Татьяна Солодкова
Ловя момент
Глава 10
Меня будит стук в дверь. «Жаворонок» из меня так себе, ночная жизнь мне куда ближе, и вставать с утра пораньше – не моя любимая привычка.
Со стоном поднимаюсь с койки, кое-как натягиваю футболку. Благодаря исправному климат-контролю необходимость спать в свитере отпала, и с вечера я лег в одних пижамных штанах.
Подвешивать больную руку не стал, просто обхватываю ее здоровой, чтобы не растревожить, и плетусь к двери. Каково же мое удивление, когда за ней оказывается Ди. Девушка, как и все на судне, одета в черную форму, волосы собраны на затылке в высокий хвост. Вид у нее бодрый, будто сейчас не раннее утро, а разгар дня. Вот и еще один пункт нашей несовместимости: Дилайла Роу – ранняя пташка.
– Как? Ты еще не вставал? – выдает вместо приветствия, недовольно упирает руку в бок.
Так и знал, «жаворонки» всегда осуждают «сов».
– Э-э… – Чешу в затылке, все еще силясь проснуться. – А должен был?
Ди смотрит так, будто я сморозил очередную глупость. Ладно, пусть так, зато разговаривает, а не фыркает и не убегает. Более того – сама пришла.
– Нет, ты серьезно? – спрашивает оскорбленно. – Уже забыл о вчерашнем обещании? – Все еще не понимаю. – Ты обещал помочь мне с завтраком!
Вот как, оказывается, выглядит обещание. Помнится, я предлагал свою помощь, за что был осмеян. Просто на тот момент Ди была уверена, что не проиграет, а наутро ее мнение изменилось. Вот она – женская логика во всей красе.
Пожимаю здоровым плечом.
– Не вопрос. Помогу. Сейчас оденусь. Зайдешь? – приглашаю.
Ди смотрит на меня как на сумасшедшего.
– Смеешься?
Ах, да. Приглашаю девушку в каюту, где собираюсь переодеваться.
Вообще-то, я мог бы одеться и в ванной, но так уж повелось, что семейство Роу считает меня маньяком, с которым нужно держать ухо востро.
– Жду тебя на камбузе через десять минут, – заявляет Ди и разворачивается, чтобы уйти. – Завтрак через час, – напоминает уже через плечо.
– За час я испеку тебе пирог! – кричу вслед.
Не оборачивается. Ясное дело, мы же гордые.
***
Появляюсь на камбузе через четверть часа. Ди сидит прямо на барной стойке, нетерпеливо болтая ногой в воздухе. Больше в помещении никого нет. Как и моего вчерашнего робота-уборщика – выполнил работу и поехал дальше.
Осматриваюсь, оценивая результат. Стало значительно чище. До верхних полок уборщик этой модели, скорее всего, не добрался, но и так разница бросается в глаза.
– Идеи есть? – спрашивает Ди. Видимо, ей очень хочется доказать остальным, что умеет проигрывать.
Подмигиваю.
– У меня всегда полно идей.
– Хвастун, – фыркает девушка. И звучит это не шуточно, а обвинительно.
Ладно, я уже понял, она составила обо мне мнение, и ничто не способно его изменить. Досадно, но мы ничего друг другу не должны – это факт. Пора начинать думать, куда податься с Альберы, пока меня не настигла лондорская служба безопасности. Как только до меня доберутся люди дяди Рикардо, мне еще долго предстоит топтать поверхность родной планеты – путь за ее пределы мне заказан на долгие годы.
Пожимаю плечом в ответ на последнее замечание и иду за стойку. Дилайла спрыгивает на пол и поворачивается ко мне, однако присоединиться не спешит.
– И чего ты ждешь? – любопытствую.
– В смысле? – Мгновенно напрягается.
Да что ж такое? Люди, вас тут всех били, что ли?
– В прямом, – усмехаюсь. – Я, что ли, буду готовить? Я обещал помочь, а не сделать за тебя.
Лицо девушки расслабляется. Мне кажется, она даже смущается своей реакции.
– Нет в мире джентльменов, – вздыхает с наигранной грустью – пытается замаскировать неловкость шуткой.
