Джон Ширли
Демоны
– Смотрю, ты покрасила ногти на ногах серебряным лаком. – Я хотел пошутить насчет того, что они могут послужить маленькими зеркалами, которые позволят мне смотреть ей под юбку, но решил, что шутка выйдет скорее ребяческой, чем дерзкой. Порой ребячество парадоксальным образом выглядит почти что искушенностью, но это был не тот случай.
– Я хочу сказать: неужели тебе никогда не приходило в голову, – продолжала она, ища в переполненном ящике буфета нож для масла, – что подобная склонность негативно смотреть на веши сама может притягивать негативные последствия?
– Нож в банке с арахисовым маслом, там, на холодильнике. Что же до моего негативного взгляда на вещи – я верил бы, что он может притягивать негативные последствия, только если бы я был суеверным. – Я рисовал на мистические темы, иллюстрировал журналы, посвященные сверхъестественному, медитировал и молился – и был при этом завзятым скептиком. Некоторых верующих это раздражало, другие считали это приятным разнообразием. Просто я был уверен, что большинство того, что принимается людьми за сверхъестественное, является продуктом их собственного воображения. Большинство, но не все. Суфийские мастера говорили, что одно из необходимых умений, которыми должен обладать ищущий, – это способность отличать действующее на воображение суеверие от настоящего духовного контакта. – Есть же масса пессимистов, которые вполне преуспели в жизни – взять хоть этого старого чудака, который раньше снимал фильмы… его недавно показывали в новостях; он говорил, что его прошение участвовать в экспериментах по омоложению было отвергнуто из-за какого-то старого скандала… Как же его звали? У него очки в роговой оправе.
– Вуди Аллен [12] скорее всего. Однако в целом, Айра… передай мне хлеб, пожалуйста… в целом люди могут своими мыслями сами привести себя к печальной участи.
– Ну, моя участь не так уж и печальна. Я обеспечен работой на месяц или два вперед; в данный момент я играю в домашний очаг вместе с той… – Я осекся, не зная, как закончить. Мелисса искоса взглянула на меня, и я заметил, как она наклонила голову, чтобы заслонить волосами улыбку. «Я становлюсь идиотом, когда хочу выразить что-нибудь, кроме желчи», – подумал я. – Как бы то ни было, – поспешно продолжал я, – миру незачем защищаться от моих дурных вибраций, или как бы ты это ни назвала. В нем и без того столько страдания… Мы возьмем эту «Красную Розу» или – у тебя нет чего-нибудь вроде «Английского Завтрака»? Ну ладно, отлично, я тоже люблю «Красную Розу»… Я хочу сказать, в мире столько собственных негативных вибраций – стоит только посмотреть новости…
– О нет, только не это!
– Нет, серьезно, Мелисса, – за какое-то последнее десятилетие эта страна прогнила насквозь! Этого и раньше хватало, но теперь мы просто превратились во что-то наподобие Мехико-Сити. Только представь: обнаружилось, что некий пестицид был причиной родовых дефектов в Сентрал-Вэлей; было активное движение за то, чтобы его запретить. Однако если бы его запретили, люди в сельскохозяйственном бизнесе и производстве химикалий потеряли бы большие деньги на отраве, которая лежит у них в запасниках. Это повлияло бы на размеры их прибыли! И поэтому запрещение не прошло. И все просто забыли об этом, и эта дрянь до сих пор отравляет там всю экологию, и всем на это наплевать! И коррупция заходит все дальше и дальше – фэбээровцы недавно обнаружили, что те деньги, которые федеральное правительство выделило на вакцинацию и анализы крови у детей в гетто, были украдены теми самыми людьми, которые должны были их распределять. Они просто сгребли их и перевели на другие счета; они украли миллионы, предназначенные для этих детей… Причем многие из тех, кто крал эти деньги, принадлежали к той же национальности, что и те бедняки, которым они должны были помогать. Это не расизм – это просто коррупция. Жадность. Словно жизнь – это большое корыто, и мы все ищем способ протолкаться поближе и добраться до помоев, и ничто больше не имеет значения.
