Джон Ширли
Демоны
– Правда? – Он нервно рассмеялся, смущенно улыбнулся и вернул правую руку на ее ногу, позволив ей медленно скользнуть вверх по бедру. Кожа ее бедра казалась несколько более влажной. Его ладонь сжала ее плоть; кончики его пальцев, казалось, впивали чистую, трепещущую энергию ее тела.
– Этот свет на столе, – сказала она, – он режет мне глаза. Не мог бы ты повернуть лампу к стене? Она гибкая.
Он встал и немедленно обнаружил, что более пьян, чем думал. Комната закачалась вокруг него. Он сфокусировал взгляд на лампе и двинулся к ней так твердо, как только мог.
– Наша лодка входит в бурные воды, – пробормотал он. Она услышала и засмеялась. Он повернул абажур так, чтобы свет падал на стену, погрузив комнату в полумрак.
Пробравшись обратно к кровати, он увидел, что она поставила свой бокал на пол и расстегивает блузку.
– Этот чертов бюстгальтер меня убивает. Я в нем не могу дышать. Ты мне не поможешь?
Он тоже поставил свой бокал на пол и завозился с застежкой лифчика, располагавшейся спереди, между чашечками, и в конце концов умудрился расстегнуть, чтобы не ущипнуть ее.
– Хороший мальчик, – хрипло выдохнула она, поднимая к нему лицо. Он наклонился, чтобы поцеловать ее.
Поцелуй был долгим, ее губы, казалось, растворились в его губах. Потом она положила руки ему на затылок, притянула его лицо к своей полной груди и застонала.
– Мне сегодня грустно, – прошептала она, прижимая его лицо к ложбинке между своими грудями. Он вдохнул запах ее кожи – ее духи, ее мускус. – Сделай так, чтобы мне стало лучше… Сделай так, чтобы мне стало лучше, Стивен.
Каким-то образом она выбралась из юбки и нижнего белья, не отрывая его лица от ароматного, соблазнительного мира своей кожи, не мешая ему исследовать языком упругость, электрическую напряженность ее сосков. Каким-то образом она без помех содрала с него одежду, и он буквально нырнул в самую ее сердцевину, и лишь сладкая отстраненность, данная ему алкоголем, не позволила ему извергнуться слишком быстро. Он потерялся в ней, и это было ключом, открывавшим двери в комнаты внутри тайных комнат внутри других тайных комнат. Они занимались любовью по меньшей мере час, а потом он соскользнул в темные воды сна, погрузившись без малейшего плеска.
Стивен услышал женский голос. Он принадлежал не Жонкиль.
– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.
Стивен резко сел в кровати – и пожалел об этом. Похмелье тут же отомстило ему за внезапность движения.
– Ох-х… черт. – Его рот был сух как наждак; кожа лица на ощупь казалась отвратительно маслянистой. У него не было опыта в питье.
Он оглядел комнату. Жонкиль не было.
Шкаф был открыт; ее сумка исчезла. Ее одежды не было. Ноутбука не было. На столешнице губной помадой была написана записка: «Ранняя встреча. Скоро увидимся. Ж.»
Он посмотрел на часы. Семь утра. Надо выпить аспирина, прежде чем выходить на свет.
Он натянул брюки; голова пульсировала. Ему отчаянно хотелось воды. Неужели она привыкла столько пить? Очевидно, да.
Рассеянно натягивая на себя грязную одежду, он недоумевал, что могла значить предыдущая ночь. Он занимался любовью с Жонкиль, и это было нечто весьма мощное, по крайней мере для него. Имело ли это такое же значение и для нее? [Была ли она настолько же привычна к подобной близости, как и к питью?
– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.
Кто-то что-то сказал? Он был уверен, что слышал, как кто-то… ему показалось, что это похоже на голос Латиллы. Возможно, это осталось от сна. Ему очень хотелось, чтобы Латилла оставалась где-то там, далеко, чтобы она не вмешивалась в его сны.
Но, возможно, кто-то был здесь; возможно, кто-нибудь что-нибудь произнес рядом с дверью. Знал ли кто-нибудь, что он провел эту ночь с Жонкиль?
Он подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу и посмотрел в обе стороны.
– Эй! Здесь есть кто-нибудь?
Он услышал мужской смех из маленького уголка в конце ряда спален, где стояли кофейные столики. Крокер. Если он пойдет пить кофе, он столкнется с Крокером. Он определенно не хотел сейчас разговаривать с Крокером. Тот был из людей, которые высмеивают тебя каждым своим словом, но никогда не переступают границу настолько, чтобы ты мог призвать их к ответу.
