Сергей Николаевич Прокопьев
Яблоки для патриарха
– Вот где настоящие звёзды, – произнёс мужчина и достал из внутреннего кармана куртки фляжку с коньяком. Открутил крышку, сказал: – Мой духовник, отец Андрей, говорит, что по православной традиции не следует поминать вином, давайте выпьем за то, что наконец-то я нашёл Каменку и приехал к прадеду, Царствие ему Небесное. Сколько лет собирался сюда. Бабушка слёзно просила съездить. Однажды, будучи студентом института, почти было поехал, да друзья в последний момент сманили в горы. Нынче подумал: нельзя больше откладывать.
Они выпили из металлических стаканчиков.
– Перед Первой мировой войной прадед учился в Германии, в Кёльне, в университете, – рассказал мужчина на обратной дороге к машине. – У студентов была шутка, новичку предлагалось в пивнушке из сапога выпить пива. Наливают полный сапог – пей. Шутка юмора в том, что обязательно обольёшься с ног до головы, если не знаешь гидродинамики, начнёшь пить, держа сапог носком вверх. Прадед прекрасно знал и не доставил удовольствия немчуре. Они думали, перед ними русский олух, да олухами сами оказались. Русский выпил одним духом, искусно ориентируя сапог в пространстве, ни капли не пролил на себя. Любую схему электрическую, на какой бы большой простыне ни была нарисована, прадед запоминал с одного просмотра, потом воспроизводил по памяти. Это мне рассказывал профессор нашего института, он меня учил, а его – мой прадед.
Высаживая Максима в Таёжке, мужчина крепко пожал ему руку:
– Вовремя мы заметили свет в вашей церкви…
В воскресенье Валера вручил Мише Лаврентьеву семь тысяч долга. Три тысячи отдал отцу Евгению.
На проскомидии, вынимая из просфор частички, поминает он теперь и раба Божия Иннокентия.
Глава двадцатая
Гости
Той осенью пробурили скважину в монастыре. Данное гидросооружение имеет свои тонкости – для создания подземной линзы следует качать воду днём и ночью. Сначала качать для создания линзы, потом для поддержания её в рабочем состоянии, чтобы не заиливалась. Стояла задача: организовать слив воды за территорию монастыря. Для чего провести трубопровод из пластиковых труб, само собой – утеплить их. Схема такая, что по территории монастыря трубопровод идёт на высоте полутора метров над землёй. За оградой монастыря надо преодолеть дорогу, для чего прокопать траншею, проложить трубу, сделать над ней накат из брёвен. Работы много. Одному не справиться.
Валера позвонил хорошему знакомому из районного села Вите Смолину, он согласился на недельку приехать, помочь с трубой. Витя – человек сельский, руки из нужного места растут – всё умеет. К тому же на пару с женой Татьяной люди православные, на Крещение, Пасху и Троицу любят в Таёжку паломничества совершать.
В тот раз тоже вдвоём приехали. Валера с Витей в монастыре работали, Татьяна дома по хозяйству. Началось всё хорошо, да тут же и закончилось. В первый день мужчины в монастыре на славу потрудились, вывели трубу за забор. Рассчитывали дня через три начать прокачивать скважину. Как писали раньше в газетах, с чувством удовлетворения от проделанной работы вернулись домой. Татьяна ухи наварила, драников наделала. Мужчины проголодались зверски: весь день на улице, а это первые числа ноября, морозец. Навалились на уху…
Татьяна какую-то минутку посидела за столом и говорит:
–Что-то нехорошо мне, прилягу.
Валера с Витей не придали значения, устал человек. Татьяна днём развернула бурную деятельность – генеральную уборку в доме затеяла, полы, окна вымыла, занавески постирала. Легла в комнату на диван, а ей хуже и хуже. Да не просто давление, температура или ещё что-то подобное: с головой непорядок – околесицу понесла. По дивану мечется, бредит, от кого-то отмахивается.
Валера сбегал за фельдшером, та вызвала «скорую». Врач Валеру спрашивает:
– В психушке женщина не наблюдалась?
Валера Вите переадресовал вопрос. Тот с обидой:
– Да вы что? Никогда! Намёков не было!