– Намажь, пожалуйста, Айра.
– Конечно. Или вот этот репортаж на РВS [13], про ту страну в Центральной Америке – большие шишки, которые правят страной, решили, что можно быстро сделать деньги, если превратить ее в мусорную свалку для всех других стран, в которых не хватает места. Целую страну превратить в помойку! Целиком, от границы до границы! Ребята, которые правят страной, переместились на девственные островки у побережья, а вся остальная страна работает на свалках – люди либо работают на них, сгребают большими машинами мусор и сжигают его, либо ковыряются в них. Буквально миллионы человек ковыряются в помойке в тысячи миль шириной…
– О, ты, конечно, преувеличиваешь. Вряд ли это вся страна… Дай мне голубой чайник.
– Я не преувеличиваю. Эта страна в буквальном смысле представляет собой одну гигантскую свалку – там нет ферм, нет болот, нет лесов, там осталось только несколько городов. Сплошная свалка. Баржи приходят из Северной Америки, из Мексики, из Бразилии… из соседних стран. И люди будут жить и умирать на свалке. Можешь себе представить? Это как огромная гноящаяся язва на эпидермисе планеты – и ведь она не одна! В Азии…
– Айра… – Она коснулась моей руки. Ее ногти были раскрашены попеременно в серебряный с черными крапинками и черный с серебряными. – Больной выздоравливает. Мир будет страдать, но это заставит всех увидеть, что они наделали, и он исцелится. Обязательно.
Думаю, мы оба понимали, и она, и я, что это было нечто вроде сценария, существовавшего между нами. Неписаный сценарий приводил меня к ней, и я рассказывал ей о том, что мир катится в ад по той или иной причине, а она говорила мне, что еще есть надежда, что рано или поздно все придет в порядок, что еще рано сдаваться и прощаться с жизнью. Думаю, мы оба понимали, что я приходил к ней за чем-то вроде материнского утешения – моя мать умерла, когда мне было пятнадцать лет, из-за амфетаминов, которые ей колол любовник. Думаю, мы оба понимали, что когда Мелисса говорила, что для мира еще есть надежда, в действительности это значило, что надежда есть для меня.
Мелисса всегда подыгрывает мне. Она – само великодушие. Похоже, что она не возражает против такого положения вещей.
Интересно, стала бы она возражать против того, чтобы я занялся с ней любовью?
– Еще будут тяжелые времена, – сказала она, – но мир исцелится.
– Может быть, – сказал я. – Может быть, ты права. Она убрала свою руку.
– Ты не принесешь тарелку с тостами? Я возьму чайник и чашки. – Распределение обязанностей не было случайным: самое хрупкое она брала на себя. Я осознал собственную неуклюжесть.
– Конечно. Я принесу.
Мы завтракали – Пейменц, его дочь и я. Это был своеобразный завтрак: мы поглощали стопки намазанных маргарином тостов и кроваво-красный чай, сидя за шатким столиком со стеклянной столешницей и коваными стальными ножками, на их бетонном балконе, козырьком нависавшем над окутанной туманом западной частью Сан-Франциско, под хмурым низким небом, слушая ворковавших на крыше голубей, и долетавшие со строек звуки сирен, и глухие удары, доносившиеся от «хип-хопов» на асфальтовой площади внизу, словно там проходила армия.
Я наблюдал за уличным движением на бульваре, в промежутке между поблескивавшими стеклом зданиями больничного комплекса. Сначала оно пульсировало в одном направлении, затем останавливалось и уступало место перекрестному потоку; затем первая артерия вновь возобновляла пульсацию. Легковые автомобили, и грузовики, и внедорожники, и фургоны – около двадцати процентов машин теперь работали на электричестве. Стал ли воздух чище благодаря появлению электромобилей? Не особенно – людей теперь стало гораздо больше, что предполагало большее количество машин обоих типов.
