bannerbannerbanner
полная версияК последнему царству

Сергей Юрьевич Катканов
К последнему царству

Полная версия

С патриархом, кстати, Ставров давно уже нашёл общий язык и взаимно приемлемый тон общения. Патриарх довольно легко принял то, что говорит не просто с первым должностным лицом государства, но и с первым сыном Русской Церкви. Святейший оказался человеком глубоко религиозным и довольно мудрым. Он тонко чувствовал православие и хорошо понимал смысл происходящих перемен. При этом он был политиком до мозга костей, и разговаривал с ним Ставров именно, как с церковным политиком, то есть ни на секунду не расслабляясь. «А кем он должен быть? – говорил себе Ставров. – Преподобным старцем? На такой должности это невозможно».

Интеллигенция ходила пришибленная, это Ставров чувствовал по множеству примет. Для классических русских интеллигентов наступили черные дни. Они чувствовали себя лишенными «свободы», лишенными даже возможности «бороться за свободу». Продажные твари из интеллигенции как раз очень быстро переметнулись на сторону диктатуры, а самым лучшим интеллигентам, всегда искренне стремившимся к благу России, в новой России было нечем дышать.

Ставров не то чтобы жалел этих людей, он прекрасно понимал, с каким остервенением они рвали бы его на части, если бы он им это позволил, как радостно блокировали бы все здоровые начинания, с каким увлечением, с какой убежденностью в своей правоте они закапывали бы Россию, лишая её будущего. Нет, ему не было жалко этих людей, но ему было чрезвычайно досадно, что из интеллигенции к нему примкнули в основном отбросы, а из честных интеллигентов за ним пошли очень немногие. Но он понимал, что иначе и быть не могло. Недавно православные едва дышали интеллигентским воздухом, пропитанным миазмами извращений. Теперь интеллигенты задыхаются в православной атмосфере, по их мнению, пропитанной «средневековым мракобесием». Не бывает такого воздуха, которым легко дышалось бы и тем, и другим. Не бывает православной интеллигенции, бывают православные интеллектуалы, но они не интеллигенты.

Но как же всё-таки получилось, что атмосфера той России, которую создал Ставров, оказалась пронизана истеричностью, нетерпимостью, тупой злобой? Этого, очевидно, можно было избежать. Ставров этого не хотел, он это не заказывал. Но это безусловно было вызвано его действиями. Он долго над этим думал и понял, наконец, в чём дело.

Православие тоньше волоса и глубже космоса. Лёгкая неточность в изложении православных идей приводит к таким искажениям, что православие превращается в свою противоположность, и «средневековое мракобесие» перестает быть интеллигентским штампом. Они заставили всю Россию дышать православием, и Россия это как бы приняла, но общественное сознание неизбежно упрощает тонкие истины, на выходе выдавая тупые слоганы. Но ведь это же неизбежно, многомиллионные людские массы не могут мыслить и чувствовать тонко. Они всё будут упрощать, то есть искажать, этого ни кто не сможет изменить. Власть, конечно, будет вести разъяснительную работу, и это даст определенный результат, но принципиально ситуации не изменит. Так в чем же была его ошибка? Может, ошибки-то и не было?

Какая сила заставит человеческие лица подобреть? Что сделает улыбки людей ясными и радостными? Что уберёт с лиц злые ухмылки? Тонкое чувство православия – удел единиц, его массам не подаришь, но ведь духовное состояние масс их главная забота. Как подарить людям радость? Как стереть с их лиц угрюмство недобрых «праведников»? Уже понятно, что через мозг до людей не достучаться. Тогда как?

И вдруг в сознании Ставрова высветился очень простой вопрос: любят ли его русские люди? В истеричных поклонниках у него недостатка не было. Кто поумнее говорил: «Ставров прав». Но любят ли его? Его не могут любить, потому что его боятся. Его и должны бояться, потому что диктатура по определению строится на страхе, а без диктатуры Россию было уже не спасти. Но было бы преступлением сохранить диктатуру навсегда. Это означало бы страх навсегда. Это означало бы злорадство вместо радости, фанатизм вместо веры, гордость вместо любви. Диктатора невозможно любить. Любить должны царя. Значит, он всё правильно делал. Просто он не достаточно глубоко понимал, что сам в этой схеме является расходным материалом. Свечёй, которая должна сгореть, исчезнуть, иначе не выполнит своего предназначения. Диктатура не решит духовных проблем. Их решит монархия.