– Вы же видите, – доктор говорит, – человек не в себе.
Повезли Татьяну в район, муж вместе с ней уехал.
Валера снова остался один, со стола убрал, посуду вымыл и тоже почувствовал себя нехорошо – головная боль, слабость.
Поначалу подумал, давление подскочило. Это у него бывает, гипертоник со стажем и опытом. Посему препараты всегда под рукой, при надобности сам себе уколы ставит. В тот раз таблетку выпил, подождал начала действия препарата, да никаких сдвигов к улучшению не почувствовал, наоборот – катастрофическая слабость навалилась, а в голове будто пудовым молотом застучали – бух-бух, бух-бух! Тяжелейшее состояние. И симптомы не гипертонические.
Валера кое-как ночь перетерпел, в надежде, что к утру рассосётся. Ничего подобного, нисколько лучше не стало.
В тот год Валера ограничил хозяйство до коз, козлят и курочек. Это, конечно, не пять быков и сто гусей, а всё равно, хочешь не хочешь, можешь не можешь, корми.
«Поднялся с кровати, – рассказывал о том дне Валера, – а ноги не держат. Здоровый мужик, расклеился, как старик. С грехом пополам (стыдно сказать, где и на четвереньках, с остановками) выбрался из дома, бросил сена козочкам, зерна – курочкам. Вернулся, лёг. Надо идти в монастырь, там дел невпроворот, да какой из меня работник. Думаю, полежу, потом видно будет. Таблетку выпил – не помогает.
Ближе к вечеру дом окончательно выстыл, пора печку топить. Заставил себя подняться. Открываю дверцу топки, а она полная углей, ещё красных. На вьюшку бросил взгляд – закрыта. Вот это да! Вот это номер! Быстренько распахнул входную дверь, дымоход открыл, схватил телефон, звоню фельдшеру: “Сообщите в больницу, у Татьяны Кротовой отравление угарным газом”».
Фельдшер потом позабавила Валеру терминологией:
– В «скорой» везём, а у неё православный бред. Про церковь торочила, про исповедь с причастием. Сроду с таким уклоном бреда не слышала. Ваш брат верующие даже бредите не так.
Сама Татьяна рассказывала, что в бессознательном состоянии оказалась в кольце врагов. Отвратного вида, они перечисляли грехи её, злорадно повторяя: ты теперь наша! Татьяна не поддалась на наглые претензии духов злобы поднебесной, пошла в атаку, сказала, что в названных грехах покаялась на исповеди, поэтому «не их она, а Божья!»
Поставив диагноз себе и Татьяне, Валера двери открыл, угли из топки выгреб, во дворе водой залил. С каждой минутой делалось ему лучше и лучше. В ногах твёрдость появилась, в голове прояснилось. Что называется, жизнь стала налаживаться. Дом с дверями нараспашку окончательно выстыл, Валера терпел холод, дабы ни капли угарного газа не осталось в помещении. Под одеяло залез в одежде, нос наружу выставил перископом.
Через какой-то час Валера вообще полностью восстановился, будто и не умирал ночью. Как огурчик стал.
Бодро поднялся, печь растопил.
Татьяна отходила труднее, десять дней в больнице держали, настолько серьёзной была интоксикация. Первые сутки врачи ничего понять не могли, не знали, что с ней делать? Только когда Валера позвонил, принялись снимать отравление.
«Вот такой загадочный случай, – говорит Валера, – хотя ясно, кто руку приложил. На следующий день поехал к Татьяне в больницу, спрашиваю, как так получилось, что вьюшку закрыла? Ладно, была бы городским жителем, который впервые в жизни печь увидел. Каждый день имеет дело с печью.
– Как помрачение нашло, – пожимала плечами Татьяна, – ничего не пойму.
Один Господь знает, в чём причина. Бывает, человек приезжает в тот или иной монастырь на месяц или больше. Его благословляет игумен нести послушание. Однако проходит день-два и находится причина, из-за которой паломник срочно вынужден уехать. Монастырь не принял его, вытолкнул. Татьяна с Виктором искренне хотели помочь обители, бескорыстно поработать, принести посильную помощь, а Господь не допустил».