Профессор говорил о своих препирательствах с университетским отделом кадров, о своих требованиях выплатить причитающееся ему жалованье; и несмотря на данное обещание, он попросил меня взглянуть на свиные пузыри и кишки, которые разрезал и положил в коробку с искусственным льдом, чтобы потом попытаться разглядеть в них узоры, которые могли однажды стать будущим. Но я сказал __ нет, с меня будет достаточно, если Мелисса принесет свои карты Таро, поскольку карты Таро хотя бы не имеют ощутимого запаха; и он как раз говорил: «Ах, вот в этом ты совершенно не прав!» И в этот момент пропитывавший воздух туман словно бы потек вверх над площадью, а на исподе туч над нашими головами образовались влажные выпуклости, похожие на зачаточные торнадо, но они продолжали вытягиваться все дальше и дальше, образуя крупные шаровые скопления стекловидной эмульсии, словно капли конденсации на потолке парной бани, становясь все тяжелее и тяжелее. Птицы замолкли; воздух набухал ожиданием. Доктор Пейменц, Мелисса и я обнаружили, что и мы тоже смолкли, как эти птицы, в ожидании глядя на тучи, потом на город, а затем вновь на эти странной формы тучи, словно у неба выросли сосцы, сочившиеся странными выделениями. Но вот тучи над нами разбухли до отказа, и в них, казалось, началось какое-то роение…
2
– Папа? – Голос Мелиссы лишь чуть-чуть дрожал.
Он потянулся к ней и взял ее за руку, не отрывая взгляда от неба.
Капли прорвались, словно грибы-дождевики, и из них вырвались черные споры. Эти черные точки приобретали все более определенные формы – это были фигуры, которые планировали, и падали вниз, и еще издалека испускали крики, полные ухающего, предвкушающего ликования. А потом мы увидели, как из поверхности улиц внизу вырастают маленькие черные конусы, выделяя из себя не лаву, но обращенные вверх капли, плотные, как ртуть и дрожащие, которые тоже взорвались, в контрапункте с верхними, разбрасывая черные зерна, также принявшие форму и присоединившиеся к таким же фигурам наверху. И мы увидели, как некоторые из них подплывают ближе, направляясь к нашему зданию и другим домам города, по мере приближения вырастая не только в перспективе, но и в индивидуальных размерах; и один из них – с рядами кожистых крыльев, похожих на листья чертополоха, которые росли вдоль его спины, – уцепился за наш дом длинными цепкими лапами с орлиными когтями, пятью этажами ниже нас. Это было существо, которых мы позднее стали называть Крокодианами. Его тело теоретически было женским – с черно-зелеными кожистыми грудями, женскими бедрами и даже вагинальной щелью. Однако у демонов пол является только пародией на человека. Голова Крокодиана не сохраняла мнимой женственности – это были челюсти, и только челюсти, и с их помощью существо откусило кусок бетонного балкона. Несколько мгновений оно задумчиво жевало, а затем выплюнуло мокрый песок. Человек, вышедший на соседний балкон посмотреть, что означает весь этот шум на улице, успел издать лишь полувскрик, прежде чем Крокодиан прыгнул на него и отхватил часть черепа – но недостаточную, чтобы тот умер мгновенно. Было неоднократно замечено, что демоны редко разделываются со своими жертвами быстро, они всегда играют со своей пищей.
На площади под нами раздавался гулкий хохот и рыдания, повсюду была погоня.
