Сергей Юрьевич Катканов
К последнему царству
– Ты этого хочешь?
– Нет. Но я обещал государю.
– Государь велел передать, что ты можешь отдыхать сколько захочешь, хоть год.
– Но что я буду делать?
– Почему ты сразу не поехал к брату в монастырь?
– Была мысль, но почему-то эта мысль меня напугала.
– А сейчас?
– И сейчас пугает.
– Значит, решено. Завтра утром все вместе едем в ставровский монастырь.
– Игорь, ты не много на себя берёшь?
– Саня, я бы ответил тебе что-нибудь остроумное, но ни чего в голову не приходит, так что давай без лишних разговоров.
***
– Что мне делать, Володя? – спросил Саша.
– Не знаю. А в чем проблема?
– В душе. Там ад. Оказалось, что я не могу без власти.
– Первым делом – строгий пост, подготовка к причастию, исповедь за всю диктатуру.
– Ты что думаешь, я за все эти годы ни разу не исповедался?
– Это другое. Теперь ты можешь единым взглядом окинуть всё своё правление от первого до последнего дня. И, уверяю тебя, увидишь много такого, что раньше не замечал. Из тебя надо токсины выводить.
– Да я, вроде, оклемался.
– Ты вывел токсины из тела, а теперь надо из души. Ты отравлен властью. Ты подсел на власть, как на наркотик. Ещё немного, и власть окончательно убила бы твою душу.
– Вот удивительно. Я что, первый человек в истории, в руках у которого оказалась абсолютная власть над большой страной?
– А ты знаешь, что было с другими? Стендаль писал, что 13 лет абсолютной власти довели Александра Македонского до полного безумия, а Наполеона 13 лет почти такой же абсолютной власти довели до безумия почти такого же. Ты ещё, можно сказать, принял половинную дозу, к тому же ты, в отличие от них, искренне пытался служить Богу, исповедался и причащался. Поэтому с тобой сейчас ещё можно говорить на эту тему, с ними на закате правления было уже бесполезно говорить, они слышали только себя.
– А как же царь?
– Настоящий царь – человек другого качества. Власть у царя в крови, он с этим рождается, поэтому власть его не отравляет. Монарх царствует, как дышит, стихия власти для него – естественная среда обитания. Впрочем, ты лучше меня знаешь, сколько было в истории негодных царей, совершенно не созданных для трона. Они являли собой фигуры либо ужасающие, либо комические. Многих из них власть не убивала только потому, что они её на самом деле и не имели ни когда. А многих убивала, но этого ни кто не замечал. Лучший царь – это лучший молитвенник среди царей. Одним из самых лучших русских царей я считаю Федора Иоанновича. Его считают слабым и даже глупым, но он был хорошим молитвенником. Царь Федор царствовал, боярин Борис правил, это был образец изумительной гармонии во власти. Но стоило боярину Борису стать царем, как всё пошло наперекосяк. Борис Годунов был хорошим правителем, а царем оказался никудышным. Он не был настоящим царем, вот в чем проблема. Турки говорят, что власть – рубашка из огня. Если носить её правильно, то она испепелит врагов, а если неправильно, эта рубашка испепелит того, на ком надета.
– Получается, что я неправильно носил рубашку из огня, и она испепелила мою душу?
– Мне кажется, ты всё делал правильно, но диктатор – фигура трагическая. Ради грядущего царя диктатор берётся за власть, не будучи прирожденным властителем. Он может править очень хорошо, но его душа не создана для противодействия токсинам власти. Спасая страну, он неизбежно погибает сам. Ты исполнил свою роль весьма не плохо. Другой на твоём месте накануне Собора мог сказать, что Россия ещё не готова к реставрации монархии, надо ещё 6 лет, а потом ещё 6 и так далее. Другой мог выбрать претендентом на трон человека заведомо управляемого, карманного царя, а ты выбрал Константинова, хотя по нему ведь сразу было заметно, что ни кто не сможет им вертеть, как вздумается. Ты мог протаскивать «своего царя» всеми правдами и неправдами, но ты ведь этого не делал.
