Станислав Борисович Малозёмов
Божьи слёзы
Снег не так уж старательно завалил тропинку, но по ней никто и не бегал в деревню, а из неё на озеро вообще ни один крестьянин не пошел бы даже под приказу из ЦК КПСС. Боялись мужики местные, что удочки у них отберут, а нож- косу в руки сунут и заставят бесплатно давать «на гора» тонны природного стройматериала. Да ещё и домой не отпустят. В деревне про озеро страшные байки выдумал кто- то. Мол, попал туда какой – нито посторонний мужик обманным путём. Денег ему много пообещали. А там таких же дурканутых- сотня, не меньше. Так вместо денег им теперь даже пожрать не дают, над каждым косарём и вязальщиком камышовых матов автоматчик стоит и бедолаги эти косят и вяжут маты пока последняя капля кровушки его в пот не превратиться. Там они худают до самого скелета и помирают. А потом кости их растирают в порошок под прессом и продают в совхозы как удобрения для кукурузы и подсолнуха.
Одни верили, скептики сомневались и называли носителей информации «недотыками придурошными» Потому, что при советской власти такой хрени быть не может. Всюду потому что одна только справедливость и дружба всех народов. То есть – знали в деревне о том, что твориться на озере. Знали все. Но ещё лет десять назад собрали всех поселенцев неизвестные хорошо одетые и культурно говорящие дяденьки, и всех очень вежливо попросили ничего никому про озеро вообще не говорить. Нет тут никакого озера.
Или, если вдруг проболтнётся кто, то деревенька сгорит до последнего домишки часа за три- четыре. Позади дяденек возле большого автобуса без номеров стояли молодые красивые парни с ружьями. Они кивнули головой, подтвердили. Да хором один разик всего и пальнули из десяти двустволок в небо. На том и остановились. Деревня спокойно жила без озера и многие уже сами стали забывать, что оно в километре от околицы плещется.
Тут, слава трудовому народу, повезло Ткаченко Серёге. Приполз он к околице как раз в тот момент, когда в Зарайск ехал на мотоцикле с коляской дед в тулупе, ушанке и при огромной белой бороде. Он вёз мешок картошки на базар. Ну, и забрал Серёгу. Вдвоём не так холодно на мотоцикле. Потому что они всю дорогу травили анекдоты, ржали в голос и этой энергией смеха согревались.
Витюша в столовой нацеловался с Наташкой, отвел душу. Съел огромный бифштекс с картофелем – фри, пять пирожков с повидлом, выпил литр морса, два стакана своего портвейна, после чего употребил прибывшую силу и легко скосил до беда полторы нормы.
– Хватит Егору и полторы. – Сказал он пока торчащему из льда камышу.– Это ж до обеда, не за всю смену. На воле мне бы медаль вот сюда повесили.
Он грохнул себя по груди и пошел смотреть как косят другие. Всегда ходил. Смотрел и не мог понять – почему никто не бегает к нему или Серёге и не учится резать камыш как они. Денег бы им не платили всё одно, но еду бы давали не просто нормальную, а отменную. И вместо солнцедара – отравы давали бы по паре флаконов двенадцатого портвейна. Тех, кто давно здесь – «бугор» мог бы и в увольнение отпускать как Серёгу. Так нет! Косили вроде и не медленно, но выходило мало. Нормы почти никто не давал.
Продрался Витюша через широкие заросли машущего пушистыми серыми верхушками местного тростничка и вышел на лёд, где остолбенел мгновенно от картины, которую никогда бы ему специально не показали местные самодеятельные артисты, бичуганы – косильщики и ребятки в плотных серых телогрейках, лёгких валенках, да с ружьишками «белка» наперевес. У них это «кино» режиссировал охранник с номером семь на рукаве. Он толкал маленького доходягу прикладом в спину, вышибая слабо трепыхающееся тело со льда на берег.
– Беги, падла!– шипел «режиссёр» – Не побежишь – сами допинаем тебя за километр и там пристрелим. Аж за километр успеешь ты, гад, свалить! А наши следы позади тебя « бугру» пояснят, что мы тебя догоняли и шлёпнули за то, что мог и совсем сбежать. Могли ведь и не догнать.