Он медленно побрел к кафетерию, надеясь раздобыть воды. Может быть, у кого-нибудь найдется аспирин.
Жонкиль. Она наполнила все его чувства этой ночью. Он начинал ощущать сквозь недомогание от похмелья другое недомогание, эмоциональное. Проснуться вот так, одному, было ужасно. Записка выглядела совсем безличной.
Что она чувствует по отношению к нему? Они знают друг друга так недавно – однако занятия с ней любовью, уж наверное, сломали лед, черт побери!
Свет в кафетерии был слишком ярким. Он с радостью заплатил бы сотню долларов за пару темных очков.
Почти четырнадцатью часами позже, с приходом темноты, Стивен надел пальто и шляпу и вышел в коридор, ища ближайший выход. Он провел весь день и часть вечера, набрасывая идеи для маркетинга «Д-17». Он никак не мог отделаться от впечатления, что это была просто черновая работа, не имевшая никакого отношения к тому, чего хотел от него Уиндерсон. Из-за этого он не получил удовлетворения от работы.
Больше того, Жонкиль так и не позвонила ему, не показалась. Начать с того, что она так и не объяснила, зачем вообще приехала на Лысый Пик. Может быть, она приезжала, чтобы повидаться с ним?
Найдя наконец дверь, он вышел в ветреную ночную мглу.
Он глубоко вдохнул и поймал себя на том, что думает, можно ли ощутить вкус тьмы, вдыхая ночной воздух – странная мысль, в которой не было никакого смысла.
Он пересек поле между старой обсерваторией и тем местом, где стоял, глядя на долину у себя под ногами, когда прибыл сюда. Трава обтирала о брюки влагу недавнего дождя, пока они не начали прилипать к телу и царапать его икры.
Он подумал, не позвонить ли ей, но что-то в ее краткой записке подсказывало, что она предпочла бы сама связаться с ним. Так почему же она не сделала этого? Может быть, он не понравился ей в постели? В тот момент на это было не похоже. Ее швыряло по постели так, словно она каталась на русских горках, стеная от многочисленных оргазмов.
Но может быть, она не хотела продолжать этого. Ее что-то угнетало. Он оказался под рукой, чтобы помочь ей забыть об этом, что бы это ни было. Но это еще не значило, что он был подходящим человеком для серьезных отношений.
«Посмотри правде в глаза, – сказал он себе. – Ты не так уж хорош собой и к тому же занимаешь низкую позицию на тотемном столбе корпорации. У тебя даже нет акций компании. Ты был просто подходящим кусочком, чтобы пожевать ночью».
Он яростно пнул высокий стебель. Она была талантливым руководителем, ей платили в черт знает сколько раз больше, чем ему; вряд ли она в ближайшее время даст ему возможность произвести на нее впечатление. А если он всерьез начнет игру с племянницей босса и у него ничего не выйдет – это будет также и концом его карьеры.
А вдруг при встрече она поведет себя так, словно ничего не случилось? Как ему реагировать на это?
Он подошел к краю обрыва. Но на этот раз он смотрел вверх, на звезды и луну. Ветер уже разорвал облачный покров и теперь раздвигал занавес для небесного представления. В рваной раме черных туч звезды мерцали бело-голубым светом. Он попытался вспомнить, как называются созвездия, на которые он смотрит, но они все казались ему незнакомыми. Луна висела низко, в ее холодном свете лохматые тучи казались плотными и черными.
В конце концов, почти с неохотой, он опустил взгляд на Пепельную Долину.
Огни были собраны в гроздья и протягивались пунктирными линиями вдоль улиц, намечая жилые кварталы. Он подумал, что некоторые части города кажутся более темными, чем должны быть в это время суток. Однако в другой стороне, в северной части города, кипела подсвеченная прожекторами деятельность. До него издалека доносился рев бульдозеров; насколько он мог разглядеть, там строили дорогу. Они работали ночи напролет, прорезая новую, прямую как палка артерию, выходящую из города – и еще одну, наклонно подходящую к первой, так что они сходились, образуя острый угол. Угол, указывавший прямо на него. И на дальнем конце города, прямо с противоположной стороны от первой площадки, были еще прожектора, в которых клубился сизый дым дизельных моторов. Еще одна дорога.
Зачем им понадобилось затевать такие трудоемкие работы посреди зимы, ночью, иногда даже под дождем, только ради этих дорог?
– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.
Он обернулся, почти подпрыгнув, чувствуя себя так, словно его поймали за чем-то, чего он не должен был делать.