– Вымерли, ага, – подтверждаю и думаю о том, что семейка Роу способна загубить в зародыше все джентльменские порывы. Откроешь перед девушкой дверь – тебя тут же обвинят в домогательствах.
– Так что будем делать? – торопит Ди. Смотрит на часы, морщит лоб. – Сорок минут осталось.
– А что бы ты хотела? – интересуюсь ее вкусами с вежливой улыбкой, но тут же получаю взгляд, полный негодования. – Ладно-ладно, – сдаюсь. – Будем готовить оладьи.
– Почему их? – спрашивает Дилайла и прикусывает губу в ожидании ответа, а я смотрю на ее губы и понимаю, что мне все-таки чертовски хочется изменить ее мнение обо мне.
– Почему бы и нет? – отвечаю вопросом на вопрос, пока пауза не слишком затянулась.
Мнение изменить хочется. Но тут два пути: или пытаться остаться на «Ласточке» после Альберы, или сдаться. Потому что за оставшиеся дни максимум, чего я сумею добиться, это уговорить Ди сыграть со мной еще раз в карты. Если очень повезет – в шахматы.
– Ладно, – пожимает плечами. – Ты – шеф.
Было бы лестно, если бы это касалось не только кулинарии.
Роюсь в ящиках, нахожу подходящие сухпайки, засохшее камнеподобное масло из холодильника и пачку муки – в заводской закрытой упаковке, задвинутую в самый угол дальнего шкафчика за ненадобностью.
– Держи, – вручаю Ди масло. – Растопи его пока на сковороде.
– Есть, шеф! – Корчит мне гримасу. Кажется, ее расстраивает, что приходится заниматься готовкой, да еще и в моей компании.
Ничего не говорю. Как бы мне ни нравилась Дилайла, становится скучно биться головой о стену ее придуманных предрассудков, а если мне скучно – все, пиши пропало. Рикардо часто возводит по этому поводу глаза к потолку и сетует, что, если бы я так быстро не терял ко всему интерес, из меня бы вышел толк.
Молчание затягивается. Меня это не беспокоит, а вот Ди чувствует себя не в своей тарелке. Кажется, она ждала, что я снова буду пытаться наладить с ней контакт.
– Никогда бы не подумала, что ты можешь уметь готовить, – не выдерживает и первая нарушает молчание.
Захлопываю дверцу шкафчика и поворачиваюсь.
Прищуриваюсь.
– Почему? Потому что такие, как я, привыкли жить на всем готовом?
Уголок губ Ди дергается, будто ей хочется улыбнуться, но она остается серьезной.
– Вроде того, – отвечает коротко и отворачивается, тычет лопаткой в начинающее таять масло с таким видом, будто это самое важное и ответственное занятие в ее жизни.
– Моя приемная мать любит готовить, – говорю, хотя сомневаюсь, что Ди интересно. – Когда я был маленьким, то мы постоянно что-нибудь мастерили вместе.
Дилайла отрывает взгляд от плиты и удивленно на меня смотрит, так, будто я сказал что-то по-настоящему странное. Мысленно прокручиваю в голове свои слова. Нет, ничего такого.
– Твой отец погиб, а ты вырос с приемной матерью? – переспрашивает она. Ах вот что ее зацепило.
– Ну да, – подтверждаю. Что в этом удивительного, мне пока непонятно. – А что?
Ди хмыкает каким-то своим мыслям. Стою и жду пояснений.
– Да ничего, – произносит наконец, снова берясь за лопатку. – Просто мне казалось, что у «золотых мальчиков» все должно быть хорошо. А ты… сирота.
Из ее уст «сирота» звучит как калека. Никогда не думал о себе так, и это целиком и полностью заслуга Морган. На какое-то мгновение мне становится стыдно, что она сейчас не знает, куда занесло ее блудного сына, а я даже не потрудился дать о себе знать… Но только на мгновение. Миранда поймет и простит. К тому же она прекрасно знает, что я могу за себя постоять. Да и везучий я, вон Эд меня не убил и даже похвалил. А пока предстану пред очи Морган, плечо заживет, и она не узнает ненужные подробности моего приключения.
Приподнимаю брови.
– А с чего ты взяла, что у меня не все хорошо? У меня есть приемная мать, дядюшка, друзья и даже кот. Полный комплект для счастья.