Да, он был прирожденным диктатором, то есть человеком, созданным совсем не для того, чтобы его любили. А сам он любил кого-нибудь? Были в жизни эпизоды, но это всё в прошлом. А сейчас он любит хоть одного человека на всем белом свете? Ставров вдруг невыносимо, нестерпимо захотел увидеть брата.

***

Володя был значительно старше его, он чуть ли не в отцы ему годился. И был для него почти отцом. Родного отца он почти не помнил, тот рано ушёл, и Володя стал для него всем. В детстве им трудно было вместе играть из-за разницы в возрасте, но Володя всё-таки с ним играл. Володя мечтал стать офицером, и это восхищало его маленького братишку. Поступив в военное училище, старший брат писал младшему письма, каждое из которых было для Саши драгоценным. Он помнил, как впервые увидел брата в лейтенантских погонах, и ему показалось, что перед ним существо из другого мира. Как он любил его тогда! Но с тех пор они виделись всего несколько раз.

Володю мотало по гарнизонам, потом Саша сам поступил в военное училище, они пытались переписываться, но этому всегда что-то мешало, и переписка постепенно заглохла. Он знал, что Володя служил в Афганистане, знал, что вернулся живым, но после этого исчез совершенно бесследно. Саша пытался искать брата, но никаких его следов обнаружить не мог. Он уже был офицером спецслужбы, у него были кое-какие оперативные возможности и понимание того, что люди бесследно не исчезают. К тому же Володя был строевым офицером, к спецслужбам ни когда отношения не имел и столь квалифицированно «лечь на дно» просто не мог. Но ведь исчез же он как-то. Потом сам Саша по долгу службы стал исчезать всерьёз и надолго, так что если бы Володя в этот период искал брата, не смог бы найти. Потом он забыл о брате. Просто забыл и всё. У него больше не было детства.

И вот сейчас он всё вспомнил: и детство, и Володю. Теперь в распоряжении Саши были оперативные возможности всех спецслужб страны, а это такое мелкое сито, сквозь которое и комар не просочился бы. И всё-таки Володю долго не могли найти, как будто его прятали лучшие профессионалы мира. Его отыскали, наконец, в крохотном убогом сибирском монастыре в качестве рядового монаха.

Постучавшись в ворота монастыря, Саша был одет, как геолог, и лицо имел вполне геологическое, уж что-что, а изображать из себя кого угодно он умел. Надо было обладать великой прозорливостью, чтобы узнать в этом геологе диктатора России. Отец настоятель внимательно посмотрел ему в глаза и, не задавая лишних вопросов, сказал: «Проходите».

– Молитвами святых отец наших… – сказал Саша у дверей кельи.

– Аминь, – ответил голос Володи.

Саша шагнул в келью. Перед ним на кровати сидел седобородый монах в потертом подряснике и плёл чётки. Увидев Сашу, он с деланным испугом спросил:

– Ты кто?

– Начальник партии.

– Чукча не дурак, чукча знает, кто у нас начальник партии.

Они рассмеялись и обнялись. Сели рядом на кровать.

– Чего изволите, господин диктатор?

– Брось, Володя.

– Хотел бы бросить, да поднять потом не смогу.

– Брось. Куда ты исчез после Афгана?

– Отвечать, видимо, придется как на духу, а то набегут твои опричники и вколют мне сыворотку правды, – Саша оставил эту шутку без последствий, и Володя продолжил. – После Афгана я познакомился с интересными людьми. Мы создали… военно-монашеское братство. Нечто подобное ордену тамплиеров. Я даже стал у них чем-то вроде магистра. Потом познакомились с реальными тамплиерами из-за границы. У них и русские были…

– Вы воевали?

