговорили.
После матча школьные друзья Антона частенько шли в село через огород Глебовых. Так было удобнее, не надо делать крюк. У Глебовых устраивали водопой. Рядом через дорогу жили Урусовы, но утоляли жажду у Глебовых. Антон большим ковшиком черпал воду из фляги, и все по очереди жадно пили. Мария, если была дома, останавливала:
– Подождите, не наливайтесь пустой водой! Морс сделаю!
Щедро лила варенье в трёхлитровую банку, наполняла её из той же фляги колодезной водой, размешивала.
Мальчишки первую жажду утоляли из ковша, затем, не торопясь, уговаривали до последней капли банку морса.
Возбуждённые футболом, они были ещё там, на поле – перебивая друг друга, спорили. Проигравшие не соглашались с поражением. Им, дескать, забивали голы из положения вне игры, не назначали вернейшие пенальти в их пользу.
В разгар лета, увлекаясь, играли до глубоких сумерек. Останавливали матч, когда и мяч-то было еле видать. А потом шли купаться. Дневные ветры стихали к вечеру, река текла ровно, ни морщинки на глади, только если рыба плеснёт, оставив после себя живые круги. На ходу, сбрасывая футболки и трико, мальчишки вбегали в воду. Разгорячённые тела жадно вбирали в себя речную прохладу. Два-три часа футбола не утомили, наперегонки плыли на другой берег. Пусть река метров сорок-пятьдесят шириной, да тоже надо поработать. Выплывали к песчаной косе. Купаясь жарким днём, падали на горячий песок, к вечеру он остывал, не поваляешься, сразу плыли обратно.
В старших классах вечером к футбольному полю приходили девчонки. Принаряженные. Мальчишки играли при них с повышенным азартом. Старались показать себя.
Девочки не заходили к Глебовым испить воды после игры, стеснялись. Одна Валя Троян шла на равных. Валя была не только девочкой, а и футболистом. Крепко сбитая, среднего роста, с короткой стрижкой, скуластым лицом, она активно занималась спортом: бегала за школу на районных соревнованиях, хорошо играла в волейбол. И на футбольное поле приходила не в юбке, а в кедах и трико. Мальчишки ставили её в защиту. Валя не подводила – цепкая, скоростная – всегда оказывалась в нужном месте перед противником, вставала преградой к воротам.
– Вы с Валей осторожно играйте, она ведь девочка, – наказывала Мария на «водопое» мальчишкам, если футболистки не было рядом.
– Тётя Маша, ей это скажите! Иду с мячом, она не в мяч, а по ноге как шарахнет.
– Волоха, ты сам часто в кость играешь!
– Валька молодец! – хвалил Коля Урусов. – Ей бы ещё удар посильнее! Как рванёт по краю, фиг догонишь. И в защиту вовремя вернётся! Моторная! Не зря чемпион района по стометровке!
Марии нравилось, что мальчишки с восхищением говорили о девочке. Валей она любовалась. Такие девчонки вырастают в хороших жён и матерей. Антону бы такую.
Валя ещё и потому ходила играть в футбол, а может, только по этой причине – ей очень нравился Денис Якименко. Втихушку тренировалась дома с мячом. Мать Валик как-то пожаловалась Марии: «Валька всю стену сарая обстукала футболом!»
Мария однажды спросила сына:
– Кто у вас лучше всех играет?
– Денис. Мы-то что – техника садово-огородная, а он с третьего класса занимался футболом в Баку. И обводка, и удар поставлен, и поле видит, пасы точные отдаёт.
Мать Дениса, Светлана Якименко, девчонкой уехала из села, окончила педучилище, вышла замуж и перебралась с мужем к его родителям в Баку. Муж шоферил, два года назад попал в аварию, погиб. Квартира была оформлена на родителей мужа, они невестку выжили. Светлана с сыном вернулась в село к матери, та вскоре умерла. Сына, обидевшись на свёкра и свекровь, переписала на свою фамилию. Работала воспитателем детского сада.
Что отмечала Мария в Денисе – природную интеллигентность. Её Антон чистил туфли обувшись. Казалось бы – какая разница, только он спереди до блеска глянец наведёт, а по задникам едва пройдётся щёткой, а то и вообще забудет. Не проследишь, так и пойдёт. Ничего не стоило собрать плечом с белёной стенки известь и не заметить непорядка во внешнем виде, с Денисом ничего подобного не могло быть. Аккуратный, наглаженный, причёсанный. Играть в футбол приходил неизменно в чистой форме – гетры, спортивные трусы, футболка.