– Кот? Серьезно? – Мне снова удается ее удивить.
Похоже, все, что я считаю обыденным, она воспринимает чем-то из ряда вон выходящим. Только хотелось бы знать, что это за ряд, в который Ди меня поставила.
Или не хотелось бы… Это явно будет нелестно.
– Кот, ага, – усмехаюсь. – Ему уже около пятнадцати лет. Можно сказать, мы выросли вместе.
Дилайла все еще смотрит на меня недоверчиво.
– Не могу представить тебя с котом, – выдает через некоторое время.
Становится смешно. Ну правда, в ее понимании, я что, должен отрывать мухам лапки, а кошкам усы?
– Что смешного? – тут же огрызается девушка.
– Да так, – отмахиваюсь, – представил, что бы сделал со мной мой кот, реши я его обидеть.
Покусал бы все части тела, до которых успел бы дотянуться, это как пить дать. Хрящ у нас такой: что не так – беги за бинтами. Когда я был маленьким, то вечно ходил с руками, перевязанными до самого локтя, потому что я хотел играть с «кисой», а «киса» со мной – нет.
– Ты странный, – решает Дилайла и отворачивается.
Ну да, кот не вошел в список предпочтений, предписанный ею «золотому мальчику». Лично я не вижу связи характера с наличием домашнего животного. Например, у дяди Рика есть золотая рыбка в аквариуме, но это ни в коем случае не значит, что он золотой души человек. Морган как-то точно подметила, что Рикардо куда больше подошла бы пиранья в банке.
– А у тебя что, никогда не было питомцев? – спрашиваю, чтобы поддержать разговор, тем временем выливая в миску жидкость, по чьему-то явному недосмотру именуемую молоком.
Ди снова не смотрит на меня, приподнимает сковороду, наклоняет из стороны в сторону, чтобы растаявшее масло покрыло все ее дно.
– А у тебя неплохо получается, – комментирую, получаю возмущенный взгляд.
– Не было у меня животных, – отвечает на ранее заданный вопрос. – У мамы была аллергия на шерсть. А рыбки и земноводные меня не привлекают.
Хмыкаю.
– Вообще-то, есть не одна порода лысых кошек.
– И собак. – Ди закатывает глаза. – А еще на Новом Риме пару лет назад вывели новую породу лысых хомячков. Я слежу за новостями. Кошка должна быть пушистой, и точка.
– Мисс, да вы консервативны.
– Мне все так говорят. А я отвечаю: не нравится – не ешь.
Усмехаюсь и не развиваю тему. Ссориться с Ди с самого утра в мои планы не входит. Также не спрашиваю и о матери девушки, хотя любопытство присутствует, но не хочется портить собеседнице настроение. Меня бы точно не обрадовало, начни она интересоваться судьбой моей биологической матери. Кажется, Дилайла решила, что она умерла, как и отец. Оно и к лучшему. Хотя, может, и умерла, откуда мне знать.
Около получаса возимся с оладьями. У меня прекрасно получается управляться левой рукой. Ди ворчит, но выполняет все мои указания. Зарабатывает два ожога на ладони от раскаленной сковороды, после чего я берусь доделать сам и отправляю ее держать поврежденную руку под струей холодной воды.
– Нет, это анахронизм – считать, что место женщины у плиты, – возмущается девушка, стоя у раковины. – Живодерство, а не занятие. А твоя приемная мать правда любит готовить? Она домохозяйка?
Выкладываю на тарелку очередную порцию оладий и оборачиваюсь.
– Почему – домохозяйка? – Улыбаюсь, представив Морган в переднике, проводящую сутки на кухне. – Она очень занятая женщина. Готовка – это по желанию и для души.
– Как это может быть по желанию? – ужасается Ди.
Пожимаю здоровым плечом.
– Ради меня. – По-моему, это очевидно.
Дилайла смущается и отворачивается.
По мне, так готовить несложно и даже интересно. Возможно, если бы мне приходилось делать это изо дня в день и в качестве постоянной повинности, я имел бы по этому поводу другое мнение. Но время от времени – это неплохая тренировка фантазии.
– Ты поэтому решила стать пилотом, чтобы, не дай бог, не стать домохозяйкой? – Заканчиваю и вручаю Ди сковороду, чтобы она ее помыла. Вот с этим одной рукой не справлюсь.