– Мы ни когда не воевали на стороне какого-либо государства, включая Россию. Мы воевали не с врагами Отечества, а только с носителями абсолютного зла, сатанистами, включая все их модификации. Ну а потом я отвоевал своё и ушёл в монастырь. Настало время хорошо помолиться перед смертью.

– Понимаю, что ты не хотел светиться с таким международными связями, но фамилию зачем сменил?

– Это только когда мой брат стал всемогущим диктатором. Ну как, скажи мне, теперь в русском монастыре может жить монах по фамилии Ставров? Тот монастырь мне пришлось покинуть и перебраться сюда, в глушь, уже под новой фамилией.

– Здесь знают, кто ты?

– Только настоятель.

– То-то он меня глазами сверлил. Узнал ведь.

– Узнал, конечно, господин начальник партии. Но ведь в ноги тебе не рухнул. Здесь другой мир, Саша. Если бы сейчас все наши иноки узнали, что в монастыре находится диктатор России, ты бы этого даже не заметил, твой приезд не имеет для них ни какого значения.

– А для тебя?

– Мы разошлись, Саша, нам говорить не о чем. Твои проблемы непонятны и неинтересны для меня, так же и для тебя мои проблемы.

– А какие у тебя проблемы?

– Молитва плохо идёт, душа не очищается. Нельзя безнаказанно взять на себя столько крови.

– Что если это и для меня проблема, причем, самая важная? Я ведь церковный человек.

– Знаешь что… Оставайся в монастыре на ночь, утром вместе пойдем на литургию.

– Буду очень рад.

Они замолчали, не зная о чем говорить. Потом Володя спросил:

– Саша, скажи, зачем ты на самом деле приехал?

– Я вдруг понял, что ты единственный для меня родной человек. И рванул сюда, вообще не думая о том, что из этого может получиться. По-детски, да?

– Очень по-детски, мой ясноглазый. Ты сохранил живую душу. А я думал, тебя просто заинтересовали мои международные связи.

– Не то что они меня совсем не интересуют. Россия входит в режим жесткой изоляции. Мы воздвигнем на границе с Европой такую бронированную стену, по сравнению с которой советский железный занавес покажется дырявой занавеской. Но ведь маленькие калиточки надо оставить. Не все люди Запада принадлежат к современной западной цивилизации, там есть люди нашего духа, с ними может быть интересно.

 

– Они не будут тебе служить. Они даже царю не будут служить. Они служат только Христу.

– Тогда ещё интереснее.

– Это рыцари. Настоящие рыцари. Если понятно, о чём речь. Это носители совершенно уникального психотипа, люди другого качества.

– А вот это уже по-настоящему здорово. Мне хотелось бы с ними познакомиться хотя бы для личного развития.

– Я дам тебе контакты, хотя и не знаю, что из этого получится. Ты, похоже, совсем не представляешь себе, что такое Орден Христа и Храма.

– Давно уже с диктатором России ни кто не разговаривал, как с ребёнком, – улыбнулся Саша. – Этого я и хотел.

Утром они пошли на литургию. Храм был маленький, убогий, совершенно не отреставрированный, с бумажными постерами вместо икон в алтарной перегородке. Саша встал в темном уголке, откуда видел весь храм. Начали собираться иноки, они были всех возрастов и лица имели вполне заурядные. Началась литургия. Саша не имел молитвенного настроя и пришёл сюда, как на экскурсию. Но ему вдруг так захотелось молиться, он с такой радостью проговаривал про себя хорошо знакомые слова литургии и почувствовал такой духовный подъем, какого не переживал, кажется, ни когда в жизни.

На клиросе пели три седобородых монаха, голоса имевшие очень слабенькие, и пели они совсем тихо, но их было хорошо слышно, потому что тишина в храме стояла гробовая, в этой глуши совершенно отсутствовал звуковой фон. Монашеское пение было так проникновенно, молитвенно, духовно, это было такое чудо, и присоединять свою молитву к их молитве было таким счастьем, что Саше показалось, что он впервые в жизни по-настоящему участвует в литургии. Богослужение длилось бесконечно долго, Саша начал уставать, но даже бороться с усталостью и то было в радость.