– Чего мне бежать? Я не собирался. Я тут хорошо живу.– Верещал доходяга, падал и поднимался точно спиной под приклад.
Остальные десять мужиков молча глядели на странное это событие, которого по законам артели быть не должно. То есть охрана не имела права силой или хитростью заставить кого- то бежать из неволи. Вот если натурально сам побежит – тогда лови и веди на суд к Егору Ильичу. А он рассудит- утопить бедолагу- нарушителя или повысить ему норму. За постоянное невыполнение этой самой нормы наказывали всех. Это было узаконено «бугром». Ленивого, слабого или неумелого Егор не различал. Не сделал работы сколько требуется – получи! Мужика на три дня оставляли без еды и портвейна.
Для бича это наказание считалось самым суровым. Три дня не пить бормотуху бич боялся больше, чем замёрзнуть на льду в тонкой дерматиновой робе при тридцати с минусом градусах. Да он бы и не выжил с похмелья. Организм отказывался существовать без спиртного. Ну, а перед тем как отлучить виновного от еды и питья, его раздевали до пояса, укладывали на лёд лицом вниз и каждый работяга с озера бил его десять раз по спине пучком сухого камыша, обрезанного сверху до твёрдой середины. Тридцать косарей по очереди стегали повинного. Триста ударов получалось. Камыш портил кожу меньше, чем розги, но хватало и этого. Жил после комплексной экзекуции чудак на грани этого белого света с тем, про который никто рассказать не мог. Не возвращался никто.
– А что стряслось- то? – Толкнул Витюша в бок рыжего тощего парня, спившегося лет в пятнадцать. Поэтому гляделся он на все сорок, хотя вряд ли разменял и тридцатник.
– А он нож сломал. Стал точить об лёд, а нож и треснул вдоль лезвия. – Тощий высморкался в сторону и минут пять кашлял. Шанин ждал, часто подпрыгивая от тридцатиградусного мороза, пролезавшего даже сквозь мастерски катанные валенки. – Он к охраннику подошел и попросил нож заменить. У вас, мол, на складе много.
– Егору Ильичу неси.– Сказал ему охранник.– Скажет заменить – заменю. А если за умышленную порчу инструмента он тебя по полной наказать задумает? А я тебе припёр нож новенький уже. На кого злость «бугор» сольёт? На меня. И премиальные за квартал не заплатит. Вот иди, неси сам ему нож и докажи, что не нарочно ты его погубил.
– Вот ты ж сука с ружьём! – Крикнул, чтобы все слышали, мелкий худой мужичок.– Ты ж тут месяцами стоишь – пальцем не шевелишь. Западло тебе напрячься и потихоньку на склад сгонять? Я ж для пользы прошу. Чтоб дальше косить, норму выполнять. Я тебя не за водярой прошу сбегать.
– Кто сука? Я сука? – Взбесился охранник. – А ты, мля, аристократ и дрессировщик сук? Ну – ка давай, беги с озера! Тут я тебя не могу пристрелить. Егор заругает. Делай, падла, побег! Всё равно не жить тебе. Не сегодня, так на неделе ты точняком поскользнешься и упадешь на кинжал животом. Я помогу. Никто не слышал, босяки? А – то все вы тут под богом ходите… чуть живые.
– Не, ничего не слышали.– Убедили охранника косари.
Вот после этого заверения номер седьмой и начал прикладом вышибать мужичка с озера. Тот падал, матерился, но разворачивался и, заглатывая комки снега, полз обратно на лёд.
– Эй, седьмой номер! – Крикнул Витюша и пошел к охраннику.– Знаешь меня?
Седьмой повернулся лицом к Шанину и усмехнулся.
– А, передовичок, Егоркин любимчик! Ну, и чего ты приперся?
– Тебя это треплет?– Витюша плюнул под ноги охраннику.– Ты, бык, наверное, из армии сюда попал? Ну, храбрый воин же! Хмыря дохлого «опустить» на людях – так это прямо героизм. А, может, ты не из армии? Может, тебя сюда с зоны Егор Ильич вытащил до срока? Тебе сколько осталось сидеть?
Он подошел близко и без размаха резко «ахнул» «седьмого» точно в челюсть. Отобрал ружьё и заорал как вертухай на киче.
– Мордой в землю! Шевельнёшь дыней – дыра в затылке!