Возможно, предполагает Валера, Татьяна не вместила святыню. В доме у него хранился Потир – Святая Чаша, святыня из святынь в церкви, в которой вино пресуществляется в кровь Христову. В то время в храм по субботам приезжал служить отец Анатолий из-за реки. Когда приобрели на деньги жертвователей новую Чашу, старую батюшка надумал увезти к себе, упаковал в коробку, но в последний момент передумал. Не решился везти святыню на пароме, день воскресный – многолюдье, толкотня. Благословил Валере взять Чашу домой. Валера – церковнослужитель, живёт один и благочестиво – приемлемый вариант. Чаша стояла в коробке под иконами в ожидании отца Анатолия. Когда приехали Татьяна с Виктором, Валера попросил их к углу с Потиром не подходить.
Во времена гонений советской власти на церковь миряне уносили из церквей Чаши, антиминсы, дарохранительницы и держали у себя дома. Богоборцы ни перед чем не останавливались, добираясь до святынь. Издевались над иконами – глаза святым выкалывали, топором образа рубили, что касается Святых Чаш – из них бражку пили, антиминсами чистили сапоги.
В жизнеописании схимонахини Любови Верейкиной есть такой факт. Матушку называли гением христианства. Неграмотная, знала наизусть всё Священное Писание по главам и стихам. В годы гонений на церковь приняла немало скорбей и дожила до наших дней, умерла в возрасте девяноста шести лет в 1997 году.
В монахини была пострижена тайно в катакомбной церкви. Ни о каком монастыре тогда и речи не могло быть, обители закрывали, монахов расстреливали и разгоняли, матушка жила у себя дома в Сочи. Отличалась прозорливостью, иногда юродствовала, в Сочи её знали все. Не один раз арестовывали. Однажды с диагнозом шизофрения определили в тюремную больницу, куда собрали разом под видом сумасшедших пятидесятников, баптистов, адвентистов… Можно сказать, конгресс всевозможных конфессий в стенах психушки. Из православных была только матушка. В таком собрании не мог не вспыхнуть спор на вечную тему, чья вера истинная. Матушка предложила не празднословить в дискуссиях, не состязаться в красноречии, а провести состязание: ни есть, ни пить, а чья вера правая, тот и выдержит пост. Сама рассказывала так: «Когда все уже сдались, у меня как полилось славословие, стала безостановочно славить Господа – аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!!! И псалмы полились… Они говорят: “Всё, всё, всё… твоя вера правая…”»
Однажды её нашёл монах и передал на хранение святыни – окровавленные скуфью и четки убиенного митрополита Крутицкого и Коломенского Петра Полянского, местоблюстителя Патриаршего престола. Митрополита расстреляли в октябре 1937 года, но ещё за год до этого пустили чекисты слух, будто он умер в тюрьме естественной смертью. Патриаршим местоблюстителем стал митрополит Сергий Страгородский. По митрополиту Петру Полянскому отслужили панихиду. На всякие ухищрения шли в НКВД, стремясь умалить церковь. И сегодня есть исследователи, которые о священномученике Омском Сильвестре говорят, никакой он не мученик, вот медицинское заключение о естественной смерти архиепископа Омского и Павлодарского. Что на это скажешь? Попробовал бы врач написать честно и откровенно, что гражданин Ольшевский после многодневных истязаний садистски убит. Тут же сам доктор «естественной» смертью почил бы от сердечной недостаточности или ещё какой скоропостижности…
Никогда матушка Любовь того монаха больше не видела, он отдал святыни со словами: «На тебе должно истинное Православие устоять!» Как говорила она: «Монах это был или ангел, я и не знаю». Верейкина спрятала дома святыни. А жила под одной крышей с мужем, Мартыном Ивановичем. Приняв монашеский постриг, никаких супружеских отношений с ним не имела, жили, как брат с сестрой. Святыни были переданы матушке тайно, она тоже никого из окружающих не посвящала в этот факт.