После богослужения все пошли в трапезную, и Саша вместе со всеми. Иноки рассаживались за простыми деревянными столами, Саша понимал, что может сесть только туда, куда его посадят, а на него ни кто не обращал внимания. Тут он услышал над ухом голос Володи:

– Ты здесь в качестве паломника?

– Да.

– Стол для паломников вон там в углу. Сидеть за одним столом с монахами у тебя ещё нос не дорос.

Володя сказал это очень просто и естественно, и Саша воспринял его слова, как нечто само собой разумеющееся. И в этот момент он почувствовал, что у него действительно есть старший брат.

После трапезы Саша решил сразу уезжать, он подошёл к Володе:

– Ваша литургия – настоящее чудо. Не знаю, на небе я был или на земле.

– Очень рад за тебя.

– Можно я буду иногда приезжать сюда?

– Об этом не меня надо спрашивать, я здесь не главный.

Саша подошёл к настоятелю:

– Отче, могу я что-то для вас сделать?

– Вы ни чего не можете для нас сделать, господин начальник. А вот мы очень многое можем для вас сделать.

– Значит, вы позволите мне иногда приезжать к вам?

– Конечно. Только, как и в этот раз – без свиты.

Часть четвертая

Царь

Олег Владимирович Константинов со всей семьёй переехал в Россию через неделю после встречи с русским правителем. Это решение в семье давно уже созрело, Ставров лишь сыграл роль той соломинки, которая переломила хребет верблюду.

Дети отыскали в Рунете маленький уездный городок, скромный и непритязательный, хотя и с глубоким историческим прошлым. Решили пока остановиться в гостинице и заняться покупкой дома. Вскоре им подвернулось объявление о продаже половины дома. По европейским меркам это жилище предлагали почти бесплатно. Константинов отправился глянуть на него пока один.

Ключи были у соседки, владевшей второй половиной дома, ей же была поручена хозяевами продажа.

– Олег Владимирович, – представился Константинов.

– Баба Катя, – назвалась соседка.

– А по имени-отчеству?

– Отступись с отчеством. Пойдем, покажу квартиру. Не хоромы, конечно. Если вы из Франции, не знаю, как здесь жить будете.

Константинов, приготовившись увидеть убогую лачугу, был до некоторой степени приятно удивлен. Жильё выглядело вполне жилым, была даже некоторая мебель. Комната, правда, была всего одна, отгороженная печкой от кухни, но четыре кровати было где поставить, а если между ними ширмы установить, так всё будет нормально.

– Жить можно, – улыбнулся Константинов.

– Ой, не знаю, – покачала головой баба Катя. – если дети взрослые… Да ведь не к таким условиям привыкли. У нас недавно дом сдали, вот там квартиры хорошие. Дороговато, правда, зато уж шик-модерн. Туда новые русские заселяются.

– Мы старые русские, баба Катя. Будем жить, как все живут. Вы ведь так живёте, не жалуетесь.

– Дак кто сказал, что мы не жалуемся? – весело рассмеялась баба Катя. – Ещё как жалуемся. Только сын мой Витька – алкаш, он на нормальное жильё не заработал. Он и жениться-то не сумел, с матерью живёт, а самому под сороковник. Руки у него золотые, а толку-то? Вообще он человек не плохой. Когда трезвый. Он к тебе полезет, Владимирыч, так ты гони его.

– Зачем же гнать человека?

– Увидишь его пьяного, поймешь.

***

Константинов сразу предупредил жену и детей, что жильё очень суровое. Там придётся не жить, а выживать. Спать они будут в куче, печка дымит, а туалет на улице.

– То есть как на улице? – испуганно спросила Люда.

– Туалет там – деревянная будка в десяти шагах от крыльца. Зимой это не будет радовать.

Люда ни чего не ответила, они пошли смотреть дом. На губах у Дмитрия, когда он обозрел их новое жилище, заиграла немного жесткая улыбка.

– Зачем же было так пугать, папа? Я уж думал тут землянка, а это вполне добротный дом. Тесновато, конечно, но не беда. Я буду спать на кухне, для нашей принцессы отгородим в комнате уголок, ну а папу с мамой разместим по остаточному принципу.

