Сергей Юрьевич Катканов
К последнему царству
– Я не собираюсь жить в такой стране и не собираюсь дарить вам свои активы.
– Господин Шулерович, кажется, не понял, что я у него согласия не спрашиваю и даже его мнением не интересуюсь. Я предлагаю три варианта на выбор. Или за границу, но без денег. Или в России с деньгами, но на моих условиях. Или в Сибирь под конвоем, то есть и без денег, и всё равно на моих условиях. Мне всё равно, какой вариант выберет господин Шулерович. На реквизированных у таких как он деньгах, я ни каких экономических расчетов не строю. Но мне кажется, что третий вариант – самый худший. И мне странно, что этот бывший бизнесмен выбрал именно этот вариант. Но быть по сему. Взять его.
К Шулеровичу подошли два офицера-дроздовца в малиновых погонах, крепко взяли его под руки и чуть ли не волоком вытащили из зала. Шулерович брызгал слюной и что-то выкрикивал, но не вполне членораздельно, кажется, это были проклятья и что-то из области футурологии.
Ставров окинул взглядом зал, чтобы посмотреть, какую реакцию вызвали столь радикальные действия. Оказалось, что ни какой. Лица богачей, бывших олигархов, были на удивление спокойными. У кого-то, может быть, немного холодными, а у кого-то на губах змеилась едва заметная злорадная улыбка. Но в целом они отреагировали на происшествие не больше, чем если бы официант в ресторане унес со стола пустую бутылку. До чего же всё-таки приятно работать с такими людьми.
– Вопросы есть? – в тон общему спокойствию спросил Ставров.
– Господин диктатор, – с места встал Берг. – Если вам будет угодно реквизировать чей-то бизнес, вы его национализируете, или…
– Или. Я не собираюсь ни чего национализировать. Если чей-то бизнес вдруг останется без хозяина, он будет продан другому хозяину, который готов служить России.
– Спасибо, – вежливо ответил Берг. Было непонятно, поблагодарил ли он Ставрова за ответ, или за возможность поживиться на распродаже бизнеса Шулеровича.
***
Запад просто охренел, пребывая в такой растеренности, какой не знал со времен Столетней войны. Уже больше века они привыкли гнобить Россию за то, что там нет настоящей демократии, а в ответ от Россиии слышали, что демократия у них самая что ни на есть настоящая. А теперь этот безумный Ставров открыто объявил себя диктатором и сказал, что демократия в России отменяется. И даже более того, он сказал, что ни каких «прав человека» Россия больше не признает, кроме тех естественных прав, которые защищены законом. Любые доклады о нарушении прав человека в России теперь утратили смысл, потому что Россия и без этих докладов заранее соглашалась с их выводами. И обвинять в неразвитости демократических институтов невозможно тех, кто говорит, что у них вообще нет ни какой демократии.
Запад, конечно, ввел все необходимые экономические санкции, которыми вверг собственный бизнес в убытки, и с замирающим сердцем ждал, какие контрсанкции последуют со стороны России. Россия просто запретила ввоз каких бы то ни было товаров из стран НАТО. Вдруг оказалось, что экономика России вполне к этому готова, и хотя там время от времени возникают перебои с некоторыми товарами, но они очень быстро вновь появляются на прилавках. За какой-то год российские аграрии так резко пошли вверх, что казалось они только и ждали, когда Европа перестанет завозить к нам дерьмовую суррогатную еду. Видимо, и правда ждали. При этом государство давало на развитие сельского хозяйства столько денег, сколько ни когда не давало за последние сто лет.
Западный бизнес нёс ужасные убытки. По Европе прокатилась волна банкротств. А в России создавались всё новые и новые рабочие места, понемногу начала оживать глубинка. Откуда-то, как по волшебству, за три года появились дороги, и появлялись всё новые. Россия переживала невиданный строительный бум. Открывались давно закрытые предприятия. Западные эксперты сначала не могли понять, откуда Ставров берёт деньги, не печатает же он их, показатели инфляции оставались в России в норме. Потом прикинули и поняли, что большие средства, которые вдруг появились у Ставрова, раньше просто разворовывались и вывозились за границу.
Хотели ущемить русские элиты арестами иностранных активов, но вдруг оказалось, что ни каких активов у русских чиновников и бизнесменов за границей больше нет. Ни у одного из них даже дети больше не учатся в западных вузах.
