Сергей Николаевич Прокопьев
Яблоки для патриарха
Глава пятнадцатая
Обитель
Церковь в Таёжке была построена в начале XX века, перед самой Русско-японской войной, освящена в честь Покрова Пресвятой Богородицы и пережила все лихолетья. Тысячи каменных храмов, поставленных на тысячелетия и простоявших века, сровняли с землёй богоборцы-взрывали, рушили, увечили – здесь хрупкая деревянная устояла. Подгони трактор, да подцепи тросом, да дёрни, и полетят купола, пыль весело заклубится от рассыпающихся стен. Полчаса – и бесформенная куча брёвен – налетай, кому не лень, разбирай на дрова. Бог миловал Таёжку от такого варварства. После того как в тридцатом году службы в храме прекратились, начал он ветшать, объявились горячие головы с тем самым ура-желанием подогнать трактор (в деревне уже имелся «железный конь») и дёрнуть хорошенько «пережиток прошлого». Однако кто-то мудро предложил: сломать ума много не надо, не будет ли хозяйственнее устроить в церкви зерносклад. Так стал храм амбаром, и долго хранилось в нём зерно, пока одна стена не упала. Много лет простояла церковь инвалидом, и возникла ситуация «или-или». Сносить или ремонтировать. Детям запрещай не запрещай, вывешивай предупреждающие знаки («На территории бывшей церкви не ходить – опасно для жизни!») или не вывешивай – всё равно бесхозный объект используют в качестве своих игрищ и забав.
Не могу привести пример, когда вдали от культурных центров подобное «или-или» не решилось бы приговором – «сносить». Везло Таёжке на председателей сельсовета. Одного мы помянули добрым словом в связи с Андрюшиным крестом, преемник у него тоже оказался достойным для подражания. Будучи в Архангельске, посетил музей деревянного зодчества «Малые Карелы», побродил по нему, и не праздным соглядатаем, а с мыслями о родной сторонушке. Подумал: разве мы не можем у себя создать подобную красоту. Пусть не с таким размахом, да ведь и Таёжка не Архангельск. Первым делом вспомнил о церкви в Черёмушке. Стоит деревянная красавица в урмане на горе, деревня разъехалась, ни одного дома целого не осталось, а церковь будто ждёт своего часа. Про мельницу в Еловке вспомнил, тоже можно разобрать да перевезти – крепкая ещё. Если хорошо поискать по деревням, можно найти амбары, завозни, кузни, бани (по-чёрному и по-белому). И, само собой, дома.
Заработала светлая голова председателя в нужном направлении. Пока в свои северные пределы возвращался, план нарисовал, как рядом с церковью в Таёжке создать музей наподобие «Малых Карел». Историк по образованию, он был с завидной деловой хваткой. Сумел довести идею до областного начальства и заразить кое-кого из партийной номенклатуры. Даже по центральному телевидению прошла информация: в Таёжке будет создаваться музей сибирского деревянного зодчества под открытым небом.
Начался музей с Покровской церкви. На её реставрацию выделили деньги, председатель нанял бригаду реставраторов из Архангельска. Те за два года восстановили церковь. Не было чертежей и эскизов, по которым строился храм, да мастера что-то домыслили, что-то старики подсказали. Первый объект будущего музея задал высокий уровень всему проекту.
Вторым пунктом председатель наметил церковь из Черёмушки перевезти, и тут в телевизоре замелькал меченный родимым пятном на лысине генеральный секретарь перестроечник. Стало не до культурного наследия и деревянного зодчества сибирских мастеров. Взыграли по всей матушке-России грубые страсти – гордыня, предательство, блуд, сребролюбие… И покатилось всё кубарем… Председатель сельсовета не стал уподобляться герою пословицы «сам не ам и другим не дам», вовремя среагировал на сложившуюся ситуацию и провёл операцию по передаче церкви епархии. Низкий поклон ему за это.
Редкий, если не уникальный случай, когда пустовавший сельский храм, в коем более полувека не велись богослужения, перешёл к епархии в отличном состоянии. Батюшка Антоний, которого владыка отправил настоятелем в Таёжку, не мог нарадоваться – сподобил Бог послужить в такой церкви, в таком месте, в такое время. За полтора года многое успел, ещё живы были бабушки, крещённые при царе-батюшке в этом храме и воспитанные православными родителями. Молодёжь потянулась, пусть больше из любопытства (церковная служба в диковинку), да встречал их большой души батюшка.