На нашем балконе профессор принялся монотонно бубнить, с такой скоростью, что казалось, он просто истерически думает вслух, что-то вроде:
– Ведь только сегодня утром я размышлял над тем, что наука знает все и одновременно ничего; они могут утверждать, что в сердцевине атома находится ядро, что атом водорода содержит одну стабильную, позитивно заряженную частицу – назовем ее протоном, – а электроны образуют вокруг других частиц что-то вроде заряженной корпускулярно-волновой оболочки, и они будут полностью правы, и однако все, что они делают, – это снабжают феномены ярлыками; просто навешивают все новые и новые ярлыки…
Мелисса, придвинувшись ближе, ухватилась за меня, но я не был способен почувствовать удовольствие от ее прикосновения. Я уже хотел утащить ее в комнату, к возможной безопасности, когда один из демонов (это был один из почти элегантных Зубачей, и он лязгал зубами, приближаясь к нашему дому) уселся на соседнем балконе; и тогда мы окаменели, были попросту неспособны двинуться. Мы смотрели, как охваченная ужасом женщина на соседнем балконе – миссис Гуревиц, так, кажется, ее звали – пыталась ретироваться внутрь. Подтащив ее к себе, демон, в манере, типичной для Зубачей, попросту заставил ее сесть и некоторое время развлекал разговором, рассказывая ей медвяным голосом обо всем, что видел в ее уме: что она ненавидела своего грубияна-мужа, но боялась бросить его из-за денег, поскольку сама ничего не умела; и почему она ничего не умела – потому что она была, в сущности, ошибкой, совершенной ее матерью в момент неосторожности, а вовсе не настоящим человеком, который мог бы чему-нибудь научиться; совсем не такой, как ее сестра, которая была юристом – уж она-то была настоящим человеком. Женщина извивалась на стуле, в то время как демон с профессором продолжали каждый свою лекцию. Профессор говорил sotto voce[14], не обращаясь ни к кому персонально:
– Они, например, могут утверждать, что область субатомного пространства, в которой вероятность нахождения электрона наиболее велика, называется орбиталью, но это ведь просто ярлык, этикетка, которая используется для описания поведения определенных сил в определенных условиях; это описание достоверно, но оно не предлагает никакого реального понимания природы данного явления – они не знают, почему атом ведет себя подобным образом, даже если и могут описать ряд событий, приводящих к тому, что он оказывается в данном месте. Это остается для них такой же загадкой, как если бы они не изучали этого вовсе.
Я не смог бы сказать, сошел ли он с ума или просто был ошеломлен до такой степени, что поток его сознания изливался наружу потоком красноречия.
В конце концов, увидев, что к нам по воздуху направляются еще четыре демона, я начал бороться со своим оцепенением; страх настолько сковал меня, что, высвобождаясь из его тисков, я, казалось, физически вырывал нечто из собственного ума.
Наконец я обрел способность двигаться; схватив профессора и Мелиссу за руки, я потащил их к стеклянным раздвижным дверям кухни, в то время как четверо демонов подплывали все ближе и ближе; эти существа, казавшиеся воплощением аппетита, которых я позднее определил бы как принадлежащих к клану Пауков, дрейфовали в нашем направлении на парашютах из стекловидной пряжи, которую они выделяли из нижней части своих легких тел, приближаясь совершенно определенно к нашему балкону, и ни к какому другому…
Мы ввалились в кухню; я оттеснил профессора и его дочь от двери и поспешно задвинул ее за нами. Я даже запер ее, хотя это действие казалось мне смешным в своей бесполезности.
3
Паукообразные существа, подплывшие к нашему балкону, были не восьминогими, как настоящие пауки, а лишь трехногими; каждая нога была длинной, тонкой, суставчатой и мохнатой, как у некоторых пауков, – но огромной, около двух с половиной ярдов [15] длиной. Верхние части их тела, размером с бельевую корзину, были похожи на непомерно большие присоски, с единственным желтым глазом, скользившим вокруг выпуклой верхушки существа, как казалось, по собственной воле, прорезая кожу на пути к тому месту, откуда ему хотелось посмотреть. В вогнутой нижней части, там, где три ноги сходились вместе, находился сосущий ротовой аппарат; окружавшая его мембрана выделяла нечто вроде паутины, какую-то эктоплазму, имитировавшую паучью ткань. Приземлившись на балкон, первый из пауков отпустил свой парашют, и его парус поплыл прочь, опустившись на землю далеко внизу – там, где взрывались машины и бушевали языки пламени, – подобно флагу, срезанному с флагштока.