Имели намерение оказать на Россию политическое давление, устроить публичную порку в международных организациях. Но Россия тут же вышла из всех международных организаций, включая ООН. Выхода какой бы то ни было страны из ОНН ни кто и представить себе не мог. Запад был в шоке. Всё, чем Запад мог угрожать России, она делала сама, причём очень легко и безо всяких переговоров. Западу оставалось только нагнетать антирусскую истерию у себя дома. Ни кто из европейских обывателей уже не сомневался, что Ставров ест на завтрак младенцев, а по улицам Москвы носятся коричневые комиссары на черных воронках и убивают подряд всех евреев, негров и гомосексуалистов. Русские, казалось, не обращали на оскорбительную клевету в свой адрес вообще ни какого внимания, они даже интернет не пытались отрубить.
В Европе начали сносить последние памятники советским солдатам второй мировой. Ни каких нот протеста со стороны России не последовало. Французы уже было начали подбираться к Сен-Женевьев-де-Буа, и вот тут, наконец, последовало вежливое предупреждение со стороны Ставрова: если французы тронут хоть один камень на этом кладбище, Россия тут же разорвёт дипломатические отношения с Францией. Как ни странно, французы испугались. Президент Франции приказал даже охранять белогвардейское кладбище нарядом полиции и, чтобы сохранить лицо, прокомментировал это: «Мы не русские варвары, мы не воюем с мертвыми». Россия на это заявление ни как не отреагировала.
С самого начала Запад пытался действовать через прикормленную российскую либерасню. Но с прикормкой возникли большие проблемы. Во-первых, русские запретили какое бы то ни было иностранное финансирование каких бы то ни было российских организаций. Больше не спрашивали, имеет ли это финансирование отношение к политике, больше не требовали регистрироваться в качестве иностранных агентов. Таковых агентов вдруг не стало в России ни одного. Во-вторых, полностью запретили в России деятельность международных организаций. «Врачи без границ» вопили: «Мы же просто помогаем лечить людей. Русские лишают своих больных нашей помощи». На этот демарш Ставров ответил: «Во всем мире хорошо известно, что «Врачи без границ» это на самом деле «Враги без границ». Но теперь их деятельность будет иметь границы. Это границы России». Даже всем привычный «Красный крест» был изгнан за границы русского государства, не говоря уже про всякого рода «международные амнистии».
Западу стало почти невозможно подкармливать прозападную оппозицию в России. И вдруг оказалось, что ни какой прозападной оппозиции в России почти нет. Лидерам протеста без надежды на иностранное финансирование стало не интересно протестовать. К тому же стало страшновато, могут ведь и к стенке поставить, а это было племя совсем не героическое. И то, как «протест обосрался» все ещё хорошо помнили. Теперь в Рунете лишь горстка романтических мальчишек, искренних и бескорыстных, продолжала отстаивать западные ценности. Для спецслужб не было проблем всех этих мальчишек пересчитать по головам, потому что Рунет, некогда либеральный на 90%, был теперь либерален максимум на 10%. Власть пока не трогала юных дурачков, но опричная свора Курилова была к ним совершенно безжалостна.
Запад пытался бряцать оружием на границах России, устраивая многочисленные учения, манёвры и «демонстрации флага». Россия ни чем подобным не занималась, но Ставров ещё раз предупредил: «На удар обычными вооружениями мы ответим ядерным оружием». «Бряцание оружием» понемногу сошло на нет.
Запад исчерпал весь свой русофобский арсенал. И в это время шведский медиа-магнат средней руки Валленштейн выступил в одном из своих изданий со статьей, которая потрясла Запад ещё больше, чем заявления Ставрова. Валленштейн кроме прочего писал: «Мне нравится то, что происходит в России. Как говорил в своё время о русских Поль Робсон: «Хорошие парни. Жизнь по-своему переделали». Запад сгнил, мы сами это знаем. Россия не хочет гнить вместе с нами. Там ещё достаточно здоровых сил. Впрочем, мне кажется, что Ставров совершает некоторые ошибки. Кое-что ему не стоило бы делать, кое-что стоило бы делать по-другому. Но кто бы избежал ошибок, взявшись за столь великое дело? А, может быть, я ошибаюсь, потому что не всё понимаю в русских делах. В любом случае, русский опыт очень интересен».