Мартын Иванович изготавливал мебель, имел в подвале дома мастерскую. По рассказам матушки, отличался он кротостью и смирением. Однако в ту ночь матушка открывает глаза, а у кровати Мартын Иванович со страшным лицом – глаза безумные, борода всклокочена, в руках топор. Говорит: «Почему не пришла в подвал, весь день прождал. Бесы велели убить тебя. Сказали, если не убью, они меня самого…» Матушка в ответ начала читать заклинательную молитву: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» Крестным знамением осенила мужа. Он топор опустил, сел в изнеможении. Матушка поведала ему о святынях, которые передали ей на хранение, и о своём решении уйти из дома, иначе бесы замучают его. Мартын Иванович воспротивился уходу супруги – боялся один оставаться. Тогда матушка (в соответствии со словами Евангелия «сей род изгоняется постом и молитвой») наложила на себя и мужа строгий пост – сорок дней воздерживаться от пищи и молиться: «Иначе мы не спасёмся». Муж согласился. Постепенно с него всё сошло, бесовские преследования прекратились. Перед смертью Мартын Иванович принял монашество с именем Симеон.
Позже матушка вынуждена была из-за гонений сжечь четки и скуфью митрополита Петра. Предполагается, что ей было открыто поступить так, а не иначе. В 1991 году она переехала в Москву к своим духовным чадам. Окормляла мирян, окормляла священников.
«Возможно, здесь произошло то же самое, что с супругом матушки Любови, – говорит Валера. – В случае с Татьяной и Виктором мы все могли от угара погибнуть. Бог миловал. Виктор приехать в монастырь больше не смог. Да я и не приглашал. Трубу для слива воды из скважины доделывал с Максимом Легковым, и Жора Майсурашвили помогал».
Глава двадцать первая
Похороны монахини
Умерла монахиня Параскева от рака желудка. На момент смерти была одна в обители. Валера приходил накануне днём, она под утро умерла. Прислонилась к стеночке, видимо, села помолиться… Обнаружила её тётя Надя, что несла послушание на свечном ящике в церкви. Пришла рано утром в обитель, матушка ещё тёплая была… Тётя Надя сбегала за фельдшером, та определила время смерти. Местные потом говорили, несколько человек были свидетелями (в том числе тётя Надя), в этот час по селу прошёлся сумасшедший порыв ветра. Будто оторвался от бури, что шла где-то стороной, и понёсся в Таёжку. Хлеща темноту полотнами снега направо и налево, ворвался в предутреннюю тишину, громыхнул ставнями, прогудел в трубах, сорвал со стожка сена в огороде у Миши Лаврентьева брезентовый полог и через Выселки ушёл в урман.
У Валеры за год до этого родственник умер от рака желудка, страшно мучился, дня не мог прожить без наркотиков. Матушке Параскеве Господь Бог устроил так, что невыносимых болей не было, она до последнего понемногу ела. Ослабла до крайней степени, но боли не донимали.
Ближе Валеры у матушки никого в Таёжке не было. Призналась ему, что враг накинулся на неё с двойной энергией после приговора врачей. Назначил дату смерти, мол, тебе один месяц осталось жить – на Рождество Христово умрёшь. Валера стал горячо убеждать: нельзя врагу верить, ни в коем случае нельзя впускать его слова в голову.
В Рождество матушка сказала, улыбаясь:
– Валера, жива я вопреки прогнозам. Так и до Крещения Господня доживу.
Вся организация праздника Крещения свалилась тогда на Валеру. Обустройство Иордани, организация охраны порядка – пьяные обязательно притащатся с желанием бухнуться в прорубь. Установка палаток для раздевалок. Масса дел… Максима Легкова вызвали в головную фирму, Жора Майсурашвили болел, только Миша Лаврентьев помогал.
В тот год последний раз ночью шли крестным ходом к Иордани. Мороз под сорок, это не остановило паломников, не менее трёхсот машин приехало… Полная церковь была. Батюшка Евгений служил всенощную. После неё крестным ходом с хоругвями, пением отправились к Иордани…
Ночь кромешная, прожектор вырывает из темноты купель… В ней не вода – огонь… Ты ещё не погрузился, а уже всей кожей чувствуешь, как опалит тебя студёным жаром. Вылетаешь из Иордани с одним желанием – скорее-скорее сорвать с себя ледяным холодом прилипающую к телу рубаху… Валера никому не разрешал в трусах погружаться. Сразу предупредил, ни: одного в нижнем белье не пустит в святую воду, только в рубахах.
