Сергей Николаевич Прокопьев
Кулай – остров несвободы
Мартюши
Наша паломническая группа под водительством батюшки Андрея и, благодаря его водительскому искусству, мчит по яркому мартовскому утру на Кулай. Экспедиция идёт по плану. В запланированное время показалась Тара. Древнейший город Сибири, один из форпостов России на пути на восток. Поселению перевалило за четыреста лет. Много чего было в его истории. В интересующие нас тридцатые годы Тара славилась тюремными порядками. Тоже был своего рода форпост на севере Омской области, тарские следователи, тюремщики отличались жестокостью.
Тару пролетели на одном дыхании. Перекрестились на Спасский собор, его кресты золотисто указывали в высокое небо. Въехали на Самсоновский мост, впечатляющий своей ажурной красотой.
– Злые языки утверждают, – сказал батюшка, – мостопереход тоже построен ради Крапивы и её нефти. Всё ради неё… Задумывали его строить давно. С Крапивой активизировались…
От моста сворачиваем направо. Начинаются сосновые леса. Царь сибирского леса, безусловно, кедр. Как настоящий царь он на глаза не лезет, на публику не стремится, держится в таёжной тени. Так просто его не увидишь. Для встречи требуется приложить усилия. Тогда как сосна красоту не прячет. Любит свет, щедрое солнце, даже почву предпочитает солнечную – песчаную. Сосны стеной подступают к дороге. Сверкающий снег, зелень игольчатых лап, голубое небо и солнце.
– Заедем в Мартюши, – объявляет батюшка.
Мартюши – это по-простонародному, официальное название села Мартюшево. Стоит в сосновом бору, в селе живёт батюшкин духовный сын – Виктор. Большой дом стоит на краю села. Рядом с домом обширный огороженный участок, который можно назвать хоздвором. Пару трелёвочных тракторов (судя по всему – нерабочих), танкетка, кабина от колёсного трактора «Беларусь».
– Основная техника в тайге, – поясняет батюшка. – Предприятие Виктора валит лес. Звонит мне в конце ноября: «Батюшка, помогай, помолись. Надо по зимнику за болото в тайгу заезжать, а я не могу оформить бумаги». Не знаю, помогла моя молитва или нет, в середине декабря получил Виктор разрешение. У чиновников одна забота голову гложет – себе отщипнуть. Столько времени Виктор потерял, более чем на месяц позже в тайгу зашли его лесорубы. На Кулае тоже валят лес. А вообще, конечно, вырубается он со страшной силой. Говорят, китайцы заходят к нам. Тогда вообще жди пустыню. Желтолицые братья – натуральная саранча. Она прожорливо прошлась по енисейской тайге, забайкальской. Кулай после китайцев точно уйдёт в болото. Сибирский кедр живёт пятьсот лет, а мы его прожорливой саранче… Строили мост для Крапивы, ей он стал не нужен, зато саранче в самый раз…
Виктора дома не оказалось. Перекусили в машине бутербродами с чаем, благо, монахиня предусмотрительно захватила двухлитровый термос. Подкрепились и поехали к церкви.
Деревня в одну улицу. Справные бревенчатые дома справа и слева от дороги напомнили детство, крепкие таёжные деревни Восточной Сибири. Улица пустынная. Единственно, кто встретился – молодая женщина в белоснежном лыжном костюме. В таком рассекать по крутым склонам Шерегеша или Домбая на горных лыжах. Март – самое время. Ещё лежит снег, а солнце в горах, хоть загорай. Горных трасс в радиусе тысячи километров от Мартюшей не имелось. Хотя если по зимнику пролететь через Кулай и Васюганские болота в Томскую область, там можно покататься.
Церковь небольшая, но ладная. Я сделал несколько снимков. Вдыхая морозный воздух, снова вспомнил детство. В воздухе стоял тонкий аромат печного дыма от березовых дров.