– Князь Дмитрий дорвался, наконец, до тягот и лишений. Всё как ты хотел, любезный братец, – немного язвительно заметила Люда. – Обои, конечно, не впечатляют. Плебейские цветочки.

– Митя, Люда, сходите в магазин и выберите обои на свой вкус, – улыбнулась София Андреевна.

Когда дети ушли, Константинов спросил жену:

– Ты как?

– С тобой я поехала бы и в Магадан, а здесь гораздо лучше.

***

На следующий день, когда Константиновы клеили в комнате обои, к ним пришёл сосед Витька.

– Здорово, соседи! – громко заявил он с порога. – Мать сказала, что у вас печка худая. Щас посмотрю, всё наладим. Он поджёг в печке щепки, посмотрел, где дымит, ни слова не говоря, ушёл, потом появился с ведром глины и молча принялся за работу. Работал он сосредоточенно, не отвлекаясь. Потом удовлетворенно сказал:

– Всё. Дымить не будет. Хотя всё-равно печка худая. Тепла не держит. Зимой намерзнетесь. И дом щелеватый. И мыши здесь. И крысы.

– Здесь мыши и крысы? – в ужасе спросила Люда.

– Да, барышня, – усмехнулся Витька, – уж не обессудьте. Крыс травим, яду вам дадим, а мышеловки сами в магазине купите. Как ставить объясню. Вообще, жить в таком доме – это надо себя не уважать.

– А вы разве себя не уважаете? – поинтересовался Константинов.

– А за что мне себя уважать? Я вообще-то шофёр, дак права за пьянку отобрали. Сейчас шабашу по мелочам. С вас денег не возьму, не напрягайтесь. Это по-соседски.

Он уже открыл рот, чтобы попрощаться, но Константинов достал бутылку коньяка.

– По рюмочке за знакомство?

– Ну, можно, если по рюмочке.

Выпив рюмку, Витька сказал, поморщившись:

– Странный этот ваш коньяк. Дорогой, поди.

– 300 евро.

– Чё!! – Витька посчитал что-то в уме, потом в ужасе заключил: – Это ж 5 ящиков водки можно купить.

– Примерно так. Но я люблю хороший коньяк. Такой тоже не каждый день себе позволяю. Но это моя первая рюмка на русской земле, – спокойно сказал Константинов.

– На меня это больше не трать. Я потом тебя нашей «Иероновкой» угощу. Хорошая водка, и стоит… 3 евро.

– В России любят Иероныча?

– Да чё нам его особо любить. Он там, а мы тут. Но он дельный мужик. С ним особо не забалуешь. Я тебе так скажу, Владимирыч: порядок должен быть. С ним порядка стало больше.

– Русские любят порядок, – задумчиво резюмировал Константинов.

– Вот именно – русские, – усмехнулся Витька, сам себе налив третью рюмку. – А ты кто? Вроде бы русский, а вроде бы и нет. И чё вам в ваших парижах не сиделось? Вы же там, небойсь, как сыр в масле катались. Чё вам интересного-то в нашем Мухосранске? Типа экзотика?

– А ты хотел бы жить в Париже?

– Не, чего я там забыл.

– А я, кажется, что-то забыл в России. Решил приехать и найти.

– Ну, ладно, пойду, – Витька резко встал. – Если чё обращайтесь.

Вечером этого дня Витька постучался в дверь Константиновых, едва держась на ногах и почти не владея языком. Олег Владимирович, открыв дверь, но, не пустив гостя за порог, спокойно, вежливо и очень твердо сказал:

– Виктор, извини, но уже поздно, мои ложатся спать.

– Владимирыч, ты это… Ты вот скажи… в чем философский камень?

В поисках философского камня Витька ещё не раз приходил к Константиновым ближе к ночи, ни сколько не обижаясь на то, что в дом его не впускают, да, похоже, и воспоминаний об этом не сохранял.

