Стивен Кинг
Под Куполом
3
По пути назад, когда они проезжали мимо темного силуэта церкви Христа Святого Искупителя, Барби повернулся к Джулии. В отсвете приборного щитка лицо ее выглядело серьезным и усталым.
– Я не собираюсь просить вас молчать о чем-либо, но думаю, что об одном лучше никому ничего не говорить.
– О генераторе, который может быть, а может и не быть в городе. – Одной рукой она потянулась к заднему сиденью, потрепала Гораса по голове, словно ища утешения и уверенности.
– Да.
– Потому что, если генератор создает это поле, создает Купол вашего полковника, кто-то должен им управлять. Кто-то в городе.
– Кокс ничего такого не сказал, но думаю, он в этом уверен.
– Я об этом никому не скажу. И не буду отправлять фотографии по электронной почте.
– Хорошо.
– Все равно прежде они должны появиться в «Демократе», черт побери! – Джулия продолжала гладить собаку. Обычно Барби нервничал, если водитель держал на руле только одну руку, но не в этот вечер. И по Литл-Битч, и по 119-му они ехали в гордом одиночестве. – Я также понимаю, что иной раз доброе дело важнее сенсации. В отличие от «Нью-Йорк таймс».
– Полностью с вами согласен.
– И если вы найдете генератор, мне не придется слишком часто отовариваться в «Мире еды». Ненавижу это место. – На ее лице отразилась тревога. – Вы думаете, завтра «Мир еды» откроется?
– Я считаю, да. Люди медленно привыкают к новому порядку, когда старый изменяется.
– Устрою я себе, пожалуй, воскресный шопинг. – Голос звучал задумчиво.
– Если устроите, передайте привет Роуз Твитчел. Она скорее всего будет там с верным Энсоном Уилером. – Вспомнив свой совет Роуз, Барби рассмеялся. – Мясо, мясо, мясо.
– Простите?
– Если в вашем доме есть генератор…
– Разумеется, есть. Я живу над редакцией. У меня не дом, а очень хорошая квартира. Генератор дает налоговую скидку. – Последнюю фразу она произнесла не без гордости.
– Тогда покупайте мясо. Мясо и консервы, консервы и мясо.
Она подумала об этом.
Центр города лежал впереди. Огней по сравнению с обычными вечерами поубавилось, но все равно хватало. А как долго они еще будут гореть? – спросил себя Барби.
– Полковник дал вам какие-нибудь идеи по поиску генератора? – осведомилась Джулия.
– Нет. Моя работа и заключалась в поисках такого дерьма. Он это знает. – Барби помолчал. – Как думаете, в городе может быть счетчик Гейгера?
– Я знаю, что есть. В подвале муниципалитета. Точнее, под подвалом. Там атомное бомбоубежище.
– Вы вешаете мне лапшу на уши!
– Никакой лапши, Шерлок. Тремя годами раньше я писала об этом статью. Пит Фримен фотографировал. В подвале находился большой зал заседаний и крошечная кухня. Из кухни лестница ведет в убежище. Довольно-таки вместительное. Его построили в пятидесятых, когда мы тратили деньги, готовясь к тому, чтобы отправиться в ад.
– «На берегу»[41], – вставил Барби.
– Да, и «Горе тебе, Вавилон»[42]. Место это наводит тоску. Фотографии Пита напомнили мне бункер фюрера перед самым концом войны. Там кладовая – полки и полки, заставленные банками консервов, и полдесятка коек. А также кое-какое оборудование, предоставленное федеральным правительством. В том числе и счетчик Гейгера.
– После пятидесяти лет хранения у консервов особо отменный вкус.
– Консервы постоянно заменяются на новые. И очень часто. Проверьте городские финансовые отчеты, и вы увидите, что каждые четыре года какие-то деньги идут на замену консервов. Раньше хватало трехсот долларов. Теперь – шестьсот. Имеется там и маленький генератор. Его установили после одиннадцатого сентября. В общем, считайте, что счетчик Гейгера у вас есть. – Она коротко глянула на Барби. – Разумеется, Джеймс Ренни считает здание муниципалитета, от чердака до атомного убежища со всем его содержимым, своей личной собственностью, поэтому захочет знать, зачем счетчик вам понадобился.
– Большой Джим Ренни этого не узнает.
Она приняла его слова без комментариев.
