Святослав Ветошкин
Психология страсти. Том 1
© Святослав Ветошкин, 2025
ISBN 978-5-0065-9873-7 (т. 1)
ISBN 978-5-0065-9874-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ТОМ 1
От автора
Первый труп я увидел на мраморном полу «Пандоры» – роскошного подвального помещения, декорированного под древнегреческий храм, где элита проводила свои «терапевтические сеансы». Тело молодой женщины лежало обнаженным в центре круга из свечей, с нарисованным на коже узором из алхимических символов, почти идентичных тем, что мой пациент нарисовал во время нашей последней сессии. Тремя днями ранее он исчез. Теперь я знал почему.
К тому моменту я уже пятнадцать лет практиковал клиническую психологию и разработал собственную методику терапии. Я думал, что видел всё – глубины человеческих травм, изощренность психологических защит, бездны подсознания, куда я ежедневно заглядывал вместе с пациентами. Я был уверен, что могу оставаться профессионально отстраненным в любой ситуации. Я ошибался. То, что началось как обычное расследование исчезновения, привело меня к пониманию, что граница между профессиональной этикой и человеческой природой – это не линия, а территория. Темная территория, по которой я сам бродил дольше, чем готов был признать.
В ваших руках книга, которая родилась на пересечении моего клинического опыта, многолетних исследований человеческой сексуальности и личного погружения в мир, существующий параллельно обычной реальности. Мир, где психологические травмы и желания обретают плоть, где гениальность и безумие танцуют настолько близко, что становятся неразличимы. Я написал её после того, как сам оказался по обе стороны черты – как исследователь и как испытуемый. Как психолог, нарушивший собственные принципы, и как человек, обнаруживший, что принципы – слабая защита против определенных истин о нашей природе.
«Психология страсти» адресована тем, кто готов взглянуть за фасад обыденности и увидеть сложную хореографию света и тени в душе каждого из нас. Она для тех, кто понимает, что человеческая сексуальность – это не просто биологический механизм, а сложная система символов и отражений, ключ к нашим глубинным травмам, страхам и надеждам. Для тех, кто признает, что границы нашей этики определяются не внешними правилами, а внутренним диалогом между разными частями нашей личности – тем, что мы осознаем, и тем, что скрыто в тени.
Я не предлагаю готовых ответов или удобных моральных позиций. Вместо этого я приглашаю вас в путешествие по чертогам человеческой психики, где каждая дверь может вести как к глубокому пониманию, так и к новым, более тревожным вопросам. Через историю Елены Северовой – психолога, чья профессиональная жизнь переплелась с тайным миром клуба «Пандора», – мы исследуем, как наши психологические травмы становятся матрицей наших желаний, как защитные механизмы превращаются в тюремные цепи, и как осознание может стать ключом к освобождению… или к новой, более изощренной тюрьме.
В этой книге нет героев или злодеев – есть только люди, каждый из которых носит в себе свою уникальную смесь света и тьмы. Люди, чьи желания и страхи сплетаются в такой плотный узел, что иногда помощь и насилие, исцеление и контроль становятся неразличимы. Как и пугающий вопрос: как далеко вы можете зайти, пытаясь помочь тем, кого любите? И где та граница, за которой помощь превращается в контроль, а исцеление – в переформатирование личности?
«Психология страсти» – это не просто история о страсти, власти и психологических играх. Это отражение вопроса, с которым я живу каждый день своей практики: можем ли мы действительно помочь другому человеку, не нарушив границ его личности? И существует ли в принципе помощь без манипуляции? После всего, что я видел и пережил, я больше не уверен в ответе. Возможно, прочитав эту книгу, вы составите собственное мнение.
Святослав Ветошкин.
Глава 1: Первая сессия
Будильник прозвенел в 6:30, вырвав Елену Северову из тревожного сна. Она не помнила деталей, лишь ощущение погони и беспомощности – обычное дело в последнее время. Психологи тоже не застрахованы от кошмаров, подумала она с иронией, нащупывая на прикроватной тумбочке очки.