Садимся с машину, батюшка давит на газ, и вот уже мы въезжаем в преддверие Васюганья. Сосны исчезли – берёзы, осины, кустарник по сторонам. И дорога – разбитая лежнёвка… Монахиня Евдокия рассказывает, как однажды поехала из Васисса в Мартюши к зубному врачу. Не одна, восемь человек сели в уазик, все нуждались в стоматологическом лечении. У монахини накануне зуб разнылся, впору на стенку лезть. Решила вырвать, как раз клич по селу прошёл – фельдшер договорилась со стоматологом в Мартюшах, примет страждущих из Васисса. Ехать каких-то тридцать пять километров, но уазик героически преодолевал смешное расстояние семь часов.
– Добрались до Мартюшей во втором часу ночи, – со смехом рассказывает монахиня Евдокия о стоматологически-санитарном рейсе, – все в грязи с головы до пят. Толкали машину, подкладывали под колёса ветки. Пешком быстрее бы дошли. За всем этим я про зуб забыла. Самое интересное, врач посмотрел и говорит: «Вы ноги погрейте, зуб у вас здоровый. Не стал рвать, спасибо ему. Зуб по сей день служит».
Мы преодолели расстояние от Матрюшей до Васисса минут за сорок. Батюшка остановил машину у деревянного высокого здания с большим сбитым из струганной доски крестом на фронтоне. Фронтон обшит рейкой, почерневшей от времени, крест не успел потемнеть, ярко выделялся на этом фоне. Здание на вид крепкое. Строили из хорошего леса, с умом.
– По-хорошему снять бы крест, – с печалью в голосе произнёс батюшка, – не будет здесь больше церкви. Жаль. Освятив её владыка, Феодосий скажет: «Это самая северная церковь, которую освящал». Он предложил в честь Новомучеников и Исповедников Российских.
По глубокому снегу подошли к высоким окнам, сквозь выбитые стёкла окна заглянули внутрь церкви. Пол из широких плах крашен песочным цветом. Краска зашелушилась. Мёртвая печь в углу.
– По площади церковь в самый раз для Васисса, – прокомментировал батюшка. – Первое время бабульки придут, лавки поставят, как в клубе, рассядутся и ждут, когда я начну развлекать разговорами. В городе народ в отношении церкви тёмный, сам таким сколько лет был, в деревне вообще без просвета.
Над селом, засыпанным снегом, залитым солнцем, стояла тишина. Я попросил монахиню сфотографировать нас с батюшкой на крыльце церкви. Монахиня отошла с фотоаппаратом к покосившейся на одну сторону колокольню. Четыре высоких столба, в двух метрах от земли площадка для звонаря. Над ней четырехскатная крыша с крюком для колокола.
– Уезжая из Васисса, колокол снял, – пояснил батюшка, и тут же расплылся в улыбке. – Ох, в первый год на Пасху звонили, едва не всё село перебывало у колокольни. Дети обязательно и взрослые тут же. Кто специально приходил – куличи, яйца светить, кто по пути заворачивал, место бойкое, магазин неподалёку. Душа пела у меня, так хорошо было, настоящая Пасха в селе.
Здание церкви относилось когда-то к медицинскому городку. Он построен, скорее, в пятидесятые годы. Как говорит батюшка: «Строили по кулайской архитектуре». С десяток основательных бревенчатых строений Васисса вывезены из Кулая. Были там мастера-плотники со своим почерком. Откуда они, из каких краев привезли это стиль деревянного зодчества? Делаю фото, покажу знатокам.
Батюшка рассказывает, половую плаху менял в церкви. Думал, поднимет подгнившую, заменит и всё. Нет, скреплены были между собой шпоном. Забайкальские старообрядцы, семейские, так стелили полы. Все подогнано, на десятилетия посажено. Был в Васиссе двухэтажный бревенчатый интернат. Когда решили его разобрать, а точнее – разломать, тракторами растаскивали, до того на века строилось. Библиотека, почта, целый ряд строений вывезли из Кулая в конце сороковых годов, когда спецпосление закрыли. Долгое время здания определяли облик села. В настоящее время половина брошено. Зияет пустыми окнами дом, на котором идёт по фронтону надпись большими буквами – «Почта, радио, телеграф».
Кулай тоже дал свой всплеск в жизни села, внёс своё в его облик, пополнил жителями – с Кулая после сорок седьмого года, когда спецпоселение закрыли, многие переехали в Васисс.
Стучит в голову навязчивая мысль: не привнёс ли Кулай свою тупиковость сюда? Не заразил ли ею село?