– Хотите поехать со мной в редакцию? Послушаете речь президента, пока я стану верстать газету. Могу сразу сказать, работа будет на скорую руку. Одна статья, полдюжины фотографий для местного потребления, никакой рекламы осенних распродаж в «Универмаге Берпи».
Барби задумался над этим предложением. Завтрашний день ожидался трудным. Предстояло не только готовить пищу, но и задавать вопросы. Приниматься за прежнюю работу и, возможно, использовать прежние методы. Следовало хорошенько отдохнуть. Но он все равно вряд ли уснет, вернувшись в свою квартирку над аптечным магазином.
– Хорошо. Кстати, я обладаю всеми необходимыми навыками офисного работника. А еще могу сварить крепкий кофе.
– Мистер, вы в деле. – Она подняла правую руку, и Барби шлепнул своей ладонью по ее пятерне. – Могу я задать еще один вопрос? Не для печати?
– Конечно.
– Этот фантастический генератор. Вы его найдете?
Барби все еще думал, когда она остановилась перед домом, нижний этаж которого занимала редакция «Демократа».
– Нет, – наконец ответил он. – Это был бы слишком легкий выход из положения.
Она вздохнула и кивнула. Потом схватила его руку.
– Как думаете, если я помолюсь за ваш успех, это поможет?
– Точно не повредит.
4
В День Купола в Честерс-Милле функционировали только две церкви, и обе предоставляли услуги под протестантским брендом (хотя общего у них было куда меньше, чем различий). Католики ездили в церковь Девы Марии Безмятежных Вод в Моттоне, а десяток евреев, если ощущали необходимость в духовном утешении, – в синагогу Бет Шалом в Касл-Роке. Когда-то в Милле работала и унитарианская церковь, но в конце восьмидесятых она приказала долго жить из-за отсутствия прихожан. Все сходились на том, что ее отличало очень уж хипповое отношение к духовным проблемам. Теперь это здание занимал магазин «Новые и подержанные книги».
Оба пастора Честерс-Милла в тот вечер преклонили колени (Большому Джиму Ренни очень нравилось слово «коленопреклоненные»), но способом обращения к Господу, настроением и ожиданиями они отличались, как небо и земля.
Преподобная Пайпер Либби, которая обращалась к своей пастве с кафедры Первой Конгрегациональной церкви, больше не верила в Бога, хотя и не делилась этим фактом с прихожанами. Лестер Коггинс, с другой стороны, верил как мученик или безумец (возможно, эти два слова означали одно и то же).
Преподобная Либби, все еще достаточно красивая, чтобы в свои сорок пять выглядеть привлекательной, преклонила колени перед алтарем в почти кромешной тьме (генератором церковь Конго не обзавелась), а Кловер, ее немецкая овчарка, лежал позади нее, уткнувшись носом в лапы и прикрыв глаза.
– Привет, Которого-нет. – В последнее время она именно так называла Бога, оставаясь с ним наедине. В начале осени звала его Великий-наверное. Летом – Всемогущий-возможно. Последнее имя ей особенно нравилось. Звучало красиво. – Тебе известна ситуация, в которую я попала. Ты должен знать, я достаточно часто обсуждала ее с Тобой, – но сегодня я хочу поговорить не об этом. И Ты, наверное, этому рад. – Она вздохнула. – У нас катастрофа, мой Друг. Надеюсь, Ты понимаешь, что произошло, потому что я, к сожалению, нет. Но мы оба знаем, что завтра это место заполнится людьми, которые в час беды обратятся за содействием к Небесам.
Тишина царила как в церкви, так и за ее стенами. «Слишком тихо», как говорили в старых фильмах. Случалось ли на памяти Либби, чтобы Милл так затихал субботним вечером? Ни шума транспорта, ни грохота барабанов одной из рок-групп, которые по субботам играли в «Дипперсе» (на афише обязательно указывалось «ПРЯМИКОМ ИЗ БОСТОНА»).
– Я не собираюсь просить Тебя показать Твою волю, нет во мне больше убежденности, что у Тебя действительно есть воля. Но если каким-то чудом Ты все-таки здесь есть – такая вероятность существует, я с радостью это признаю, – пожалуйста, помоги мне сказать людям что-то нужное. Дать им надежду не на Небесах, а прямо тут, на Земле. Потому что… – Либби не удивилась, обнаружив, что уже плачет. Теперь она часто плакала, но всегда в уединении. Когда дело касалось священников и политиков, слезы на публике жители Новой Англии не одобряли.