Утренний ритуал был неизменен вот уже пять лет: контрастный душ, йога, чашка черного кофе без сахара и тридцать минут на просмотр новых публикаций в профессиональных журналах. «Структура и рутина – основа психологической стабильности», – так она говорила своим пациентам. И старалась следовать этому принципу сама, особенно в те периоды, когда земля словно уходила из-под ног.
Последние месяцы были именно такими. Растущее давление со стороны кафедры, угроза непродления гранта на исследование, странные сны… А теперь еще и письмо от отца, лежащее нераспечатанным на кухонном столе уже третий день. Елена бросила на конверт хмурый взгляд, проходя мимо.
– Потом, – произнесла она вслух, словно отвечая на незаданный вопрос. – Всему свое время.
В ванной она придирчиво изучила свое отражение. В тридцать пять выглядела моложе – заслуга хорошей генетики и отсутствия вредных привычек. Высокие скулы, светло-карие глаза с зеленоватым оттенком, каштановые волосы до плеч. Легкие морщинки в уголках глаз она не маскировала, считая их заслуженными знаками проницательности. Но темные круги под глазами… С ними стоило бы что-то делать.
– Ничего, что не исправил бы хороший отпуск, – усмехнулась Елена своему отражению. Который она не могла себе позволить, пока не завершит текущее исследование.
В окно ее спальни на восьмом этаже постепенно вливался свет осеннего утра. Елена подошла к рабочему столу и открыла ежедневник. Сегодня была назначена третья встреча с Кириллом Орловым – многообещающий случай для ее исследования. Художник с сексуальной аддикцией, талантливый, чувствительный, с явной травмой привязанности в анамнезе. Идеальный кандидат для ее методики «Терапии символического отражения».
Елена взяла со стола папку с заметками о Кирилле. Листая записи предыдущих сессий, она вспоминала, как пять лет назад разработала свою методику. Тогда, во время работы с пациенткой, страдающей от посттравматического стресса после насилия, она случайно обнаружила, что женщина, находясь в легком трансе, могла рисовать образы, которые не способна была выразить словами. Те первые рисунки открыли путь к воспоминаниям, запертым глубоко в подсознании.
С тех пор Елена развила методику, соединив элементы арт-терапии, гипноза и юнгианского анализа. Пациенты создавали произведения искусства в измененном состоянии сознания, а затем она анализировала символы, проступающие на холсте, как непосредственное отражение подсознания.
Методика приносила результаты, особенно с пациентами, сопротивляющимися традиционной терапии. Но научное сообщество оставалось скептичным – слишком мало контролируемых исследований, слишком много субъективной интерпретации. Именно поэтому текущий грант был так важен – он давал возможность систематически изучить эффективность методики на репрезентативной выборке.
Елена закрыла папку и посмотрела на часы. До первого пациента оставалось полтора часа – достаточно, чтобы доехать до медицинского центра и подготовить кабинет.
Когда Елена отпирала дверь своего кабинета на третьем этаже медицинского центра «Инсайт», в коридоре было еще пусто. Она любила приходить первой, до начала рабочего дня, когда здание еще хранило ночную тишину. В этой тишине можно было настроиться на предстоящие сеансы, подготовить пространство.
Ее кабинет был оформлен минималистично: светлые стены, удобные кресла, книжные полки вдоль одной стены, рабочий стол у окна. В углу стояли мольберт и небольшой столик с художественными принадлежностями – необходимые инструменты для ее методики. Никаких дипломов на стенах или фотографий на столе – пространство должно было оставаться нейтральным, не отвлекающим пациентов.