– В этом доме я жила, – показывает монахиня Евдокия на доживающий своё домик. – Он и тогда на один бок скособочился. А сейчас, бедолага, совсем доходит до ручки.
Мы стоим у машины. Мимо проходит подросток, в тёмно-синем пуховике, на голове вязаная шапочка.
– Здравствуйте, – весело поздоровался, на пару секунд остановился. – Вы, батюшка, к нам насовсем?
– Нет, в гости.
– А-а-а! Я-то думал, насовсем.
– Чей он? – обратился батюшка к монахине, когда парнишка ушёл.
Монахиня отрицательно покачала головой:
– Не скажу, не узнала!
– Поехали к кедровой роще, – предложил батюшка.
Мы садимся в машину.
Гордость Васисса – кедровая роща. Два гектара отборного кедра. Говорят, что много-много лет назад село соседствовало с кедровым лесом. Но однажды пожар слизал это богатство. Одна роща осталось. Стоят кедры как на подбор, высотой в семи-восьмиэтажный дом.
Кто его знает, пройдёт время, только и останется от села эта роща. Есть крепкие дома, есть. Да слишком много брошенных. Что должно произойти, чтобы вернулась жизнь сюда. В конце девятнадцатого века переселенцам из центральной России и Белоруссии определили этот глухой край на жительство. Не испугались рисковые люди морозов, поставили дома, поставили церковь, сделались сибиряками.
Мы углубляемся в рощу. В кедраче сумрак, глаза отдыхают от яркого солнца, блестящего снега. Фотографируем друг друга на фоне могучих деревьев.
– Иногда уходил из дома с четками, – говорит батюшка, – по периметру несколько раз обходил рощу и читал «Богородичное правило». Хорошо молилось. «Богородичное правило» мне лучше всего в движении читать. В Дивеево канавка Богородицы, хотел на Кулае, на Яглах, вокруг бывшего посёлка тропу проложить и ходить по ней с «Богородичным правилом»…
Прокурор из Москвы
В тот первый свой визит на Кулай, когда батюшка долго не мог найти кладбище, дефицит времени не позволил осмотреть территорию спецпосёлка. Не удалось сделать это и во время полёта за болото с владыкой, не прошёлся по бывшей улице, не отыскал первого кладбища. А вскоре ничего от посёлка и его первого погоста не осталось. С морозами проложили зимник, пригнали по нему на Кулай тяжёлую технику, провели вскрышные работы, открыли мощный карьер по добыче супеси и песка. Кому он понадобилось в глухой тайге? Магнаты от нефти получили разрешение двадцать пять лет разрабатывать Крапивку, и, не откладывая в долгий ящик, по-хозяйски принялись осваивать недра в пределах месторождения. На вертолёте на Крапиву не налетаешься, понадобилась дорога, дабы катиться из Тары яичечком до самых скважин с нефтеприбылью. Понагнали техники, она по-деловому вгрызлась в Кулай. В болотистой местности только подавай грунт для отсыпки дорог.
С карьером казус вышел. Вдруг экскаватор стал загребать кости человеческие. То ли экскаваторщик попался с совестью, то с длинным языком, растрезвонил: попали на кладбище, ковш загребает кости. Информация просочилась в интернет. Прогрессивно мыслящие граждане заслуженно в восьмидесятых и девяностых годах перемывали косточки тем, кто отправил спецпоселенцев на Кулай ради светлого будущего. Само собой, костям спецпоселенцев от этого легче не стало. И вообще волны перемен не дали им спокойно дождаться в земле-матушке второго пришествия Иисуса Христа. Прогрессивно мыслящие модернизаторы засучили рукава строить новую дорогу к светлому будущему. Призвали самую современную технику лежнёвку по болоту провести и на тебе – останки кулайцев тормозом на пути… Живьём одним преобразователям мешали, костьми – другим…
Батюшка преспокойненько живёт на краю географии, а в центре географии буря разыгралась в связи с тормозом, и не в стакане воды заштормило – в ёмкости поболее. До Васисса буря докатилась в виде представительного «Лексуса».