Трехногое паукообразное существо попрочнее присосалось к балкону, и одна из его ног принялась ощупывать дверной проем.
Я толкнул продолжавшего болтать профессора к входной двери и уже начал было открывать ее, но остановился, прислушиваясь к булькающим, хрипящим звукам, доносившимся с той стороны. Из коридора. Низкий довольный смешок. Рыдание. Чьи-то всхлипывания: «Пожалуйста… пожалуйста, не надо…» Потом они внезапно оборвались: «Пожа…»
Я вновь навесил цепочку. Пейменц обхватил руками Мелиссу, чье лицо сделалось таким серым, что я испугался за нее.
Выражение лица Пейменца менялось от мгновения к мгновению: только что это было восторженное изумление, затем скорбь, затем страх – страх за Мелиссу, когда он посмотрел на нее.
Я переступил порог кухни и осторожно выглянул из-за угла неработающего холодильника, который Мелисса заставила ящиками с землей и использовала для выращивания салатных грибов. Я бросил взгляд на стеклянную дверь балкона, каждую секунду ожидая увидеть, как она разлетится вдребезги. Но паукообразные существа, по-видимому, прочно обосновались на балконе, целиком заполнив его своими телами, раскинув во все стороны длинные ноги, ухватившись ими за стены снаружи, за арматуру балкона, за водосточную трубу, за дверную раму, расположившись под странными углами по отношению друг к другу. Казалось, они пребывали в состоянии какого-то апатичного ожидания. Затем внезапно откуда-то снизу, возможно, с нижнего балкона, наверх был втянут бьющийся в тенетах человек – китаец в хорошем синем костюме. «Наверное, с Восточного факультета», – мелькнула у меня мысль, до нелепости неуместная. Круглое лицо китайца дрожало от ужаса, руки были накрепко прикручены к бокам обвившейся вокруг него демонской паутиной, которой пауки подтаскивали его к себе. Двое ближайших демонов быстрыми движениями гигантских трубчатых ног поделили его между собой на две фонтанирующие кровью половины и запихали их к себе во всасывающие утробы. Их тела раздулись, обволакиваясь вокруг пищи, и начали ритмично двигаться, сжимаясь и расслабляясь, сжимаясь и расслабляясь, проталкивая его внутрь. Перед смертью он успел издать лишь один короткий полузадушенный вопль. А затем они выплюнули его кожу, как пустую кожуру от съеденной виноградины.
Спустя мгновение демон, поглотивший верхнюю половину китайца, принялся конвульсивно содрогаться; затем натужился, как рожающая женщина, и из мембраны в нижней части его тела начала выдавливаться более тонкая эктоплазма, сгущаясь в неясные образы… образы китайских детей, китайской женщины, призрачного мальчика… Что это было – члены его семьи? Его воспоминания о самом себе?
Другие пауки принялись играть с этими изделиями по мере их появления, раздирая их на части, обнюхивая их кончиками своих ног, на которых у них было что-то вроде ноздрей, рядом с цепкими когтями.
Я почувствовал, что профессор втаскивает меня обратно в гостиную. Он покачивался перед моими глазами, где-то вдалеке и одновременно очень близко. Но на самом деле качался я.
– Ты был на грани обморока, юноша, – сказал он. – Твои колени уже подгибались.
– Да. – Спустя минуту, опустившись на подлокотник софы, я спросил его: – Это ведь не сон, правда?
– Нет.
– Что мы теперь будем делать?
Пейменц вздохнул. Он сел на разложенный диван.
– Прежде всего я должен извиниться. Я… я тут начал болтать. Я был бесполезен. Бесполезен, как… как груди у… как это там говорится. Я всегда страдал этим: перед лицом бездны – которая в действительности представляет собой лишь бесконечность возможностей – я рассыпаюсь в прах. Иногда я начинаю пить. Боже правый, как мне нужно выпить… но что до того, что нам делать, – обстоятельства требуют от нас, э-э… экстренных мер. Мы должны найти… мы должны обладать… информацией; поэтому нам придется прибегнуть к немыслимому. Мелисса… – Он глубоко набрал в грудь воздуха и затем, решившись, произнес это вслух: – Вытащи из шкафа телевизор… и включи его!