Елена достала из шкафа холст, который Кирилл начал на прошлом сеансе – абстрактная композиция в темных тонах, напоминающая лабиринт или карту какого-то внутреннего пространства. Во время первой сессии две недели назад он рассказал ей о своей проблеме – сексуальное влечение превратилось из источника удовольствия в навязчивую потребность, разрушающую его отношения и работу. На вопрос о детстве отвечал уклончиво, но Елена уже выстроила предварительную гипотезу о детской травме, возможно, связанной с отцом-художником, который ушел из семьи, когда Кириллу было девять.
Она подготовила блокнот для записей, проверила диктофон (с разрешения пациентов она иногда записывала сеансы для исследования), расставила свечи, которые использовала для создания соответствующей атмосферы во время сеансов символического отражения. Затем достала телефон, чтобы проверить почту.
Новое письмо от руководителя кафедры заставило ее нахмуриться:
«Елена, жду промежуточный отчет по гранту до конца недели. Совет попечителей интересуется конкретными результатами. На данный момент методика „символического отражения“ вызывает вопросы с точки зрения научной валидации. Необходимы более убедительные доказательства эффективности.»
Она вздохнула. Еще одно напоминание о том, что академические круги требуют количественных данных там, где суть явления – в качественных изменениях. Как измерить числами трансформацию, происходящую в психике пациента?
Звук открывающейся входной двери медицинского центра вернул ее к реальности. Рабочий день начинался. Через час прибудет Кирилл, и Елена надеялась, что сегодняшний сеанс принесет прорыв в его терапии. А если повезет – и в ее исследовании.
Кирилл Орлов выглядел напряженным, когда вошел в кабинет – бледнее обычного, с легкой испариной на лбу.
– Плохо спал, – объяснил он, заметив внимательный взгляд Елены. – Странные сны.
– Хотите рассказать? – спросила она, указывая на кресло.
Кирилл покачал головой:
– Я почти ничего не помню. Только ощущение… как будто я был внутри какого-то ритуала. И не мог выйти.
Елена сделала мысленную отметку. Сны о ритуалах часто указывают на подсознательное желание трансформации, перехода в новое состояние.
– Как вы себя чувствовали после нашей прошлой встречи? – спросила она, открывая блокнот.
– Странно, – Кирилл провел рукой по волосам, нервный жест, который Елена заметила еще на первой встрече. – Я пытался рисовать дома, но… ничего не выходило. Как будто что-то блокирует. А потом эти сны…
– Это нормальная реакция, – заверила его Елена. – Мы начали работать с глубинными слоями психики. Иногда возникает сопротивление.
Молодой человек кивнул, но в его взгляде читалось сомнение.
– Хотите продолжить работу с тем холстом? – спросила Елена, указывая на мольберт, где стоял его предыдущий незавершенный рисунок.
– Нет, – быстро ответил Кирилл. – Я бы предпочел начать новый.
Елена не стала настаивать. Она подготовила чистый холст, палитру красок и кисти. Затем плотно закрыла жалюзи, оставив лишь приглушенный свет настольных ламп. Включила негромкую амбиентную музыку – специально подобранные звуки, помогающие вхождению в измененное состояние сознания.
– Сегодня мы попробуем погрузиться немного глубже, – сказала она, когда Кирилл устроился перед мольбертом. – Вы готовы?
Он кивнул, сжимая кисть с напряжением, которое не укрылось от внимательного взгляда психолога.
– Закройте глаза и сосредоточьтесь на моем голосе, – начала Елена знакомый ритуал введения в транс. – Представьте, что каждый вдох наполняет вас покоем, а каждый выдох уносит напряжение. С каждым вдохом вы погружаетесь глубже… глубже… в пространство, где нет суждений, нет сомнений, есть только чистые образы…
Голос Елены, низкий и ритмичный, заполнял пространство кабинета, обволакивая мысли Кирилла. Она наблюдала, как его дыхание становится ровнее, плечи расслабляются, лицо разглаживается. Это всегда завораживало ее – наблюдать, как человек входит в измененное состояние сознания, как граница между сознательным и бессознательным становится проницаемой.