Охранник затих.
– Теперь вставай и пошли к Егору Ильичу. Разбираться. Встал! Пошел! Пять шагов впереди меня. – Лицо у Витюши было так выразительно искажено ненавистью к этому охраннику, что и остальные трое, крепкие «цепные псы», прибежавшие на шум, кинули ружья к ногам и переминались на валенках вполне смущённо.
– Здрассьте вам!– Заржал «бугор» на весь длинный ангар, где они со штатным учётчиком пересчитывали готовые к сегодняшней отправке маты. – Я так понимаю, что наш защитник кого- то, наоборот, оскорбил, а не защитил. Ну, давай, колись, воин! Только чистоган говори. Соврёшь – поедешь в свой третий отряд ИТК- 4 догуливать на рытье оросительного канала свои три годика. Тебя Жорой зовут, правильно? Ну, давай, Жорж! Исповедь началась.
Рассказывал охранник нервно, раскачиваясь на стуле и не убирая взгляда с глаз шефа. За полчаса он изложил всё, причём, действительно, нигде не сбрехнул. Егор Ильич служак подчинённых знал неплохо и тоже это понял.
– Ладно, Жора, на первый раз голову тебе рубить воздержусь.– Сказал он отчетливо и строго.– Но ты должен этому доходяге теперь. Ты его унизил. Он, конечно, по дну жизни ползает, болеет, бухает, приближает сам себя к кресту со своей фамилией над холмиком. Но эту судьбу он принял не тебе назло. Не чтобы тебя оскорбить. Это его судьба, беда его. И втаптывать в грязь уже в неё упавшего – мужчины не достойно. Ты мужчина?
Охранник кивнул.
– Тогда первое: – ты меняешься с ним едой и питьём на три месяца. Он будет пить водку и жрать твой элитный рацион. Второе:– ты помогаешь ему косить его участок. Работаете вдвоём до обеда. После – ты опять охранник. Он косит один. Третье: – Сейчас его приведут сюда и ты при всех перед ним извинишься. Есть возражения?
– Нет, гражданин начальник.– Встал Жора.
– Товарищ я.– Хмыкнул бугор.– И дай бог, чтобы у тебя не было больше гражданина начальника.
Привели обиженного.
– Извини. Нашло на меня. Не хотел я.– Жора говорил и глядел в пол.
– Да ничё.– Тихо ответил мужичок.– С кем не бывает. Извиняю.
Жора виновато кивнул, взял ружьё и медленно, не прощаясь, вышел из ангара. Витюша с «бугром» после пересчёта матов погуляли по степи за столовой.
– Вот ты уедешь.– Сказал после длинной паузы Егор. Хотя здесь я бы взял тебя заместителем. Четыреста рублей оклад. Ну, там, ещё разные капли капают. Останешься, может?
– Поеду.– Витюша глядел вдаль и думал.– Меня берут на хорошую госслужбу. Про вашу артель,озеро, бичей и зеков знать никто не будет. Слово даю. Если нарушу – найти меня легко. Улица Октябрьская, дом семь. Да в Семёновке любой скажет где меня найти. Если что – просто в гости приезжайте. Отдохнём. Дома Наталья кормить будет на убой, поедем поохотимся. Зайцев полно шастает. Коньячок похлебаем.
– Лады.– Егор Ильич пожал Витюше руку.– Спасибо, Виктор.
И они разошлись. «Бугор» по делам пошел, а Витюша ждать Ткаченко. Но дожидаться уже не надо было. Серёга сидел на своей постели и после дороги потягивал из горла портвешок номер двенадцать.
Он открыл для Витюши новую бутылку, отдал как спортсмен передаёт эстафетную палочку, обнял его и тихо сказал.
– Всё сделал. Даже с самим Хохловым Вадим меня соединил. Он так обрадовался, Хохлов. Будто ты его невеста и ты дала согласие замуж за него скакнуть!
–Спасибо от души, Серёга! В общем, через неделю будем на воле с паспортами начинать новую жизнь.– И Витюша выпил вино до дна.
– Будем!– Ещё раз обнял его Ткаченко. И уже собрался перекреститься.
Но передумал почему- то. Может, тоже не верил в Бога.
А, возможно, решил, что креститься и радоваться время пока ещё не пришло.