Кловер, чувствуя ее печаль, заскулил. Пайпер повернулась к нему, велела лежать тихо, вновь обратила лицо к алтарю. Она полагала, что распятие – религиозная разновидность галстука-бабочки, логотипа «Шевроле». Какой-то человек увидел это изображение на обоях одного парижского отеля и воспользовался им. Настолько такой рисунок ему понравился. И если кто-то воспринимает подобные символы как божественные, значит, у него не в порядке с головой.
Тем не менее она продолжила:
– Потому что, я уверена, Ты знаешь, Земля – это все, что у нас есть. Я хочу помочь моим людям, тут двух мнений быть не может. Это моя работа, и я по-прежнему хочу ее выполнять. Предполагая, что Ты есть и что Тебе небезразлично – признаю, предположения шаткие, – прошу, пожалуйста, помоги мне. Аминь.
Она поднялась. Фонарь с собой не брала, но предполагала, что сумеет выйти наружу без синяков на голенях. В своей церкви она знала каждый пятачок. Любила эту церковь. И не питала иллюзий ни относительно глубины своей веры, ни относительно своей любви к самой религиозной идее.
– Пошли, Клов. Через полчаса выступит президент. Еще один великий Которого-нет. Мы сможем послушать его по радио в машине.
Кловер послушно последовал за ней. Вопросы веры его не занимали.
5
Чуть в стороне от Литл-Битч-роуд (прихожане церкви Христа Святого Искупителя называли ее исключительно дорогой номер три), под ярким электрическим светом, происходило куда более динамичное действо. Храму Лестера Коггинса принадлежал новенький генератор, с его ярко-оранжевого корпуса еще не соскребли транспортные наклейки. Стоял он позади церкви, в отдельном сарае, тоже выкрашенном оранжевой краской, рядом со складом.
Пятидесятилетний Коггинс выглядел так хорошо – сказались и генетика, и немалые усилия по поддержанию храма собственного тела (помогало и разумное использование различных средств «Только для мужчин»), – что едва ли кто дал бы ему больше тридцати пяти. В этот вечер одежда его состояла из спортивных шортов с надписью «ЗОЛОТЫЕ ОРЛЫ ОРАЛА РОБЕРТСА»[43] на правой штанине, оставляя открытыми практически все бугрящиеся мышцы торса.
Во время служб (по пять еженедельно) Лестер молился в экзальтированной манере телепроповедников, и имя Господа нашего разносилось по церкви, словно из динамиков усилителя: не Бог, а БО-О-О-О-ОГ! В личных молитвах он иногда переходил на те же модуляции, сам того не замечая. Когда же его что-то сильно тревожило, когда он действительно нуждался в совете Бога Моисея и Авраама, Того, кто днем путешествовал в столбе дыма, а ночью – в столбе огня, Лестер не говорил, а рычал. И слова, которые слетали с его губ, очень уж напоминали те звуки, что издает сторожевой пес, готовый броситься на незваного гостя. Он об этом даже не подозревал, потому что не было в жизни Лестера человека, который мог бы услышать его молитвы. Лестер Коггинс все взрослые годы прожил холостяком, вспоминая юность, в которой ему снились кошмары, мастурбировал и видел Марию Магдалину, стоящую на пороге его спальни.
Церковь, почти такую же новенькую, как генератор, построили из дорогого красного клена. В интерьере дизайнер стремился к предельной простоте. За голой спиной Лестера стояли ряды скамей, по три в каждом. Над головой нависали балки потолка. Перед собой он видел стоявший на возвышении аналой, на котором лежала Библия, и большой крест из красного дерева, подвешенный на фоне пурпурной материи. Хоры находились выше и справа, в углу лежали музыкальные инструменты, включая и гитару «Стратокастер», на которой Лестер иногда играл сам.
– Бог, услышь мою молитву! – произнес Лестер рычащим, я-действительно-молюсь голосом. В руке он держал тяжелую веревку с двенадцатью узлами. По одному на каждого апостола. Девятый узел, символизирующий Иуду, Лестер закрасил черным. – Бог, услышь мою молитву, я прошу Тебя именем распятого и воскресшего Иисуса!
И он начал бичевать себя веревкой, сначала через левое плечо, потом через правое, рука его плавно поднималась и сгибалась. На его внушительных бицепсах выступил пот. При контакте с покрытой шрамами кожей завязанная узлами веревка издавала такие же звуки, что и выбивалка для ковров. Он проделывал все это десятки раз, но никогда – с такой силой.
– Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву!
Удар, и удар, и удар, и удар. Обжигало, как огнем, как крапивой. Падало на большаки и проселки его несчастных нервов. Вызывало жуткую боль и приносило немыслимое наслаждение.
– Господи, мы грешили в этом городе, и я главный среди грешников. Я слушал Джима Ренни и верил его лжи. Да, я верил, и вот она, цена, теперь ее приходится платить, как платили и прежде. И не один платит за грех одного, а многие. Ты не торопишься во гневе, но, когда приходит время, гнев Твой – буря, которая приминает пшеничное поле так, что ни один колосок больше не может подняться. Я посеял ветер и теперь жну бурю, не для одного, а для многих.
В Милле были другие грехи и грешники. Он это знал, потому что наивностью не отличался. Те грешники ругались грязными словами, и танцевали, и прелюбодействовали, и принимали наркотики, для него все это не составляло тайны. И они, несомненно, заслуживали наказания, заслуживали кары. И такое он мог сказать о любом городе, безусловно, но Бог обратил свой гнев именно на этот, на Честерс-Милл.
И однако… и однако… возможно ли, что такая необычная кара вызвана не его грехом? Да. Возможно. Хотя и маловероятно.
– Господи, я должен знать, что мне делать. Я на распутье. Если Ты велишь, чтобы завтра утром я поднялся на это возвышение и признался во всем, на что уговорил меня сей человек – в грехах, которые лежат на нас двоих, грехах, которые лежат на мне одном, – я это сделаю. Но сие будет означать, что я больше не смогу оставаться священником, и мне не верится, что такой будет воля Твоя в столь критический момент. Если же Ты велишь мне подождать… подождать и посмотреть, что произойдет… подождать и помолиться с моей паствой, чтобы эту кару с нас сняли… я так и поступлю. Твоя воля будет исполнена, Господь. Теперь и всегда.
Он приостановил бичевание (чувствовал, как теплые и успокаивающие струйки текли по голой спине, некоторые из узлов покраснели) и поднял напряженное, влажное от слез лицо к потолочным балкам.
– Потому что эти люди нуждаются во мне, Господь. Ты знаешь, что нуждаются, и теперь больше, чем когда-либо. Поэтому… если Ты велишь мне уйти… пожалуйста, дай мне знак.
Он ждал. И, узрите, Господь заговорил в голове Лестера Коггинса:
«Я дам тебе знак. Иди к Библии своей, как ты делал юношей после этих мерзких снов».
– Сию минуту, – ответил Лестер. – Сию секунду.
Он повесил веревку на шею, и она отпечаталась кровавой подковой на груди и плечах. Поднялся на возвышение. Кровь стекала по впадине позвоночника и марала эластичный пояс шортов.
Он встал к аналою, словно собрался читать проповедь (хотя даже в самом жутком кошмаре не мог представить себе, что проповедует в таком наряде), закрыл Библию, которая лежала открытой, зажмурился.
– Господь, воля Твоя будет исполнена – я прошу во имя Твоего Сына, распятого в позоре и воскресшего в величии.
И сказал Господь:
«Открой Книгу Мою и посмотри, что ты увидишь».
Лестер все исполнил (только постарался не залезть за середину большой книги – чувствовал, что цитата ему понадобится из Ветхого Завета). С закрытыми глазами повел пальцем по странице, потом открыл глаза и наклонился, чтобы посмотреть. Попал на двадцать восьмую главу Второзакония, на двадцать восьмой стих.
«Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца».
«Оцепенение сердца» вроде бы хорошо, но в целом цитата не вдохновляла. И не вносила ясности. Господь заговорил вновь:
«Не останавливайся на этом, Лестер».
Он начал читать двадцать девятый стих.
«И ты будешь ощупью ходить в полдень…»
– Да, Господь, да, – прошептал Коггинс и продолжил чтение.
«…как слепой ощупью ходит впотьмах, и не будешь ты иметь успеха в путях твоих, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя».
– Меня поразит слепота?! – Рычащий молитвенный голос Лестера чуть поднялся. – Бог, пожалуйста, не делай этого… хотя, если такова Твоя воля…
И в который раз в нем заговорил Господь:
«Лестер, ты забыл голову в кровати, когда встал сегодня утром?»
Его глаза широко раскрылись. Голос Бога, но при том одно из любимых выражений его матери, истинное чудо!
