Святослав Ветошкин
Психология страсти. Том 1
Сказать правду о том, что Савченко был ее наставником, или промолчать? Интуиция, этот примитивный, но эффективный защитный механизм, подсказывала, что нужно сначала разобраться самой, прежде чем связывать себя откровениями. Доверие Костина было хрупким, с трудом завоеванным ресурсом – не стоило рисковать им до тех пор, пока она не будет уверена в значении всех обнаруженных связей.
– Они известны в профессиональных кругах, – уклончиво ответила она, чувствуя едва заметный тремор в голосе, который надеялась, Костин не заметит. Она сцепила пальцы под столом, чтобы унять дрожь – психологическая техника заземления через физический контакт. – Валерий Дмитриевич Савченко много лет поддерживает молодых художников. Его психоаналитические интерпретации современного искусства считаются новаторскими. – Она сознательно использовала академический тон, создавая иллюзию отстраненности и объективности.
Костин кивнул, но в его взгляде промелькнуло что-то похожее на разочарование – словно он ожидал другого ответа. Он открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но был прерван.
Архивариус вернулся с потрепанной папкой цвета выцветшей охры и положил ее перед Костиным. Папка выглядела неожиданно тонкой для дела о пропавшем человеке – плохой знак, говорящий о недостаточности расследования. Покрытая слоем пыли, она казалась артефактом из прошлого, а не активным делом, ждущим раскрытия.
– Дело о пропаже Анны Костиной, – сказал архивариус с той особой бесстрастностью, которую приобретают люди, ежедневно работающие с документами человеческих трагедий. – Все, что у нас есть. Больше материалов не поступало с 2020 года.
Архивариус удалился, его шаги гулко отдавались в тишине подвала, пока не стихли вдали. Елена заметила, как Костин на мгновение закрыл глаза, будто собираясь с силами перед тем, как открыть папку. Этот жест был настолько интимным, настолько полным сдерживаемой боли, что она почувствовала себя невольной свидетельницей чего-то глубоко личного.
Костин открыл папку с таким видом, будто прикасался к открытой ране. Елена отметила, как его пальцы едва заметно дрожали – микротремор, выдающий глубокую эмоциональную вовлеченность. Она заметила, что на его левой руке не хватало фаланги мизинца – старая травма, о которой она по профессиональной привычке подумала как о потенциальном источнике психологической травмы, а затем упрекнула себя за эту автоматическую диагностику.
Она молча наблюдала, как он перелистывает страницы – показания свидетелей, фотографии с места последнего появления, список вещей, найденных в квартире сестры. Документы были пожелтевшими, с загнутыми углами и следами многократного просмотра. Очевидно, Костин неоднократно возвращался к этому делу на протяжении пяти лет, ища упущенные зацепки.
На одной из страниц Елена заметила пометки, сделанные от руки – тем же острым, угловатым почерком, которым Костин делал заметки во время их разговора в кабинете. Он не просто официально вел дело – он жил им, отмечая каждую мелочь, каждое наблюдение, которое могло привести к сестре.
Некоторые фотографии были скреплены вместе бумажной скрепкой, на которой виднелись следы ржавчины. Костин осторожно отделил их и разложил на столе – лаборатория в университете, галерея, кафе рядом с домом Анны. На каждой фотографии была отмечена дата и время. Елена заметила, что все снимки были сделаны в течение последней недели перед исчезновением сестры Костина.
– Я собирал эти фотографии сам, – тихо сказал Костин, заметив её интерес. – Официальное расследование быстро зашло в тупик. Слишком мало улик, слишком много времени прошло. – В его голосе звучала горечь, но не обвинение. Он понимал ограничения системы, частью которой являлся.
Елена внимательно рассматривала фотографии. На одном из снимков Аня в светлом платье стояла у входа в галерею, её лицо было обращено к кому-то за пределами кадра. Выражение было странным – смесь восхищения и страха, словно она смотрела на что-то одновременно прекрасное и ужасающее. Елена непроизвольно вздрогнула, узнав это выражение – она видела его у пациентов в измененных состояниях сознания, когда они оказывались на границе между контролем и его потерей.