Он произнес это так, как другой бы сказал: «Достань винтовки и заряди их».
Для Пейменца телевизор был гораздо более опасной вещью, чем винтовка.
Мы прицепили шнур маленького телевизора к автомобильным аккумуляторам.
– По-видимому, этот феномен имеет глобальное распространение, – говорил телеведущий, – и, по-видимому, это не подделка. Предыдущие репортажи о введенных в систему водоснабжения галлюциногенах и о вспышке отравлений, вызванных спорыньей, оказались недостоверными, как мы здесь, на KTLU, можем подтвердить. Наш собственный корреспондент Брайан Смарман был сегодня зверски убит этим феноменом. – Ведущий словно сошел с картинки из журнала; его волосы были похожи на гипсовый слепок, и подобно многим местным телеведущим, он был покрыт толстым слоем макияжа. Его голос слегка дрожал.
– Замечали ли вы, – хрипло сказал я, – что чем ближе мы к Лос-Анджелесу, куда стремятся все телеведущие, тем большими красавчиками они выглядят? Отсюда до Лос-Анджелеса еще полштата, и поэтому мы видим второсортных ведущих. Рядом с Реддингом это уже дебильного вида парни, которые откладывают деньги на презервативы…
– А замечал ли ты, – прервала Мелисса, жестом приказывая мне успокоиться, – свою склонность делать несущественные замечания каждый раз, когда нервничаешь?
Да, я действительно замечал это. Ведущий, поколебавшись, продолжал:
– Мы… – Он заглянул в свои бумаги, словно не был уверен, стоит ли читать дальше, затем продолжил: – Мы называем это «феноменом», поскольку существуют большие разногласия насчет природы этого вторжения. Атака инопланетян, захватчики из другого измерения, роботы, сконструированные враждебной нацией, и первые проявления… э-э… начинающегося Судного Дня – мы слышали все эти объяснения. Наши обозреватели, – он слегка запнулся, – по-видимому, все согласны, что… что рассматриваемые существа являются демоническими, или сверхъестественными. Однако один зоолог, имевший встречу с этими существами и оставшийся в живых – кажется, у меня здесь нет его имени, – полагает, что они могут оказаться, цитирую: «какой-нибудь незнакомой нам формой биологической жизни».
– У имбецилов от науки сегодня праздник, – буркнул профессор Пейменц.
– Ш-ш, папа, – утихомирила его Мелисса. Она держала его за руку. Мы все трое сгрудились на кровати в ее спальне, наиболее отдаленной от входной двери и от балкона; маленький спутниковый телевизор был поставлен прямо на кровать. Как я в лучшие времена мечтал оказаться в ее кровати!
– Ах да, и у нас есть еще короткое интервью с… здесь говорится просто «теоретик из штата Сан-Франциско» – с доктором Лаэртом Шеппардом.
– Шеппард! – взорвался Пейменц. – Так он теперь «теоретик», вот как! Интересно, почему они не упоминают, почему он здесь, а не в Стэнфорде – потому что его вышвырнули из Стэнфорда!
На экране возник Шеппард, выглядевший удивительно спокойным и собранным; он стоял у окна, над горизонтом за его спиной клубами поднимался дым.
– Нам необходимо рассмотреть это явление под всеми углами, под необычными углами – даже, так сказать, снизу, если в этом возникнет необходимость, – и спросить себя: может быть, это просто часть нормального порядка вещей, возвращающаяся к своему естественному состоянию? Возможно, это не первый раз, когда они приходят сюда. Может быть, они уже посещали Землю во времена динозавров, соперничая с гигантскими рептилиями? Не могло ли случиться так, что именно они ускорили скачок эволюции? Если мы поймем, в чем заключается их функция в природе, возможно, нам удастся…
– Мы потеряли этот сигнал, – пролепетал ведущий, сменяя Шеппарда на экране. – Мы… – Он замолчал, уставившись куда-то в пустоту.