– Я не хотела вас испугать, – сказала Латилла. Пожилая женщина, с колоколообразной прической, с ящеричьими глазами под капюшонами век, смотрела на него не мигая – по крайней мере так показалось Стивену. На ней было шерстяное пальто и резиновые галоши. Она подошла к нему, встав настолько близко, что он чувствовал запах кофе в ее дыхании. Внезапно она улыбнулась, вопросительно склонив голову на один бок. – Мне кажется, я готова просто прыгать от возбуждения, глядя на проект мистера Уиндерсона. Он настолько впечатляет, не правда ли?
– Э-э… господи, Латилла, я даже не знал, что вы здесь – то есть, я хочу сказать, в обсерватории. Мистер Уиндерсон послал вас в такую даль? Ой – ведь он, должно быть, тоже здесь, правда?
– Нет, лично он не прибыл. Может быть, он спроецируется попозже. Они готовы для вас в обсерватории.
– Готовы для меня?
Она кивнула, прибавив лишь:
– Можете голову поставить, что готовы! – Она была не склонна давать объяснения. Но мгновение спустя, словно ей внезапно пришла эта запоздалая мысль, подмигнула ему.
«Моя политика, – с кривой ухмылкой подумал он, – делать вид, будто я знаю, что делаю. Лучше придерживаться ее».
Он кивнул и улыбнулся, жестом предлагая ей вести его. Она повернулась, и они пошли обратно в главное здание обсерватории.
Они прошли через открытую и подпертую заднюю дверь, войдя в свет и спертое тепло, вниз по изогнутому коридору к комнате с телескопом. Здесь Латилла взяла у него шляпу и пальто и указала ему на телескоп.
Огромное помещение было еще сумрачнее, тусклее, чем на протяжении дня; единственный свет в гулкой промозглой обсерватории исходил сверху, из-под телескопа: конус света из какой-то лампы на телескопе горел желтым, как кошачий глаз, над тем, что походило на операционный стол, но без капельниц и мониторов, которые он почему-то ожидал увидеть. Кто-то выступил из тени, войдя в конус света и забравшись на металлическую платформу рядом с операционным столом, – человек в белом лабораторном халате, в очках с половинной оправой, бледный, с залысым лбом.
Стивен огляделся вокруг, надеясь увидеть Глинет, сам не зная, зачем ищет ее, почему он хочет, чтобы она была здесь. Однако в помещении не было никого, кроме Латиллы и отдаленно знакомого человека, стоявшего над ним.
Стивен обнаружил, что застыл посреди комнаты, уставившись вверх, на человека, стоявшего на металлической платформе у подножия телескопа.
– Стивен Искерот, я полагаю, не так ли? – произнес человек; его голос звучал металлически-гулко в пространстве обсерватории. Он лучился патентованно-фальшивой оживленно-приветственной улыбкой.
– Кажется, вы уже знакомы с профессором Дином, – сказала Латилла, помолчав и показывая на человека в халате. – Вспоминаете – Гаррисон Дин? Мы называем его Г. Д.
– Ах да! Мы встречались один раз, мимоходом.
– Насколько я понимаю, вы познакомились с моим отцом, Джорджем Дином, – сказал сверху Г. Д. Стивен кивнул.
– Да, вроде того. – Стивен улыбнулся, взбираясь по металлическим ступенькам на платформу, и спросил небрежным тоном: – Итак, Г. Д., ничего, если я попрошу вас, э-э… пояснить мне, что мы, собственно, должны здесь делать?
– Вас не проинструктировали? – Г. Д. казался искренне изумленным. – Ах да, Дейл же говорил, что график сдвинулся. Что-то насчет людей в зеленом… Да, так вот – сегодня вас ждет первый эксперимент для Организации Джорджа Дина. Ваш первый непосредственный контакт… с психономикой.
Он отступил назад, чтобы Стивен мог видеть операционный стол. Только сейчас Стивен в первый раз осознал, что конус света исходил не из какого-то источника, присоединенного к телескопу, – он выходил непосредственно из окуляра. Свет каким-то образом профильтровывался через прибор из ночного неба снаружи.
В воздухе возникло возмущение, замутнившее детали обстановки сзади, и появился Уиндерсон, улыбаясь Стивену. Это была воодушевляющая улыбка, улыбка, исполненная надежды; улыбка, говорившая: «Не разочаруй меня, ты ведь для меня как сын».
Стивен кивнул.
– Думаю, нам стоит… приступить к делу. Что бы это ни было.