– Вот, – Костин указал на страницу с фотографией выставки. Его палец задержался на изображении с той особой нежностью, с которой люди прикасаются к реликвиям ушедших близких.
На фотографии была запечатлена молодая женщина с каштановыми волосами возле абстрактной картины – холста, заполненного темными спиралями, напоминающими водовороты или черные дыры. Картина странным образом перекликалась с недавними работами Кирилла – тот же мотив поглощения, исчезновения.
Даже на зернистой фотографии было видно удивительное сходство Анны с братом – та же линия скул, те же выразительные глаза, тот же легкий наклон головы, когда она смотрела на собеседника. Но в отличие от напряженного, настороженного выражения лица Костина, её лицо светилось открытостью и энтузиазмом. На ней было простое чёрное платье, подчеркивающее хрупкость фигуры, и единственное украшение – тонкий серебряный кулон в форме спирали, эхом повторяющий мотивы её картины.
Рядом стоял высокий мужчина в безупречно скроенном темном костюме, контрастирующем с богемной атмосферой выставки. Его рука лежала на плече девушки с той особой собственнической манерой, которая выдает скрытую власть – не столько ласка, сколько утверждение контроля. Его лицо было повернуто к фотографу в профиль, но даже так Елена мгновенно узнала характерные черты – высокий лоб, тяжелый подбородок, проницательные глаза, смотрящие из-под густых бровей. Тот же профиль, который она видела в тысячах статей и на десятках конференций.
– Это Аня, – произнес Костин с той особой интонацией, которая появляется, когда называют имя того, кого больше нет, но кто продолжает жить в памяти. – А этот человек…
– Савченко, – закончила Елена, не сумев скрыть узнавание. Имя вырвалось помимо воли, с той особой интонацией, которая выдавала личное знакомство.
Фотография вызвала у неё внезапный приступ дежавю – она сама стояла точно так же на конференции два года назад, ощущая тяжесть его руки на своем плече, одновременно отеческой и странно интимной. Тогда она была польщена вниманием признанного светила психиатрии. Теперь же, глядя на фотографию, она видела в этом жесте что-то хищное – как паук, касающийся попавшей в сети мухи.
Костин резко поднял глаза, и Елена физически ощутила его подозрение – словно невидимая рука сжала горло. В уголках его глаз появились тонкие морщинки напряжения, а зрачки сузились до точек – рефлекторная реакция на угрозу.
– Вы его знаете? – Вопрос прозвучал сухо, но за ним скрывалась целая гамма эмоций – подозрение, надежда, внезапное осознание возможной связи.
Под столом Елена непроизвольно сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Физическая боль помогала сосредоточиться, отвлекала от страха и неуверенности. Она оказалась на перекрестке – сказать правду и рискнуть доверием Костина или солгать и потерять потенциально важный источник информации.
Время словно растянулось, и в этой замедленной секунде она успела проанализировать оба варианта со всеми возможными последствиями. Полная правда: «Да, Савченко был моим научным руководителем и наставником» – вызовет недоверие, возможно, даже подозрение в соучастии. Абсолютная ложь: «Нет, я просто знаю его по репутации» – почти наверняка будет раскрыта позже, что навсегда разрушит доверие. Оставался третий путь – частичная правда, достаточная, чтобы быть честной, но не полная, чтобы не скомпрометировать расследование.
– Он известный психиатр. Я изучала его работы во время учебы, – она сделала паузу, подбирая слова с той особой осторожностью, которую обычно приберегала для сеансов с пограничными расстройствами личности. Каждое слово могло быть минным полем. – Инспектор, я думаю, нам стоит проверить связь между фондом Савченко и исчезновениями. В его методах есть… неортодоксальные элементы, которые могут быть ключом к пониманию происходящего.
Костин смотрел на нее с подозрением, его глаза сузились, словно пытаясь проникнуть за профессиональную маску, но затем он кивнул, принимая её слова за чистую монету. Елена почувствовала укол совести – она использовала психологические техники, чтобы манипулировать правдой, даже если цель была благородной. В каком-то смысле, она использовала те же методы, что и Савченко – манипуляцию сознанием.