– Теперь позвольте вашей руке двигаться свободно, – продолжала она. – Не думайте о результате. Позвольте образам проявиться через вас. Ваша рука знает, что рисовать. Доверьтесь ей.
Кирилл медленно открыл глаза, но его взгляд был отсутствующим, расфокусированным. Он поднял кисть и начал делать первые мазки по холсту – неуверенные, словно пробные. Но постепенно его движения стали более уверенными, ритмичными, почти гипнотическими.
Елена наблюдала с профессиональным интересом. Она никогда не прерывала процесс, позволяя пациенту полностью погрузиться в творческий транс. Иногда это занимало десять минут, иногда – час. Время здесь не имело значения.
Кирилл работал словно в лихорадке, быстрыми, точными движениями нанося краску на холст. Его дыхание стало глубже, на лбу выступили капельки пота. Елена заметила, что он использует преимущественно темные цвета – черный, темно-синий, бордовый – создавая мрачную, тревожную атмосферу.
Постепенно на холсте начал проявляться центральный образ – обнаженная женская фигура, лежащая в горизонтальном положении. Вокруг нее формировался круг из тонких черных свечей. Елена сделала пометку в блокноте: «Ритуальная символика, возможно, связанная с ночными кошмарами».
А потом она заметила это – сходство между женской фигурой и ее собственной внешностью. Те же высокие скулы, тот же изгиб бедра…
Обнаженная женщина на холсте смотрела прямо на Елену.
Это был её собственный взгляд. Её скулы. Её изгиб бедра.
Елена Северова замерла, ощущая, как между лопатками пробежал характерный холодок – ощущение, которое она научилась распознавать за годы работы: подсознание улавливало что-то важное раньше, чем это осознавал рассудок. Она механически сделала запись в блокноте «Выраженный перенос. Проекция терапевта», сохраняя маску профессионального спокойствия, пока внутри разрасталось беспокойство.
Кирилл продолжал писать, словно в трансе, не замечая её реакции. Его пальцы двигались с гипнотической точностью, добавляя вокруг лежащей женщины круг из тонких чёрных свечей. Под кистью художника рождался ритуал, участники которого вставали по периметру круга – фигуры в масках, напоминающих одновременно античный театр и карнавал смерти.
Что-то в расположении фигур вокруг лежащей женщины вызвало у Елены мгновенную вспышку воспоминания – тёмная комната, силуэты взрослых, детский страх. Она моргнула, отгоняя образ. Сейчас было не время для собственных призраков.
– Как вы себя чувствуете, Кирилл? – спросила она, борясь с желанием прервать сеанс. Что-то в рождающейся картине заставляло её кожу покрываться мурашками.
– Я… не знаю, – голос Кирилла звучал отстранённо, словно он говорил из глубины сна. Капельки пота выступили на его висках, несмотря на прохладу в кабинете. – Образы приходят сами. Я просто позволяю руке их фиксировать.
Кирилл продолжал писать, добавляя к центральной фигуре окружающие детали. В верхнем углу картины он изобразил странный символ – стилизованный ящик с приоткрытой крышкой, из которого вырывался дым или туман. Елена узнала классический образ ящика Пандоры, но в исполнении Кирилла он выглядел тревожно современно.
А затем она заметила это – крошечную дверь, почти незаметную, спрятанную в складках тела лежащей женщины. Дверь располагалась там, где анатомически должно было находиться сердце. Приоткрытую дверь.
– Расскажите, что вы рисуете, Кирилл, – мягко попросила Елена, стараясь не нарушить состояние творческого транса.
– Церемония… – пробормотал он, не прекращая работу. – Они наблюдают за инициацией. За трансформацией.
– Кто они?
– Семь… – его рука на мгновение замерла, а затем начала быстро дорисовывать задний план. – Семь архетипов. Семь грехов. Семь ключей.