Всё хорошо не бывает. Владыка, остро нуждаясь в проповедниках среди городской интеллигенции, забрал отца Антония к себе. После этого Таёжке не везло на священников, никто надолго не задержался, потом и вовсе постоянного не стало.
Такую нерадостную картину застал Валерий, перебравшись в Таёжку. Вскоре благочинный отец Евгений обратил внимание на нового православного сельчанина, стал поручать ему одно послушание за другим. И что ни поручи – делает с тщанием и прилежанием. В результате накопился целый список, который мы уже приводили, но повторим с удовольствием: алтарник, звонарь, пономарь, казначей, строитель, благоукраситель, завхоз. С упразднением из церковнослужителей Клавдии Петровны стал ещё и старостой храма. Жизнь заставила на клиросе петь и освоить службу мирским чином. Нашлись, пусть единицы, но нашлись верующие даже среди мужчин, кто помогал Валере.
К послушаниям по храму добавились заботы (тот же самый перечень) по женской обители.
В шестидесятые годы, ещё Андрюшин крест стоял, построили метрах в двухстах от него бревенчатую больницу, а в семидесятые годы её здание передали дому престарелых. Больницу новую построили, а старую – старикам. Девяностые годы не зря называли репетиционными для последних времён: сиротели дети, сиротели старики. Дети – при живых родителях, старики – при живых детях. Голодали сироты, голодали брошенные старики. И новая напасть – то тут, то там горели по стране синим пламенем вконец обветшавшие, всеми позабытые-позаброшенные, с советских лет не ремонтируемые дома престарелых. Ветхая электропроводка, ветхие стены, ветхие с короткой памятью обитатели. В конце нулевых годов многомудрое наше правительство решило подойти к вопросу с пожарами домов престарелых радикально, по железному принципу «нет человека – нет проблем». Раз дома престарелых горят вместе с постояльцами, расформировать кои находятся в деревянных зданиях, и дело с концом. Обитателей, всё одно отработанный материал, распихать по другим местам.
Из дома престарелых в Таёжке бабушек и дедушек куда-то увезли, здание отдали епархии. Получилось по большому счёту по принципу: на тебе, Боже, что нам негоже. Владыка решил организовать в Таёжке на освободившихся от стариков площадях женскую обитель.
Нельзя не упомянуть следующий факт. Привезли в Таёжку ковчежец с частицей Креста Господня. Доставили святыню в Россию со святой горы Афон. Мало какие города были удостоены чести поклониться ей, Таёжке повезло. Первым, кто «приложился» к ларцу, был Андрюшин крест, вернее его преемник. Сопровождали святыню афонские монахи. Они поставили ковчежец перед Андрюшиным крестом, отслужили молебен. Затем коснулись ковчежцем Поклонного креста и понесли святыню в дом престарелых. К тому времени он этот свой статус утратил, большую часть постояльцев увезли, оставшиеся ждали своего часа на отъезд.
Многими грехами было осквернено здание. Бабушки с дедушками порядком нагрешили пьянством и блудом. Даже такое непотребство обнаружил Валера – Евангелие в туалете лежало, будто книжка ненужная для соответствующего использования.
Монахи пронесли ковчежец по всему зданию, заходя поочерёдно в комнаты с жильцами. Кто-то с благоговением прикладывался, кто-то с недоумением, кого-то будто током било. Имел место дивный случай. Лежачий дедушка, стоило внести ковчежец в его комнатку, подскочил с кровати и бросился вон. Чудо-то вроде бы и чудо, да с каким знаком? С одной стороны, давно не ходячий обрёл невиданную резвость ног, зайцем брызнул за дверь, с другой – почему шарахнулся, будто святыня жарким огнём опалила? Данное происшествие так и осталось для Валеры загадкой.
На следующий день оставшихся постояльцев дома престарелых вывезли, расспросить о болящем, в мгновение ока обретшем крепость опорно-двигательного аппарата, возможности не представилось.
Глава шестнадцатая
Яблоки для патриарха
Первой в обитель приехала монахиня Параскева.