– Короче, я молодец. Который должен был погибнуть. Но вот я перед тобой сижу. Живой?
– Полумертвый. Поэтому и живой, что молодец.
– Что же мне теперь делать? Пойти всё-таки в губернаторы?
– Смотри сам, но не советую. Ты настолько отравлен властью, что браться за маленькую власть, это всё равно что алкашу пить маленькой рюмкой после большого стакана. Это значит не лечиться, а продолжать себя убивать. К тому же тебе не понравится решать губернские проблемы после вселенских. И стиль управления у тебя диктаторский, ты не сможешь его изменить, а при царе нельзя управлять губернией теми же методами, какими ты управлял страной до царя.
– Тогда остается пойти в управляющие царской дачей. За порядком следить, дрова колоть, баню топить.
– Ты до мозга костей городской человек, ты не сможешь жить в деревне.
– Тогда – в монастырь.
– Да какой из тебя монах?
– А из тебя?
– Ты прав… Я был плохим рыцарем, потом стал плохим монахом. Но что же мне делать, если я всё ещё жив?
– Я тоже.
– Саша, Саша… Давай так. Поживи у нас в монастыре. Отец игумен не будет против. Поживи просто трудником, даже не послушником. О постриге не думай. Постарайся выдержать здесь с годик. Просто, как в лечебнице. Если почувствуешь в себе призвание к монашеству, ну так быть по сему. Но сомневаюсь. Ты пойми, что монашество, это не способ бегства от проблем. Монашества хотят не с горя, а ради радости. Только это очень особенная радость. Не всем она по силам.
***
Прошёл год. Саша жил в монастыре. Можно сказать, что его здесь исцелили. Он смог выбраться из бездны отчаяния, жажда власти его больше не корчила. Всё, что с ним было, когда он правил страной, ушло куда-то в область пассивных воспоминаний и казалось теперь чем-то нереальным, словно всё это было с кем-то другим. Теперь он уже не мог представить себе ни какую реальность, кроме монастыря.
Он посещал все богослужения, часто исповедался и причащался, колол дрова, таскал воду, ел за одним столом с послушниками и трудниками, поглядывая из своего угла на монахов, как на ангелов. Единственное, чем он отличался от обычных трудников, это то, что ему дали отдельную келью, это было не послаблением, а необходимостью. Трудники в монастыре часто менялись, наполовину это были романтические юноши, которых здесь за месяц излечивали от романтизма, а наполовину – бомжи, которым было не по чину жить в одной комнате с бывшим диктатором. Ставров был для всех достопримечательностью, это создавало проблемы. К тому же под видом трудников здесь несколько раз появлялись журналисты, желающие с ним поговорить. Их быстро вычисляли и отправляли восвояси, но это каждый раз было историей.
Отец игумен так и не сумел избавиться от робости перед бывшим диктатором, так что Сашей руководил брат. Володя как-то пошутил: «Надо бы на тебя железную маску надеть, а то рожа у тебя какая-то диктаторская». Через год Саша уже не имел диктаторской рожи, на её месте появилось лицо сломленного человека.
Теперь Саша понял, что такое плохой монах. Это насмерть перепуганный человек, который хочет спрятаться от мира за монастырскими стенами. Это потерявшееся существо, нигде не нашедшее для себя места и избравшее монастырь в качестве этакой предмогилы. Он таким и был. В монастыре его спасли от полного крушения личности, но он стал существом безрадостным. На приступы уныния он обращал мало внимания, и они быстро проходили, но монастырь не стал для него родным домом, лишь местом, которое он готов был терпеть. Тогда он понял, что монах поневоле – не монах, о постриге больше не думал и намеревался закончить свои дни трудником.
Однажды к нему в келью заглянул растерянный отец игумен и сказал: «Александр Иеронович, к вам наследник престола». Ставрову не было смысла прихорашиваться, у него не было другой одежды, кроме рабочей робы, так что он сразу шагнул навстречу неизвестности.