Глава тринадцатая
Вечер в зимней степи придумывает каждый раз новые пейзажи и вынимает необычные ощущения из пустоты пространства. Витюша после приятного сообщения Серёги Ткаченко лихо скатился на глиняный пол с камыша по корявой лестнице и удачно уговорил дежурных открыть ему ворота. К жене, мол, надо срочно сгонять в столовую. Поцелуюсь с ней часик, (так он их рассмешил), а вам приволоку десяток горячих пирожков с ливером. Ими же куда лучше закусывать бормотуху, чем нюхать камыш. Дежурные на пирожки клюнули и Витюше, покраснев щеками, ворота раздвинули.
Пустое место в замершем без ветерка воздухе сразу забрало к себе Шанина целиком. С подсохшими валенками и бесчисленными мыслями в голове. Он понимал умом, что стоит возле ангара, но скрытые под тонкой фуфайкой чувственные силы организма приподняли его над степью и разместили между звёздами моргающими, полной луной и желтым от лунного отблеска снегом. Витюша вроде бы даже физически завис над рыхлым февральским настом, похожим на подтаявшее, а потом неровно замёрзшее мороженое в бумажном стаканчике.
Вот с этой сказочной позиции своей, с этого места, где он болтался как шарик воздушный – между вечностью и родимой Землёй – матушкой, ясно разглядел Шанин Витюша Семёновку свою, хату с дымящей почему- то трубой, «тошниловку» гадскую и рыжий кирпичный домик с маленьким кабинетом участкового милиционера Хохлова. Этого зрелища ему хватило, чтобы затосковать грустью тягучей, опечалиться светлой печалью и аккуратно опуститься почти с небес на твердь, утоптанную перед ангаром шинами грузовиков и пимами работяг. Он вернулся в свой временный, но строгий реализм, похлопал себя по всем карманам и понял, что весь свой портвейн, запас которого имелся ещё вчера в двух бутылках, он незаметно уничтожил, погрузившись после рассказа Серёги в думы о будущем. А как раз сейчас вот, именно в эти мгновения радостные ну, просто воем взвыл внутренний голос:
–Вмазать надо немедленно, хозяин! Кинуть надо за ворот! Похмел уже!
– Хрен вот так с тобой бросишь бухать насовсем.– Едко сказал Шанин своему мерзкому провокатору – внутреннему голосу. Потоптался и быстренько потрусил к столовой. Наталья спать пока не собиралась. Читала на кровати журнал «Советский экран» и жевала сдобную булочку. Витюше она обрадовалась, быстренько его накормила, выпили они на пару по стакану «алиготе», а Витюша ещё и бутылку двенадцатого портвейна у неё легко выпросил, поскольку спать ему предстояло опять же без Натальи, а хочется – с ней. Потому будет он маяться в одиночку и уснёт под утро. Оно бы и ничего, только косить завтра придется ударно. Чтобы у Егора Ильича память о нём осталась яркой и приятной. Тётя Валя давно и крепко спала в другой комнате и Витюша с почти женой часа два позанимались любовью на кровати, с которой Наталья не успела смахнуть парочку – троечку журналов и пришлось популярным изданиям туго. Два сильно помялись, а один порвался на части.
– А точно теперь Хохлов нас заберёт? – Хотела убедиться Наташа, дыша всё ещё томно и глубоко.
– А то! Заберёт! Я ему нужен.– Убедил её Витюша, оделся и поцеловал будущую супругу нежно, но отчаянно. – Пойду я. А то эти хмыри ворота после одиннадцати упрутся открывать. Пирожков горячих дай мужикам десяток. Это им оплата за то, что к тебе ночью пустили.
– Я завтра приду на покос твой. На шестую делянку? Горячего принесу и «алиготе». Надо потихоньку, через благородные напитки, уходить в трезвую жизнь.
– Это однозначно.– Поднял Витюша палец вверх. – Только через благородные.
И ушел, довольный всем сегодняшним, прихватив в кульке бумажном десяток греющих ладонь пирожков.
Вся неделя проползла как таракан, политый «дихлофосом», через комнату до щели в пороге. И вроде дел много было.«Бугор» раз пять приезжал на мотоцикле с шипованными колёсами. Смотрел на Витюшу и хитро улыбался.