На Валленштейна с гневом набросились чуть не все СМИ мира, да так, как и на Ставрова ни когда не набрасывались. В итоге уже через месяц сей дивный швед, и в Швеции-то до этого далеко не всем известный, стал известен всему миру, превратился в значительную международную фигуру. Рейтинги его СМИ взлетели до небес, ведь все хотели рвать Валленштейна на части, а для этого надо было сначала прочитать, что он пишет.
Как-то в одном из интервью, которое Валленштейн раздавал теперь направо и налево, он обмолвился, что они на самом деле очень мало знают о том, что происходит в России, хорошо бы всё увидеть своими глазами. Через 3 дня его пригласили в посольство России и вручили факсимильную телеграмму Ставрова, где было только два слова: «Заходи, поговорим».
Когда Валленштейн сошёл с трапа самолёта в Москве, он был удивлен, что его ни кто не встречает. С минуту он растерянно озирался, потом к нему подошёл крепкий молодой человек, который предложил ему следовать за ним. Это был всего лишь шофер, который на простеньком автомобиле куда-то его повез. Оказалось, что в Кремль. Ставров встретил его в небольшой уютной комнате.
– Признаться, я надеялся на чуть более торжественную встречу, – с улыбкой сказал швед, пожав руку Ставрова.
– Чего ради? Стать антигероем на Западе, ещё не значит стать героем в России, – сказал Ставров с неожиданной для себя мягкостью.
Валленштейн мгновенно понял, что все комплименты, которые он заготовил для Ставрова, ему не пригодятся. И он решил говорить безо всякой дипломатии, напрямик.
– Вы заинтересованы в той информационной поддержке, которую я вам оказываю?
– Нет, совершенно не заинтересован. Мне не нужны агенты влияния на Западе. Так что, если вы видели себя в этой роли, то сразу скажу: ваша частная инициатива ни какой поддержки с нашей стороны не получит.
– Но ведь на Западе создают совершенно людоедский образ современной России.
– Ну и что? Как это может нам повредить? Мне совершенно безразлично, что говорят о России на Западе.
– Значит, вы собираетесь в одиночку противостоять всему миру?
– Ну почему же всему миру? Кроме Запада, есть ещё и Восток. Наши отношения с Китаем, с Индией развиваются так плодотворно, как никогда раньше. На очереди Япония. Возможно, мы всё-таки отдалим ей Курилы. Кстати, сейчас я вам выдал гостайну, так что цените.
– Но если вас не интересует имидж России на Западе, тогда зачем вы на самом деле меня пригласили?
– А зачем вы на самом деле приехали? Вот затем я вас и пригласил.
– Хорошо. Давайте я полностью открою карты. Я поддержал русские перемены совершенно искренне, в этом не было ни какой игры. Вы же знаете, что я – монархист и христианин, так что мне на самом деле близко многое из того, что у вас происходит. Конечно, горячая искренность моих чувств не помешала холодному бизнес-расчету. Я знал, что быстро заработаю громадный антирейтинг, который не только меня не разорит, но и сделает на порядок богаче. Я не ошибся. Но я знал, что затеял довольно опасную игру. Пойти наперекор общественному мнению всего Запада – это пустяки, это только надо суметь грамотно сделать, а я сумел. Но поссориться с отцами Запада, это уже не пустяки, это самый надежный способ быстро исчезнуть из мира живых. Поэтому, когда со мной захотели переговорить серьёзные люди, я не только не отказался, но и без разговоров принял их поручение. В нём нет ни чего антирусского, они всего лишь хотят создать с вами неформальный канал переговоров. Вы же ни с кем не разговариваете, господин Ставров. Так ведь тоже нельзя. Есть вещи, которые необходимо обсуждать.
– Можете считать, господин Валленштейн, что вы выполнили поручение тех серьёзных людей. Неформальный канал переговоров вами создан. Теперь давайте использовать этот канал. Я вас слушаю.
– Господин Ставров, вы прекрасно понимаете, что Запад не может одобрить перемены, происходящие в России. Оставить их без последствий Запад тоже не может. Как бы вы предложили западным лидерам отреагировать на ваши действия, чтобы это всех устроило?