Перед ним стоял юный аристократ в парадной форме поручика Марковского полка со свеженьким «георгием» на груди. Царевич Дмитрий улыбнулся, и это была удивительная улыбка – сдержанная, доброжелательная, веселая и очень доверчивая. У Ставрова от этой улыбки сразу что-то распустилось внутри, он почувствовал такое облегчение, какого не испытывал весь последний год.
– Здравствуйте, ваше высочество.
– Здравствуйте, Александр Иеронович. Государь призывает вас к себе. Собирайтесь, я подожду.
– Мне нечего собирать. Только с игуменом и братом попрощаюсь.
Прощались без лишних слов. Ставров даже не пытался угадать, что принесёт ему приглашение царя, но он уже знал, что в монастырь больше не вернётся. И вот они с царевичем сидели на заднем сидении автомобиля среднего класса.
– За что крест, поручик? Где изволили воевать? – спросил Ставров.
– Довелось, господин полковник, принять участие в героиновой войне, которая вспыхнула на юге. Вы знаете эту тему, да ведь вы же и подсказали её государю. В Россию шли сотни тонн героина, а наши пограничники не очень убедительно делали вид, что пытаются этому противостоять. Государь принял решение перекрыть границу для героина по-настоящему, послал туда Белую Гвардию. Вот тут-то и началось. Сначала нас пытались подкупить, но это дело пустое. А потом поперли вооруженной силой. Ведь у них на кону стоял бизнес с оборотом в миллиарды долларов. Мы приняли бой. И победили. Они поняли, что воевать с русскими дорого выходит, дешевле наладить транзит в обход России, а с потерей русского героинового рынка им пришлось смириться. Но они не успокоятся, всё равно будут пытаться просачиваться. Государь ввел на южной границе военное положение. За наличие в кармане хотя бы разовой дозы героина – расстрел на месте. Там разместили некоторые части Белой Гвардии на постоянной основе. Не скоро мы с южной границы уйдем. Я сейчас в отпуске, а потом снова туда.
– Значит, марковцы живут и побеждают.
– Не только марковцы. И дроздовцы. И колчаковцы. Три полностью укомплектованных дивизии. Полноценный корпус.
– Командир корпуса?
– Генерал-лейтенант Боровский.
– Рад за Георгия.
– А государь уже принял решение о формировании второго гвардейского корпуса. Дикая дивизия – в основном горцы Северного Кавказа и некоторые другие мусульмане. Казачья гвардейская дивизия из трех полков – донской, кубанский, терский. Казачьи войска возрождаются, но в гвардию, конечно, не все попадут. Казаки рвутся на южную границу, «за крестами», они, очевидно, сменят там нас, первый гвардейский корпус.
– А как там наши декоративные казаки поживают? Не дошли у меня до них руки.
– Да нет их больше, господин полковник. Теперь всё просто: или служите по-нормальному, или не надо из себя есаулов да атаманов изображать. Да появилась у нас ещё одна диковина – рота французских гвардейцев-роялистов.
– Что сие означает?
– А это надо понимать буквально. Мы всегда знали, что роялисты во Франции есть, хотя о них почти не говорили и хода им не было, так же как и русским монархистами. Аристократические фамилии во Франции сохранились гораздо лучше, чем в России, ведь их в ХХ веке уже не резали. Представляете, как их воодушевило то, что в России восстановлена монархия, и не декоративная, как в некоторых странах Европы, а настоящая. По этому поводу они, может быть, и ограничились бы парой бокалов шампанского, но тут оказалась ещё одна существенная деталь – русская царица София принадлежит к потомкам короля Людовика Святого. Значит, потомки святого короля снова на троне. Вы представляете, что это для них значит?
– Ни когда не задумывался, ваше высочество, что вы тоже один из потомков короля Людовика Святого.
