Tim D. Arden
В поисках счастья
«Дорогой дневник, меня зовут Рэй, мне двенадцать тринадцать лет. Я родился в тысяча девятьсот девяносто девятом году, двадцать второго октября…»
Рэй так заинтересованно погрузился в написание дневника, что позабыл о времени. Он слегка опаздывал, и в последний момент составил план на день:
«1. Получить поздравление;
2. Получить подарок;
3. Съесть праздничный торт;
4. Улыбнуться».
– Думаю, этого достаточно. – Он оставил свой дневник на столе и ушел собираться.
«Хочу улыбнуться… Почему я не могу этого сделать? Я ведь так рад… Или моей радости не хватает для обыкновенной улыбки?» – размышлял он, глядя в зеркало и надевая толстовку.
Долгожданный день рождения начинался не так, как он представлял. Каждый год Тед устраивал для него всякие забавные розыгрыши. В прошлом году он сделал так, чтобы все забыли о его дне рождения, и когда тот грустный возвращался домой, его ожидала вечеринка-сюрприз. Но сегодня никаких сюрпризов не было, его даже никто не поздравил, что очень сильно напоминало розыгрыш Теда и делало его более реалистичным. Те самые обидчики, которые над ним издевались, сидели сзади него на математике и всячески обзывали его непристойными словами. Рэю было совершенно плевать, так как люди для него стали не больше обычных букашек. Смотреть на мир другими глазами стало привычным. Он не смотрел на всех как на людей, на личности или живые сущности, он стал смотреть на всех глазами творца, воспринимая все трансцендентно. Он не боялся обидных слов, избиений, боли или же смерти. Но все равно его планы были полны жизни и радости.
Во время ланча Рэй направился в уборную для мальчиков. Но прежде чем зайти, он осмотрелся, чтобы никто его не увидел, ведь в прошлый раз его там чуть не обесчестили. Зайдя в туалет, он услышал, как кто-то зашел сразу после него.
– Да, я видел, как он сюда заходил, он тут часто обедает, – прошипел мерзкий, как скрип зубов, голос.
«Опять эти бараны… Что же им от меня нужно? Я дрожу, но почему? Я что, испугался? Почему мне так страшно выходить из кабинки туалета? Подождите, я никого не боюсь, а особенно таких букашек!»
– Рэй, мы знаем, что ты здесь, давай выходи, – сказал уже другой голос, но не менее мерзкий.
Рэй собрался духом и с силой раскрыл дверь туалетной кабинки.
– Я вас не боюсь, вы обыкновенные жуки!
Среди четверых подростков Рэй увидел Кевина.
«Не может быть, чтобы Кевин был одним из этих букашек!» – Ему не верилось в это.
– Хватайте его! – прокричал шипящий голос, и всей толпой они навалились на Рэя, лишь Кевин стоял в сторонке. – Кев, что встал? Ты же ведь сказал, что вы не друзья! Так давай же, докажи нам!
Кевин с опущенным взглядом направлялся к лежащему Рэю со степлером в руках.
– Разумеется, я говорил правду. Держите его покрепче, ребята, и заверните ему рукав, – он улыбался, но насильно.
Кевин был одним из тех ребят, которые зашли слишком далеко. Он приложил степлер к запястью Рэя и забил скобку. После первой скобки Рэй завизжал, а с глаз Кевина потекла слеза, которая упала на щеку Рэя.
– Заткните ему рот! – приказал Кевин и забил еще одну скобку. – Сильнее закройте! Чтобы я не слышал его крики!
Он забивал вновь и вновь, как будто рисовал что-то скобками. Шипящий голос произнес:
– Давай в глаз! Пусть помучается.
Рот и нос Рэя закрывали руки шипящего и толстяка. Он пытался выбраться, но был совершенно один, а их четверо. После того как Кевин забил пятую скобку, Рэй перестал чувствовать ту адскую боль, которую ощущал вначале. Как будто, чтобы не ощущать боль, он должен сначала ее познать. Его мысли скомкались, и все негативные чувства соединились:
«Для чего они это делают? Я ведь им ничего не сделал… Я даже имен их не знаю… Если не считать тебя, мой бывший лучший друг… Хочу забыть твое имя навсегда! Зачем ты это делаешь? Почему вы, люди, такие жестокие? Разве не ты говорил о том, что хочешь избавить мир от мусора? Разве ты сейчас не становишься мусором? Почему вам всем нравится причинять мне боль? Почему вы уже просто не убьете меня?»