Профессиональная часть сознания Елены регистрировала символы, пока что-то глубинное, интуитивное протестовало против происходящего. В словах Кирилла звучала странная уверенность, будто он не фантазировал, а описывал что-то реальное. Она сделала ещё одну заметку: «Числовая символика, возможные религиозные мотивы».
– Что это за символ? – спросила она, указывая на изображение ящика Пандоры.
Кирилл посмотрел на холст так, словно не понимал, как этот символ там появился.
– Ключ, – произнёс он наконец. – Ключ к самым тёмным желаниям.
Внезапно его движения стали более судорожными. Кисть скользила по холсту быстрее, почти хаотично, добавляя дымку, тени, какие-то неясные формы на заднем плане. Дыхание Кирилла участилось, на лбу выступили капельки пота.
– «Кто видит дно души, тот сам становится бездной», – неожиданно процитировал он изменившимся, более низким голосом. – Они перепишут тебя. Они всех перепишут.
Елена напряглась. Фраза звучала как классический параноидальный бред, но в контексте терапевтического сеанса могла быть проявлением глубинного страха потери идентичности.
– Кто перепишет, Кирилл? – спросила она, стараясь говорить спокойно, хотя сердце теперь отбивало учащённый ритм.
Кирилл моргнул несколько раз, словно выходя из транса. Его взгляд прояснился, и он посмотрел на Елену так, будто не понимал, о чём она говорит.
– Что? – спросил он растерянно.
– Вы только что сказали: «Они перепишут тебя». О ком вы говорили?
Кирилл нахмурился, глядя на свою картину.
– Я… не помню, чтобы говорил это, – он потёр виски. – Голова немного кружится. Можно мне воды?
Елена подала ему стакан воды из графина и сделала пометку в блокноте: «Амнезия относительно высказываний в трансе. Проверить на следующей сессии».
– Думаю, на сегодня достаточно, – сказала она, мельком взглянув на часы. Сеанс и так затянулся на двадцать минут дольше положенного времени. – Как вы себя чувствуете после сессии?
– Странно, – признался Кирилл, изучая свою работу с явным непониманием. – Я не помню, как нарисовал большую часть этого. И… – он резко замолчал, глядя на центральную фигуру. – Это не то, что я собирался рисовать.
– Это нормально, – заверила его Елена. – Изображения приходят из подсознания. На следующей сессии мы сможем обсудить символический язык этой работы.
Она намеренно не стала заострять внимание на сходстве женской фигуры с собой. Не было необходимости усиливать тревогу пациента или акцентировать перенос.
– Можно мне забрать картину? – спросил Кирилл, всё ещё изучая холст с выражением смутной тревоги.
– Обычно я прошу оставлять работы в кабинете между сессиями, – объяснила Елена. – Это помогает нам продолжить анализ на следующей встрече. Но если вы настаиваете…
– Нет-нет, оставьте, – быстро согласился он. – Я просто… она меня немного пугает, если честно.
Елена кивнула, понимающе улыбнувшись.
– Страх перед собственным подсознанием естественен, Кирилл. Наша задача – не бояться этих образов, а понять их значение.
Кирилл слабо улыбнулся, но его глаза оставались тревожными.
– Я… попробую, – он встал, слегка покачнувшись. – Голова все еще немного кружится.
– Это нормальная реакция после глубокого транса, – заверила его Елена. – Посидите еще минуту, выпейте воды.
Пока Кирилл приходил в себя, она сделала несколько дополнительных заметок в блокноте. «Выраженное сопротивление после сеанса. Амнезия относительно содержания творчества в трансе. Сильная тревога при виде результата».
– То, что я сказал… – неожиданно произнес Кирилл. – Про переписывание. Это странно, но… Мне кажется, я где-то это уже слышал.
Елена подняла взгляд от блокнота:
– Где именно?