Девушка молча и аккуратно перехватывает утварь, чтобы снова не обжечься. Бросает на меня взгляд, ясно говорящий: «А тебе что за дело?»
Мне дело есть. Мне любопытно.
– Мне нравится летать, – отвечает. – Что здесь такого? Тим и папа говорят, у меня неплохо получается.
– Будешь пробовать в следующем году?
– Смеешься? – Ее губы трогает улыбка с налетом горечи. – Да и на Лондор нам теперь путь заказан в любом случае.
– Кстати, да. Почему Лондор? – интересуюсь между делом, убирая со стола уже ненужные предметы
– Миранда Морган, – просто отвечает Ди. – Она потрясающая.
Что есть, то есть. Я первый трижды за в поддержку этого утверждения.
– Морган сказала, что ты отлично сдала тесты, тебе отказали только из-за устного ответа. Если бы ты попробовала на следующий год, у тебя были бы неплохие шансы.
– Что-что? – ахает Ди. Она стоит у раковины, держит сковороду за длинную ручку, а вид у нее такой, будто еще минута – и сковородка окажется на моей голове.
– Что? – переспрашиваю невинно.
– Ты настолько на короткой ноге с Мирандой Морган, что можешь спрашивать ее, почему не взяли того или иного абитуриента?!
А, она об этом.
– Ну да, – признаюсь.
– Ты такой хороший студент, или твои родители настолько значимые люди? – спрашивает в ответ прямо.
– А то и другое выбрать нельзя?
Губы Ди тут же превращаются в прямую линию.
– Понятно, – коротко бросает в мою сторону и убирает сковороду на полку. В мою голову она так и не прилетела.
Мне тоже понятно, какие выводы сделала Дилайла: мои родственники настолько богаты и влиятельны, что Морган не смеет сказать и слова против их обнаглевшего чада. Ладно. Все равно, если я сейчас заявлю, что ее кумир и есть моя приемная мать, она только решит, что я выдумываю, чтобы произвести на нее впечатление.
Раздаются шаги, первым появляется Тим, за ним Норман, потихоньку подтягиваются остальные.
– Чем это так пахнет? – щурится и принюхивается Томас.
К тому времени я уже вышел из-за стойки и позволяю Ди принимать похвалу единолично. Да и нет у меня гарантий, что половина экипажа не откажется от завтрака, узнав, что я приложил к нему руку.
– Сестренка, ты сегодня в ударе! – откровенно ржет Дилан. – Вот уж не подозревал в тебе такие таланты.
– Отвали, – привычно и не зло огрызается Дилайла. – Я проиграла вчера в карты. Даже не мечтай, что это повторится.
Дилан продолжает подкалывать сестру, она адресует ему неприличный жест.
Все уже успевают рассесться и приступить к трапезе, как последним на пороге появляется капитан. И его выражение лица не предвещает ничего хорошего, потому что в руке Роу держит того самого робота-уборщика, который прошлой ночью успел сбежать с камбуза.
Повисает гробовое молчание.
– А я предупреждал, – негромко произносит Норман, но в наступившей тишине его прекрасно слышат все.
Капитан окидывает взглядом команду, а потом останавливает его на мне.
– Тайлер, на выход, – кивает в направлении коридора, из которого появился. – Остальным – приятного аппетита.
– Папа, может быть, позавтракаешь? – Ди делает попытку его остановить.
Заступается за меня или просто хочет избежать скандала? В любом случае, успеха она не добивается. Роу передергивает плечами и повторяет:
– На выход. Живо.
Спорить бессмысленно. То, что капитан хочет устроить мне взбучку, очевидно. Но тот факт, что он намерен сделать это без свидетелей, заслуживает уважения.
В молчании идем по коридору. Капитан – впереди, я – сзади. Он даже не оборачивается, чтобы удостовериться, что следую за ним, уверен, что не сбегу. Тут он прав, бежать мне разве что в открытый космос.
Скоро понимаю, что направляемся мы не куда-нибудь, а в мою каюту. А то, что она довольно далеко от камбуза, дает капитану возможность не сдерживаться – как бы он ни орал, остальные ничего не услышат.