Стоит очередь перед купелью в длинных белых рубахах с крестами на спине. Вот ещё один счастливец, совершив погружение, выскочил из проруби в объятия крещенского мороза. Вода на ресницах, бровях моментально замерзает. Бежит такой Дед Мороз к палатке по выстланной соломой дорожке.
До трёх часов колготился православный люд у Иордани. Валера вымотался, но всё получилось. Последним ушёл с реки, поднялся на берег, смотрит – в обители свет. На всенощную в храм Покрова матушка не в силах была пойти, молилась в храме обители. Валера набрал для неё два пятилитровых пластиковых баллона крещенской воды, нёс в каждой руке по одному. Поначалу не хотел ночью матушку беспокоить, увидел свет и зашёл. Матушка ждала в храме обители.
– Слава Богу за всё! – воскликнула, выслушав Валеру. – С Божьей помощью получился у нас праздник!
«Она была моим другом и помощником, – повторял Валера. – На неё всегда мог положиться. Не предаст, никакой подлости не сделает. И всегда поможет. Таких людей больше не встречал ни среди духовенства, ни среди мирян, мама да она. Симеон Дивногорец, живший в VI веке, говорил, что в последние времена из восьмидесяти-ста монахов спасётся один, а из мирян – один из десяти тысяч. Господь в лице матушки показал мне истинного монаха. Дал наглядный пример, каким должен быть православный человек. Перед смертью практически не могла передвигаться, а мимо кельи проходишь, она поклоны бьёт, молится. Любила церковь, любила монастырь, все силы отдавала людям и Богу».
Умерла матушка в феврале. Всё получилось по её упованию: выросла в тайге, и местом упокоения Господь дал таёжное кладбище. Валера руководил организацией похорон. Крест сделали на пилораме у Миши Лаврентьева из листвяжного (десять на десять сантиметров в сечении) бруса. Высокий, голубец украшен резьбой. В книге об оптинских мучениках Валера подсмотрел дизайн резьбы голубца и попросил Мишу сделать по подобию. Собственноручно покрыл крест специальным составом, чтобы простоял долго-долго. На кладбище самый приметный.
Место для могилы ездили выбирать с главой администрации. Морозы к тому времени отпустили, двадцать градусов казались совсем несерьёзными. Кладбище утопало в снегу. Белые шапки венчали кресты и памятники. Ограды могил едва виднелись из-под снега. Бывший житель Таёжки обещал построить часовню на кладбище. Валера видел могилу матушки Параскевы рядом с будущей часовней: могила первой монахини обители, в нескольких шагах от неё часовенка.
Глава администрации указал место неподалёку от входа на кладбище:
– По-моему – самое лучшее.
Валера засомневался:
– Здесь же холмик, наверное, могила заброшенная.
– Могилы быть не может, – возразил глава, – эта земля находилась за кладбищем, за старым забором, который ставили в начале шестидесятых, мы расшили кладбище, здесь ещё не хоронили.
Не совсем оказался прав глава, весной метрах в пяти от могилы матушки обнаружил Валера заброшенную могилу. Навёл сведения и узнал, что принадлежит она самоубийце. Получается, закон о захоронении самоубийц за оградой кладбища соблюдался в Таёжке даже в советское время.
Желая удостовериться в правоте слов главы, Валера разгрёб снег и обнаружил старый муравейник. Он был причиной холмика. Могилу Валера копал сам. Договорился с копщиками, да у одного прострелило поясницу, второй куда-то пропал. Пришлось самому подключаться.
«Господь сподобил могилу матушке копать, – говорит Валера. – Я-то думал, будет тяжело промёрзшую землю долбить. Нет. Муравейник сыграл свою роль, земля под ним оказалась мягкой. Матушка беспокоилась перед смертью: “Как вы в морозы будете могилу копать, хоронить меня, многогрешную?” Зря тревожилась».
День похорон выдался тёплым, мягким. Владыка приехал. Отпевали матушку по монашескому чину.