– Я подниму все материалы по фонду, – сказал Костин, закрывая папку. Пыль, поднявшаяся от резкого движения, на мгновение повисла в воздухе, искрясь в луче света – словно призрачное напоминание о том, как легко поднять прошлое и как трудно от него избавиться. – А вы, – он захлопнул папку с тем особым звуком, который казался окончательным, как закрытие гроба, – держите меня в курсе, если появится что-то новое о вашем пациенте. И будьте осторожны. Если есть связь между исчезновениями…
– Я могу быть следующей? – Елена попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. Вместо этого она ощутила непроизвольное напряжение лицевых мышц – соматический отголосок страха.
– Я бы сказал, что вы уже вовлечены, – серьезно ответил Костин. Его взгляд на мгновение смягчился, в нем мелькнуло что-то похожее на защитный импульс, смешанный с мужским инстинктом покровительства. – Позвольте проводить вас до дома.
В предложении Костина Елена уловила не только профессиональную заботу о потенциальной свидетельнице, но и более личную ноту – то ли он действительно переживал за её безопасность, то ли использовал профессиональный предлог для продолжения контакта. В любом случае, инстинкт подсказывал ей, что сближение сейчас было бы ошибкой. Сначала ей нужно было разобраться в собственных чувствах и намерениях.
Елена отказалась от сопровождения, настояв, что доберется сама. Подавленный мужской инстинкт защиты отразился в едва заметном напряжении челюсти Костина, но он не стал настаивать. Она оценила его уважение к её решению – это говорило о его эмоциональном интеллекте и отсутствии гендерных предрассудков, которыми часто страдали его коллеги.
Перед расставанием они обменялись телефонами, и он пообещал связаться, как только появится новая информация. В момент, когда их пальцы соприкоснулись при передаче визитки, Елена почувствовала легкий электрический импульс – то ли статическое электричество, то ли физиологическая реакция на взаимное притяжение. Это мимолетное ощущение напомнило ей, что под слоями профессиональных масок они были просто мужчиной и женщиной, с примитивными инстинктивными реакциями, которые игнорировали все социальные условности и психологические защиты.
Выйдя из полицейского участка, Елена глубоко вдохнула вечерний воздух. После часов, проведенных в замкнутом пространстве, наполненном эмоциональным напряжением, открытое пространство улицы казалось освобождением. Но вместе с тем пришло и острое ощущение уязвимости – здесь не было стен и дверей, отделяющих её от потенциальных угроз.
Городской пейзаж начал приобретать вечерние черты – зажигались фонари, витрины магазинов светились неоновыми огнями, прохожие ускоряли шаг, стремясь добраться домой. Была та особая пора между днем и ночью, когда мир кажется подвешенным между реальностями – слишком поздно для дневных забот, но еще слишком рано для ночных.
Весь путь до дома она прокручивала в голове разговор с Костиным. Её беспокоило ощущение, что она что-то упускает – какую-то важную деталь, соединяющую все элементы этой головоломки. Вспомнился один из любимых афоризмов Савченко: «Психика – это не пазл с одним решением, а калейдоскоп, где каждый поворот создает новую картину из тех же фрагментов». Она пыталась найти тот поворот, который сложит фрагменты в осмысленную картину.
Кирилл. Аня Костина. Савченко. Галерея. Координаты. Какая связь между всем этим? И почему именно художники? Было ли это совпадением, или Савченко целенаправленно искал творческих людей? Елена вспомнила, как он часто говорил о том, что художники обладают особой восприимчивостью к гипнозу и другим формам воздействия на сознание – их воображение не сопротивляется изменённым состояниям, а приветствует их.
«Художники – идеальные субъекты для психологических экспериментов, – говорил Савченко на одной из своих лекций. – Их психические барьеры проницаемы, границы личности подвижны. Они живут на грани реальности и фантазии, сознательного и бессознательного. Для них переход между этими состояниями естественен, как дыхание».
Тогда эти слова казались ей поэтичной метафорой. Теперь они приобретали зловещий оттенок.
Остановившись на светофоре, она машинально посмотрела в боковое зеркало и заметила черный BMW через два ряда позади. Сердце пропустило удар – она узнала машину Савченко по характерному силуэту и номерному знаку с повторяющейся цифрой «семь», которую он считал своим нумерологическим символом. На мгновение ей показалось, что она видит его профиль за рулем – резкие черты, тяжелый подбородок, внимательные глаза, фиксирующие её через стекло с той интенсивностью, которая всегда заставляла её чувствовать себя препарированной.