Джонатан и не сдерживается. Едва дверь моей каюты закрывается за нашими спинами, он размахивается и швыряет несчастного робота об стену. Звон металла, по полу катятся мелкие детали. Жаль, прекрасный аппарат, может быть, удастся починить…
– Кто дал тебе право хозяйничать на моем корабле?!
Моральный долг? Нет, ответ так себе.
– Никто не давал, – отвечаю правду.
– Верно! Никто не давал! – бушует капитан. – Никто не прикоснется к роботам на этом корабле! Ясно тебе? Никто!
Лицо красное, разъяренное, глаза неестественно выпучены. Это не напускной гнев, Роу действительно взбешен.
– Почему? – спрашиваю прямо. – Потому что эти вещи ассоциируются у вас с вашей покойной женой?
Я и раньше об этом подозревал, но излишне эмоциональная реакция капитана говорит сама за себя.
После этого, по сути, риторического вопроса на меня обрушивается пощечина. Не удар в челюсть, а именно пощечина. Как ребенку или как женщине. Вижу, как поднимается его рука, могу увернуться, могу перехватить своей левой, но стою и не дергаюсь.
Щеку обжигает, голова по инерции отклоняется в сторону, но я снова упрямо поворачиваюсь к капитану. Второго удара не последует, почему-то не сомневаюсь.
– Не говори о том, чего не знаешь, – шипит Роу, но уже не кричит.
– Не знаю, – признаю, – но догадываюсь.
Что бы ни случилось с матерью Ди, очевидно, что она была механиком и отвечала не только за технику на этом судне, но и за порядок. Именно поэтому капитан так и не нанял постоянного механика – хотел сохранить это место за призраком.
Грудь Джонатана тяжело вздымается, мне кажется, он пытается взять себя в руки, но пока у него не выходит.
– Климат-контроль тоже твоя работа? – произносит как сплевывает.
– Моя. И да, мне никто не давал права. – Мне бы заткнуться на этом, но не могу. – Вы правда думаете, что во имя памяти нужно издеваться над экипажем? Жить в грязи и в холоде? Вы что, любите призрак больше, чем собственных живых детей?
Лицо капитана больше не красное. Оно бледнеет, а голос падает едва ли не до шепота.
– Да как ты смеешь?
– Потому что никто не смеет сказать вам это в лицо… сколько? Год? Два?
Плевать, если Роу решит ударить меня еще раз, однажды кто-то должен был ему это высказать.
Когда погиб мой отец, Морган, любившая его больше жизни, не села оберегать его старые вещи, она подняла голову и пошла дальше. И за это я не только ее безмерно люблю, но и уважаю.
– Чтобы я больше не видел тебя до Альберы. – Рука капитана поднимается снова, но на этот раз, чтобы упереть мне в грудь указательный палец. – И даже нос из каюты не высовывай. Иначе я за себя не отвечаю.
– Как скажете, – отвечаю равнодушно.
– «Как скажете, капитан», – поправляет Роу, напоминая мне о моем месте на корабле.
– Как скажете, капитан, – повторяю попугаем.
После чего Роу разворачивается и выходит из каюты.
Если бы автоматической дверью можно было хлопнуть, не сомневаюсь, он бы это сделал.
Глава 11
После того памятного побега в тринадцать лет, когда я умудрился сделать себе татуировку и сутки водить за нос дядюшкину охрану, Морган впервые меня по-настоящему наказала – на неделю посадила под домашний арест. Возможно, кто-то скажет: «Подумаешь, неделя, всего-то». Но для меня эти семь дней были настоящей пыткой. Более того, я на полном серьезе предпочел бы, чтобы меня пытали физически, чем заперли в четырех стенах.
Миранда была настолько зла и горела желанием меня проучить, что даже сообщила в школу, что я болен, и не отпускала меня на занятия. Домашний арест стал воистину домашним и не предполагал выход хотя бы во двор.
Что я только ни натворил в те бесконечные семь дней, чтобы не сойти с ума.