***

Константиновы решили ещё купить дом в деревне в полусотне километров от уездного центра. Эта деревня умирала, там доживали свой век лишь три старушки. Недавно их было четверо, одна умерла, вот родственники и решили продать дом, сразу выставив предельно низкую цену, потому что дорога в деревню была очень плохой, и продать этот дом под дачу было весьма затруднительно. Константиновым хотелось забраться куда-нибудь поглубже, в тишину и покой, так что дорога их не испугала, для их крепкого джипа она была вполне посильна.

Это был не просто дом, а настоящая крестьянская изба, с русской печкой, которая всех привела в восторг, хотя ни кто не умел её топить, и со столбянкой в городском доме только ещё разбирались. Впрочем, эта проблема вскоре разрешилась. Не успели они осмотреться, как к ним в гости пришли три старушки, то есть разом всё население деревни. Старушки пришли с пирогами, их с почётом усадили за стол, сразу поставили чайник. Они держались просто, охотно шутили и ни сколько не комплексовали перед гостями из Франции, им казалось естественным, что горожане хотят проводить отпуск на природе, хоть ненадолго покидая свои кошмарные города. Старушки рассказали про свою деревню, про самих себя и ушли, не забыв объяснить, как топить русскую печку.

Деревня привела Константиновых в восторг, она дышала чем-то древним, исконным, настоящим. Это и была та самая Русь из книжек, с которой невозможно было встретиться, хоть семь раз проехав по Золотому Кольцу. И эта Русь умирала. Было понятно, что пройдет совсем немного времени, и таких деревень не останется вовсе, они, можно сказать, заскочили в последний вагон, и это было для них очень важно. Чистейший воздух, звенящая тишина, трава по пояс и лежанка на русской печи. Конечно, они читали Василия Белова, но для детей, выросших во Франции, этот автор был примерно, как Дюма для русских детей и, оказавшись в русской глубинке, они чувствовали себя так, как могли бы чувствовать себя прирожденные русские в мушкетерском Париже.

А ведь они тоже были русскими, во всяком случае в Париже они чувствовали себя в высшей степени русскими, и они не ошибались. Но что такое кровь без почвы? Кровь, как и вино, выдыхается. Сейчас в их крови началось брожение, которое могло полностью их обновить.

Уезжать обратно в уездный город не хотелось, но папе надо было поступать в московский вуз, да и Мите с Людой было необходимо вникнуть в российские школьные программы. Знаний у юных парижан было предостаточно, но в России учили совсем по-другому, так что им предстояло проштудировать учебники за предыдущие классы. Митя пошёл в 11-й, а Люда в 7-й.

И потекли на новом месте месяц за месяцем. Папа поступил на заочное отделение в московский вуз, сбылась мечта сорбонского профессора, он стал русским студентом. Занимался он очень много, днями просиживая в читальном зале районной библиотеки, а по утрам колол дрова, это дело очень понравилось Олегу Владимировичу, хотя раньше он ни когда не брал в руки колуна, да и в глаза его не видел. Он оставался таким же доброжелательным и спокойным, каким был в Париже, казалось, резкое изменение условий жизни вообще ни как на него не повлияло. Он лишь стал чуть более самоуглубленным и чуть менее непринужденным, но эти «чуть» могли заметить только самые близкие люди.

София Андреевна устроилась в местную школу преподавателем русского языка и литературы, которые могла бы преподавать и в университете, для уездной школы уровень её подготовки был избыточным, хотя у неё были сомнения в том, каким она окажется педагогом, но всё получилось. Всегда доброжелательная, ни когда не теряющая самообладания, умеющая проявлять такое терпение, которое многим казалось невероятным, всегда готовая придти на помощь любому ученику, но со всеми сохраняющая такую незримую дистанцию, которую ни кому и в голову не пришло бы сократить. София Андреевна быстро завоевала авторитет и среди коллег, и среди учеников. Нагрузку она взяла небольшую, потом добавила к ней факультатив по французскому языку, который сам по себе превратился в краткий курс истории и культуры Франции. На её факультатив в класс приносили дополнительные стулья. Конечно, уездные кумушки много чего шипели за её спиной, но чем меньше она обращала на это внимания, тем меньше они шипели.