В епархии монахини призыва девяностых, этого самого первого призыва, были из тех, кто родился до войны и много чего хлебнул в жизни. Скорбей у каждой более чем хватало. По роду-племени чаще происходили они из крестьянского сословия. Насколько мне известно, лишь одна имела дворянские корни. В светской жизни на хлеб по-разному зарабатывали: кто учительницей, кто медсестрой или инженером… Были и такие, кто познал в юности «тоску лагерей», будучи репрессированным. Жизнь окончили Христовыми невестами, став первыми монахинями епархии постсоветского периода. Не у кого было им перенимать опыт монашества, Дух Святой помогал нести сестринский крест.
Монахиня Параскева этого призыва. Когда ей исполнилось шестьдесят, ушла из преподавателей на пенсию, работала бы ещё в техникуме, да здоровье подводило. Легла на операцию. В это время в больницу принесли икону Почаевской Божьей Матери. Монахи из Почаевской лавры возили святыню по России. Раба Божья Полина, приложившись к иконе, робко попросила у Богородицы исцеления. И дала себе слово после операции обязательно поехать в Почаев.
В святой лавре пришло решение остаток жизни посвятить Богу. Про путь монахини не думала. Он в тогдашнем понимании был для неё высоким и неподъёмным… Но Бог сподобил. Постриг приняла в середине девяностых. Тогда ещё и монастыря женского не было в епархии. Несколько лет жила монахиня Параскева в своей однокомнатной квартире, несла послушания, даваемые владыкой.
Была у матушки взрослая дочь. Замужем за евреем. Бракосочеталась в Москве, потом уехала семья в Израиль. К чему эти подробности? К тому, что подвожу речь к матушкиному свату Моисею Натановичу. Думаю, стоит уделить ему пару абзацев в нашем повествовании. Родом был из Одессы, в лучшие свои годы работал главным метрологом на одном из подмосковных предприятий. Человек интеллигентный, тактичный. Матушка виделась с ним всего ничего, на свадьбе дочери, а после неё от силы три-четыре раза. Сват всегда усиленно приглашал сватью в гости, радушно принимал. Была у него одна особенность, беседу вёл с матушкой и не только с ней, будто был посвящён в какую-то тайну, знание которой позволяло смотреть на окружающих несколько свысока. Из себя дробный, матушка – женщина не мелкого десятка, не ниже его ростом, даже выше, и по комплекции превосходила, только Моисей Натанович умел поворачивать двумя-тремя фразами разговор так, что снова и снова взмывал над собеседником и вещал сверху.
Это к слову. Важнее другое – случился у Моисея Натановича инсульт. Серьёзно тряхнуло. Матушка приехала в Москву по епархиальным делам, сват к тому времени немного отошёл от апоплексического, как говорили в старину, удара, однако ситуация оптимизма не вселяла. Ходить не мог, едва-едва передвигался с «ходунками». Не тот орёл, коим был до болезни. Совсем не орёл. Матушка обеспокоилась состоянием свата. И предложила ему покреститься. Мол, приглашу священника – окрестит, потом исповедуешься, причастишься. Это обязательно даст силы.
Пообещала молиться за свата:
– Буду ежедневно просить Господа Бога за вас. Всё в Его власти. И вам надо каяться, просить помощи.
Моисей Натанович внимательно выслушал сватью и поставил условие. Дескать, если по твоим молитвам выкарабкаюсь из болезни, приму вашу веру, признаю Иисуса Христа.
– Молилась, – рассказывала матушка, – будто от моей молитвы зависело не только здоровье свата и спасение его души, будто мне было дано послушание прославить нашу веру православную.
И ведь вымолила. Моисей Натанович позвонил весёлым голосом:
– Сватьюшка, приезжай, будешь моей крёстной.
Матушка со всей душой, да не ближний свет. Сват крестился, жена его крестилась, потом и обвенчались. Уехали в Израиль православного вероисповедания. Моисей Натанович несколько раз приглашал несостоявшуюся крёстную в паломничество по святым местам земли обетованной.
– Приезжай, сватьюшка, в храм Гроба Господня сходим, на гору Фавор свожу. И помолишься у нас, и посмотришь.
Про случай с крещением свата мало кто из знакомых монахини Параскевы знает, не любит она распространяться про себя, зато легендой епархии стали яблоки из матушкиного сада. Возделывала она клочок земли в садоводческом товариществе. Даже виноград выращивала. Последний был съедобным и вкусным, но славы себе не снискал, зато яблоки! Как уж матушка добивалась такого результата, плоды отличались неправдоподобными (как только ветки выдерживали) размерами, необыкновенным вкусом и ароматом. Сейчас, когда магазины завалены красивыми на вид и далеко не всегда живыми по сути фруктами, матушкины яблоки казались бы райскими. В урожайные годы матушка угощала ими всех знакомых.