– Не, Витёк, колись честно! Ты ж косил камыш раньше лет пять, не меньше. Не может быть, что месяц всего тебе надо было, чтобы ухайдакать самых лучших до тебя в бригаде. Ты ж, бляха, по три нормы почти даёшь. А нож как у всех. Сам давал тебе. В вольном совхозе уже пара медалей за такой доблестный труд болталась бы над твоим левым карманом. И стены в хате от пола до потолка почётными грамотами ты б залепил. Про заработок вообще молчу. Директорская была бы зарплата, не меньше. Иди ко мне в замы. Косить не надо будет. А головой наваристо варить. Она у тебя такая, шибко толковая, зараза. И ты не рукой косишь, блин, а головой. Фигурально, конечно, говоря.
Он на последнем заезде к Шанину достал из заплечной сумки красивую бутылку коньяка с тремя звёздами, протер пластмассовые стаканчики и полчаса они провели за душевными разговорами о том, что когда- то снова придёт и собственность частная, и капиталистический способ производства.
– Потому, что это естественно, когда человек сам управляет делом, а не дяди из статуправления и госплана за него всё решают. Человек должен всё своим умом сам созидать! А госплан только и может этого человека кнутом по заднице стегать, от чего не шибко работать охота.
– Ну, вот у вас тут, считай, капитализм.– Улыбался Витюша, смакуя коньяк.– Вы с боссом дело вдвоём движете. А радость есть? Вряд ли. Потому, что приедет ОБХСС и всё вам за день тут прикроет. Деньги конфискуют ваши «лишние левые» Людей – рабов заберут и обратно на помойки выкинут, Вас, Егор Ильич, посадят за подпольное частное дело, а босса…
– Босса в СССР ни одна сука не тронет.– Хохотнул «бугор». – Он с Леонидом Ильичом лично в бане парится и на пьянки – охоты ездит с девками, юными красулями. Воевали они вместе. А на войне самая крепкая и верная дружба устанавливается между нужными друг другу мужиками. Он и меня к себе взял поэтому. Я у него на фронте замполитом дивизии был. А он – первый заместитель начальника политуправления всего четвёртого Украинского фронта товарища Брежнева.И я, видно, правильно ему по полит.пропаганде и агитации помогал. После войны босс меня не отпустил. Меня и жену забрал в Зарайск. Не жалею. Он – кремень- человек. На самом верху над всем, что живое, сидит. И я за него порву любого. А ОБХСС и другие конторы вот у него где! – «Бугор» сунул Витюше к лицу большой кулак.
– Социализм – великий строй.– Продолжал улыбаться Витюша.– Народу всё почти даром дают или совсем бесплатно. Учат, лечат… Свобода. Вот что я хочу, то и делаю. Только работать могут заставить. Чтоб не тунеядствовал на шеях работяг. А так – живи как нравится.
– Вечно такая лафа радовать не будет. Бесплатное и копеечное кончится у государства лет уже через двадцать.– Хмуро сказал «бугор» и завёл мотоцикл.– Вот поймаю я на озере за день три мешка окуней и буду каждый день по рыбке отдавать кому- то бесплатно. И через месяц рыбки не останется. Что делать? Народ уже легко привык к бесплатному. Иду снова ловить. А не клюёт сегодня, бляха! И завтра не будет клевать. Не хочет, мать её! Где брать рыбку, чтобы народу бесплатно дать? Покупать у других, кто пока ловит. Покупаю год – деньги кончились. Нечего дать больше. Нет рыбки. И деньги госплан не даёт. Исчерпал бюджет я. Только на следующий год дадут теперь. А народу сегодня дай! Привык же! И что народ? Да сожрёт он меня! Как это? Давал, давал, а потом плюнул народу в морду. И меня тогда … Ну, ты сам знаешь. Ладно, поехал я. Иди отдыхай. У тебя тут опять две нормы. Вот же мастер- то!
И Егор Ильич полетел на шипах, швыряя назад метров за двадцать хрупкий, почти серый, постаревший и слабый лёд.