Рэй укусил руку, которая закрывала ему воздух.
– Урод! – ударил его в лицо толстяк.
Он бил его в лицо до тех пор, пока дверь уборной с грохотом не раскрылась. Когда все взгляды были направлены на вошедшего человека, они затихли.
– А ну, отошли от него! – прокричал строгий голос Директора. – Я вам сейчас такое устрою!
Все происходило так быстро, что Рэй и не заметил, как уже оказался в кабинете директора. Сидя перед ним на стуле, он увидел, как скобками криво написано «ПРО».
«Видимо, не дописал…» – подумал он и начал вырывать скобки из руки.
– Лучше не стоит так делать, – посоветовал ему Директор Смит. – Рэй, ты не думал о переводе в другую школу?
– Мама сказала, что я скоро уйду в новую школу, которая в соседнем городе, – слегка наклонил он голову.
– В Уайтуотере?
– Думали об этом, но вроде остановились на варианте в Риверстоуне. Точно не знаю. Я могу идти домой?
– Но уроки же еще идут.
– Я все равно уйду…
– Тогда подожди еще минутку… – сказал директор, что-то рыща в своем столе. – Я слышал, что у тебя сегодня день рождения… так что вот тебе небольшой подарочек от меня. С днем рождения, Рэйнхард!
Директор протянул ему большую плитку шоколада.
Рэй завис, он не мог пошевелиться, смотря на протянутую руку директора с шоколадом. Он с дрожанием поднял руку, чтобы его схватить. Но все тело переполняло непонятными для него эмоциями. Он ощущал одновременно страх, стыд, радость и грусть, но больше всего было тепло по всему телу, которое начало набираться в груди, а затем разбегаться по всему остальному, кроме головы, она была полностью мрачна, ведь улыбка на его лице не демонстрировалась, а глаза словно мертвеца только говорили о том, что он хочет все закончить. Взяв шоколад у директора, глаза его сверкнули, и он улыбнулся. Он чувствовал вкус шоколада у себя во рту, хотя просто щупал его шуршащую упаковку.
«Не думал, что получить шоколад от директора – это самое лучшее, что может произойти сегодня… Хотя день только начался, может произойти что угодно!» – мысли его наполнились доблестным светом, и он вышел из кабинета директора чуточку счастливее.
Направляясь домой, Рэй раскрыл шоколад. Он был с изюмом. Рэй терпеть его не мог, но все равно откусил. Как бы ему ни был противен изюм, он ел шоколад с улыбкой. Уже подходя к дому, он увидел женщину, которая кидала камни в окно его дома. Она обратила на него свой широкий взгляд, где Рэй успел разглядеть огромные мешки под глазами, и, обронив камни, бросилась на него. Рэй застыл от страха – она выглядела как сбежавшая из психбольницы.
Женщина набросилась на него, и он уронил откусанный шоколад на землю. Руки женщины были холодными и костлявыми, они с силой обхватывали его горло и душили, словно лед распространялся по его шее. Он смотрел ей в лицо и вспомнил, что она та самая, у которой убили дочь. Размахивая руками по земле, он искал, чем можно ее ударить, но даже камня рядом не было.
– Сдохни! Сдохни! Отродье! Сдохни! – кричала она, ее слюни падали ему прямо на лицо.
«Неужели я сейчас и вправду умру?» – Фокус в его глазах растерялся, и все перед ним размылось. Тепло по его телу сменилось холодом, а его горло уже начинало неметь. Закрывая глаза от боли, он попытался улыбнуться. Уже сдавшись и принимая смерть, к ним подбежал мужчина и убрал с него женщину. Рэй, задыхаясь, сделал глубокий вдох, будто воскрес. Он не слышал, о чем говорили те двое, но точно понимал, что они знакомы: женщина начала плакать, уткнув свою голову ему в грудь, а он лишь с опущенной головой крепко обнимал ее. Как только в его голове пробежала мысль, что человек, который его спас, не желает ему зла, он тут же словил его взгляд, который словно кричал: «Убирайся прочь, тварь!»