Не сразу Денис ответил на симпатии Вали. Но в армию она его провожала.
Антону нравилась Ира Коровицина. Девочка с гонором. Тёмные вьющиеся волосы, голубые глаза, широкой кости, высокая. В седьмом классе Мария в учебнике по литературе нашла записку: «Антоша, давай дружить». И подпись: «Ира К.» Какой-то дружбы Мария не заметила в то время, а в девятом классе, убираясь в комнате сына, подняла с пола нож-складничок, на блестящей бордовой ручке иголочкой нацарапано: «Антон + Ира». После школьного выпускного вечера вчерашние десятиклассники традиционно встречали рассвет на берегу реки. Мария сидела у окна (не спалось), когда они возвращались под утро в село – Антон с Ирой шли рядом. Сами собой у Марии навернулись от этой картины слёзы: Антошка вырос. В четыре года она его едва не потеряла. В районной больнице сказали: всё – умер. Лишь седенький старичок доктор, которого умолила посмотреть ребёнка, старинным фонендоскопом, элементарной трубкой, что прикладывается одним концом к уху, другим к груди, обнаружил едва заметное сердцебиение.
Несколько раз мальчишки устраивали матчи с ребятами, которые тренировались на школьном стадионе. В принципиальных встречах в воротах стоял Коля Урусов.
– Колян – лучший воротчик! – говорил Марии Антон. – С виду увалень, но прыгучий, себя не жалеет, под ноги любому бросится за мячом.
О таких, как Коля, говорят: крепко стоит на земле. Крепышом был с первого класса. Подрастая, оставался всё в тех же пропорциях – широкая грудь, развитые плечи, сильные руки и ноги. Весь в отца. Тот был горой мышц, запросто мог поднять бревно, с которым двое мужиков еле справлялись. Мария с Урусовым старшим, Виктором, вместе учились. По-детски заглядывались друг на друга, стесняясь своего чувства. Лишь однажды с покоса шли вместе. Покосы Урусовых и Глебовых граничили друг с другом. Почему-то в тот день родители отправили детей домой. Волнующе хорошо и легко было шагать рядом по лесу. Так бы идти и идти. Смеялись, говорили о каких-то пустяках. Дорогу пересекала речушка, воробью по колено, да дно скользкое, переходили, взявшись за руку. Не хотелось разжимать пальцы, ступив на берег. Кто знает, как бы сложились их отношения, но в восьмом классе поздней осенью Урусовы неожиданно уехали в Казахстан, в Караганду. Вернулись через два года без Виктора, он приедет тремя годами позже с женой Верой и грудничком Колей. По сельским понятия, Вера была излишне худа, лицо портил тяжёлый подбородок, по характеру занозистая, поперечная, зато пела. В селе были певуньи, да с Верой не сравнить. Заведовала клубом, вела хор и ансамбль народной песни. С районных смотров художественной самодеятельности часто привозила дипломы.
В компании футболистов был Вова Максимов, он после восьмого класса поступил в техникум в районном городке, приезжая домой, торопился на луг. Рослый, губастый, с вьющимися волосами свысока поглядывал на вчерашних одноклассников, как-никак студент. В открытую курил. Играл умело, но лишний раз за мячом не побежит. Ругался, если ему не давали пас. В защиту возвращался с неохотой, торчал у ворот противника. Ребята звали его Волохой.
– Волоха, ты шевели булками! – упрекали. – Не жди столбом мяча! Не один забивать хочешь!
Вова взахлёб радовался, если выигрывала его команда, в случае поражений костерил партнёров, соперника. Виноваты в проигрыше были все, кроме него.
С матерью Вовы, болезненной Екатериной, Мария работала в пошивочной мастерской. Екатерина маялась желудком. Ей сделали операцию, да неудачно. Надо было щё оперироваться, да она боялась.
Из шестёрки афганцев не были заядлыми футболистами Женя Кардаш и Толя Беляк. Они редко появлялись на лугу.
– Жека у нас Кулибин, – говорил Антон.
Кардаш рос без отца, говоря по-деревенски: мать нагуляла. Пропадал у своего дяди. Тот был помешан на технике и племянника заразил. Они собрали маленький трактор с тележкой. На нём возили траву, сено, дрова. А ещё построили аэросани, гоняли на них зимой по реке. Женя на своих двоих по селу не ходил – перемещался исключительно на мотоцикле. Дядя отдал ему свой «Ковровец». Единственное – мать в школу не разрешала ездить на мотоцикле, вынужден был ходить пешком. На футбольное поле тоже приезжал на «Ковровце». Не жадничал, если товарищи просили покататься.