В первый день моей жертвой был выбран Хрящ, и кто бы меня ни убеждал, что он не собака, я решил его дрессировать. У циркачей же как-то получается. Вот только то ли дело было в том, что я не циркач, то ли в том, что дрессировку следует начинать с детства, а Хрящу было уже около десяти лет. А возможно, причина в том, что процесс обучения животного предполагает долгую и терпеливую работу. Словом, мой план с треском провалился к вечеру первого дня, потому как кот сбежал и поселился под ванной у Морган. Ни ласковый голос, ни предлагаемые вкусности эффекта не возымели, и мне пришлось сдаться. К тому же Миранда запретила откручивать ванну от пола.
Во второй день уволилась наша домработница. Кто знал, что, проиграв мне в шахматы свой десятилетний доход, она всерьез решит, что я буду требовать с нее выплаты? Бедняжка сбежала, не получив расчет. Мне было стыдно, но недолго.
В третий день я забрался на чердак, где заранее припрятал всякие «нужности», и собрал небольшую бомбу. Взрывать я ничего не собирался, начинил ее слабо – так, чисто для интереса. Поэтому снесло только небольшой угол крыши, а я сам лишился бровей и ресниц и заполучил на ближайшие сутки звон в ушах.
На четвертый день один из рабочих, приехавших чинить крышу, упал с высоты второго этажа и сломал ногу – я пытался подсматривать за ними через камеру, прикрученную к летающему роботу-уборщику, и парень от неожиданности сорвался вниз. Мне было стыдно. Даже перевел на счет несчастного все свои карманные деньги. Он сказал, что это больше, чем он зарабатывает за год. Мне полегчало.
На пятый день уволилась новая домработница. Без причины, честное слово. Пообщалась со мной один день и сообщила Морган, что ей еще дороги ее нервы и пальцы. В этот раз стыдно мне не было – не я подговорил любопытную девушку щупать моих самодельных роботов, один из которых впился ей в руку.
На шестой день появился Хрящ, мы продолжили тренировки. К вечеру приехала «скорая», на сей раз ко мне. Кот настолько озверел от моих посягательств на его личную свободу, что располосовал мне запястье. Приехавший доктор как-то странно смотрел на Морган и несколько раз интересовался, не было ли у меня депрессий и не мог ли я сам перерезать себе вены. Конечно же, у меня была депрессия, меня же заперли!
На седьмой день я взломал базу данных службы безопасности. А что мне было делать? После случая с котом приемная мать запретила мне не только выходить на улицу, но и покидать комнату. Совсем одичав от одиночества, я решил потренироваться в преодолении недавно установленной защиты СБ. Бился целый день, а к вечеру принимал Рикардо собственной персоной, который орал так, что тряслись стены и только недавно отремонтированная крыша, и грозился запереть меня до совершеннолетия в закрытом пансионе.
В общем, Морган больше никогда не пыталась применять ко мне подобный вид наказания. Поняла, что это слишком жестоко. За провинности она стала придумывать мне задания, например, прополоть грядки в саду без применения техники. Но такое наказание было куда милосерднее, чем заставить меня сидеть без дела.
К чему я это все? А к тому, что Роу был категорически неправ, запретив мне покидать каюту.
Ясное дело, мне уже не тринадцать, а капитан не мой опекун, чтобы иметь право указывать. Но, с другой стороны, мне и правда давно не тринадцать, и я понимаю, что иногда нужно не лезть на рожон, а переждать хотя бы день-два.
Завтрака Роу меня лишил, аппетит испортил, поэтому весь оставшийся день провожу за ремонтом разбитого робота. Повезло, что инструменты я так и не вернул, и они остались в моей каюте. Держу пари, их никто не хватится еще очень долго. Тут вообще никто не пользуется инструментами.
***
К вечеру уборщик лишается главного недочета данной модели: получает крылья и возможность подниматься к самому потолку в поисках грязи. Пришлось вставить ему еще несколько датчиков дальнего действия, чтобы он не врезался никому в голову. Мне же уже не тринадцать – стараюсь думать о последствиях для здоровья окружающих.
Время моего завтрака, а заодно обеда и ужина, приходит, когда по корабельному времени наступает ночь. Естественно, никто не удосужился обо мне вспомнить и оставить утренних оладий.
Копаюсь в ящиках, достаю ингредиенты, заново делаю тесто и жарю себе новые. С мытьем сковороды одной рукой приходится повозиться (а заодно потренировать свой словарный запас нецензурной речи), но я терпеть не могу оставлять грязную посуду в раковине.