– Завтра должен Хохлов за нами приехать.– Витюша сел на снег возле берега и разговаривал со своим внутренним «я». – А ты, Шанин, опять поддатый. Не завязал как обещал. И пошлёт меня Хохлов не на курсы сержантов, а… – Дальше рассуждать боязно было. Потому, что если Андрей прогонит, то или сюда возвращаться, на камыш, или уж продолжать бухать и погружаться в дерьмо по уши. Если опять не вылезет цирроз. Тогда только могилка за Семёновкой, крест, холмик. Наташка, конечно раз в год будет приходить. Но порадовать Витюшу это уже не сможет. И он прямо тут, на снегу порешил, что всё! Ни капли. Ни «алиготе» больше, ни коньяка. Надо выжить и работать с Хохловым в милиции. Прекрасный ведь труд. Полезный обществу. Такая работа – для умных, смелых, ничего и никого не боящихся. Мужская работа.
Витюша поднялся, сунул нож за пояс и пошел на обед. Поел до отвала, зашел к Наташе на кухню.
– С сегодняшнего вечера не пьём больше совсем ничего. Даже благородное «алиготе». Ни капли. Завтра может Андрей за нами приехать, а потом отправит меня на курсы сержантов. Если буду поддавать – не пошлёт. Тогда нам с тобой туго будет жизнь лепить из осколков сплошных. – Шанин обнял Наталью и стоял молча. Думал.
– Давай попробуем.– Не очень уверенно сказала она.– Трудно это. Но иначе жизнь не наладится. А я уже не могу без тебя. Правда. – И Наташа беззвучно заплакала, уткнувшись Шанину в грудь, и оставляя мокрые ручейки слёз печальных на его дерматиновой куртке.
Двинул Витюша на свою делянку. Слёзы Наташкины не стирал с робы. Они замёрзли на куртке тонкими извилистыми ручейками, прозрачными и блестящими от солнечных бликов. Он шел и уже представлял себя в форме, фуражке с гнутой кокардой, пистолетом в кобуре на поясе и медалью «за отвагу», пришпиленную к гимнастёрке.
– Эй, Витёк! Поди к нам сюда. – Крикнул охранник номер семь, давно, видно, поджидающий Шанина возле того места, откуда он должен начать косить. С ним рядом курили такие же как он ребятишки, двое в форме охранников с разными номерами на рукавах и «белками» за плечами.
Шанин подошел.
– Меня Георгий зовут.– Подал руку «седьмой». – А это твой тёзка, рядом с ним Миша. Ты прав был. Нас Егор с зоны забрал. Сидели за грабежи без телесных повреждений. Отсидели по два. Три осталось. А Егор Ильич везде друзей имеет. Он у «кума» нас выпросил на работу. А по бумагам мы все сидим на зоне, как все чалимся,траншеи роем и хлебаем баланду. Вот ты мне в морду дал и правильно. Я после прогулки к «бугру» подумал – зря ведь взбесился тогда на босяка полуживого. И ты поступил как мужик. И что к «бугру» отвёл – молоток. Раз снесло мне психозом башку, значит не в порядке я. Надо извиниться. Добром ответить. Давай краба и выпьем мировую!
Он крепко пожал руку Витюше и поставил на снег маленький рюкзак. Шанин только пять минут назад решил больше капли в рот не брать и потому застеснялся, глаза от рюкзака отвёл. Но отказаться выпить «мировую» – это было против всех мужских правил. И Витюша решил, что Наталье как – нибудь объяснит ситуацию. Но вот «мировая» – это точно последняя его встреча с алкоголем. Часа через три все надрались водки так, что перестали узнавать друг друга, выдумывали про себя героические истории и называли себя таинственными кличками «Балай, Сулем», а Витюше присвоили погоняло « Гром».
Потом мужики начали стрелять по растрёпанным верхушкам камыша, а когда кончились патроны – на карачках побрели в свой вагончик за новой порцией двадцатого калибра, но когда вползли в тёплое своё жильё, то сразу и уснули на полу. Витюша сначала захотел пойти к Натахе, потом резко передумал и решил добраться до ангара. Но и эта мысль надолго тоже не задержалась. Он встрепенулся и решил убежать с озера на трассу да уехать в Семёновку к дружкам Карагозову и Ганину в «тошниловку». Сделал пару быстрых шагов, рухнул на лёд и отрубился.