– Имею честь. Так вот. В роялистских обществах Франции произошло большое брожение, и они всей толпой ринулись оформлять визы в Россию. Наш государь их принял и обласкал, они осмотрелись, долго качали головами, созерцая русское монархическое возрождение, и, наконец, обратились к царице с просьбой позволить им сформировать из аристократической роялистской молодёжи Франции роту её личных гвардейцев. Матушка-царица выслушала их благосклонно, не отказала, но поставила три условия: они должны присягнуть русскому царю, они должны выучить русский язык, они должны принять православие. Дворяне Франции сочли условия приемлемыми. Царю уже присягнули, сейчас день и ночь учат русский язык.
– А какие из них получатся православные, ваше высочество?
– Это действительно самый сложный вопрос, но надежда на его благополучное разрешение отнюдь не беспочвенна. Не надо и объяснять, что все роялисты – христиане, причем они всегда были не столько католиками, сколько именно христианами. Аллергии на православие ни у кого из них нет, да большинство из них и не знали о православии почти ни чего. А здесь они побывали на наших богослужениях и были потрясены: «У вас живое, настоящее христианство, ни чего подобного во Франции давно нет!» И теперь для них необходимость принять православие не только затруднение, сколько дополнительный стимул для поступления на русскую службу. Конечно, не все у них такие, и не всё среди них просто. Уже понятно, что некоторые из них не смогут жить в России, а двоих и вовсе выслали по представлению царской контрразведки. Но, как минимум, половина останется. И это настоящие аристократы, настоящие рыцари. У них многие ведут родословную со времен крестовых походов. И пополнение к ним ещё будет прибывать. Матушкина семья приняла православие ещё в ХIХ веке, большинство её родственников переберётся в Россию.
Да, забыл главную новость: царевна Людмила без памяти влюбилась в молодого французского графа, а он в неё. Они припали к стопам государя с просьбой дать им разрешение на брак. Государь был недоволен, он хотел, чтобы царевна вышла замуж за русского дворянина, но поскольку у царевны и графа такая любовь, а формальных препятствий для этого брака нет, государь дал согласие, лишь попросил подождать год.
– Столько новостей… Долго же я отсутствовал.
– Вы отсутствовали совсем недолго, Александр Иеронович. Просто ситуация в России развивается очень быстро.
– А почему мы здесь свернули? Разве мы едем не в Москву?
– Нет. Мы едем во Владимир. Государь покинул Москву и перенес столицу. У нас теперь Владимирская Русь. Вы и этого не знали?
– В течение последнего года я не читал газет и не слушал выпуски новостей.
– Тем интереснее вам будет увидеть, как у нас теперь всё устроено. Недалеко от Владимира есть монастырь, в котором был музей. Возобновлять этот монастырь не имело смысла, ведь вокруг полно монастырей. Государь попросил освободить весь монастырский комплекс под царскую резиденцию.
– И весь царский двор теперь там?
– У нас нет двора. Есть, конечно, двор, по которому можно погулять, но придворных нет. Рядом с царём вы не увидите ни каких камергеров и камер-юнкеров, и у царицы тоже нет ни фрейлин, ни статс-дам. Государь не любит рядом с собой тунеядцев. В резиденции размещена лишь небольшая царская канцелярия и рота охраны.
– А что теперь в Московском Кремле?
– Храмы принадлежат Церкви, всё остальное – музей. Государь не счел для себя возможным жить там, где обретались советские правители. После Ленина и Сталина отслужи хоть сто очистительных молебнов, их дух ни когда не выветрится из Кремля.
– Верно. Хотя ни когда не думал об этом. Значит, Владимир теперь постепенно станет мегаполисом, – улыбнулся Ставров.
– Не станет. Государь разрешил строительство жилья во Владимире только для тех, кто уже там жил на момент объявления его столицей. Для остальных строительство жилья в радиусе ста километров от Владимира запрещено.
– А органы власти?
– Пока остаются в Москве, да, возможно, там и останутся. Здесь ведь недалеко.