Батюшка пьёт чай в хорошем расположении духа, на календаре воскресенье, он литургию отслужил, после неё молебен, первая половина дня прошла во славу Божию, можно отдохнуть. В доме отрадно – белёный бок печи испускает волны тепла, лучи солнца играют на широких плахах крашеного по осени пола, за окном каких-то двадцать градусов, снег в ограде вычищен, можно посибаритсвовать. Вдруг машина у дома остановилась. Кому это поп понадобился? Может, помер кто из деревенских? Глянул в окно – у палисадника шикарный «Лексус», прямо скажем, нехарактерный для Васисса автомобиль, архи редкий на его улицах, если вообще что-то подобное когда-нибудь заезжало. Тем паче такое не водилось в близлежащих деревнях.
Вышли из «Лексуса» трое, одеты не по-васисски. Не в китайские пуховики. Мужчины, сразу видно, ухоженные и крутые. Наметанным глазом батюшка выделил главного. Кто о чём, у батюшки одно в голове: неужели состоятельные люди, приехали помощь предложить. Эта мысль приятно щекотнула сердце.
К тому времени батюшка вовсю распланировал, где ставить скит, договорился с молодым предпринимателем из Бобровки, он вызвался срубить скит, собрать у себя, затем разобрать и второй раз собрать на Кулае. Дело было за малым – найти деньги. Так что мысль у батюшки полыхнула: сейчас он покажет потенциальным благотворителям эскизы скита…
Гости даже в ограду не зашли.
– Мы на минутку, – сказал тот, в котором батюшка разгадал старшего. – Вы Кулаем занимаетесь? Монашеским жильём на нём?
Вопрос наполнил батюшку оптимизмом. Раз знает о монашеском ските, значит в теме, затем и пожаловал. Мысль работала с реактивной скоростью. Скорее всего, человек связан с Кулаем, возможно, родственники из высланных, решил пожертвовать ради их памяти. Батюшке много что нужно в скитском хозяйстве: тракторок бы не помешало. У игуменьи Варвары видел в Татьяновке, в моастыре, как бы хорошо такой на Кулае… Дизель свой бы тоже…
Батюшка, опережая события, начал рассказывать, скит поставить решил, но там копать начали…
Как уже говорилось, не знал батюшка о поднявшейся волне в интернете. По простой причине жил в счастливом неведении – интернета не было. Но сам того не подозревая, в разговоре с незнакомцем, которого принял за благодетеля, вышел на тему интернетовской волны. Почему она поднялась? Про отрытые на Кулае экскаватором кости узнали краеведы. Кто-то из них не поленился, поехал на Кулай, сделал фотографии и выложил в интернет. А может, рабочие передали фото…
Возить грунт на прокладку трассы с материка – невыгодно. Олигархи-нефтяники деньги считать умеют. И зачем возить, когда на двадцать пять лет тебе дана аренда на недра. На самом Кулае слишком не развернёшься – леса да болота. Самое место карьерам, где посёлки стояли. На Нижнем Кулае такой карьерище отрыли, как уже говорилось – целиком четырёхэтажка в пять подъездов войдёт вместе с крышей. Фотографии этой ямищи попали в интернет – полюбуйтесь, что творится в подлунном мире… Да и ладно, бы яма, мало ли ям у нас, эта с человеческими костями…
Гости из «Лексуса» для приличия послушали батюшку, его увлечённый рассказ о будущей молитвенной жизни монахов на Кулае, затем старший твёрдо и коротко высказал простую и ясную, как выстрел, мысль. Заключался выстрел в том, что совать батюшке свой нос в это дело не надо, звонить по белому свету о костях, карьерах, кладбищах спецпоселенцев не следует, иначе в том же карьере его в один не очень хороший момент закопают, так, что и концов никто не найдёт, да и искать не будет. Пусть даже не сомневается. Это раз, второе – для «жилища монахов» место будет оставлено. Пусть не беспокоиться. Также оставят от строящейся трассы к «жилищу» дорогу, остальной грунт будет выбран.
На этом незнакомцы сели в машину и отбыли восвояси.
«Вот тебе, батюшка, и благодетель! – усмехнулся отец Андрей своей наивности. – С больши-и-и-и-им кошельком!».