Красный свет сменился зеленым, но Елена не двинулась с места, всматриваясь в зеркало. Несколько машин сзади нетерпеливо засигналили. Только когда автомобиль за ней резко перестроился и обогнал её, она вышла из оцепенения. Адреналин растекался по телу, обостряя все чувства до предела. Руки на руле были ледяными и не слушались.
Решение пришло спонтанно – вместо того, чтобы ехать прямо к дому, она резко свернула на боковую улицу, нарушив правила движения и вызвав новый шквал возмущенных сигналов. Черный BMW продолжил движение по главной дороге. Елена облегченно выдохнула, чувствуя, как мышцы спины медленно расслабляются. Она припарковалась и выключила двигатель, но осталась сидеть, пытаясь привести мысли в порядок.
«Паранойя», – упрекнула она себя, используя профессиональное определение как защитный механизм. – «Это мог быть кто угодно. Апофения – склонность видеть связи там, где их нет. Самодиагностика – первый признак профессиональной деформации».
Но интуиция психолога, этот неуловимый инструмент, оттачиваемый годами практики, подсказывала, что это не совпадение. Савченко жил в фешенебельном районе на противоположной стороне города. Что он делал здесь, в районе панельных новостроек, граничащих с промзоной?
Она решила поехать в супермаркет, чтобы выиграть время и убедиться, что за ней действительно никто не следит. По дороге она несколько раз меняла маршрут, делала лишние повороты, останавливалась на обочине и пропускала потоки машин. В супермаркете она бесцельно ходила между рядами, машинально складывая в корзину продукты и постоянно оглядываясь. Только убедившись, что никто не проявляет к ней интереса, она расплатилась и вернулась к машине.
Эта маленькая шпионская игра успокоила её нервы и даже вызвала легкую улыбку. «Теперь я не только психолог, но и параноик-любитель», – подумала она, заводя машину.
Когда Елена подъехала к дому, сумерки уже сгустились в ранний осенний вечер. Тени от деревьев тянулись через двор, словно длинные пальцы, пытающиеся дотянуться до подъезда. Она припарковалась, взяла пакеты с продуктами и быстро пошла к дому, отмечая, что дворовые фонари еще не включились, а в некоторых подъездах не горел свет – типичные проблемы района, который медленно, но верно скатывался в категорию неблагополучных.
В подъезде пахло сыростью и кошками – запах, который прочно ассоциировался у неё с домом. Обычно она не обращала на него внимания, но сегодня он почему-то вызвал приступ тоски и одиночества. Поднимаясь по лестнице – лифт в их доме работал через раз – она думала о Костине, о его пятилетних поисках сестры. Каково это – жить с открытой раной, которая не затягивается? С надеждой, которая не умирает, но и не сбывается?
На площадке четвертого этажа она замерла, охваченная внезапной тревогой. Что-то было не так. Лампочка перед её квартирой горела тускло-желтым светом, отбрасывая резкие тени на стены. В этом свете привычный коридор казался чужим, зловещим. Елена замедлила шаг, прислушиваясь. Тишина. Но не та комфортная тишина пустого подъезда, а какая-то напряженная, выжидающая.
Она подошла к двери и на мгновение заколебалась, прежде чем вставить ключ в замок. Всё выглядело обычно – та же потертая дверь, тот же глазок, через который она часто наблюдала за жизнью подъезда. Но внутреннее чувство – то самое, что психологи называют «периферическим осознанием» – подсказывало, что что-то изменилось.
Трясущимися руками она открыла дверь и быстро вошла, сразу же закрыв за собой и задвинув цепочку – привычка, оставшаяся со студенческих времен, когда она жила в неблагополучном районе. Квартира встретила её привычной тишиной и запахом лаванды – она всегда оставляла аромадиффузор включенным, когда уходила, чтобы возвращаться в приятно пахнущий дом.