Только зайдя внутрь дома, Рэй прочувствовал сильный холод по всему телу.
– Как в морозильной камере, – сказал он вслух, согревая свои руки с помощью силы трения. – Мам, я дома!
«Не ответила, может быть, в магазин ушла?»
Рэй унюхал странный запах и направился на кухню, чтобы узнать, откуда он поступает. На столе он увидел шоколадный торт с цифрой тринадцать по середине, а возле торта лежала записка.
«Шоколадный тортик… Я запишу это в свой дневник! Как раз мой любимый! Правда, вот куда мама ушла? О! Записка… Почему у меня какое-то напряжение из-за нее?»
Он взял оторванную бумагу и прочитал, что было написано от руки:
«С твоим тринадцатилетним днем рождения, Рэй! Я много думала и решила, что тебе лучше стоит пожить с бабушкой, с ней тебе будет куда лучше, чем со мной. Я ей уже позвонила, и она скоро тебя заберет, а пока что отведай свой праздничный тортик. С любовью, твоя мама!»
– Что за фигня… Мама, куда ты ушла?
Смотря на торт, он не смог удержаться от искушения и провел пальцем по поверхности, собрав немного крема, чтобы облизнуть.
– Да! Трюфельный! Спасибо, мама, но…– вновь опустив голову, он сел перечит
Запах вновь ворвался в его ноздри, подобно ядовитому облаку, и Рэй, разозлившись, направился на второй этаж. Он чувствовал, как аромат становится все сильнее, пронзающим его сознание. Пахло нечищеными зубами, так сильно, что ноздри начинали покалывать, как от острых игл. Распахнув дверь в свою комнату, он с визгом упал на пол, его сердце замерло. На петле висела мать.
Запах смерти буквально ударил в нос, когда он открыл дверь. Запах гнили и разложения, смешанный с отвратительным вонью рвоты и дерьма, разошелся по всему дому, впиваясь в каждую его клетку. Воздух был густым, словно сам дом медленно разлагался вместе с ней. Едкий смрад въедался в легкие, и от этого невозможно было дышать. Рэй, захлебываясь, рванул к матери, висящей в петле. Она была неподвижна, ее глаза, дико вытаращенные, пусто смотрели в никуда. Кожа ее посерела, а на губах засохла кровь. Глотка, перекрытая веревкой, издавала хриплое шипение, словно жизнь все еще цеплялась за этот изуродованный труп.
Он закричал, подбегая к ней, в ужасе стараясь поднять ее тело, выхватить из этого кошмара. Схватив ее за ноги, Рэй изо всех сил пытался подтянуть ее вверх. Но тело было неподвижным и тяжелым, словно набитое свинцом. Он отчаянно дергал ее, но только еще сильнее усугублял картину – живот матери был разрезан, и с каждым его усилием внутренности медленно, но неумолимо вытекали наружу, стукаясь о пол с глухим звуком. Вязкая кровь и кишки заполнили все вокруг, пахнущие гнилью и разлагающимся мясом. Ее плоть была грязно-багровой, изуродованной и разорванной, словно над ней издевались, прежде чем она сама решила положить конец своему мучению.
Рэй стоял по колено в ее кишках, задыхаясь от подступающего рвотного рефлекса. Он скользнул в ее экскрементах, которые заливали пол, и, не в силах больше выносить это отвратительное зрелище и вонь, рухнул на четвереньки. Желудок его выворачивался наизнанку, и он начал рыгать, прямо туда, где лежали ее выпавшие органы. Отвращение смешалось с ужасом. Он смотрел на ее перекошенное лицо, на выпученные глаза, которые, казалось, смотрели прямо в его душу, обвиняя его в том, что он не смог помочь.
В отчаянии он кричал, заливаясь слезами, но время словно остановилось. Минуты тянулись, растягиваясь в вечность, и он так и сидел на полу, испачканный в грязи, крови и рвоте. Слезы текли по его лицу, омывая его в нестерпимой печали. Он не мог больше дышать, от боли в горле и груди, а мороз медленно сковывал его слезы, делая их ледяной маской на его лице.