Яблоки были вписаны в анналы истории епархии в тот год, когда её посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, прибывший для освящения поднятого из руин кафедрального собора. При встрече высокого гостя звучали речи в его честь, вручались подарки, кроме этого, Предстоятеля нашей церкви попотчевали яблоками матушки Параскевы. Очевидцы говорят, патриарх засомневался: неужели в Сибири могут расти такие? И потребовал к себе садовницу. Так монахиня Параскева удостоилась чести быть представленной патриарху и услышать из его уст слова восхищения в адрес своих яблок.
Устраивать обитель в Таёжке матушка отправилась преисполненная великой радостью:
– Я ведь в тайге родилась, – сказала владыке, – а теперь сподобилась поработать во славу Божью на таёжной земле, а потом и лечь в неё.
На что митрополит, играя сердитость, произнёс:
– Ты мне живая там нужна, а не под крестом.
– Это я постараюсь.
Давным-давно сельская девчонка Полина уехала в город из таёжной деревни. Мечтала «выучиться на учительницу». Денег у родителей не было, Полина собирала вёдрами смородину и малину, продавала и, накопив нужную сумму на дорогу, навсегда уехала из родного дома.
Валера рассказывал, что матушка, приехав в Таёжку, не могла надышаться таёжным воздухом, светилась тихой радостью, то и дело повторяя:
– Как в детство вернулась.
Пусть родная тайга простиралась за полторы тысячи километров от обители, да та, что подступала к Таёжке, была не менее величественной, с теми же нежными и суровыми красками, накатывала запахами, которые отзывались памятью далёкого детства.
Прибыв в Таёжку, оглядев окрестности, матушка не смогла сдержаться, в присутствии Валеры воздела руки к небу и воскликнула:
– Господи, это самый счастливый день в моей жизни!
Потом признается, что вскоре после восторга, вслух высказанного, наступит один из самых чёрных вечеров в её жизни. Не один Валера услышал восторженные слова о лучшем дне, враг тоже оказался рядом, и не смог безропотно пройти мимо матушкиной радости и факта её приезда с целью обустройства монастыря в его владениях. Столько лет безмятежно воду мутил, вдруг появилась монахиня, будет теперь жечь своими молитвами. О том чёрном вечере, в такую же несветлую ночь переходящем, матушка не распространялась, единственно, что говорила с невесёлой усмешкой: «Да уж, показал небо в алмазах, не забуду ту ночку».
В деталях об «алмазах» рассказывать не стала.
Приехала матушка в Таёжку вместе с послушницей, та младше лет на десять, а всё одно пенсионерка. Большое здание, дел невпроворот. Валера старался помочь всем, чем мог, тем не менее многое приходилось делать женщинам самим.
– Ничего, Валера, – с оптимизмом говорила матушка, – в две бабские силы можно такого наворотить!
Вспоминая матушку Параскеву, Валера любит рассказывать случай о «бабских силах». Дело было так. Поехала монахиня к владыке, с полгода прошло, как она жила в Таёжке. Владыка спрашивает:
– Сколько на сегодняшний день у вас монахинь?
Матушка удивилась повороту разговора. Уж что-что, а перемещение монахов из одной обители епархии в другую, постриг монахов делались только с благословения митрополита. Монахов и монахинь в епархии можно было по пальцам перечесть, всех владыка знал лично. Вдруг «сколько?»
– Одна, – с ноткой недоумения ответила на вопрос матушка.
– Три ведь, – возразил владыка.
«Да что же такое? – подумала матушка. – Может, кто-то ввёл его в заблуждение?»
– Владыченько святый, одна я.
– Да три!
Не стала дальше матушка перечить владыке, раз так желает, пусть будет «три».
Однако не шло из головы упорство, с каким митрополит повторял «три». Озарило неожиданно, вспомнила, собираясь в обитель, молила Бога дать ей сил работать за троих.
«И всё же, – думала матушка, – откуда он взял “три монахини”? Ведь я ему о своей молитве не говорила».