В Таре пытался выяснить, что за фрукт на «Лексусе» приезжал? Сказали: прокурор из Москвы. По логике вещей, какого рожна московскому прокурору в такую даль ехать, чтобы всего-то пригрозить простому попу – «не суй свой нос»? «Или я ничего не понимаю в этой жизни?» – думал батюшка. Хотя разные есть прокуроры, разные генералы. Сегодня генерал, а завтра у него нашли квартиру от пола до потолка набитую деньгами.
Тот факт, что в гости к нему приезжал не простой смертный, сомнений не вызывал. Получилось, батюшка, сам того не желая, подсыпал перцу на хвост важным птицам.
Владыка однажды бросит, качая головой:
– Широко ты, отец Андрей, шагаешь!
Отец Андрей долго думал над мимоходом брошенной фразой владыки. Вроде похвалил, в то же время укоризненные нотки прозвучали, за которыми слышалось: а не чересчур ли взял с места в карьер? Не сильно ли разогнался? Типа: широко шагаешь – не порви штаны.
Поп на «бронике-истребителе»
По характеру батюшка человек горячий. Монахиня Евдокия смеётся:
– Фанатик убьёт ради Бога, верующий умрёт ради Бога. Батюшку нашего фанатиком не назовёшь, но раньше был готов убить ради Бога. А как горел Кулаем! Владыка однажды признался: «Не ожидал от отца Андрея такой прыти. В духовном училище ничем не проявлялся, а тут…» Надо сказать, владыка ценил батюшку за самоотверженность. Прекрасно понимал, всю епархию перетряси, не найдёшь священника, кто добровольно отважится на Васисс. А батюшка сам вызвался. Это сейчас он поостыл, раньше за что ни возьмётся – огонь. Бывало, повздорим, я тоже не сахар. «Раз так, – говорю, – до свидания!» Собираю сумку и в Омск, иду к владыке, рублю с плеча: «Не буду с отцом Андреем служить, хватит! Возвращаюсь в монастырь!» Владыка начнёт уговаривать: «Не бросай отца Андрея, как он один?» Смирение, как ни крути, не моя добродетель. Ругались с батюшкой, уезжала, возвращалась. Однажды батюшка поехал к моему духовнику в монастырь, нажаловался. Не знаю, что отец Владимир сказал, батюшка так и не признался, вернулся в Васисс, начну ему выговаривать – ни слова в ответ. Чтобы ни учудила, молча сносил. Месяца два держался. Он ведь вспыльчивый. И я не могу смолчать. Скажу: «Вы священник, вам надо держать себя в узде!» «А тебе не надо? – тут же свой довод приведёт. – Ты вообще – монахиня!»
На четвёртый год жизни в Васиссе отец Андрей взбрыкнул. По его планам год на второй-третий он должен поставить скит и перебраться на Кулай! Миновало два года, третий к ним присовокупился, четвёртый замелькам днями: за рассветом – закат, за закатом – рассвет, день да ночь – сутки прочь, а дело стоит и непонятно, сдвинется с места когда-нибудь. И владыку батюшка перестал понимать, поначалу сам торопил, потом стал притормаживать. Батюшка устал ждать, в один момент приказал монахине Евдокии:
– Терпение моё лопнуло, едем в Омск, буду писать прошение, пусть владыка переводит в другое место. Не могу больше воду в ступе толочь. Время идёт, никому ничего не надо, бьёмся-бьёмся! Обживаться на Кулае следует, пока я в силе! Мы ни туда, ни сюда!
В Омске они с корабля на бал попали на архиерейскую службу. Христорождественский собор, священство причастилось, настоятель с Чашей вышел на амвон к мирянам, владыка сел отдохнуть в алтаре, ему скоро с проповедью выходить. Отец Андрей поодаль стоит. Владыка повернул голову.
– И что ты приехал? – спросил с недовольством в голосе.
Монахиня накануне позвонила владыке, в коротком разговоре сказала: отец Андрей что-то надумал, но не говорит. Не стала посвящать владыку в намерения батюшки, пусть сам скажет.
Батюшка на вопрос владыки направился за благословением.