Час, может больше, он так и сидел, не в силах ни оторвать взгляд, ни отступить. Холод заползал под кожу, пропитывая его тело. И, замерев в ужасе, он понял, что никто больше не придет. Ни помощь, ни спасение, ничего. Только он и это изувеченное тело.
С трудом поднявшись с пола, словно его тело стало непосильной ношей, Рэй потащился в ванную. Его ноги были ватными, а руки дрожали. Он посмотрел в зеркало, видя своего изможденного двойника с покрасневшими от слез глазами и грязными следами засохшей рвоты на лице. Он открыл кран, холодная вода текла сквозь его пальцы, капала на ладони, но он не ощущал холода. Беспокойно промывая лицо, он старался смыть с себя хотя бы внешние следы своего отчаяния. Но боль и страх глубоко въелись в него, словно яд.
Его взгляд случайно упал на бритву отца, лежащую на полке. Воспоминания нахлынули волной, и, не думая, он схватил ее. Бритва блестела под тусклым светом, обманчиво красивая, как приглашение к избавлению. Он смотрел на недописанное слово на своей руке – «ПРО» – и с безразличием приложил лезвие к коже.
Лезвие прорезало плоть с мягким, болезненно-сладким скрежетом, словно режешь бумагу. Кровь тут же выступила красными бусинами. Он наносил сотни вертикальных порезов, не чувствуя ничего, кроме едва заметного жжения. В воздухе висел запах железа, смешиваясь с его дыханием, а его мысли постепенно тонули в какой-то мутной воронке.
«Мысли смешиваются с воспоминаниями… все ведет к одному – к моей смерти. Если я должен умереть, пусть это сделаю я сам…» – мелькнуло в голове.
Он задыхался, но не мог остановиться. Когда руки ослабли, бритва уже была бесполезной. Она утонула в его плоти, забитая кусками мяса, словно затупленный нож для разделки. Но это было неважно. Рэй взглянул на коробку с лезвиями, стоящую на полке, и, вцепившись в нее, выдернул новое лезвие. Снова резал, без остановки, пока лезвие не ударилось об кость с глухим, болезненным звуком, который отозвался во всем его теле.
Громкий, дикий крик вырвался из его груди, когда он рухнул на холодный плиточный пол. Боль волнами прокатывалась по телу, но он даже не мог осознать ее до конца.
«Последний порез… он такой болезненный… А остальные… они будто не существовали…» – Он вздрогнул, и его тело разрядилось, как натянутый до предела трос. – «Интересно, с другой рукой будет так же? Я бы попытался, если бы правая хотя бы двигалась…»
Смех, прорвавшийся через слезы, был жутким, почти истерическим. Он лежал в луже собственной крови, которая растекалась по плитке, впитываясь в его одежду. Он посмотрел вверх, на потолок, и его взгляд застыл на натяжной пленке. Потолок будто начал изменяться, превращаясь в ярко-голубое небо, где плыли белые облака. Звуки исчезли, и на смену им пришли песни птиц – веселые трели синиц.
«Вот оно… мое небо…» – шептал он, протягивая вперед окровавленную руку, как будто пытался дотронуться до облаков. Кровь, стекающая из его рта, внезапно выплеснулась толчком, как после неудачного приема пищи. Она лилась темной рекой по его подбородку, оставляя металлический вкус во рту.
«Моя кровь… Это же мой любимый цвет…» – последние мысли промелькнули, прежде чем сознание потонуло в темноте. Его глаза постепенно мутнели, теряя фокус, и с безжизненной, но странно умиротворенной улыбкой он отключился, утонув в своей крови.
Тьма окутала его, тянула вниз, словно погружая в густую вязкую бездну.
«Я умер? Это все?» – Мысли метались в панике, но не находили ответа. Он пытался вслушаться – откуда-то издалека донесся неясный шум. Вроде бы какой-то голос… Запах… странный запах спирта, но с тонкой ноткой клубники. Где он уже это чувствовал? Бессвязные обрывки воспоминаний прокручивались в голове, пока боль не пронзила его сознание.