– Нет, Господь, нет.
«Тогда посмотри снова. Что Я тебе показываю?»
– Что-то о безумии. Или о слепоте.
«И что из этих двух представляется тебе более вероятным?»
Лестер перечитал оба стиха. Повторялось только слепота.
– Это… Господь, это Твой знак?
И Господь ответил:
«Да, именно так, но не твоя слепота, ибо теперь глаза твои станут зорче. И высматривать тебе надо слепого, который сошел с ума. Когда увидишь его, ты расскажешь своей пастве, что творил Ренни и о своей роли в этом. Вам обоим придется сказать. Мы еще поговорим об этом, а сейчас, Лестер, иди спать. С тебя капает на пол».
Лестер пошел, но сначала счистил капли крови с паркетного пола за кафедрой. Сделал это, стоя на коленях. Не молился при том, но размышлял над сказанным Господом. Ему заметно полегчало.
Пока он будет вести речь только о грехах, которые могли привести к появлению неведомого барьера между Миллом и внешним миром; но при этом будет искать знак Божий. Сумасшедшего слепого мужчину или женщину. Да, именно так.
6
Бренда Перкинс слушала ХНВ, потому что ее мужу нравились передачи этой радиостанции (раньше нравились), но сама она никогда не переступала порог церкви Святого Искупителя. Бренда признавала только Конго и позаботилась о том, чтобы муж ходил туда вместе с ней.
Раньше ходил. Теперь же Гови предстояло побывать в церкви Конго только один раз, чтобы лежать там, не зная об этом, пока Пайпер Либби будет произносить надгробное слово.
Осознание, абсолютное и бесповоротное, взяло за душу. Впервые с того момента, как ей сообщили ужасную весть, Бренда дала себе волю и разрыдалась. Возможно, потому, что могла себе это позволить. Теперь осталась одна.
В телевизоре президент – выглядевший серьезным и пугающе старым – говорил:
– Мои дорогие американцы, вы хотите знать ответы. И я обязательно сообщу их вам, как только смогу. В этом никакой секретности не будет. Об этих событиях вы узнаете все, что узнаю я. В этом я даю вам торжественное обещание…
– Да, и у тебя есть мост, который ты хочешь мне продать[44], – бросила Бренда и от этих слов заплакала сильнее, потому что повторила одну из любимых присказок Гови.
Она выключила телевизор, потом выронила пульт дистанционного управления на пол. Ей хотелось наступить на него и растоптать, но Бренда этого не сделала прежде всего потому, что буквально увидела, как Гови покачивает головой и говорит ей, что нельзя вести себя так глупо.
Вместо этого Бренда пошла в маленький кабинет, чтобы побыть там, где еще ощущалось присутствие Гови. Она чувствовала потребность прикоснуться к нему. Во дворе урчал генератор. Толстый и счастливый, как сказал бы Гови. Ее бесила стоимость этого агрегата, который Гови заказал после 11 сентября (На всякий случай, объяснил он ей), но теперь она сожалела обо всех колкостях, сказанных о генераторе. Без него ей пришлось бы скорбеть о Гови в темноте, что еще ужаснее, куда как более одиноко.
Стол пустовал, если не считать ноутбука, который стоял с поднятой крышкой. Экранной заставкой служила фотография давнишней игры Малой лиги[45]. Гови и Чип, тогда одиннадцати– или двенадцатилетний, в зеленых свитерах «Монархов» «Аптечного городского магазина Сандерса». Гови с сыном сфотографировались в тот год, когда Гови и Расти Эверетт вывели «Монархов» в финал первенства штата. Чип обнимал отца, а Бренда – их обоих. Хороший день. Но хрупкий. Хрупкий, как хрустальный бокал.
Ей еще не удалось связаться с Чипом, и мысль об этом звонке – при условии, что ей удастся его сделать – полностью выбила Бренду из колеи. Рыдая, она упала на колени рядом с письменным столом мужа. Не сцепила руки, а свела их ладонями, как в детстве, когда уже в пижаме вставала на колени у кровати и повторяла мантру: Боже, благослови мамочку, Боже, благослови папочку, Боже, благослови мою золотую рыбку, у которой еще нет имени.