– Пока шёл по алтарю, – рассказывал, – там идти-то было три шага, у меня всё внутри переменилось, всю службу думал об отъезде из Васисса, как подойду с этим к владыке, как скажу. А подхожу и говорю: «Владыка, благословите завтра же уехать в Васисс». Он по-доброму заулыбался, так улыбаться мог только он, в глазах лучик хитринки. Человек мудрый, понял, зачем я приехал, а я обратное выпалил. «Завтра придёшь ко мне, – сказал, – выберешь себе машину и поедешь на ней в свой Васисс».
Так батюшка получил «жигули-четвёрку», на которой мы ехали на Кулай в тот мартовский день.
До этого другой автопрезент ему вручили. Не владыка, хотя была в том подарке и его лепта. Машину батюшка окрестил «броник-истребитель».
– В первый месяц, как обосновался в Васиссе, – рассказывал он, – поехал в Тару. В Спасском соборе подходит мужчина моих лет и предлагает автомобиль. Звали мужчину Николаем, из православных, сейчас под Тобольском в Абалакском монастыре. Слышал, недавно принял иноческий постриг. Собираясь в Тобольск, Николай спросил у владыки Феодосия, кому из сельских батюшек подарить машину. Митрополит указал на меня. Почему, спрашивается, благодетель предпочёл сельского батюшку? Городскому его раритет на дух был не нужен. ГАЗ-69 выпуска 1953 года. Практически мой ровесник. Полвека на ходу. Я сначала воодушевился, когда Николай сказал «машину отдам». Не мог предположить, мы с ней одногодки. Я за пятьдесят лет поизносился, что говорить о машине. Николай повёл знакомить с подарком. Заводит к себе во двор, и мне стало дурно от вида этого чуда технического прогресса. Ни секунды не раздумывал. Ладно, внешний вид – страхолюдина конкретная. Это ничего: в Омске по Любинскому проспекту не запускать наперегонки с «лексусами» и «мерседесами». Но я ведь шоферюга по жизни, прекрасно понимаю, внутренности у ископаемого автомобиля тоже ископаемые.
– Спасибо, – говорю, – не возьму.
Николай пытался уговаривать, дескать, если ты нацелен на Кулай, это в самый раз для таёжного бездорожья, два моста ведущих. Всепроходимый.
– Всепроходимый, – говорю, – если ходит. А встанет колом, где запчасти брать? Не возьму!
Вскоре приехал в Тару владыка, несостоявшийся даритель доложил, что отец Андрей носом крутит, машину не берёт. Владыка удивился, что это я капризы устраиваю? Спрашивает: в чём дело? Не стал загружать его техническими нюансами, рассказывать, что машиной данный агрегат трудно, в моём понимании, назвать.
Николай владыке доложил: авто на ходу, но про год выпуска скромно умолчал. Владыка благословил машину взять. От благословения митрополита не откажешься. Неделю под ней с утра до вечера провалялся, перебрал от и до, попробовал – вроде, ездит и поставил во дворе. Целое лето не заводил. Не лежала душа. Наступили холода, по зимнику пошли машины. У меня заиграло ретивое, а что если попробовать. Монахине говорю:
– Давай съездим ко Кресту.
И тут же добавляю задачу-максимум:
– Если поведёт себя «броник-истребитель» нормально, махнём на Кулай, отслужим панихиду на кладбище.
Монахиня живо согласилась. Тоже романтик. Не будь им разве осталась бы в Васиссе.
Я задачу-максимум усложняю, если ехать на Кулай, то с ночевой. Зимний день короткий, пока доедем до Поклонного креста, панихиду там отслужим, потом на кладбище надо отслужить будет, темно станет, «броник-истребитель» пусть всепогодный агрегат, сподручнее по свету на нём передвигаться. Фары не светят и трасса на Кулае, понятное дело без придорожных фонарей.
Почему на «бронике-истребителе» по Любинскому проспекту лучше не ездить – стёкол на дверцах не было. Представляете, едет автомобиль по центру Омска, а вместо стёкол блеклая старая клеёнка в цветочек. На обеденном столе своё отлежала, после чего на автомобиль пустили. Печки тоже не имелось. Что на себя одел-обул-натянул, то и греет в пути.