– Издайте новые карты мира, на которых России не будет вообще, белое пятно на её месте. Русофобская истерия, которая бушует на Западе, меня ни сколько не смущает, не обижает и вообще не волнует. Всегда так было, только градус повысился, но русским от этого ни тепло, ни холодно. Можете продолжать в том же духе, но посоветовал бы подправить некоторые мысли. Не надо говорить: «Мы должны помочь здоровым демократическим силам России». Говорите лучше: «Россия – варварская страна, многократно доказавшая свою полную неспособность к демократии и патологическую склонность к тирании. Хватит уже тратить деньги наших налогоплательщиков на то, чтобы пытаться помочь русским стать нормальными людьми. Они ни когда не станут нормальными. Русские – прокаженные, цивилизованные страны не должны иметь с ними ни каких дел, потому что авторитаризм заразен». Как вам идея?
– Мне кажется, такой подход вполне может заинтересовать лидеров Запада, – улыбнулся Валленштейн. – Они сохранят лицо, при этом не будут иметь необходимости втягиваться в противостояние, которое не принесёт им ни чего хорошего.
– А я в качестве жеста доброй воли могу сделать им несколько подарков. Я, к примеру, намерен разорвать дипломатические отношения с США. Мне надоел этот филиал ЦРУ посреди Москвы. Но я могу месяцок повременить с этим разрывом, чтобы дать Штатам возможность громко на весь мир заявить о том, что они не намерены больше терпеть те ужасы, которые творятся в России и разрывают с ней дипломатические отношения. Тогда они смогут покинуть Москву не побитыми щенками, а с гордо поднятой головой. К тому же, им не надо будет придумывать, как отомстить русским за разрыв дипломатических отношений. Им важно иметь возможность совершать демонстративные действия, меня же это совершенно не волнует. Я даже комментировать ни как не стану разрыв с США, не хрен какое событие.
– А Европа?
– Пусть хоть вся разом разорвет дипломатические отношения с Россией. Для нас – ерунда, а им приятно.
– Стоит ли видеть в Европе коллективного врага?
– Я не вижу в Европе врага. Я вообще ни чего не вижу, когда смотрю в сторону Европы. Это одна большая помойная яма, от которой нам стоит отгородиться, чтобы заразу не подхватить, и забыть про неё навсегда.
– В Европе есть страны, с которыми вы хотели бы сохранить отношения?
– По своей инициативе не стану разрывать отношения с нейтралами – Швецией, Швейцарией. Если будут вести себя прилично. С православными странами не хотел бы отношения рвать. Но мы им нужны куда больше, чем они нам. Это не принципиальный для нас вопрос.
– А что для вас принципиально?
– Чтобы о нас забыли, чтобы нас оставили в покое. Мы не боимся, мы сможем противостоять любым враждебным действиям Запада, но это потребует отвлечения значительных ресурсов, которые мы могли бы использовать куда более интересно.
– Им трудно просто так о вас забыть. Они боятся.
– Чего?! – Ставров искренне рассмеялся.
– Агрессивности России.
– Пусть запомнят раз и навсегда: Россия ни кому не угрожает. Мы не хотим, чтобы к нам лезли, и мы тоже ни к кому не полезем.
– Звучит, как стандартная демагогия.
– Понимаю. Но я готов дать некоторые залоги того, что это не демагогия. Во-первых, все контрразведки НАТО вскоре зафиксируют резкое снижение активности российской разведки. Я вообще подумываю о том, стоит ли нам заниматься разведкой в странах НАТО? Какое нам дело до того, что происходит в помойной яме? Во-вторых, Россия полностью прекращает вещание на Запад. Ни каких радиостанций и вообще ни каких СМИ на английском языке у нас больше не будет. Мы полностью отказываемся от попыток оказывать какое бы то ни было влияние на положение дел в мире. В-третьих, мы полностью уйдем из Средиземного моря. Нам это больше не надо, а они как хотят.
– А Украина?
– Мы полностью отказываемся от Украины, от каких бы то ни было попыток вмешательства в украинские дела. Это тоже все сразу заметят. Мы признаем свершившийся факт: эта земля потеряна для нас навсегда. А всех русских, живущих на Украине, но желающих жить в нормальной стране, мы примем у себя без проблем.
– Белоруссия?
– Ещё одна беловежская креветка, и мы будем воспринимать Белоруссию, как одну из стран Запада со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом хоть всё население Белоруссии мы сможем разместить в России, у нас тесно не станет. И больше ни какой поддержки русских диаспор за рубежом. Если для этих людей важно то, что они русские, тогда пусть переезжают в Россию. А если они связали свою судьбу с другими странами, то какое нам до них дело?
– Полагаю, то о чем вы говорите, сильно успокоит отцов Запада. Но вряд ли они полностью успокоятся, вряд ли они полностью вам поверят.