– Не помню, – он покачал головой. – Может быть, во сне. Или… – он замолчал, словно пытаясь ухватить ускользающее воспоминание. – Нет, не могу вспомнить.
– Не напрягайтесь, – посоветовала Елена. – Иногда память сама подбрасывает нам ключи, когда мы не пытаемся их найти.
Кирилл кивнул и допил воду.
– Можно я пойду? Мне нужно подготовиться к выставке.
– Конечно, – Елена встала, провожая его к двери. – Увидимся через неделю в то же время?
– Да, – ответил он, но в его голосе звучала неуверенность. Уже в дверях он обернулся: – Доктор Северова… вы уверены, что это безопасно? Эта методика?
Вопрос застал ее врасплох, но она ответила с профессиональной уверенностью:
– Абсолютно. «Терапия символического отражения» – это просто способ получить доступ к вашему собственному подсознанию. Ваш разум не покажет вам ничего, к чему вы не готовы.
Кирилл кивнул, но не выглядел убежденным.
– До следующей недели, – сказал он и вышел.
Елена закрыла за ним дверь и прислонилась к ней спиной, позволив профессиональной маске на мгновение соскользнуть. Что-то в этом сеансе глубоко встревожило ее, и дело было не только в очевидном переносе.
После ухода Кирилла Елена ещё долго сидела в кабинете, глядя на картину. Профессиональная часть её сознания отмечала интересные символические элементы: ритуальный круг как проявление потребности в контроле, маски как символ страха обнажить истинное «я», обнажённая женская фигура как выражение уязвимости или, возможно, объективации женщин – типичный паттерн для пациента с проблемами сексуальной зависимости.
Но другая, более личная часть её сознания ощущала неприятное притяжение к холсту. Вопреки всему, она протянула руку, словно хотела дорисовать что-то на картине. Подушечки пальцев почти коснулись краски, когда Елена осознала, что делает. Она резко отдернула руку, испуганная внезапным импульсом нарушить работу пациента.
«Проекция и контрперенос», – сухо диагностировала она собственную реакцию, отступая от картины. – «Усталость и профессиональное выгорание».
Было в этой картине что-то… пророческое. Словно не только подсознание Кирилла, но и её собственное пыталось передать ей какое-то предупреждение. За последние месяцы она работала слишком много, взяв дополнительных пациентов для исследовательского проекта. Давление со стороны кафедры росло – без публикации значимых результатов грант могли не продлить на следующий год.
Телефон на столе завибрировал, выводя Елену из задумчивости. На экране высветилось имя Анны Воробьевой, коллеги с кафедры психологии.
– Привет, Анна, – ответила Елена, отходя от картины.
– Привет! Как продвигается исследование? – голос Анны звучал бодро, но с нотками напряжения. – Ты получила письмо от Ковалева?
– Да, сегодня утром, – Елена вздохнула. – Требует отчет к концу недели.
– Я не хочу тебя пугать, но… – Анна сделала паузу. – На кафедре ходят слухи, что совет попечителей недоволен нашим проектом. Особенно твоей методикой. Соколов называет ее «псевдонаучным шаманством».
Елена почувствовала укол раздражения. Профессор Соколов, консервативный когнитивист, был известен своим скептическим отношением ко всему, что выходило за рамки традиционной терапии.
– У меня есть предварительные результаты, – возразила она. – Снижение уровня тревожности у 68% пациентов после шести сеансов. Значительное улучшение…
– Я знаю, Лена, – прервала ее Анна. – Я на твоей стороне. Но им нужны цифры, статистика, контрольные группы. Они не понимают, что в работе с психикой не все можно уложить в таблицу.
Елена потерла переносицу, чувствуя подступающую головную боль.
– Я подготовлю отчет к пятнице. И включу все количественные показатели, которые у меня есть.
– Отлично, – Анна смягчилась. – Кстати, ты идешь на конференцию в следующем месяце? Мне кажется, это хорошая возможность представить предварительные результаты.