– Ничего, – говорю, – лётчики на Ан-2 в унтах и меховых куртках зимой летают, чем мы хуже. Такую аналогию привёл для придания монахине дорожного оптимизма. Она валенки обула, мне в валенках несподручно на педали жать, сапоги меховые надел. Стартанули. До Петровки мотор работал без претензий. Настроение водителя зависит, как известно, от работы двигателя, посему довольнёхонек еду. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. А ехали мы вовсе даже неплохо. Речку Берёзку проскочили, от которой пешком ходил летом ко Кресту, и движок застучал. Стук такой – глухой услышит. Похоже – коробка передач. Остановился. Что делать – не знаю. Но что-то надо. Нашёл ключ «12 на 14». Мысль была ослабить педаль. Пробовал крутить гайку – бесполезно. Стук застал на открытом месте. Как на семи ветрах стоим, пальцы в пять минут скукожились. Бросил ключ, кое-как руки дыханием отогрел. Монахиня спрашивает:
– Что будем делать?
– Что-что, – говорю, – для начала хотя бы развернуться. Глядишь, какой лесовоз или другая техника с Кулая пойдёт, на буксир подцепит.
Развернуться тоже надо ухитриться. Радиус поворота у «броника-истребителя», как у грузовика, а полотно дроги узкое и поднято – лежнёвка, как бы в кювет не нырнуть. Завожу – никакого стука. Будто каких-то пять минут назад не стучало, как молотком по голове. Монахиня спрашивает:
– Что теперь?
Мои опасения (зима, пустынная дорога) из головы разом вылетели.
–Только вперёд! – командую.
Сколько раз ловил себя в трудных ситуациях на мысли: «Ладно, себя не щажу, но монахиню почему не жалею?»
На одном дыхании добрались до Нижнего Кулая. Поклонный крест проскочили, решили на обратной дороге отслужить панихиду у него. Машина вела себя идеально, никаких стуков. Напротив избушки остановились. Я воду из радиатора слил.
Избушка не сказать, охотничья. Житель Васисса когда-то поставил. На рыбалку ездил в те края, за грибами-ягодами, поохотиться для души зимой. У него родственник-вертолётчик, забрасывал летом-осенью. Зимой на машине добирался. Он мне разрешил: ночуй, дровами, пользуйся. Мы с монахиней решили не заводиться сразу с печкой, перекусить всухомятку, сходить на кладбище, отслужить панихиду, а потом обживаться, печку растапливать. Снега нападало много в тот год, но ряды могил читались хорошо. Всего было могил двадцать. Я на каждую нагрёб снега, из березовых сучьев сделал кресты. Пусть неказистые получились, главное – каждая могила с крестом. Отслужили панихиду.
Железная печка в избушке была добротной, да мы едва не замёрзли у неё под боком. Поначалу ничто не предвещало трагедии. Дров достаточно, печка в полной исправности. Не ленись – кочегарь. Да прохудившаяся крыша внесла коррективы. Дрова оказались голимым льдом. Поленья по осени насквозь пропитались влагой, а потом замёрзли, льдом схватились. Не могу разжечь. Бился, бился и рискнул слить из бака машины немного бензина. Плеснул в печку, поджёг, бензин вспыхнул, сгорел, дровам хоть бы что. Ещё раз сходил к машине… Тот же эффект: бензин прогорел, дрова огнём не взялись. Бензин тратить – смерти подобно. За всю дорогу на Кулай ни одной машины не видели. Ни навстречу, ни в попутном направлении. До Петровки идти более пятидесяти километров. Так что бензин – это жизнь.
Как раз в тот год дорожники-нефтяники начали добывать в Нижнем Кулае супесь и наткнулись на кости. Не помню точно, прокурор из Москвы до нашей поездки на Кулай приезжал или после. Кажется, после. Точно не скажу. Ямищу выкопали и наткнулись на кости, которые шуму в интернете наделали. В день, когда мы с матушкой на «бронике-истребителе» приехали, работы в карьере не велись, но трактор на дне стоял. Я и подумал, надо солярки набрать. От избушки добрый километр до карьера, а там ещё спуск… Монахиня отказалась сопровождать меня. Вдвоём сподручнее, да она впала в отчаяние:
– Никуда не пойду, вдруг там волки!
Всё может быть, но ситуация не та носом крутить. Надо одно из двух выбирать: или, боясь волков, тихо замерзать в избушке, или борясь за жизнь, добывать солярку под носом у зверья.