Спал, дергая от холода руками, ногами и втягивал голову в горловину куртки. Его, спящего, поднял на горб приехавший на звук выстрелов Егор Ильич. Понял, что охранники напоили Витька, постреляли и смылись, перекинул Витюшу поперек заднего сиденья и отвёз к себе домой. Раздел, уложил возле печки на кухне. Одеялом стёганым прикрыл и вязанные шерстяные носки вместо мокрых портянок натянул на холодные Витюшины ноги. После чего рванул к охранникам, забрал ружья, выгреб все патроны из разных скрытых от глаз мест, плюнул символически на валяющихся вдоль вагончика храпящих «ворошиловских стрелков» и поехал по своим делам, закинув предварительно ружья в свой двор.
Шанин спал часа три и очнулся как в сказке пробудилась от поцелуя Добра Молодца спящая Красавица, она же Красна Девица.. Она, видно, тоже ни хрена не могла понять – где расположена, какой ныне год пошёл и чего стряслось с ней, коли уж лежит она в хрустальном гробу, и кто этот придурок, который нагло пользуется немощью её, и лезет лобзать уста.
Витюша порыскал глазами по сторонам, не врубился кто он, где и почему. Мокрый от тепла печного, выпростался он из – под одеяла, нашел сбоку портянки, снял носки, но напрасно. Портянки не наматывались как им надлежит. Почти полчаса безрезультатно крутил Шанин материал вокруг ног. А когда получилось и Витюша сунул ноги валенки, то со стены кукушка из часов выскочила и проверещала восемь раз.
Восемь вечера, стало быть. Поскольку было темно, а выключателя электрического в руке не было, поднялся Шанин и напротив окна как- то разглядел дверь. Вышел на улицу, не стал искать калитку, а перелез через забор и только тогда, соскочив сверху на задницу, понял он, что кроме трусов, майки и валенок на нём отсутствует всё остальное, что носят зимой. Он не чувствовал пока, что вокруг морозно, не ловил телом ветра и потому побежал по дороге. Инстинкт погнал. Чтобы не задубеть – надо шевелиться. Дорога от забора была одна. Над ней зависла круглая луна и работала фонарём.
Голову Витюша вверх поднять сил не имел, а потому тупо бежал по накатанному колёсами и ногами пути,пока не уткнулся лбом в стенку. Долго думал – что это. И ведь унюхал мясной запах! После чего догадался: жизнь справедливо привела его к столовой. Поискал ступеньки к входной двери и когда открыл её, обитую белой жестью, то испугался. На пороге стояла его Наташа. У неё был открыт рот, вытаращены глаза, руки сплелись на груди и была она похожа на картину несчастной женщины, в которую впилась молния и разразил гром.
– Витенька.– Охнула она, схватила его за руку и потащила в свою комнатку. Чтобы никто его не видел, не дай Бог. Она на спине своей донесла его до кровати, посадила, достала из – под него одеяло и запеленала в стёганый ватин Витюшу как малое дитё.
– Кто ж тебя так!?– шептала она, бледнея от всяких жутких предположений. Она думала сначала, что кто- то избил и раздел его в степи. Но как он попал туда, в степь? И, основное, на Витюше нет ни царапины, а пахнет от него не дешевой второсортной водкой. «Московской» несёт от дорогого и любимого. А это водка приличная. Бичуганы и шпана такую не пьют. Значит залили в Витюшу пойло люди не с призрачным достатком, а вполне обеспеченные. Кто? В ангаре – босяки на девяносто процентов. Егор Ильич накачал бы дорогого хорошим коньяком. Остаются охранники. Это их «бугор» содержит на водке. Да, и вязальщиков камышей ещё. Но камышных дел мастера пьют водку, она видела в столовой, с белой этикеткой. На ней одно слово – «Водка». А у «московской» красивая зелёная картинка на бумаге лощеной. И буквы аккуратные. Хороший шрифт.
Вдруг рывком дверь в столовую открылась, тяжелые шаги пересекли помещение и так же без оповещения в комнатку Натальи ввалился Егор Ильич. На согнутой руке его висела куртка Витина, штаны, на локте лежала шапка.