– Недалеко, – задумчиво протянул Ставров. – Россия – страна маленькая, у нас всё близко. А вы, ваше высочество, так легко путешествуете без охраны…
– Если поручик Белой Гвардии решит, что ему нужна охрана, так лучше сразу подать в отставку. Да ведь и вы, Александр Иеронович, ездили без охраны.
– Всемогущему диктатору важно было показать, что он ни кого не боится.
– По-вашему, наследнику престола необходимо убедить людей в обратном?
– Но ведь вас могут атаковать назойливые поклонники.
– Вы, очевидно, давно хотите курить, Александр Иеронович? Давайте остановимся, выйдем на воздух.
Они остановились недалеко от маленького дорожного кафе. Ставров выкурил две папиросы подряд, наследник стоял рядом. Люди постоянно проходили недалеко от них и поглядывали на царевича, его явно узнавали, но, ни кто к ним не подходил. Когда они снова сели в машину, наследник сказал:
– Если царь близок к народу, появление представителя царской семьи среди людей ни кого не удивляет, не вызывает ажиотажа, люди постепенно к этому привыкают, разве что дети иногда показывают пальцем. Государя с семьей каждое воскресение видят на литургии в Успенском соборе Владимира. Там тоже нет ни какой охраны, государя сопровождает лишь адъютант. Первое время в храме и вокруг собиралось много людей, всем хотелось увидеть царя. Увидели и успокоились, теперь давки нет. Хотя к царю после богослужения может свободно подойти любой из его подданных, государь считает это важным.
– Подходят?
– Пару раз подходили, государь внимательно выслушал, принял челобитные и поручил адъютанту разобраться. Но ни кто этой возможностью не злоупотребляет.
– Мне показалось, что люди сильно изменились. Держат себя свободнее, больше улыбаются.
– Это царство, Александр Иеронович. Это русское царство.
Ставров хотел что-нибудь съязвить по поводу того, как диктатор всех запугал, а царь всех успокоил, но не стал. Всё было понятно. Он и сам ощущал на себе удивительное дыхание русского царства. Рядом с царевичем его душа как-то совершенно успокоилась и просветлела, хотелось улыбаться, хотя Ставров совершенно не умел это делать, вместо улыбки у него всегда получалась зловещая ухмылка. Но душа сейчас улыбалась.
– Вот и приехали, – сказал царевич.
Они вышли из машины, оказавшись в довольно просторном монастырском дворе. Здесь было несколько храмов и немногочисленные постройки. Кое-где были неназойливо расставлены караульные офицеры Белой Гвардии. Не столь давно посаженные деревья ещё только подрастали, обещая со временем превратиться в настоящий сад. Монастырская атмосфера чувствовалась во всем, но это была уже и царская атмосфера, совершенно Ставрову незнакомая, но такая родная, что и не передать.
– Я провожу вас в ваши апартаменты, сказал царевич.
– У меня здесь есть свои апартаменты? – удивился Ставров.
– Из своего кремлевского обиталища вы уехали в отпуск на месяц, ни чего своего не взяв. А мы сбежали из Кремля через полгода. Не бросать же было там ваши вещи на съедение музейщикам. Мы перевезли сюда всё ваше, выделили двухкомнатные апартаменты в надежде на то, что вы когда-нибудь вернётесь. Вещи, конечно, не распаковывали, но одежда в шкафу на вешалках в полном порядке. Сегодня отдыхайте, а завтра утром вы будете иметь возможность предстать перед государем в парадном мундире с орденами. Сразу хочу сказать, Александр Иеронович: ни кто за вас ни чего не решал, предоставление вам апартаментов в царской резиденции ни к чему вас не обязывает.
Царевич откланялся, а Ставров шагнул в своё – чужое жилище. Его планировка почти точно воспроизводила планировку его кремлевского жилья. Мебель, кажется, была той же самой. В шкафу в идеальном порядке висела на вешалках его одежда. Холодильник был полон еды.