– Молись, – говорю, – а я пошёл.
Сам тоже молюсь, не от волков, а чтобы солярка в тракторе была. Ночь лунная, на небе ни тучки. А на земле пейзаж из фильма ужасов. В призрачном свете ямище карьера зияет преисподней. Всё покрыто мертвенно белым снегом. Спускаюсь на дно карьера, и радость великая – не замёрзнем! Солярка есть в тракторе, краник в том месте, где я предполагал. Набрал пятилитровую полиэтиленовую бутыль, притащил в избушку.
С ледяными дровами не стал эксперименты проводить, взял топор, нарубил сучьев в лесу, полил соляркой. Скоро монахине сделалось жарко:
– Батюшка, открывай дверь, задыхаюсь!
Пока печь огнём шумит – монахине жарко, воздуху не хватает, требует дверь открыть, чуть прогорела печка, холод собачий, надо идти за сучьями.
Пережили ночь, утром, как рассвело, пошёл к «бронику-истребителю», воду залил, завёл, а сам боюсь, начнёт стучать и что? За всё время нашего пребывания на Кулае, ни одна машина не прошла. Завожу двигатель – отлично работает. До Петровки долетели, свернули на Васисс, как давай стучать. Да пусть, думаю, хоть застучится. Сколько проедем, столько и проедем. Если колом встанет двигатель, брошу да и всё. Не было машины и это не автомобиль. Без него не пропадём в данном месте, это не Кулай, по дороге машины хоть редко, но ходят. Стук был страшный, но доехали.
Бросил машину во дворе, до лета стояла без движения. По теплу коробку передач стал разбирать, а там ни грамма масла. На машине Николай лет пять не ездил, оказалось, один сальник пропускал, по капельке масло вытекло. На сухой коробке с Божьей помощью более ста километров проехали.
Батюшка сальник сменил, и раз десять после этого ездил на «бронике-истребителе» на Кулай. И «на большой земле» в хвост и в гриву использовал подарок Николая. В частности, дрова заготавливал. Покупать дорого, приход бедный, посему с монахиней лесины пилили-валили, к машине привязывали, она не хуже трелёвочного трактора. Аналогичным способом доставляли брёвна, когда батюшка баню строил. За грибами и ягодами на «бронике» ездили.
Посмеивался Васисс, глядя на «броник-истребитель», тем не менее батюшка приобрёл на нём славу автомобилиста асса. Сельчане на него ориентировались, рассуждая о качестве той или иной дороги, решая, можно по ней проехать или нельзя. Говорили, если отец Андрей не проедет, никто не проедет, если он недавно ездил, можно пробовать…
Однажды вот также поехал батюшка с монахиней на Кулай. Мороз градусов двадцать пять. Для Васисса семечки, но это если дома у русской печи сидеть. В машине без печки, с клеёнкой вместо окон, другое ощущение. Лобовое стекло в пути быстро теряет прозрачность, делается матовым, покрывается ледком, батюшка остановится, смотровую щель расчистит… Через какое-то время снова останавливайся «дворники включай».
Водитель с многолетним стажем, батюшка горячей водой боролся с обледенением. Отправляясь зимой на Кулай (летом на «бронике-истребителе», вертолётными качествами не обладающем туда не добраться) запасались кипятком. Монахиня вскипятит полный чайник, закутает в фуфайку и – антиобледенитель готов. У лётчиков спирт долгие годы служил в этом качестве, батюшка приноровился кипятком бороться с наледью. По дороге несколько раз выйдет, обработает стекло, обеспечит обзор дороги и дальше газует. Чайник брали на пять литров, и всё рано не хватало на всю дорогу. Горячая вода иссякнет, ничего не останется, как вручную смотровую щель расчищать.
Тот памятный день выдался пасмурным. Небо серостью затянуло, нелётная погода. Видимость никудышная, смотровая щель на лобовом стекле затягивалась поминутно. Приехали в Нижний Кулай.
Батюшка растопил печку в избушке, скомандовал монахине: грейся! Ещё дал команду готовить антиобледенитель. Набил в чайник снега, поставил на печку. Себе назначил согреться на лыжах по пути на кладбище. Монахиню брать не стал, тяжело ей с астмой по снегу пробираться.