– Так пусть тогда вооружаются. Мне не жалко. Я не восприму это, как враждебные действия, но пусть помнят: попытка применить оружие в отношении России, будет означать для них попытку самоубийства.
– Они боятся не только русской агрессии, их сильно беспокоит судьба иностранного капитала в России.
– Добрались, наконец, до главного. Значит, так. Будут вести себя прилично – иностранный капитал я не трону. Очень хочется, но не стану. Нельзя же сразу все козыри сбрасывать. Но любые попытки повлиять на положение дел в России я восприму, как враждебные действия и национализирую все иностранные капиталы. Можете проклинать, оскорблять и позорить нас с утра до вечера – пожалуйста. Можете ввести самую жесткую международную блокаду России – пожалуйста. Но любая попытка вмешательства во внутренние дела России приведёт к национализации всех иностранных капиталов. Прикиньте, сколько вы на этом потеряете и хорошенько подумайте. А если западные фирмы захотят продать свои пакеты акций нашим бизнесменам, заплатим рыночную цену. Так всем будет спокойнее.
– Ну что ж, мне будет, что передать. Но я ведь приехал, как друг. Хотел по России поездить, с людьми поговорить.
– Не возражаю. Могу дать транспорт и сопровождающих. Можете ездить без сопровождения. Разговаривайте с кем угодно, без ограничений. Пишите потом, что хотите.
– То есть вам всё это безразлично? Друзья вам не нужны?
– Любезнейший господин Валленштейн, я не люблю, когда хорошее русское слово «друг» используют в каком-то условном политическом смысле. Что же касается исконного значения этого слова… с друзьями надо жизнь прожить, только тогда они становятся друзьями.
***
Ставров закрылся у себя в кабинете, налил себе стакан водки «с горкой» и залпом выпил его без закуски. Пил Ставров очень редко, и ни когда не больше стакана, и ни когда не пил один. Но сегодня ему стало так тоскливо, что он ни кого не мог представить себе в качестве собутыльника. А расслабиться хотелось.
Он всегда знал, что власть сделает его очень одиноким, на самом верху есть место только для одного человека. Но он не думал, что будет переживать одиночество так болезненно. Он потерял друзей. Они не ссорились, встречались время от времени, обсуждали общие дела. Они оставались соратниками, он был по-прежнему для них доступен, в их обществе он по-прежнему чувствовал себя свободно и спокойно. Но он понимал, что они больше не друзья. Как это произошло? Почему?
Бабкин сразу после его прихода к власти в разговорах с ним стал брать официальный тон, говорил предельно сжато, ни когда не позволял себе уклоняться от темы встречи, и улыбался только в ответ на улыбку Ставрова. Он как бы давал ему понять: «Вполне осознаю, что ты больше не Саня Ставров, что между нами теперь пропасть, и не претендую на особые отношения». Это немного напрягало Ставрова, но ведь он понимал, что Бабкин прав. Диктатор ни с кем не потерпел бы панибратских отношений, его уже невозможно было похлопать по плечу. Впрочем, Бабкин всегда был молчуном, горячих диспутов между ними и никогда не было.
Другое дело Мозгов, это был великий и вечный спорщик. Он таким и остался. Тон, конечно, поменял, не дурак же он был, чтобы разговаривать с диктатором, как с одноклассником, но он возражал почти на все предложения Ставрова, хотя бы в мелочах, да находил, с чем не согласиться. Ставров вполне осознавал, что это очень хорошо, что рядом с ним обязательно должен быть человек, который не боится ему возражать. А то все вокруг стали такими послушными. Он мог говорить хоть час подряд, его ни кто не смел перебивать, а в конце звучало одно и тоже: «Будет исполнено, господин диктатор». Кивающие китайские болванчики. Что они на самом деле думают, установить было невозможно. Да и думают ли они вообще? «Не надо думать, с нами тот, кто всё за нас решит». А Мозгов спорит. И это было замечательно. И это всё больше раздражало Ставрова.
Он вдруг осознал, что теперь переносит возражения с большим трудом. Кажется, это было совсем не про него. Он всегда был открыт для полемики, он постоянно спорил с начальством и подчиненным позволял с собой спорить. Он любил не просто приказывать, но и доказывать целесообразность своих приказов. Но так было лишь до тех пор, пока всё население огромной страны не превратилось в его подчиненных. А теперь он уже не выносил возражений, хотя и сам не сразу в это поверил. Значит, власть уже испортила его? Так быстро?