 

Митя весь буквально горел. Он и раньше был весьма энергичным юношей, но по приезде в Россию в нём пробудилась такая энергия, какой родители от него не ожидали. Бытовых неудобств он, казалось, совершенно не замечал, всем своим видом изображая, что готов выдержать и не такое. Он немного даже бравировал своим презрением к трудностям, но это было простительно для 17-и лет. Когда наступила зима, он сам взял на себя расчистку снега, вставая ради этого на час раньше. Крыльцо, тропинка к туалету и выход на дорогу всегда были настолько чисты, настолько в деревне это в общем-то и не принято. Он так же ходил на колонку за водой, постоянно поглядывая на ведра, достаточно ли в них воды. Хотел ещё взять на себя функции семейного истопника, но тут отец остановил его: «Оставь за бедным студентом хоть какие-нибудь обязанности».

Сначала родители переживали за то, как у него сложатся отношения с одноклассниками, но эта проблема исчезла, не успев возникнуть. В Мите не было ни капли высокомерия, он ни кого не задевал своим поведением. Это могло ему и не помочь, если бы он натолкнулся на тупых и злобных хамов, но эта чаша его миновала. В первый же день к нему подошёл самый авторитетный в классе парень и спросил: «Слушай, француз, ты как на счёт футбола?» А Митя был прекрасным футболистом, так что в классе сразу же стало два авторитетных парня. По всем предметам он успевал на пятерки, при этом совершенно не походил на зубрилку, так что ни кого не раздражал. Надо ли говорить, что в него сразу же влюбились все девчонки класса, а он со всеми был любезен и обходителен, но ни одной не отдавал предпочтения.

А вот с Людой всё было куда сложнее. Она очень тяжело переносила бытовые неудобства, воспринимая их, как личное оскорбление. Истерик не закатывала и не ныла, всё-таки воспитание сказывалось, но при этом так героически стискивала зубы, что порою на неё было страшно смотреть. К детской влюбленности в Россию теперь примешивалась изрядная доля негатива.

В деревне, например, она была шокирована тем, что там не ловит интернет и строго заметила отцу: «Я была уверена, что мы находимся в цивилизованной стране». Отец мягко, с легкой улыбкой ей ответил: «Не очень понимаю, что такое цивилизованная страна. Просто мы сейчас в глуши. Это особое место для лечения интернет-зависимости». Мама и Митя сдержанно улыбнулись, а Люде их улыбки показались невыносимыми.

На улицах здесь было много грязи, а люди склонны к хамству, пьянству, лени, злобе и зависти. Люда, во всяком случае, видела лишь это. Чего стоит один только их сосед Витька-алкаш. Олег Владимирович способен был видеть в соседе живую, мятущуюся душу с очень глубокими запросами, Люда видела только быдло.

Неизвестно, как дальше развивалось бы состояние её души, если бы не острый конфликт с одноклассницами. Сначала всё было шоколадно, девчонки всей гурьбой обступили её, наперебой расспрашивая о всяких девчоночьих пустяках, связанных с жизнью во Франции, она с радостью им отвечала, потом речь зашла о парижской моде, Люда всем показывала фотки. Потом одна девчонка сказала:

– Вот бы нам что-нибудь такое, оттуда… Ты не могла бы для нас заказать?

– Мы, конечно, люди небогатые… Не знаю, как папа… А давайте каждая выберет себе что-нибудь недорогое, но настоящее, парижское, а я спрошу у папы.

Выбрали, посчитали, за всё про всё вышло не многим больше двухсот евро, папа согласился заплатить, и вот уже радостные девчонки разбирали, кто что заказал. Люда была счастливей всех. Только уже на следующий день она увидела, что девчонки перешептываются и очень недобро на неё поглядывают. Одна из них подошла к Люде и ехидно спросила:

– А почему мой заказ гораздо дешевле, чем у других? Обидеть меня хотела?

– Но ведь ты же сама этот шарфик выбрала, – еле выговорила обескураженная Люда.

– Я выбрала, чтобы тебя проверить. Проверила и поняла, кто ты такая. И вообще, мне подачки не нужны.

– И мне, и мне, – злобно прошипели ещё две девчонки.