Убрав за собой и налив полный стакан молока, к которому, надо сказать, постепенно начинаю привыкать, я устраиваюсь за одним из столиков в компании горячих оладий и мыслей о своих дальнейших планах.
Меня тянет к Дилайле, прямо-таки нелогично тянет, при ее холодно-враждебном поведении, но не думать о ней не могу. Однако зачатки здравого смысла в моей голове подсказывают, что губить лето на несбыточную мечту будет одним из самых моих глупых поступков. Совершеннолетний или нет, я все еще материально зависим от Морган и Рикардо, мне нужно в первую очередь закончить учебу, устроиться на работу и лишь потом пытаться качать права и доказывать свою самостоятельность. А при таком раскладе до получения диплома других планет после моей выходки с «взятием в плен» мне не видать. А значит, нужно ловить момент и попутешествовать в свое удовольствие.
Немного жаль бабушку и дедушку, к которым так и не добрался. Пожалуй, следует отправить им письмо с извинениями. Хотя, в любом случае, я ведь понимаю, что ждали они не меня, а ниточку, связывающую их с когда-то отвергнутой ими дочерью.
Я мог бы их помирить. Наверное. И постараюсь это сделать позже. Мне кажется, это важно для Морган, хоть она сама никогда не признается. Это больно – когда родители тебя предают.
Невольно вспоминается собственная мать. Все из-за «мозгокопателя» Лэсли, до этого я не думал о ней годами.
Решительно отгоняю от себя эти мысли. С ней нас никто не помирит, да и не собираюсь я ее искать, чтобы мириться. У нас с Морган разные истории: ее родители были ей настоящей семьей много лет до одного неверного поступка, моя же биологическая мать сделала для меня лишь одно – произвела на свет. Родители Миранды ищут ее прощения, моя… Кто ее знает, где она. Да и неважно.
В коридоре слышатся шаги, а затем на камбуз входит Томас с бутылкой своего мутного пойла.
– Приветствую, – машу ему рукой. Есть хочу, как стадо слонов, поэтому не встаю. Да и кому тут нужны мои манеры?
– Привет, привет, – откликается блондин и замирает на расстоянии метра, щурясь и рассматривая меня, как диковинный экспонат в музее. Усмехается. – Давно я не видел Джонатана в таком бешенстве. Я всерьез думал, что он выкинет тебя за борт.
– Угу. – Отпиваю молоко из своего стакана. – А ты, полагаю, стоял бы и смотрел? – просто интересуюсь, он мне ничего не должен, чтобы я на него обижался.
– Все стояли бы и смотрели, – сообщает мне Томас, как само собой разумеющееся. – Разве что Мэг попыталась бы вступиться. Или, может, Ди.
Ага, хмыкаю, Ди, скорее, с удовольствием открыла бы шлюз, а потом помахала бы мне на прощание.
– Негостеприимные вы тут. – Качаю головой, потом указываю на второй стул за моим столиком. – Присядешь?
Томас взвешивает в руке бутылку, смотрит то на нее, то на меня. Что-то решает. Надеюсь, не переживает, что я претендую на его выпивку?
– Присяду, – бормочет. – Отчего не присесть?
Делаю приглашающий жест здоровой рукой. Блондин занимает стул напротив. Бутылка опускается на столешницу между нами. Томас смотрит на меня, а я на него. Лицо у блондина бледное, с серым отливом, мешки под глазами, глубокие носогубные складки. Волосы редкие, неухоженные, отросшие. Вероятно, он младше, чем я сначала решил, но любовь к спиртному прибавила ему добрые десять лет.
– Что, считаешь, что я алкоголик? – без труда читает тот мои мысли.
Улыбаюсь.
– Я не прав?
– Прав, – усмехается. – Алкоголик, как есть, алкоголик. – Осматривается в поисках стакана, но, видимо, ему слишком лень вставать, потому что он откручивает крышку и подносит горлышко к губам.
Морщусь и отодвигаю свой стул.
– Стой, сейчас принесу стакан.
Томас смотрит на меня удивленно, но не возражает, а я поднимаюсь, иду за стойку и возвращаюсь со стаканом.
– Ты всегда такой прыткий? – Опять щурится.
Пожимаю плечом.