Рэй болезненно открыл глаза, которые с трудом поддавались движению. Первое, что он увидел, – белые, словно ледяные лучи света, исходящие от потолка, ослепляющие и холодные. Он моргнул несколько раз, пытаясь вернуть себе способность видеть четко, и медленно отвернул взгляд от безжалостного света. Едва обратив внимание на окружающее, он заметил бабушку, сидящую рядом, погруженную в чтение с планшета. Ее лицо выражало абсолютное спокойствие, словно она всегда была здесь, и ее главная задача – читать, не отвлекаясь ни на что.
Но его взгляд вдруг упал на свою руку, сжатую в забинтованную серую массу, как будто ее лишили жизни и свободы. Пальцы медленно шевельнулись, но тут же отозвались глухой болью, резкой и раздражающей. Его мозг отказывался понимать происходящее, пока бабушка наконец не заговорила, не отрываясь от чтения:
– Пока рука не заживет, я буду готовить, стирать, убирать, мыть посуду, протирать пыль и так далее. Но когда полностью выздоровеешь, то этими домашними обязанностями будешь заниматься ты. Понял?
Слова пробили его сознание, но смысл не сразу дошел до него.
«Это был не сон?» – промелькнула мысль. – «Значит, я выжил…»
Но отчаянное чувство бессмысленности захлестнуло его еще сильнее.
«Я живой… но я не хотел этого. Я не хотел жить. Так почему же я выжил? Для чего? Как же все это глупо…»
Рэй стиснул зубы, стараясь не дать своим мыслям пробиться наружу. Его руки дрожали под бинтами, в которых он чувствовал себя пленником собственной боли и сожалений.
Он снова закрыл глаза, пытаясь сбежать от всего этого – от света, от мыслей, от голоса, от самого себя. На языке крутились слова, которые он хотел произнести своей бабушке, но не смог.
Глава 23
«Рэй и Марк»
Семнадцатое октября две тысячи шестнадцатого года. Оно открыло перед Марком безжалостную правду – все, что было ему дорого, как песок сквозь пальцы, ускользало из его памяти. Утро встретило его мрачной тенью: кошмар снова явился в его сны. «Медленный танец» прокрутился в его голове, как заедшая пластинка, напоминая о провале, о том, что все могло сложиться иначе.
Виктор, его давний друг, словно преграда, стояла между ними, и это молчание, эта недосказанность становились для Марка чем-то мучительным. Он осознавал, что Вик был сердит, но месяц пропажи обжигал его как холодный ветер, проникающий в самую душу. Дружба, которая когда-то казалась крепкой, теперь напоминала призрак, оставленный в прошлом. Внутри него разгоралось стремление все исправить, вернуть время назад. Сегодня он решил: я постараюсь вновь отыскать Виктора.
Но реальность не жалела его. Виктор Барвинский отсутствовал на всех занятиях, на всех кружках, везде где только можно, словно растворился в воздухе. Звонки и сообщения лишь обостряли его внутренние терзания.
Привязанность к друзьям становилась все тяжелее, как неотвязный гнет, что душит и не отпускает. Он откусывал чизбургер, и его взгляд встретился с Итаном, чье выражение лица отражало ту же печаль. Итан сидел с ними, но казалось, что он – остров в море отчаяния. Сок медленно вытекал из его стакана, а слова, что когда-то были полны жизни, теперь сжимались в молчании.
– Что-то произошло? – спросил Марк, взрывая тишину.
– Дорогой мой друг, звезды не совпали, а мир вокруг меня утратил свой свет. Я уезжаю обратно в Лондон, – произнес Итан, его голос звучал словно шелест осенних листьев. – Я так привязался к этому месту, что теперь покидать его трудно.
– Ты из Лондона? – удивился Марк.
– Да, разве я не говорил? – с усмешкой ответил Итан. – Я переехал сюда в прошлом году. Но возвращаться не хочется. Здесь так уютно, и природа радует глаз.
– Как же я тебя понимаю, – тихо произнес Марк, вновь откусывая чизбургер, словно пытался насытить свою пустоту.
– Вероятно, и я уезжаю в Лондон, – вдруг добавила Кэрол, снимая капюшон толстовки, обнажая короткую стрижку.