Ставров вдруг как-то очень разволновался. Он не мог привезти мысли в порядок, не знал, куда себя приткнуть в этой уютной квартире. А потом сел на кровать и зарыдал.
***
– Вы не представляете, как я рад вас видеть, Александр Иеронович, – царь протянул ему руку.
Ставров пожал царю руку, попытался улыбнуться и ни чего не сказал. Он просто не знал, что сказать. Они сели в кресла друг напротив друга, царь, не смутившись молчанием Ставрова, продолжил:
– Мои слова – не дежурная формула вежливости. Мне действительно вас очень не хватало, и я действительно очень рад вас видеть. Вы, очевидно, были правы, когда решили на время уйти от мира, но теперь пришло время вернуться. Предлагаю вам занять должность канцлера. У меня на этой должности работает очень крепкий управленец, но он сочтет за честь стать вашим первым заместителем.
– Благодарю вас, ваше величество, но я вынужден отказаться. Как завязавшему алкоголику нельзя брать в рот ни грамма спиртного, так и бывшему диктатору нельзя прикасаться даже к крупице власти, не говоря уже про должность канцлера. Моя душа покалечена диктатурой и это, увы, необратимо. Я только сейчас начинаю в себя приходить, и то лишь в общих чертах. Не могу, простите, государь.
– Я предвидел такой ответ. Ни кто лучше вас не знает состояние вашей души, и у меня, конечно, нет желания вас доламывать. Принимаю ваш отказ с пониманием. Тогда другое предложение, и вот от него уже прошу не отказываться. Я назначаю вас царским советником. Это не много к чему вас обязывает. Иногда составите экспертное заключение по поводу проектов некоторых законов. Иногда дадите устную консультацию мне или канцлеру. Разумеется, все решения через вас прогонять не будем, но иногда ваши советы могут быть бесценными. Полагаю, что должность советника – приемлемый компромисс. С одной стороны, у вас не будет ни крупицы власти, а с другой стороны мы сможем поставить ваш огромный опыт на службу русскому царству. Не обещаю, что всегда буду следовать вашим советам, но обещаю, что всегда буду относиться к ним с большим вниманием. А вы, конечно, не будете продавливать ваши рекомендации, поскольку власть теперь вам столь ненавистна. Итак?
– Я согласен, государь.
– Тогда распаковывайте вещи, обживайтесь на новом месте. Дам вам денщика, он объяснит все особенности жизни в царской резиденции. Может быть, нужен адъютант?
– Зачем мне адъютант?
– Хорошо. Дам вам такого денщика, который в случае необходимости и за адъютанта сработает. А я ведь вас тогда толком и наградить не успел. Хорошее поместье вы, во всяком случае, заслужили.
– Да какой я помещик. Позвольте сохранить за собой дом и участок земли на царской даче.
– Это само собой разумеется.
– И дом я там хочу поставить новый. Этот – крестьянская изба и весь заточен под крестьянские нужды, а я ведь не крестьянин. Был бы благодарен, если бы вы дали немного денег на дом. У меня нет ни копейки, а с военной пенсии на дом не накопить.
– Всемогущий диктатор не накопил ни копейки? – улыбнулся царь.
– Диктатор за харчи работал, – рассмеялся Ставров. – Да и сейчас на военную пенсию проживу. Дом вот только…
– Александр Иеронович, вам, как бывшему первому должностному лицу в России назначена весьма не маленькая пенсия. Вы её год не снимали, там накопилась большая сумма. Впрочем, и разовую выплату произведу, да такую, что сможете поставить себе дом хоть из мрамора.
– Меня вполне устраивает продукция русских кирпичных заводов.
– Знаю, знаю… Есть у меня к вам ещё одна просьба, в которой прошу не отказывать. Напишите воспоминания о вашем правлении.
– Это будет очень трудно.