Однако он не двигался с места.
– Ну и ладненько, как любил говорить кот Феликс [53], – произнесла Латилла, крепко беря Стивена за руку. – Лучше поскорее начать. Прямо сюда.
Чувствуя оцепенение в теле, Стивен послушно тронулся к операционному столу в конусе холодного света.
Пепельная Долина
Поздний вечер. Душно так, что саднит в гортани.
Бонни Халперн сидела на ступеньке крыльца своего маленького домика в Пепельной Долине. Она совершенно не думала о мертвой девочке, лежавшей в колыбельке.
Ей, наверное, должно было казаться странным и ужасающим ее безразличие к тому, что ее маленькая дочка лежала в доме мертвая. Однако она была несколько далека оттого, чтобы чувствовать удивление.
Хорэс этим утром не пришел домой. Она пыталась сообразить, что это значило. У нее было какое-то расплывчатое ощущение, что это должно было что-то значить. Она пыталась думать о девочке. Что-то болело внутри нее, и это должно было иметь какое-то отношение к девочке – но между тем местом, где болело, и ее сознанием не было связи. Она знала, что оно было где-то там, но не могла сама почувствовать его. Словно она была разрезана на кусочки, как паззл, и кусочки не очень хорошо подходили друг к другу. Они едва-едва вообще соединялись.
На ней была только ночная сорочка на голое тело и шлепанцы. И ничего больше. В обычном состоянии она никогда бы не вышла на крыльцо в таком виде. Но сегодня это не имело значения.
В доме звонил телефон. Бонни знала, кто это: ее босс, Ларри, хотел знать, почему она не на работе, почему не обслуживает посетителей в его заведении неподалеку от Шасты. Он звонил ей с самого утра. Она слышала его голос, оставляющий сообщения на автоответчике – с каждым звонком они становились все более гневными.
Она могла бы поднять трубку и сказать ему: «Привет, Ларри, малышка Розали умерла. Умерла в девять с половиной месяцев. Вчера я любила ее, но сегодня мне наплевать на то, что она умерла среди ночи без всякой причины. Мой муж ушел. На это мне тоже наплевать. Если бы ты был здесь, я бы, наверное, избила бы тебя».
Нет, слишком много беспокойства – идти к телефону и говорить все это.
Она встала и посмотрела вокруг; ее глаза горели. Она плотно зажмурила их и потерла веки, потом посмотрела еще раз, пытаясь разглядеть улицу. Какую-то ее часть она видела, а какую-то нет. Улица была похожа на большую цветную фотографию, из которой кто-то вырезал отдельные куски. Улица выглядела разбитой, фрагментарной – и она чувствовала себя такой же, как улица.
Бонни видела маленькую обсаженную соснами боковую улочку, на которой она жила, ведущую к городской площади с парком посередине, где раньше росли ели. Вчера их все срубили. Но ведь и дома по той стороне улицы тоже вырезали – там, где должны были стоять дома, теперь было пульсирующее серое ничто. Какая-то часть улицы перед ней находилась на своем месте, а другая часть отсутствовала.
Она слышала зов. Он был слишком низкого тона, чтобы его можно было слышать, но она чувствовала его своими суставами.
Зов проник в нее лихорадочной дрожью, словно озноб, приходящий перед приступом горячки; он наполнил ее чресла и пустоту в центре ее существа своим горячим, блаженным присутствием. Теперь она чувствовала себя завершенной и была благодарна за это чувство. Зов сказал ей, чего он от нее хочет, и она повиновалась, ни секунды не колеблясь. Все что угодно, лишь бы удержать это внутри. Теперь ей было намного, намного лучше.
Она встала и вошла в дом, подошла к колыбельке и подняла мертвое тельце Розали за пухленькую, еще мягкую ручку. Мягкую – но теперь холодную. Она вернулась на крыльцо, держа мертвое дитя за крошечное запястье, покачивая ею, как дамской сумочкой. Один из ее зеленовато-голубых глаз был открыт, другой закрыт, словно у сломанной куклы.
Бонни сошла по двум ступенькам на тротуар и пошла по улице. Она увидела, что миссис Шнайдер смотрит на нее из венецианского окна своей гостиной. Старая седая миссис Шнайдер – на ней был бумажный респиратор, и она подняла руку к своему респиратору и покачала головой, глядя на Бонни и ее дитя. Потом задернула шторы.
Бонни шла посередине улицы, следуя за вибрацией своего зова. Он шел откуда-то из центра города. Может быть, из парка. По мере того как она приближалась к его источнику, зов становился сильнее и сильнее.