– И ты? – снова удивился Марк, хотя в глубине души чувствовал, что эта новость не будет последней.
– Да, так что тебе придется искать новых людей для обедов, – улыбнулась она с легкой печалью.
– Неплохо получилось, прическа мне нравится, – промолвил он, стараясь не думать о том, что скоро они все расстанутся.
– Чего ты так пессимистично смотришь на это? – подбодрил его Итан, заметив его уныние. – Мы не прощаемся навсегда. Когда будешь в Лондоне, приезжай в гости, мы будем рады тебя видеть.
От тепла его слов, от надежды, что мелькнула в его душе, становилось лишь холоднее.
Скоро никого не останется из его друзей, и он, оставшись один, вновь погрузится в пустоту. Марк вздохнул, и этот вздох стал его единственным утешением. Он видел, как свет погасает, как рассыпается в прах то, что когда-то казалось незыблемым. Он снова взглянул на своих друзей, и их лица расплывались в его памяти, как тусклые отражения в воде, уходящие в бесконечность.
После школы, растянувшись на диване, он с удовольствием заставил себя скучать. Глядя в одну и ту же точку, он погрузился в раздумья, которые длились целую вечность, пока его живот не заворчал так громко, что могли услышать его соседи по всему району. Открывая холодильник в третий раз, он увидел лишь остатки вчерашней пиццы, которую они заказывали с Райаном. Но пиццы ему не хотелось, его организм настойчиво требовал кофе, как неутолимый путешественник, который давно не видел источника жизни. С трудом доставая телефон, он заметил номер Виктора, но, прокручивая контакты до буквы «Р», решил позвонить Райану, который, казалось, навсегда пропал в магазине. Смотрев на имя «Райан», к нему пришла внезапная и блестящая идея: позвонить Рэю и пригласить его в кофейню.
– Рэй ведь говорил, что хочет стать музыкантом! Я как раз ему обещал дать критику его текстам, вот и займемся сейчас этим.
Когда он устроился за столиком у панорамного окна, к нему с небольшим опозданием присоединился Рэй. Он выглядел, как будто только что вырвался из-за закулисного света со сцены: сиял и улыбался, а длинные волосы были растрепаны, как солома. Как только Рэй подошел ближе, он начал разговор, даже не присев на стул:
– Прошу прощения за поздний визит, помогал бабушке. Сегодня такой замечательный день, просто чудо! – Он закрыл ладонью солнце из окна, словно это могло его заслонить.
Марк, наблюдая за ним, вспомнил их первую встречу, когда Рэй даже не мог произнести слово, а теперь, казалось, живет лишь для общения.
– Ничего страшного, я уже заказал кофе и круассаны, – отозвался он с легкой улыбкой.
– Чудесно! У меня, кстати, есть кое-что… – Рэй начал рыскать в своем портфеле, как искатель сокровищ, но, вытащив помятые листы бумаги, выглядел скорее как тот, кто нашел старые чертежи корабля-призрака. – Это мои песни! Под каждым словом вставлены аккорды. Бои я записал на другом листе, но найти его никак не могу. – Он сиял от радости, как будто только что выиграл лотерею, ведь Марк был единственным в его окружении, кто хоть что-то знал о музыке.
– А не проще было бы закрепить их степлером? – поинтересовался Марк, с улыбкой на губах. Но Рэй, как будто услышал оскорбление, помрачнел.
– Я не пользуюсь им.
– Что-то не так? – заметил Марк, уловив туманное выражение на его лице.
– Да нет, все хорошо.
Пока официантка раскладывала их заказ на стол, Марк с интересом читал его песни. Несмотря на голод, мучивший его с обеда в школе, он продолжал. Закончив чтение, он положил бумаги на стол и сделал большой глоток латте с соленой карамелью. Рэй, с замиранием сердца, ожидал его оценку и с робостью произнес:
– Ну… как тебе? – его сердце колотилось так, что, казалось, могло вырваться из груди.
– Это так вкусно! – воскликнул Марк, выпив латте за мгновение, как будто это был последний глоток в пустыне. – Какое же оно сбалансированное и совершенное. Теперь буду сюда приходить всегда.