Они бросили подарки прямо Люде в лицо. Люда побледнела и пулей вылетела из школы, дома, упав на кровать лицом в подушку, она в голос зарыдала. Мама была дома, она, ни слова не говоря, присела рядом с дочерью на кровать, некоторое время просто сидела, потом сказала: «Сегодня проплачься, доченька. А завтра утром ты должна быть в безупречной форме».

Утром Люда была в форме. Её лицо казалось каменным, лишь слегка тронутым презрительной улыбкой. Мама опять ни чего не сказала. А через два дня София Андреевна, как ни в чем не бывало, сказала дочери:

– Давай в воскресение после церкви сходим вдвоём в кафе.

– В этом городе есть кафе? – с ледяной иронией спросила Люда.

– Есть одно неплохое. Там настоящая кавказская кухня. Будем есть сациви и пить боржом. Думаю, тебе понравится.

– Как скажешь, мама.

В кафе, едва они сделали заказ, София Андреевна попросила:

– Расскажи, что случилось.

Люда рассказала, а в конце буркнула:

– Будешь меня успокаивать?

– Конечно, буду, – улыбнулась София Андреевна. – Я же твоя мама… Представляю, как тебе больно… Поверь мне, я представляю это. Девочки поступили отвратительно, низко. Но какой урок ты из этого вынесла?

– Они не нужны мне. Ни кто из них мне не нужен.

– Как знать. Может быть, кто-нибудь из них очень нужен тебе. Но сейчас не об этом. Скажи, ты пыталась представить себе, что творилось у них в душе?

– Что там представлять? Помойка есть помойка. Неужели что-то ещё?

– Ещё боль. Может быть, такая же сильная, как у тебя. Они страдают. Черная зависть способна причинить человеку такую боль, что не позавидуешь. Если ты сможешь им посочувствовать, то тебе станет легче. – Но ведь они сами виноваты.

– Виноватых ищут холопы, а мы господа. Старайся понять всех людей, и в первую очередь тех, кто тебе досаждает. Благородная душа всегда постарается встать выше личных обид. Мы не раз говорили с тобой об этом, ты всё прекрасно понимаешь, но на практике, как видишь, всё куда сложнее, чем в теории. Но ведь дело далеко не только в этом конфликте. Тебе не понравилось в России?

Люда кивнула.

– Принцесса ты моя на горошине.

– Только в моём случае горошина размером с арбуз, если не с воздушный шар.

– Остроумное замечание. Только не забывай, что ты не принцесса из сказки, ты принцесса из жизни. Настоящая принцесса будет годами спать на голых досках, питаться хлебом с водой, и ни кто не заметит, что у неё от этого хотя бы настроение испортилось. Приверженность комфорту – признак плебейства, а для аристократии это признак вырождения.

– Всё понимаю, но не знаю, как это выдержать.

– Только один совет: не стискивай зубы. Это портит улыбку. Главный секрет в том, чтобы обрести легкость, ту легкость, с которой человек идёт на стену, ни секунды не сомневаясь, что она пропустит его сквозь себя. Попробуй пройти сквозь стену со стиснутыми зубами, и ты просто расшибешь голову.

– Как у тебя всё просто.

– Поверь, доченька, мне так же тяжело, как и тебе. Человек не может разом лишиться привычного уклада жизни, оказаться выброшенным из того мира, который всегда казался близким и родным, и при этом не страдать.

– Но ты не стискиваешь зубы, – задумчиво сказала Люда.

– Улыбку берегу, – София Андреевна легко и очаровательно улыбнулась.

– Но во имя чего всё это? Если уже понятно, что в России хуже, чем во Франции, тогда почему мы здесь остаёмся?

– В России не хуже, а лучше, чем во Франции, но понять это не так просто. Здесь у людей души живые. Порою покалеченные, замутненные, очень растерянные, но всё-таки живые, хотя это нелегко рассмотреть за внешним слоем грязи и грубости. А во Франции под слоем внешнего лоска – мертвечина. Россия гораздо ближе к Небу, чем любая другая страна. Русские на сегодня самый религиозный из всех народов, некогда бывших христианскими. Ты заметила, что здесь литургия совсем другая?

Рейтинг@Mail.ru