Толя Беляк играл редко и слабо, прилетит мяч – пнёт, не больше, без азарта. Одна у него была страсть – рыбная ловля. Всё лето пропадал на реке. Солнце ещё на ноготок не выглянет, бабы лишь поднимаются идти по утренним сумеркам к коровам, а Толя (невысокий, узкоплечий и черноголовый) уже бодро шествует по пустынной улице с удочкой на плече, бидончиком под рыбу в руке. Не сказать, что остальные мальчишки были равнодушны к рыбалке, нет, ходили на реку за окуньками, ельчиками, пескарями. Да они так – любители, Толя – профессионал, никто не мог его обловить.
– Толян всю реку знает, – рассказывал матери Антон. – Где на живца щуку взять, где хороший окунь клюёт. Бывает – по всей реке ни поклёвки, все пустые, он хотя бы ершей да накосит полный бидончик.
Весной, как пройдёт ледоход, Толя ловил на перемёты, летом ходил на речку с удочкой, кроме того – мордушки ставил. Сам плёл из ивняка. Мальчишки не любили возиться с такой снастью, считая её стариковской, Толя был иного мнения. Холодная вода, не холодная – лез на глубину, доставал мордушку, тащил на берег, вытряхивал рыбу и снова ставил.
Учился Толя неважно, был из тихих троечников. Жили Беляки бедненько, одно богатство – пятеро детей. Глава дома, Борис Беляк, работал скотником в совхозе, жил по принципу: день прошёл и, слава Богу. Не утруждал белобрысую головушку свою думами, как прокормить ораву дочерей да сыновей. Любил выпить. Семью тащила его жена Зина. Маленькая, жилистая, скорая на ногу, с вечно озабоченным лицом. Работала она дояркой. Рыба, которую ловил Толя с ранней весны до поздней осени, была хорошим подспорьем в бедном рационе семьи Беляков.
Собрались в тревожный вечер в доме у Глебовых все матери и девчонки парней-афганцев, кто остался после школы в селе. Кроме Надюшки Логиновой и остроглазой Алины Вересовой, пришла футболистка Валя Троян. Она училась в городе в техникуме, приехала домой на одни день за зимней одеждой. Иры Коровициной не было, второй год училась в пединституте в областном городе.
Мария вскипятила на электроплитке большой чайник, принесла из серванта красивый праздничный сервиз, налила в ярко разрисованные чашки чай.
– Как жить без него? – спросила себя Светлана Якименко. – У меня никого кроме Дениса! Сама росла без отца. Мне совсем ничего было, когда его призвали на фронт. Вскоре похоронка пришла. Я первая и последняя у них – ни сестёр, ни братьев. И что ещё и без сына жить?
И сама ответила себе нехорошим голосом:
– Не хочу! Не хочу!
Горько заплакала, говоря сквозь слёзы:
– Как умоляла: Денис, не просись в Афганистан, скажи – ты один у матери. А он хотел туда: «Мама, я – мужчина!» Подтягивался на турнике, гири поднимал. Бегал по утрам. Хотел в десантники.
Не прояснилась ситуация и на следующий день. Мария с Екатериной Максимовой ходили к председателю сельсовета, та позвонила при матерях военкому – ничего нового область не сообщила. Ни фамилии погибшего по-прежнему не знали, ни даты прибытия борта с гробом.
На третий день (была суббота) после обеда Мария забылась тяжёлым сном, две предыдущие ночи почти не спала, тут прилегла. Из сна её вырвал страшный, разрывающий сердце крик. Мороз прошёл по коже, так жутко кричала Вера Урусова. Мария всё поняла. От сердца отлегло, с души свалилась тяжёлая плита – не Антон.
И тут же хлынули слёзы, ревела в голос, мужа дома не было, с причитаниями. «Антошенька, – повторяла сквозь плач, – сынок, береги себя! Останься живым! Антошенька, кровиночка моя…»
Понимала, надо идти к Урусовым, и не могла заставить себя.
На похоронах Вера Урусова была чёрной от горя. Заливалась слезами, поили успокоительным – не помогало, продолжала рыдать. Виктор не отходил от жены, на окружающих смотрел растерянно, будто хотел услышать подтверждение своим мыслям: не может такого быть – в этом металлическом ящике находится их Николай.
Отшумела дождями осень, разом лёг толстым слоем снег, а сразу после Николы раздался в сельсовете звонок из райвоенкомата: в Андреевку идёт цинк из Афгана.