– Так и знал, что подобрал отличные аккорды! – обрадовался Рэй.
– Нет, я про кофе говорил. Твои песни еще зеленые, им не хватает рифмы. – Он наклонился к листам, указывая на строки: «Ты дал мне почувствовать то, что исчезло, то, что во мне давно умерло» и «Моя жизнь – сон, из которого я ищу выход, лишь бы увидеть краски твоего мира в своем». – Я вообще не вижу здесь рифмы.
– Нет, там есть рифма, просто ты поешь неправильно! Сейчас я тебе покажу! – резко возразил Рэй, но в эту секунду в кофейню вбежала толпа подростков, и юный музыкант невольно убавил громкость.
– Что же ты не поешь? Испугался тех ребят? – шутливо подмигнул Марк, указывая на них. – Нет, дело не в этом… хотя, может быть, и в этом. Не люблю петь при посторонних.
– Но даже если бы их не было, тут все равно были бы я и официантка. Так что же ты боишься? – с улыбкой на губах уговаривал его Марк, откусывая кусок круассана.
– Я не боюсь, я стесняюсь, – шептал Рэй, словно его услышат и посмеются. – Просто не люблю петь при чужих.
– Если ты действительно решил стать музыкантом, пора перестать бояться петь перед людьми. – Он старался передать ему уверенность через свои глаза, как будто мог осветить темный уголок его души. – Когда-нибудь тебе придется выступать перед многолюдным залом, на огромной сцене, перед тысячей фанатов! – Он вновь откусил круассан, с тем же настойчивым взглядом.
– Кстати, это же футболисты не из нашего города? – изменил тему Марк, заметив группу подростков в спортивной форме.
–Да, у нас с ними будут соревнования. Они из Эгертона.
– Значит, у вас с ними соревнования? Ну, удачи вам, конечно! – его взгляд выразительно показал, что футбольной команде Уайтуотера никто не сможет противостоять.
– Тупой футбол! Нужно было записываться на программирование, или хотя бы на кружок по рисованию! Как тебе удалось избежать закона Элайджи Рэйфвенкрофта, Марк?
– Фокусники не раскрывают своих секретов! – он вновь повернул взгляд на официантку. – Кажется, я где-то ее уже видел.
– Она учится с нами в одной школе, ее зовут Амелия, – быстро отреагировал Рэй. – Мы с ней на социальную науку вместе ходим.
Марк не смог ее сразу узнать. Она так изменилась с их последней встречи, что он не мог поверить, что перед ним стоит Амелия. – Красивая, да, Рэй? – в его улыбке таился жирный намек, почти как шутка, которая могла взорвать настроение.
– А мне вот не нравится, – ответил Рэй, закатывая глаза. – Почему же? – поинтересовался Марк, готовый слушать любую причину.
– Когда-то давно я начал смотреть на людей как на вещи. В их глазах не было ничего особенного – лишь набор знаний, складывающихся из ярких воспоминаний. Вся их сущность выстраивалась на травмах и ничем более. Но это не всегда так. Если я увижу в человеке живую индивидуальность, то, возможно, и не смогу воспринимать его как предмет. Хотя порой это происходит: переход с личности на вещь может быть мгновенным, но с вещи на личность, увы, нет. Я смотрю на нее как на вещь и никогда не смогу увидеть в ней человека. У моих синих глаз нет обратного пути.
– А как ты смотришь на меня, на Эми, Кейси, Райана?
– Как на индивидов. – Рэй хотел бы сказать больше, но Марк стал самым близким человеком для него в этом городе, и он не решился выложить все на чистоту. Правда была куда сложнее: он не смотрел на Марка и Эмилию как на объекты, но Кейси и Райан для него значили мало. Марк был его настоящим другом, человеком, которому он доверял больше всех. А Эмилия… она была для него чем-то иным, особенным. В ней он видел свет, в котором утопал каждый раз, когда замечал ее изящные жесты, ее легкую улыбку, которая могла согреть даже самые холодные уголки его души.