– Господи, это Бренда. Я не хочу вернуть его… нет, я хочу, но знаю, что Ты не можешь этого сделать. Только дай мне силы вынести все это, хорошо? И я думаю, если, возможно… не знаю, богохульство это или нет, вероятно, да, но я спрашиваю, а не сможешь ли Ты позволить ему еще раз поговорить со мной. Может, позволишь еще раз прикоснуться ко мне, как он сделал сегодняшним утром. – От этого воспоминания – его пальцы на ее коже под солнечным светом – она зарыдала еще сильнее. – Я знаю, Ты не имеешь дел с призраками – кроме, разумеется, Святого Духа, – но, может, во сне? Я знаю, что прошу очень уж многого, но… ох, Господи, этим вечером во мне такая огромная дыра. Я не знаю, как в человеке могут образовываться такие дыры, но боюсь провалиться в нее. Если Ты сделаешь это для меня, я что-нибудь сделаю для Тебя. Все, что Тебе надо, так это попросить. Пожалуйста, Господи. Одно прикосновение. Или слово. Пусть даже во сне. – Она глубоко, со всхлипом, вздохнула. – Спасибо Тебе. Такова, разумеется, Твоя воля. Нравится мне это или нет. – Бренда невесело рассмеялась. – Аминь.
Открыла глаза и встала, опираясь о стол. Рука задела компьютер, и экран тут же осветился. Гови всегда забывал выключать компьютер, но оставлял его включенным в сеть, чтобы аккумулятор не разряжался. И рабочий стол держал в большем порядке, чем она; у нее этот стол всегда был покрыт загруженными файлами и электронными заметками. На рабочем столе Гови, под иконкой жесткого диска, аккуратно, одно под другим, высвечивались названия трех основных папок: «ТЕКУЩЕЕ», где он держал материалы о проводящихся расследованиях; «СУД» – список судебных процессов с указанием, кто (включая и его самого), где и когда должен давать показания; и «МОРИН-ДОМ». В третьей папке содержалась вся информация, имеющая отношение к дому. Бренда подумала, что, открыв папку, она узнала бы все необходимое о генераторе с тем, чтобы обеспечить его максимально продолжительную работу. Генри Моррисон из полицейского участка с радостью заменил бы баллон с пропаном, если бы этот подошел к концу, но были ли в доме запасные баллоны? Если нет, ей следовало прикупить их в «Универмаге Берпи» или в «Бензине и бакалее», пока не расхватали другие.
Она коснулась пальцем сенсорной панели, замерла, обнаружив на рабочем столе четвертую папку, в нижнем левом углу.
Раньше она ее не видела. Бренда попыталась вспомнить, когда в последний раз смотрела на рабочий стол этого ноутбука, но не смогла.
«ВЕЙДЕР» – так называлась папка.
Вейдером – но не Дартом[46] – Гови называл только одного человека: Большого Джима Ренни.
Из любопытства она подвела курсор к иконке и дважды кликнула, гадая: а защищена ли папка паролем?
Как выяснилось, пароль ей потребовался. Не мудрствуя, она набрала «Дикие коты», тот самый пароль, что открывал папку «ТЕКУЩЕЕ» (папку «СУД» Гови паролем не защищал), и это сработало. В папке оказались два документа. Один назывался «ВЕДУЩЕЕСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ». Второй, в формате «ПДФ», – «ПИСЬМО ОТ ГПШМ». На языке Гови эта аббревиатура означала: «Генеральный прокурор штата Мэн». Она открыла письмо.
Читала со все возрастающим изумлением и высыхающими на щеках слезами. Прежде всего ей бросилось в глаза обращение: не «Дорогой чиф Перкинс», а «Дорогой Герцог».
И хотя написали письмо на адвокатском языке, а не на языке Гови, некоторые фразы бросались в глаза, словно выделенные жирным шрифтом. «Незаконное присвоение принадлежащих городу товаров и услуг» – первая. «Участие члена городского правления Сандерса не вызывает сомнений» – вторая. И наконец: «Эти должностные преступления более обширны и серьезны, чем мы предполагали тремя месяцами ранее».
А в самом конце письма одна фраза показалась ей написанной не только жирным шрифтом, но и прописными буквами: «НЕЛЕГАЛЬНЫЕ ПРОИЗВОДСТВО И ПРОДАЖА НАРКОТИКОВ».
Получалось, что Бог ответил на ее молитву, хотя и совершенно неожиданным образом. Бренда села на стул Гови, кликнула «ВЕДУЩЕЕСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ» в папке «ВЕЙДЕР» и позволила ее умершему мужу говорить с ней.