Трудилась матушка точно за троих. В том числе делая мужскую работу. Однажды Валера приходит в монастырь, ба, шкаф, советский полноценный шкаф, шестидесятых годов выпуска, из ясеня сделанный, передвинут метров на шесть. Послушница в тот день была в отъезде.
– Кто тут шкафы ворочал? – поинтересовался Валера. – Помощники появились? Это хорошо.
– Сама с Божьей помощью управилась. Стоит хаткой посреди избушки, решила передвинуть.
– Одна? – не поверил Валера.
– Да.
Валера надавил плечом на шкаф. Ни с места. Упершись ногами в пол, поднажал, с трудом сдвинул.
– Валера, не дури! – запротестовала матушка. – Стоит где надо!
Однажды Валера принялся копать дренажную канаву близ обители, планировал за пару-тройку вечеров справиться. Днём не было времени. На следующий вечер приходит – канава готова. Матушка постаралась. Притом, что перенесла несколько операций, тяжёлую работу врачи категорически запрещали. Вопреки запретам брёвна, доски таскала, землю копала. Иногда вздыхала:
– Лет на пять бы пораньше сюда. Силы уже не те…
Враг не хотел вот так запросто отдавать здание, где столько лет жилось припеваючи. Приехала помогать монахине мирянка – надумала пожить в местах заповедных, поработать во славу Божью, помолиться. Была из тех, кто совсем недавно пришёл в церковь. И получила на новенького… Отведённую ей комнатку отмыла, иконку повесила в углу. Вечером от монахини приходит (акафист читали), садится на кроватку с чувством «какой славный денёк получился»… И тут же подскочила, как ужаленная. По стенам будто кто из пулемёта очередь выпустил. За первой – вторую, третью. Не обои потрескивают от перепада температур или ещё что – стрельба, натуральная стрельба. Женщина метнулась к монахине, с глазами, от испуга округлившимися до невероятных размеров:
– Матушка Параскева, у меня в комнате ужас! По стенам пулемётные очереди одна за другой!
Матушка со спокойным лицом восприняла боевое сообщение.
– Ясно-понятно, – сказала, – что за пулемётчик в твоей комнате.
Взяла святую воду, кропило, с заклинательной молитвой окропила стены, окно, дверь, остановила «стрельбу»…
С другой знакомой монахини Параскевы и того интереснее получилось. Надо сказать, подруги матушки нет-нет да приезжали в Таёжку. Матушка многим из своего окружения сделала в жизни доброго в светской жизни и, конечно, молилась за всех. Ей старались ответить взаимностью. Подруга приехала на пару недель помочь в обустройстве обители. В первую ночь встаёт на молитву, свечечку затеплила и не успела крест на себя наложить, у тумбочки дверца сама собой открылась. Тут же со стуком встала на прежнее место. Ладно бы только открылась, можно объяснить – что-то ослабло или перекосилось, дверца под собственным весом пришла в движение… Дальше – больше. Тумбочка о двух дверцах, вторая таким же макаром начала менять положение: «открыто» на «закрыто», а «закрыто» на «открыто». Женщина онемела, стоит столбом не в силах пошевелиться, дверцы тем временем веселятся – хлоп да хлоп, стук да стук. С нарастающим криком послушница вылетела за дверь…
Утром явилась к монахине с сумкой, в дорожном платье:
– Прости, матушка, поеду домой, видно, совсем я грешница! Боюсь – вдруг сердце не выдержит!
Забрав евхаристический набор из-под зоркого ока старосты Клавдии Петровны, батюшка Роман начал служить по субботам, воскресеньям и праздникам обедни в храме обители. Постепенно прекратились странности со стрельбой, самораскрывающимися дверцами, другими страхованиями. Комнату за комнатой присоединяли к обители, делали ремонт в одной, читали акафист, переходили ремонтировать другую. Объединив три комнаты, устроили церковь. Одну комнату под алтарь отвели, две другие – средняя часть храма и придел. Ремонт продвигался от придела к алтарю. Сначала в отремонтированном приделе отец Роман отслужил обедню, Служил, как во времена гонений на христиан, когда вместо престола мог быть пенёк. В нашем случае роль престола выполняла табуретка. Затем отремонтировали среднюю часть храма, наконец, табуретка-престол была внесена в алтарь. После той службы в полностью отремонтированном храме Валера с батюшкой соорудили капитальный престол.
Где-то сразу после этого Валера примчался на велосипеде к монахине Параскеве молиться за Геру-чеченца.