– Бедняжка, – сказала Мелисса, глядя на него. – Больше всего ему хочется убежать и где-нибудь спрятаться.
– Но почему они интервьюировали Шеппарда? – спросил я. – Какое отношение имеет к этому экономист?
– Это его специальность – совать свой палец в любой интеллектуальный пирог, – проворчал Пейменц. – Он заявляет, что экономика – это естественный отбор, а естественный отбор – это экономика. У него есть какая-то небольшая степень в биологии, и этого достаточно, чтобы он мог высказываться, не боясь, что его засмеют.
– Мы… теперь мы перейдем… – Ведущий рылся в бумагах на своем столе, как будто они могли ему пригодиться. – У меня здесь где-то… – Он посмотрел мимо камеры. Его нижняя губа задрожала. На него упала чья-то тень. Он рванулся со своего места, покинув кадр, и изображение на экране растворилось в снегу.
Однако звуковой сигнал еще какое-то время продолжал работать.
– Они! – Судя по всему, это был голос того же ведущего, но он был искажен расстоянием и ужасом. -… Демоны, прямо… моя семья… прошу вас… оставайтесь… Нет!
Затем раздался голос, говоривший на каком-то языке, которого я не смог распознать. Голос был вкрадчивый, мягкий как шелк; но шелковая лента уводила в бесконечные пространства тьмы.
Профессор нырнул вперед, проехавшись животом по кровати по всей ее длине, и ткнул пальцем в кнопку встроенного в телевизор цифрового диктофона, чуть не своротив этим движением сам телевизор.
– Папа! Есть же пульт! – воскликнула Мелисса.
– Тихо, девочка!
Голос бормотал и бормотал сквозь шорох помех и снег на экране на каком-то неизвестном языке, то возвышаясь, то падая в тягостно незнакомых ударениях и ритмах.
Когда шелковый убийственный голос закончил свою проповедь, телевизор окончательно смолк; не было слышно даже шороха статических разрядов.
– Это… это было похоже на… кажется, на греческий? – предположила Мелисса.
– Да нет, не думаю, – промурлыкал профессор, вычесывая короткими толстыми пальцами крошки из бороды. – Если нам сейчас удалось сделать запись, то ее перевод будет входить в планы нашей кампании. – Он осмотрелся вокруг. – Так вот она, комната моей дочери!
– Ты бывал здесь много раз, папа, – сказала она, – врывался в любое время, чтобы сказать мне что-нибудь, что легко могло бы подождать.
– Бывал, но никогда не всматривался по-настоящему, – возразил Пейменц. – Так, как надо.
Вдоль двух стен комнаты громоздились книжные полки из неструганых досок; стойками, поддерживавшими верхние полки, служили стопки книг. В одном углу высился зиккурат старых журналов – полная подборка «Видений». Третья стена была оккупирована тщательно продуманным самодельным алтарем Софии, женского воплощения мудрости: дюжина изображений богини – индусских, греческих и других – окружала Черную Мадонну, африканизированную Деву Марию. Углы комнаты были завешаны пыльными лиловыми и зелеными шарфами, а стол у кровати был покрыт ожогами от упавших палочек благовоний. Напротив алтаря был повешен постер Джейсона Столла, популярного киноактера, которого я возненавидел с того момента, как увидел его на стене у Мелиссы. Он был молод, мускулист, с чувственными глазами, самоуверен и одет с модным минимализмом.
«Каждой женщине нужно что-нибудь в этом роде», – подумал я.
Книги, распиханные повсюду, были по большей части романами и старыми учебниками – она три года обучалась гуманитарным наукам, – а также невразумительными томами, посвященными «забытому знанию», которые давал ей читать отец.