– Он у меня спал дома. Я его на озере возле своего покоса нашел. Замерзал уже. На час позже подъехал бы и… Я этим козлам из охраны поеду дурь выбью сейчас.– Доложил «бугор» без прочих предисловий. – Вон каким макаром отомстили человеку, который за слабого заступился и челюсть помял самому шустрому хранителю покоя в артели. Пускай здесь ночует. У тебя тепло. В ангар не пускай. Хороший у тебя мужик. Человек. Редко встретишь таких. Пить крепкого не давай. Опохмели его этим «алиготе» или портвешком двенадцатым. А утром пусть ко мне придет домой. Часов в восемь.
Егор Ильич сказал: «Вот же напасть!», повернулся, вышел и тихо прикрыл дверь. К охранникам поехал, не иначе. Наталья принесла две бутылки «алиготе», закуску всякую и выпили они с дорогим и любимым поровну. По бутылке. Он в себя пришел. А Наталья не сдержала слова своего. Напилась тоже. Потом ещё бутылку портвейна добавили на двоих и Витюша уснул. Укрыла его Наташа потеплее, отнесла всё обратно на кухню и прилегла рядом. В платье и тёплой кофте. Одеяла больше не было. Витюшу она в него завернула, а сама заснула не скоро.
Думала. Ждала Хохлова. Надеялась почему – то, что спасёт Витюшу и её только он. В школе сержантов пить не дадут, а она будет его и дома ждать, украшать комнаты, и ездить к нему станет часто. Хохлов обещал сразу уборщицей устроить в своём отделении. Сто рублей, сказал, платить будет ей управление районное. А там и сержант Шанин появится. Три месяца – это разве срок? Вот жизнь – это срок. Пожить бы только хорошо. В любви и доверии. Без вина треклятого. Ничего, получится всё если упереться! После этих мыслей задремала Наташа и провалилась в сон как в яму, где нет звуков и ничего не видно.
Шанин утром не понимал ничего и вспомнить не мог даже то, что напоили его охранники. Сознание возвращалось неторопливо, так как ездит по трассе совхозный автобус. Всем, кто внутри него, кроме шофёра, надо в город или из него как можно быстрее. У них и там дела, и здесь ещё побольше. А у шофера хреновая, вся в ухабах трасса, и строгое расписание, подогнанное и утвержденное профсоюзом под состояние долбанного дождями и ветрами асфальта. Нащупал Витюша под кроватью бутылку, не посмотрел на этикетку и опрокинул вонючую жидкость в нутро без стакана. Вермут это был местный. Откуда взялся- узнать было не у кого. Наташа работала на кухне. Сама, похоже, тоже хлебала этот вермут с похмелья, Потому как не полной была бутылка. Но хватило пока и того, что влилось и не попросилось обратно. Прижилось постепенно.
Завтракать Шанин не мог физически. Глотать получалось нормально,а вот разжевать конфету, оставленную возле подушки Наташей в виде закуски, не получилось. Челюсти не двигались и язык так высох за ночь, что его надо было отмачивать в чём – нибудь. Витюша пошел в комнату тёти Вали. Она – то тоже на кухне питала котлетами и блинами косарей. Вязальщики и охрана ели, судя по запаху, бифштексы и омлет с ванильным кремом, налитым сверху. У тёти Вали в белом шкафчике на нижней полке стояли пять бутылок водки и шесть – двенадцатого портвейна.
– Я бросаю пить.– Грозно сказал водке Витя и сунул одну бутылку портвейна за пазуху, а вторую вынес в Наташкину комнату, обулся, затолкал пузырь в валенок, накинул дерматиновую куртку, шапку забросил как попало на макушку и побежал к себе на делянку. Косить. Прибежал и обнаружил отсутствие ножа. Где забыл – пока не вспоминалось. Сел на снег, открыл бутылку, которая не очень мягко давила в валенке на ногу, глотнул раза три, потом набрал вина в рот и держал пока язык не стал мягкими не столь шершавым как драчёвый напильник. Проглотил. Стало тепло внутри и в голове мандраж с дрожью мозгов улеглись, утихомирились. Витюша протянул вперёд руку. Пальцы слегка дрожали. Но очень слабенько. Со стороны, возможно, совсем не видно было.
– Вот стал бросать пить, так с бодуна соскакиваю теперь быстрее и не так болезненно.– Сказал он вслух оптимистично. Почти радостно. Хотел ещё глотнуть пару раз, но помешал звук приближающегося мотоцикла.