Теперь она видела других, идущих в ту же сторону, – мужчин и женщин. Двое были голыми, большинство были одеты так, как одевались обычно; еще несколько человек волокли мертвые тела. Один мужчина тащил за собой тело своего десятилетнего сына. Она знала их обоих, хотя не могла сейчас припомнить имен. Женщина волокла тело своего мертвого мужа. Оно выглядело так, словно передняя часть черепа была вмята внутрь сильным ударом.
Толпа становилась все больше и больше; люди выходили из домов и присоединялись к процессии. Это была молчаливая демонстрация, никто ничего не говорил, они просто шли вперед; все выглядели какими-то удовлетворенными, а некоторые даже плакали от счастья.
Были здесь и другие, в униформах, каких она никогда раньше не видела: люди в противогазах. Они не присоединялись к процессии. Они просто наблюдали.
Процессия продолжала двигаться к центру города. Никто не шел слишком быстро или слишком медленно.
Кто-то закричал: «Нет, нет, нет, милый, нет, не надо, нет!» – крики доносились из небольшого многоквартирного дома на углу. Затем они смолкли.
Они прошли еще один квартал и вышли на площадь в центре города. Бонни раскачивала маленьким тельцем Розали в такт движению процессии. Пеленки Розали размотались и висели, наполовину оголив тело. Ее кожа начинала синеть.
Они вступили на улицу, подходившую к парковой общественной уборной. С других сторон появились две другие процессии. Через улицу были дома, они горели.
На улице уже было несколько человек. Большинство их были мертвы. Демонстранты клали на землю рядом с ними новые тела, улыбались, некоторые нежно похлопывали своих мертвецов. Потом она увидела мистера Гаррисона – кажется, его так звали? Он держал скобяную лавку.
Мистер Гаррисон из скобяной лавки, удобно ухватив новенький плотницкий молоток с круглым бойком, подошел к коренастой мексиканке лет сорока, которая обычно присматривала за детьми фермеров, когда они работали в поле, и принялся молотить ее по голове – методично, тюк, тюк, тюк, рассеянно улыбаясь.
Когда она умерла, он оттащил ее к общей куче. Какой-то голос грохотал из белого фургона, припаркованного на боковой улице. Усиленный громкоговорителем, голос выкликал какое-то имя на языке, которого Бонни не знала. Но каким-то образом она знала, что это имя того, кто позвал ее сюда.
Вибрация, призвавшая их сюда, теперь стала слышимой. Это было ритмичное биение, которое заставляло их всех приседать и вновь выпрямляться в медленном, спонтанном групповом танце, образуя круг вокруг кургана тел. Бонни танцевала медленно, размахивая мертвой девочкой для равновесия.
Над курганом Бонни видела лицо. Казалось, что оно складывается само собой из дыма горящих домов. Чем больше она смотрела, тем более определенным оно становилось. У него был огромный зубастый рот, а его глаза…
Но тут она услышала, как кто-то хрипло выкрикивает ее имя. Она опустила глаза и увидела своего мужа, Хорэса; он лежал на животе у подножия кургана мертвых тел. Но он не был мертв. На нем был промасленный рабочий комбинезон, но ботинки он где-то потерял. Он пытался выползти из кучи тел, и она видела, что он борется с голосом, с вибрацией, с зовом.
Бонни подошла к нему, размахивая ребенком. Она уронила девочку на землю перед его лицом. Он подполз к ней, разевая рот, словно кукла. Кукловод был немым.
Хорэс протянул руку к девочке, и в то же время Бонни упала на колени. Она протянула руки к его шее и начала душить его. Он был слишком слаб, чтобы защищаться.
– Это тебе, – сказала она лицу, формировавшемуся над курганом мертвых тел. – Прошу тебя, дай мне снова это чувство… Это тебе… тебе…
Бонни продолжала сжимать шею мужа еще несколько минут после того, как он умер. Потом она посмотрела вверх и увидела мистера Гаррисона, стоящего над ней со своим молотком.
– Это тебе, – произнес мистер Гаррисон. Он обращался не к Бонни.
Он с силой опустил молоток на ее лоб, и она упала в дыру, которая проходила через весь мир, – и эта дыра, поняла она, была ртом, и этот рот поглотил ее.
Она слышала, как кто-то думает. Он думал не на ее языке, но она все равно понимала его.
«Искорка, искорка, искорка, о, если бы только она осталась со мной!»
Затем последовала вспышка черного света. После этого Бонни стала так же мертва, как мертвы все люди во все времена.