– Если успею подготовиться, – Елена бросила взгляд на часы. – Анна, прости, мне пора. У меня следующий пациент через пятнадцать минут.
– Конечно. Держись там. И… береги себя, хорошо? Ты звучишь уставшей.
Елена улыбнулась, несмотря на напряжение:
– Спасибо за заботу. До связи.
Положив трубку, она еще раз взглянула на картину Кирилла. Затем сфотографировала ее для записей и аккуратно убрала холст в специальный шкаф, где хранились работы пациентов.
Следующим пациентом была Софья Маркова, 42-летняя женщина с историей токсичных отношений и повторяющимся паттерном выбора партнеров-абьюзеров. Елена успела только наскоро перелистать свои заметки о предыдущей сессии, когда в дверь постучали.
Сеанс с Софьей проходил в обычном формате разговорной терапии – для этой пациентки символическое отражение было пока слишком глубоким методом. Они работали над распознаванием тревожных сигналов в отношениях, когда Софья неожиданно сказала:
– Мне снился странный сон вчера. Я была в каком-то зале, похожем на театр. Люди в масках стояли по кругу. В центре лежала женщина… они что-то делали с ней.
Елена почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Что именно они делали? – спросила она, стараясь сохранять нейтральный тон.
– Не знаю точно. Рисовали что-то на её коже. Символы. Она не сопротивлялась, как будто была в трансе. – Софья поежилась. – Мне было страшно, но я не могла проснуться.
Образы были пугающе похожи на картину Кирилла. Совпадение? Или оба пациента каким-то образом подключились к одному архетипическому образу из коллективного бессознательного? Елена сделала мысленную заметку изучить этот феномен позже.
К концу рабочего дня она чувствовала себя выжатой, как лимон. Странная картина Кирилла, тревожный сон Софьи, давление по поводу гранта – все это складывалось в клубок нарастающей тревоги. Профессиональная часть сознания пыталась анализировать ситуацию отстраненно, но что-то глубинное твердило: происходит что-то необычное.
Уже в лифте она проверила телефон и увидела сообщение от Валерия Дмитриевича Савченко, своего бывшего научного руководителя и наставника:
«Елена, надеюсь, ты не забыла о нашем ужине. Жду в 19:00 в „Монреале“. Есть интересная тема для обсуждения».
Она вздохнула. Встреча с Савченко была запланирована давно, но сегодня она чувствовала себя слишком истощённой для профессиональных дискуссий. Тем не менее, отказывать было бы неудобно – Валерий Дмитриевич всегда чрезвычайно серьёзно относился к договорённостям.
Выйдя из здания медицинского центра, Елена на мгновение остановилась, вдыхая холодный вечерний воздух. Сумерки уже окутывали город, огни витрин и фонарей отражались в мокром асфальте после недавнего дождя. Она медленно шла по улице, рассеянно глядя на прохожих и витрины магазинов, но мысли её были далеко. Картина Кирилла стояла перед глазами с неестественной четкостью, словно отпечатанная на сетчатке.
Елена вспомнила, как впервые встретила Валерия Дмитриевича Савченко. Это было двенадцать лет назад, когда она, двадцатитрехлетняя студентка магистратуры, пришла на его лекцию о подсознательных механизмах травматической памяти. Савченко заметил её вопросы во время дискуссии и пригласил в свою исследовательскую группу. Под его руководством она защитила диссертацию, он поддержал её первые публикации, открыл двери в профессиональное сообщество.
Савченко был блестящим ученым, но требовательным наставником. Временами его методы казались Елене… неоднозначными. Особенно эксперименты с пограничными состояниями сознания, которые он проводил на добровольцах. Ничего, что выходило бы за рамки этических норм, но порой балансирующее на грани. Она восхищалась его интеллектом, но иногда чувствовала неясную тревогу в его присутствии.