Елена быстро заперла дверь на два оборота и включила свет. Её двухкомнатная квартира выглядела как обычно – немного беспорядка на рабочем столе, книги, расставленные не по размеру, а по частоте использования, кухня с чистой посудой на сушилке. Тем не менее, она методично обошла все комнаты, проверила шкафы, ванную, балкон. Всё было на своих местах, и всё же… что-то было не так.
Вернувшись в гостиную, она медленно осматривала каждый предмет, пытаясь понять, что вызвало её тревогу. И тогда она увидела это – на журнальном столике лежал кремовый конверт с безупречно ровными краями. Такие конверты не приходят по почте России, их не просовывают под дверь и не бросают в почтовый ящик в подъезде. И самое главное – она была абсолютно уверена, что утром его не было.
Страх сжал горло ледяной рукой. Кто-то был в её квартире. Пока она разговаривала с Костиным, пока искала ответы на вопросы, кто-то проник в её личное пространство. Прошелся по её комнатам. Возможно, смотрел её вещи, трогал её одежду.
Внутреннее пространство квартиры внезапно показалось ей нарушенным, оскверненным присутствием чужого человека. Как у пациентов с ПТСР после ограбления, которые не могут спать в собственных домах, ощущая «загрязнение» личного пространства. Она непроизвольно скользнула взглядом к двери в спальню, представив постороннего человека, касающегося её постели.
С колотящимся сердцем она осторожно подошла к столику, словно конверт мог внезапно ожить и напасть на неё. Первым импульсом было немедленно позвонить Костину, но она сдержала его. Профессиональное любопытство психолога боролось со страхом женщины, оказавшейся в потенциально опасной ситуации.
Осторожно взяв конверт двумя пальцами за краешек, она поднесла его к свету. Дорогая бумага с легкой текстурой, без марок, печатей или подписей. Только её имя, выведенное каллиграфическим почерком на лицевой стороне. Почерк, подумала она, мог принадлежать человеку с высоким уровнем самоконтроля и перфекционизмом – классические черты нарциссического расстройства личности.
Конверт не был запечатан. Внутри она обнаружила миниатюрную репродукцию последней картины Кирилла, выполненную с удивительной точностью – даже микроскопические цифры координат были воспроизведены. Это означало, что тот, кто оставил конверт, знал не только о её встрече с Костиным, но и о содержании их разговора, о координатах на картине Кирилла. Или же… сам был источником этих координат.
Под репродукцией лежала черная визитка из плотного картона с серебряным тиснением:
«ПАНДОРА»
А под названием – адрес в районе старых доков и время: сегодня, полночь.
Елена опустилась в кресло, сжимая визитку в руке, ощущая, как её острые края впиваются в кожу – физическая боль как якорь к реальности. Мысли хаотично сменяли друг друга. Как этот конверт попал в её квартиру? Кто за ней следит? Что происходило с Кириллом в этом загадочном клубе? И главное – что ждет ее, если она примет это приглашение?
Она взглянула на часы. До полуночи оставалось чуть больше двух часов. Времени как раз достаточно, чтобы принять душ, переодеться и добраться до указанного адреса. Или позвонить Костину и рассказать о находке. Оба варианта несли в себе риск – один для её безопасности, другой для возможности провести собственное расследование.
Елена поднесла визитку к свету, изучая затейливый рисунок тиснения. Вокруг имени древнегреческой женщины, выпустившей в мир все беды, располагался узор из семи символов, похожих на те, что были на картине Кирилла. Как профессиональный психолог, она понимала значение выбора – открыть запретный ящик или оставить его закрытым. Как женщина, она чувствовала тот сложный коктейль страха и любопытства, который толкает человека за границы известного.
Рациональная часть её сознания кричала о том, как глупо и опасно идти ночью в неизвестный клуб, особенно когда есть все основания подозревать, что за этим стоит тот, кто причастен к исчезновению двух людей. Но другая часть – та, что сделала её психологом – шептала, что это единственный способ проникнуть туда, куда не могут проникнуть официальные расследования. Увидеть то, что скрыто от посторонних глаз.
Сказать, что она колебалась, было бы неточно. Она знала, что пойдет, с того момента, как увидела визитку. Вопрос был лишь в том, как подготовиться, чтобы минимизировать риски.
Выбор был сделан в тот момент, когда она потянулась к шкафу, выбирая наряд для ночного визита в неизвестное.