Глава двадцать вторая
Непослушание
Матушка Параскева умерла, владыка через несколько месяцев прислал в обитель инокиню Людмилу. Кроме перечисленных выше послушаний, владыка возложил на Валеру ещё одно: следить за исполнением монастырского устава. Ежедневно в монастыре по благословению владыки совершался Богородичный крестный ход с иконой Казанской Божьей Матери. Ходили двумя маршрутами в зависимости от погоды. Если благоприятствовала – из храма направлялись к Поклонному (Андрюшиному) кресту, обходили его, затем двигались к храму Покрова Пресвятой Богородицы, шли вокруг него и возвращались в обитель. По дороге непрестанно пели «Богородица Дево, радуйся».
В храме обители до крестного хода и после читались Богородичные молитвы перед иконой Казанской Божьей Матери.
В случае непогоды (дождь, сильный мороз) или в силу других причин (кому-то нездоровилось) маршрут сокращали, и тогда он по времени занимал всего пять минут. Обходили Поклонный крест и возвращались в обитель.
Но каждый вечер в пять часов шли крестным ходом. Иной раз крестоходцев набиралось всего двое (Валера да инокиня), в выходные и праздники, особенно летом, могло быть десять и более. В основном приезжие. И тогда шли с хоругвями.
В тот раз день был субботний, инокиня отказалась идти. Сослалась, что баню топит, стирается, времени нет, мол, без меня. Валере как человеку ответственному это не понравилось. Да и что такое полчаса, стирка потерпит с баней вместе. Инокине, как никому другому, следует молиться о становлении обители. Пытался Валера сказать об этом, однако инокиня упорствовала, один раз ничего не решит.
Проходит неделя, инокиня снова в субботу перед крестным ходом занялась баней и стиркой. Прямо как в рассказе Василия Шукшина «Алёша Бесконвойный», в котором герой неукоснительно устраивал себе в субботу банный день. Хоть камни с неба падай, он занимался только баней. Никакой другой работой – будь хоть колхозная, хоть домашняя – загружать было бесполезно.
Читала инокиня Людмила замечательный рассказ Василия Шукшина или нет – неизвестно, однако один к одному списала линию субботнего поведения с Алёши Бесконвойного. В субботу её не трогать – баня. Единственное отличие: герой Шукшина стиркой не занимался, топил баню и парился.
Валера подумывал, не посоветоваться ли с владыкой. Ладно бы один-два раза проявлено непослушание, женщина есть женщина, взбредёт что-то в голову, лучше переждать. Но и три раза подряд суббота банная у инокини. Валера нёс ещё и такое послушание от владыки: следить за исполнением монастырского устава – время от времени должен был звонить митрополиту, докладывать, как обстоят дела в обители. Владыка высказывал недовольство, если что-то от него утаивали, вовремя не сообщали. «Сорняки запустите, – говорил, – разрастутся, потом будет трудно выпалывать, а то и вообще невозможно». Валера колебался: говорить владыке о непослушании или подождать. В конце концов понадеялся, сама инокиня вразумится и преодолеет искушение. За что получил потом нагоняй от владыки.
После третьего «субботнего» отказа инокини от крестного хода баня сгорела. Ночью вспыхнула… В монастырь накануне приехали две послушницы, перепугались бедняги. Боялись, как бы огонь не перекинулся на обитель. Слава Богу, ветер был в другую сторону.
Тушить пожар было некому и нечем – баня преспокойненько сгорела дотла.
Самое интересное, случился пожар ни раньше, ни позже – с двадцать первого декабря на двадцать второе. Двадцать второго – Зачатие святой праведной Анной Пресвятой Богородицы. В православном календаре праздник начинается с вечера, с всенощной. Получается – Богородичный крестный ход, Богородичный праздник и пренебрежение к Божьей Матери.
«Конечно, тяжело было инокине без священника, – сочувствовал Валера. – Пусть звонила время от времени батюшке Евгению, открывала помыслы по телефону. Да всё равно этого недостаточно. Нам, мирским, без священника, без причастия крайне сложно, тем более монаху, который у бесов на постоянном прицеле».
Баня сгорела, инокине Людмиле некуда было деться, начала снова по субботам ходить крестным ходом.