Он влюбился в нее словно в первый раз – с той самой простотой и силой, когда даже самые простые вещи приобретают значение: ее голос, ее смех, ее улыбка, которой казалось, хватило бы, чтобы осветить весь мир. Рэй понимал, что это чувство – безнадежное. Эмилия была влюблена в Марка, и Рэй не мог ничего с этим сделать. Это знание резало его изнутри, но он все равно не мог перестать думать о ней. Чем больше времени они проводили вместе, тем глубже его чувства. Эмилия стала первой девушкой, которая так запала ему в душу, и каждый ее взгляд словно прожигал его, оставляя глубокие следы.
На Кейси он смотрел иначе. Она была тайной, загадкой, окутанной тьмой, которую он не мог разгадать. Ее глаза казались бездной, в которой скрывалось нечто, что он не хотел бы узнать. Она была как шторм – порывистая и непредсказуемая. Ее частые перепады настроения пугали его: иногда она была полна энергии, словно у нее СДВГ, но в другие моменты погружалась в такое мрачное состояние, что ее глаза становились злыми и чужими. Она напоминала ему о темноте, которую он сам носил внутри, только ее тьма казалась куда более безграничной и опасной.
Райан же был для него просто… пустым местом. Он всегда казался Рэю чем-то отстраненным, пренебрежительно и с усмешкой наблюдающим за миром, как будто принял его ужас таким, какой он есть, и больше не пытался бороться. Это вызывало у Рэя лишь отвращение и глухое раздражение.
Но Марк и Эмилия были другими. Их глаза, их присутствие наполняли его энергией, заставляли двигаться вперед, искать смысл в этом хаотичном мире. Их дружба и чувства казались единственной искрой света в его жизни.
– Это здорово. Может, тебе удастся понравиться Эмилии? – Марк словно задел его самую чувствительную струну.
– Нет. Мне не нравятся блондинки, – покраснев, пробормотал Рэй, откровенно солгав.
Каждая черта Эмилии была для него совершенной – ее светлые волосы, каскадами спускающиеся по плечам, сияющие глаза, словно отражающие небесный свет, и легкий аромат ее духов, который он замечал, когда она была рядом. Ему нравилось все в ней.
– А какая разница, какого цвета волосы, глаза или кожа, если человек сам по себе хороший? – продолжал Марк. – Зачем судить по внешности, если важен внутренний мир? Оболочка временная, она сгниет и исчезнет, а душа…
– Вижу, ты романтик, – сказал Рэй, скрывая свою боль, зная, что Марк, возможно, тоже влюблен в Эмилию. И это жгло его еще сильнее.
– Я не романтик! – отрезал Марк, что-то в его тоне раздражало Рэя. – Я говорю о человеке в другом контексте… Не люблю смотреть на внешность, когда речь идет о чувствах. Это просто объективизация. Людей нужно любить не за то, как они выглядят, а за то, кто они есть.
Рэй слушал его, но слова казались ему пустыми. Марк говорил как философ, а Рэй горел настоящей, сырой болью в груди, чувствуя, как Эмилия становится для него недосягаемой.
Рэй считал, что надо выбирать людей, которые ведут в правильном направлении, в единую дорогу. Марку же было все равно, куда ведут эти дороги, он прекрасно понимал, что у всех они разные.
– Люди мне никогда не нравились в плане…
– Стоп! – перебил его Марк, понимая, что если разговор уйдет в другую сторону, они уже не вернутся к началу. – Ты собираешься петь или продолжишь бояться, что подумают люди?
– Мнения людей меня не волнуют, но петь перед ними… мне страшно.
– Ничего, я рядом. Если вдруг они захотят тебя избить за твое пение, я тебя защищу. Но если ты будешь правда ужасно петь, я сам тебе наваляю, – подмигнул он.
Рэй все-таки отважился спеть. Марк сосредоточился на нем, наблюдая, как тот громко произнес несколько слов, а затем стеснительно утих. Марк расхохотался, чуть ли не катаясь по полу. Рэй не умел петь, и ему стало стыдно. Он был самоучкой и учился всему сам, но пение для него стало самым сложным уровнем, к которому он не мог дойти.
«Вот бы провалиться под землю! Сам заставил, а теперь смеется, как конь! Господи, когда-нибудь я тебе отомщу, ох, ты только жди, Марк Эшфорд!»