– Мне нетрудно.
Томас хмыкает, после чего наполняет тару до краев и выпивает залпом. Уважительно приподнимаю брови: судя по запаху, пойло крепкое, нужно иметь неплохой стаж, чтобы суметь выпить целый стакан, да еще и одним махом.
Блондин вертит бутыль в руках, потом решается:
– Тебе налить?
– Спасибо, но нет. С молоком это вряд ли сочетается. – Салютую ему своим стаканом.
– И то верно, – соглашается собеседник, расстроенным не выглядит: как ни крути, сэкономит ценную жидкость.
Ставит свое сокровище на стол.
– Что это? – спрашиваю.
– Собственное производство. – Его ладонь любовно похлопывает пузатый бок бутылки.
– Самогон, что ли?
– А то. – На лице блондина появляется гордая улыбка. – Высший класс. Только нюхни.
Вот если поморщиться сейчас, он точно обидится.
– Я чую отсюда, – заверяю. – Закусишь? – указываю на тарелку с оладьями.
– О! – Томас только сейчас их замечает. – С утра, что ли, остались?
– Нет, свежие.
И снова этот пристальный изучающий прищур.
– Так и знал, что Ди смухлевала и готовила не сама.
– Я ей всего лишь ассистировал, – вступаюсь за девушку. Она на самом деле старалась, и принять мою помощь ей было непросто. Я оценил.
– Ага, а куры без скафандра летают в космосе, – и не думает верить Томас. – Да без разницы, – отмахивается. – Хорошо поесть – всегда хорошо. – И сам смеется над своей несмешной шуткой. Кажется, стакана оказалось много даже для него. Хотя о чем я? Откуда мне знать, какой по счету этот стакан за сегодня?
Отсмеявшись, Томас все же тянется к оладьям. Мне не жалко, их много.
– А я тебя еще в первый день предупредил, чтобы засунул свое дружелюбие в… – Икает, теряя окончание предложения, которое и так очевидно. – Мы тут в своей каше варимся. Никому здесь не нужен чистенький мальчик из приличной семьи.
У одной «золотой», у другого «чистенький».
– Помню, – киваю, – благодарю за совет.
– Но ты не слушаешь советов, – морщится Томас, снова наполняя стакан, но уже на четверть. – Весь такой самостоятельный, целеустремленный. А? – Мутные глаза останавливаются на моем лице.
– Вообще-то, нет.
– Но выпить со мной брезгуешь.
Ну, если в этом дело – не вопрос.
Встаю, уношу стакан из-под молока, возвращаюсь с чистым. Томас смотрит недоверчиво.
– Наливай, – подтверждаю, что не шучу. – Только не как себе в прошлый раз, полный я не осилю.
Хозяин бутылки кивает и наливает четверть, как себе.
– Ну, как тут не начать пить, а? – спрашивает меня, подпирая кулаком подбородок. – Атмосфера скорби и уныния. У-ны-ни-я!
Что есть, то есть. Даже не пытаюсь возражать. Выпиваю содержимое своего стакана. Горло обжигает, в желудке тут же расцветает огненный цветок.
– Отлично, да? – усмехается Томас.
– Угу, – бормочу, быстрее хватаясь за оладью, – дрянь еще та.
– О чем и речь. – Расплывается в гордой улыбке. – Забористая.
Я бы назвал эту штуку не забористой, а термоядерной. Но о вкусах не спорят.
– Томас, – решаю ловить момент, пока тот настроен на «выпить и поговорить», – а ты на корабле кто?
– Я-то? – Икает.
– Ты-то, – киваю.
Вот Норман отвечает за грузы, и ему это подходит. Так и вижу его, с серьезным видом заполняющего накладную на выдачу-получение. Кто такой Эд, тоже понятно. Он – сила, охрана, защита. А кем может быть Томас? Этот человек не ассоциируется у меня ни с чем.
– Я бухгалтер.
Моргаю от неожиданности. Хорошо, что мы не играли в «Угадай профессию», я бы проиграл.
– Что, не похож? – Опять щурится.
Пожимаю плечом.
– Я не спец в бухгалтерах. – Томас хмыкает и ничего больше не говорит, но мне становится интересно. – А цифры не путаются? – указываю на бутылку.