Но ведь ни кто же из них не понимал, какую ношу он тащит на своих плечах. Ему ежедневно приходилось принимать сотни решений, и ни один вопрос не вызывал у него растерянности, он всегда знал, что надо делать, потому что чувствовал положение страны одновременно всё целиком во всех деталях, а ни кому из них это не было дано. И вдруг Мозгов начинал выносить ему мозги своими возражениями. И он должен был тратить время на то, что бы их парировать. Это начинало бесить. Конечно, он ни когда не обрывал Мозгова, ни когда не затыкал ему рот, но он и сам не сразу заметил, что в спорах начал переходить на угрожающий тон. Мозгов заметил это раньше него, и всё чаще стал заканчивать споры словами: «Как скажете, господин диктатор». В этих его словах не было ни обиды, ни иронии, просто понимание ненужности спора. Мозгова было не в чем упрекнуть. А в чем можно было упрекнуть его?
Он как-то хотел пригласить своих друзей на рыбалку, чтобы просто побыть вместе, поболтать без чинов, по-дружески. Но он не стал этого делать, почувствовав, что из этого ни чего не получиться. Не могут они теперь общаться по-дружески. А ведь на то и диктатор, чтобы не тратить время на то, из чего всё равно ни чего не получится.
Ему удалось избежать большой крови, минимизировать жертвы, неизбежные при столь глобальных переменах. Он и сам не ожидал, что всё пройдет так легко, так что теперь имел полное право себя поздравить. Но первая жертва диктатора – это сам диктатор, и этой жертвы избежать невозможно. Ставров понял, что диктатура покалечила его душу. И принял это открытие на удивление легко.
Да и в диктатуре ли только дело? Не любая ли власть калечит? Конечно, любая демократическая власть, возносящая наверх жалких пигмеев, уродует их окончательно. Только прирожденный правитель может избежать губительного влияния власти на душу. Аристократы рождаются со всеми необходимыми прививками. А он не был аристократом. И пигмеем тоже не был. Он был прирожденным диктатором. А диктатура – это ведь не очень хорошо. Это исключительная, крайняя мера, иногда неизбежная, но не слишком благостная.
На чем строится его диктатура? Исключительно на страхе. Только страху он обязан успехам своего правления. Хорошо ли это? Это неизбежно и обязательно. Любая власть должна использовать страх в качестве инструмента политики. Сам смысл уголовного кодекса в запугивании. И армия нужна для того, чтобы вызывать страх у соседних стран. Диктатура отличается лишь резким увеличением уровня страха, который должна вызывать любая власть. Но дело ещё и в том, к чему именно вынуждает власть при помощи страха? К тому, чтобы совершить самоубийство, или к тому, чтобы самоубийства не совершать? Для человека естественно стремиться к жизни, стремиться к смерти для него противоестественно. Если при помощи страха человека пытаются вытолкнуть на естественный для него путь – это правильная диктатура. При помощи страха он всего лишь пытается вытолкнуть русских на русский путь, естественный и органичный для них. Русский человек, приведенный в полную растерянность катаклизмами ХХ века, порою и не знает, и не догадывается, что такое русские ценности, что значит быть русским сегодня, и думать, и говорить на эту тему он не хочет. Диктатура насильно, при помощи страха вынуждает его жить по-русски. Но всё, что делает диктатура, вполне соответствует структуре русской души. И если потом страх убрать, лишь некоторая часть бывших русских рванёт обратно, в привычное болото западных ценностей, а большинству русских понравится быть русскими, и они продолжат движение по этому пути уже добровольно. Если палкой приучить к хорошему, то большинство людей поймёт, что это хорошее, и будет следовать ему и без палки. Вот в чем он видел смысл своей диктатуры.
Диктатура большевиков была прямо обратного свойства. При помощи страха они вынуждали русских людей отречься от собственной души, оплевать и разрушить всё, что от века дорого русскому человеку. Это было очень трудно сделать, и то ведь получилось у подлецов, только страха потребовалось очень много. Ставрову теперь гораздо легче. Уговорить человека не совершать самоубийства неизмеримо проще, чем уговорить его совершить самоубийство. Ведь жить на самом деле хотят даже те, кто склонен к самоубийству. И в каждом человеке заложено глубинное чувство того, что естественно, а что противоестественно. А тех, чья человеческая природа уже окончательно извращена, не спасает ни какой страх, ни какая диктатура, они обязательно вернутся на свою блевотину. Но Ставров ведь и не идиот, чтобы пытаться отменить своими действиями последствия первородного греха.