В отражении стеклянной витрины кафе ей мелькнул знакомый силуэт – высокая фигура с седеющими висками. Елена резко обернулась, но увидела только спешащих по своим делам людей. Никто не обращал на неё внимания.
«Теперь я уже вижу Савченко там, где его нет», – подумала она с невеселой усмешкой. «Определенно нужен отпуск».
Ресторан «Монреаль» располагался в центре города, в тихом переулке среди старых особняков. При входе гостей встречал приглушенный свет, тяжелые бархатные портьеры и негромкая джазовая музыка. Метрдотель, узнав Елену, почтительно кивнул – она бывала здесь раньше с Савченко и другими коллегами.
– Добрый вечер, доктор Северова. Доктор Савченко уже ожидает вас.
Он проводил её через основной зал в отдельную нишу, отгороженную от общего пространства декоративной решеткой с вьющимся плющом. Валерий Дмитриевич поднялся ей навстречу.
– Прошу прощения за опоздание, – сказала она, снимая пальто. – Последняя сессия затянулась.
Валерий Дмитриевич улыбнулся, приветствуя её. В свои пятьдесят пять он выглядел моложе своих лет: высокий, подтянутый, с густыми седеющими волосами и проницательными серыми глазами, которые, казалось, считывали мысли собеседника.
– Ничего страшного, Леночка, – сказал он, используя уменьшительное имя, которое Елена не особенно любила, но терпела от своего бывшего наставника. – Я помню, как это бывает с пациентами в терапии символического отражения. Они не замечают времени, погружаясь в транс.
Елена удивленно подняла бровь:
– Откуда вы знаете, что у меня был пациент именно с этой методикой?
Савченко усмехнулся, отодвигая для неё стул:
– Психологическая дедукция. У тебя особенное выражение лица после таких сеансов – смесь усталости и воодушевления. Плюс, я слежу за твоими публикациями. Знаю, что ты сейчас активно используешь эту методику в исследовании.
Его наблюдательность всегда впечатляла её. Елена села напротив него, отметив лёгкий запах дорогого одеколона. Савченко всегда одевался безупречно: сегодня на нём был темно-синий пиджак и светлая рубашка с расстёгнутой верхней пуговицей. Они заказали вино – красное для него, белое для неё.
Елена осмотрелась. Ресторан был заполнен примерно наполовину. За дальним столиком сидела элегантная пожилая пара, тихо беседующая друг с другом. В углу – три деловых человека, обсуждающих какие-то графики на планшете. Атмосфера была камерной, располагающей к конфиденциальным беседам.
– Как продвигается твоя работа с аддикциями? – спросил Савченко после того, как официант удалился. – Я слышал, ты взяла несколько сложных случаев для исследования.
– Да, работаю с тремя пациентами, у которых сексуальная аддикция сочетается с творческими способностями, – ответила Елена, отпивая вино. – Интересная корреляция между сублимацией и аддиктивным поведением. Хотя кафедра уже дважды намекала, что без значимых результатов грант могут не продлить.
– Академическая бюрократия, – Савченко покачал головой с понимающей улыбкой. – Всегда ценят количество публикаций над качеством открытий. Я читал твою последнюю статью. Впечатляющие результаты.
Елена почувствовала привычную гордость от его одобрения. Несмотря на то, что они давно уже были коллегами, а не учителем и ученицей, мнение Савченко по-прежнему много значило для неё.
– Спасибо, Валерий Дмитриевич. Хотя я всё ещё считаю, что методика требует дополнительной валидации.
– Помню, как ты разрабатывала этот подход, – в глазах Савченко мелькнула ностальгия. – Твоя магистерская работа уже содержала элементы того, что позже стало «символическим отражением». Ты всегда была не по годам проницательной.
Елена вспомнила те долгие вечера в его кабинете, обсуждение первых экспериментальных сессий, его поддержку, когда другие преподаватели сомневались в научности её подхода.