– Я не обещал, что будет легко. Всё понимаю, но это надо сделать. Вам удалось искоренить множество таких зол, которые вообще считались неистребимыми. Мало что в истории достойно такого глубокого изучения, как ваша диктатура. А какое может быть изучение, пока нет документа, составленного главным действующим лицом? Пишите предельно подробно, важны именно детали, в общих чертах и так всё известно. Особое внимание уделите своим размышлениям той поры и своему сегодняшнему взгляду на те события. Пусть получится хоть трехтомник, это только хорошо. Не торопитесь, время есть. Как советника, я вас буду привлекать далеко не каждый день, да, наверное, и не каждую неделю. Работайте спокойно. Обещаю издать ваши воспоминания, не поправив ни одного слова.
– Я это сделаю, государь, поскольку вы просите, но по своей воле ни за что не стал бы погружать душу обратно в стихию диктатуры.
– Поверьте, это будет для вашей души не ядом, а лекарством. Вам надо всё отрефлексировать до деталей. И стране это надо, чтобы мы могли двигаться вперед максимально осмысленно. Итак, договорились. Как вам, кстати, царская резиденция?
– Очень неожиданно. И, по-моему, замечательно. Это важно, это знаки. Новая монархия не может быть такой, какой была старая. У нас почти нет примеров в прошлом, необходимо смелое политическое творчество, знаки которого я здесь увидел. Хотя, казалось бы, где царь, а где монастырь?
– Монастырь здесь, кстати, тоже есть, хоть и маленький. Игумен, семь иеромонахов, три иеродиакона и два монаха. Служим три литургии в день. Одна для царской семьи и монахов, одна для роты белогвардейцев, одна – для сотрудников царской канцелярии. Вы можете ходить на любую из них. Питайтесь, где хотите, хоть с монахами, хоть с белогвардейцами, и за царским столом вас всегда будут рады видеть. Только предупреждаю, что у царя кормят беднее всех.
Ставров улыбнулся и кивнул. Они помолчали. Аудиенция явно близилась к завершению, но что-то ещё оставалось недосказанным. Наконец, царь спросил:
– Скажите, Александр Иеронович, какова главная причина, по которой вы всё это затеяли, каким был ваш главный побудительный мотив? Понятно, что вы, как православный, хотели увидеть торжество православия, но большинству православных вполне достаточно свободного доступа к церковным таинствам, к литургии, и они ведь по-своему правы. Понятно, что вы очень глубокий монархист, а потому хотели, чтобы Россия обрела царя. Но ведь можно было носить монархический идеал в душе, считая, что в наших условиях этот идеал уже не может быть реализован, и ведь были все основания так считать. Что же вас подтолкнуло к этой невероятной попытке осуществить невозможное?
– Вранья не выношу. Когда был маленьким, врал иногда, но по мере взросления враньё стало казаться мне чем-то не только отвратительным, но и совершенно неприемлемым, даже невозможным. С тех пор я уже ни разу не сказал неправды ни кому даже по самому пустяковому поводу. Оказалось, что так вполне можно жить, было бы желание. Это выдумка, что без вранья не проживешь. Конечно, иногда отмалчивался и не говорил правду, если она была для кого-то убийственна, но всё-таки не врал.
И сколько себя помню, власть врала – нагло, цинично, глобально. Власть врала не просто по частностям, это ещё кое-как можно было оправдать государственными интересами, хотя и это неправда, государственные интересы всегда можно соблюсти, не прибегая к вранью, было бы желание, просто желания не было. Но страшнее было то, что власть врала по самым базовым, принципиальным вопросам, врала о тех фундаментальных ценностях, на которых себя выстраивала.
Советская власть врала о том, что была рабоче-крестьянской, хотя ни когда таковой не была, да не заметно, что и пыталась. Врала про коммунизм, хотя это утопия для идиотов. Врала даже про то, что была советской, хотя на самом деле была партийной. И ни кто в это враньё не верил, и власть знала, что ей не верят, и всё-таки продолжала врать, не известно кого пытаясь обмануть.