Впрочем, он прекрасно видел, что радикальное превышение нормальной дозы страха, который должна внушать власть, уже сейчас приводит к не самым лучшим последствиям. Общественная атмосфера в стране стала очень тяжелой. «Заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибёт». И ни какой страх не заставит дурака поумнеть. На местах самые лучшие инициативы проводили в жизнь самыми худшими методами.
Он время от времени смотрел любительские записи митингов, которые проводились по всей стране в поддержку мероприятий диктатуры. Он ни когда не требовал проведения таких митингов, впрочем, и запрещать их у него не было оснований. Если местные элиты хотят прогнуться под диктатора, так пусть прогибаются. Но тональность этих митингов была ужасающей. Ораторы буквально бились в истерике, брызгали слюной, бешено вращали глазами и сыпали проклятиями. Неужели это он, Ставров, вызвал к жизни этот тупорылый фанатизм? А кто же ещё? Больше было некому. Но ведь сам он ни когда таким не был. Но его так поняли. Выражать свою преданность диктатору считали за благо, а при помощи истерики пытались доказать свою искренность. Ещё хуже было, когда доморощенные ораторы пытались подражать речевой манере Ставрова. Страх внушает сила, а попытка внушить страх при отсутствии силы всегда выглядит комично.
Меньше всего раздражали митинги, где выступающие держались в рамках традиций советских дикторов, то есть говорили скучно, нудно, невыразительно, совершенно без души. Это были митинги, проведенные для галочки по требованиям губернаторов. Ораторы ни чего не пытались из себя изобразить кроме одного: «Я не виноват, меня заставили». Воистину, казенная скука не самое худшее из того, что порождает власть.
Лишь изредка Ставров видел на митингах умные, живые, искренние лица ораторов, в выступлениях которых не было ни фанатизма, ни казенщины, ни скуки. Эти люди действительно были очень увлечены происходящими переменами и поддерживали их от души и творчески. На таких людей он всегда просил установочные данные.
Митинги были ещё половиной беды, а вот школьные учителя – это было что-то с чем-то. Иногда ему присылали записи их гневных выпадов против учеников. Ставров ни как не мог понять, откуда в этих женщинах столько тупого и злобного высокомерия? Как они теперь ненавидели демократию! Примерно, как троцкистов при Сталине и агентов ЦРУ позднее. Стоило какому-нибудь ясноглазому мальчишке хоть пару слов сказать в защиту демократии, как эти училки набрасывались на него коршунами, оскорбляли и позорили и чуть ли не перед классом выставляли, как образец вырожденца. При этом они ни чего не могли доказать детям, да и не пытались, а если пытались, то говорили такие благоглупости, что Ставрову хотелось сквозь землю провалиться. А как они теперь любили Русскую Церковь! Кажется, КПСС в своё время любили не настолько взахлеб. Как истерично они позорили безбожников, как тупо над ними издевались.
Когда-то Ставров читал советские газеты 1937 года и был потрясен тем уровнем ненависти и агрессии, которые брызгали с их страниц. Проклятия, оскорбления, призывы уничтожить… И вот теперь он был куда более потрясен, когда видел, что его государственные СМИ становятся похожи на те газеты. Ненависть, проклятия и оскорбления постепенно становились новым стилем СМИ.
А как высокомерны стали многие православные, изображавшие теперь из себя «расу господ». Уже объявили, что на соборе будут избирать царя только граждане православного вероисповедания, и теперь они чувствовали себя, как представители правящей партии. Ставров не раз говорил об этом с патриархом, и тот его понял, согласившись, что это серьёзная проблема. Теперь священники чуть ли не в каждой проповеди развивали тему о том, что желающий быть первым, должен стать для всех слугой. И власть в России теперь принадлежит не людям Церкви, а Богу, и православные – лишь инструмент в Его руках, и похоже, что довольно плохой инструмент, так что у них нет ни каких оснований считать себя гражданами первого сорта и превозноситься над представителями других исповеданий. Это подействовало, православные во всяком случае стали вести себя скромнее, хотя души, конечно, так быстро не меняются, а ведь именно ради души они всё и затеяли.