Из коридора донесся чей-то вопль, протяжный и хриплый. Во входную дверь отчаянно забарабанили, затем стук резко оборвался.
До этого момента наши эмоции были заморожены, нависнув над нами, как остановленный кадр репортажа о цунами. Теперь пленка закрутилась вперед, и наши чувства обрушились на нас. Люди могут по-разному реагировать на один и тот же раздражитель. Но мы, все трое, чувствовали одно и то же и знали, что разделяем это чувство. Словно на нас защелкнули стальные цепи, которые до этого хранились где-то в холодильнике, и мы все трое одновременно съежились, почувствовав на себе ледяные оковы.
Мелисса заговорила посреди свернувшегося спиралью молчания:
– Папа… – Ее голос был очень тонким. – Это что-то вроде Армагеддона?
Он колебался лишь мгновение.
– Нет, не думаю.
Я посмотрел на него с удивлением. Он кивнул:
– Да-да, именно так. Я не думаю, что это Армагеддон, библейский или какой-либо еще.
– Но, – спросил я, – что нам тогда делать? Я хочу сказать, если мы не собираемся просто сидеть и ждать, пока…
Пейменц протянул руку к стопке книг, вытащил «Новую оксфордскую аннотированную библию» и привычно перелистал, ища нужное ему место. Он прочел его вслух:
– Книга Иова, глава пятая, стихи семнадцатый и восемнадцатый: «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителя не отвергай. Ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют».
Положив книгу на кровать, он задумчиво накрыл ее ладонью.
– Следует исходить из предположения, что все, что происходит сейчас, происходит по какой-то причине. Что бы ни происходило, у человека на это всегда есть соответствующий отклик. Вполне оправданный отклик, наряду с естественными реакциями – страх, гнев, любая эмоция. Даже во времена ужаснейшего геноцида у людей находился соответствующий отклик, хотя физическое сопротивление и было невозможно. Даже тогда, видя, как отбирают и убивают их детей, люди находили ответ, психологически уместный в этой ситуации. Порой тяжело дойти до такого состояния, где возникает подобный ответ, но это возможно. Мы найдем такой ответ, который будет согласоваться с нашей ситуацией.
– А прямо сейчас? – спросил я.
– Сейчас? Сейчас подобающим ответом будут поиски такого ответа. Что означает исследование. Знание – наш меч.
Я не поверил ни единому его слову, но был рад слышать, как он это говорит.
– Но есть и более насущные вопросы, – сказала Мелисса.
– А именно? – спросил Пейменц, переводя на нее взгляд.
– Должны ли мы попытаться помочь тем, кого убивают там, снаружи?
Мы все повернулись и посмотрели на дверь.
Мы прошли в кухню. Я взобрался на раковину и выглянул из нижнего угла кухонного окна, ожидая, что мохнатая паучья лапа проломится сквозь стекло, как только моя голова окажется в поле зрения демона, представляя, как крючковатый коготь погружается в мой глаз, докапываясь до мозга. Однако твари на балконе оставались неподвижными; возможно, они дремали.
Город внизу дрожал и шатался. Я вспомнил виденный как-то мною репортаж о бомбежке в Кабуле в 2007-м: сумрачные, затянутые дымом трещины улиц, освещенные только случайными кострами, пылающими машинами и кое-где горящими фасадами магазинов.
Подо мной метались человеческие фигуры, ища убежища. Какая-то машина, несшаяся на полном ходу, накренилась под тяжестью твари, прицепившейся к ее крыше и замолотившей по ней; машина врезалась в гидрант, вода ударила фонтаном, дверца моментально была оторвана, а водитель вытащен наружу, как сосиска из банки.
Наверху… не был ли это пассажирский самолет, под самым брюхом нависших туч? Не делал ли он крутой вираж? Неужели и там кто-то бесновался на борту?
Я спустился вниз, во рту опять пересохло. Мелисса вопросительно посмотрела на меня. Она обняла себя обеими руками, чтобы не начать заламывать их.