Демократы стали врать о том, что власть принадлежит народу, хотя это попросту невозможно, а если бы было возможно, то стало бы губительно. «Демократические» страны постоянно спорили о том, у кого народовластие подлинное, хотя ни в одной из них ни какого народовластия не только не было, но и не могло быть, как ни кому ещё не удавалось поджарить снег. Они продолжали врать про выборы, хотя люди быстро поняли, что ни каких выборов на самом деле нет, это просто исполнение ритуала, лишенное реального содержания. Они продолжали врать даже тогда, когда сами прекрасно поняли, что ни кто уже им не верит. В конечном итоге они начали действовать открыто, нагло, цинично, уже больше ни кого не надеясь обмануть, и всё-таки продолжали врать, что у вас народовластие. Это вовсе не обязательно про Россию, в США всё ещё циничнее. Демократии нет нигде, и везде врут, что она есть.
Люди, которые поумнее и почестнее, всё понимали, но говорили: «Нет другого выхода». А я просто не в состоянии был поверить, что глобальное и тотальное враньё – это всё, что осталось на долю человечества. Если наш мир, по воле Бога, всё ещё существует, значит и жить согласно правде, без вранья, люди всё ещё могут. И если отдельный человек может жить и не врать, то почему вся страна не может? Готов поверить в то, что Запад уже настолько сросся со своим враньём, что правды не сможет выдержать. Но я был уверен в том, что Россия ещё вполне способна жить без вранья и построить свою жизнь на фундаменте правды. Я захотел это доказать. Вот, собственно, и всё.
– А в чём правда, брат? – улыбнулся царь.
– Правда в том, что вся власть над миром всегда принадлежала только Богу, и может принадлежать только Ему. Людям остается лишь признать это, и попытаться выстроить свою жизнь в соответствии с Божьей волей. При этом нам известен только один способ это сделать – монархия. Ни чего лучше человечество не придумало. Монархия может быть плохой и даже очень плохой в том случае, если уклоняется от своего предназначения. Но даже в этом случае монархия не врет людям по базовым, фундаментальным вопросам жизни. К тому же, монархия может быть хорошей, и даже очень хорошей. А вот демократия не может быть хорошей при самом благоприятном раскладе. Наилучшая демократия – это максимально качественное враньё.
– Получается, всё это для того, чтобы власть получила возможность ни когда больше не врать людям? – задумчиво спросил царь.
– Получается, что так, – тяжело выдохнул Ставров.
Послесловие автора
Эта книга – не прогноз. Я не футуролог и будущего не вижу. Не разделяю розового оптимизма тех монархистов, которые уверены, что в России ещё обязательно будет царь. И к пророчествам на сей счёт отношусь весьма скептически. Есть пророчества Библии, и ни один христианин не сомневается, что они обязательно исполнятся. Но есть пророчества по типу «один старец сказал». К этим можно относиться, как угодно, а можно и ни как не относиться. Итак, я вовсе не уверен, что в России появится царь, но я уверен, что такая вероятность существует. На мой взгляд, в этом нет ни чего принципиально невозможно.
Я, собственно, и пишу о принципиальной возможности, но это не программа действий. Реставрация монархии может произойти как-нибудь совсем по-другому, а вовсе не по той схеме, которую я в общих чертах изложил. Жизнь чрезвычайно разнообразна, ей бесполезно навязывать собственные модели, и я отнюдь не утверждаю, что или так, или ни как. То, что я изложил – один из возможных вариантов.
Смысл того, о чем я пишу, в том, чтобы показать, насколько всё сложно. Похоже, мы плохо понимаем, о чем говорим, когда речь заходит о реставрации монархии. Многие монархисты как-то уж очень легковесно и упрощенно представляют себе реставрацию: соберем собор, изберём царя и будет у нас монархия. У Михаила Веллера однажды спросили, как он относится к идее реставрации монархии и в частности к претензиям на русский трон Георгия Гогенцоллерна, состоящего с Романовыми в родстве. Веллер ответил: «Там наверху уже столько пацанов, что если добавить ещё и Гогенцоллернов, так ни кто и не заметит». Очень остроумно и очень горько.
