Валерия Дмитриевна Лагутина
Лотерейка
Жаркое полуденное солнце палило так, что пот холодным ручейком стекал из-под прикрытых кружевной шляпкой волн каштановых волос по шее прямо за ворот простого цветастого платья. Отмахиваясь от мух и проклиная тот день, когда она, бойкая молодая деваха, польстившись на государственные выплаты жителям села, пару месяцев назад приехала в это богом забытое место работать в местном медпункте простой фельдшерицей, услышала фальшивое пение и невпопад звучащие аккорды баяна:
–Белые розы, белые розы, беззащитны шипы… – орал на всю деревню хриплый мужской тенорок под отстающий от его пения аккомпанемент.
«Опять глотку дерёт с утра пораньше» – подумала Настя и бросила взгляд через покосившийся штакетник в глубь двора.
Там, на завалинке дома сидел щупленький мужичок лет сорока в застиранной майке-тельняшке, подвёрнутых до колен трениках и китайских шлёпанцах на босу ногу и усиленно растягивал меха баяна:
–Что с вами сделал снег и морозы, – эмоционально пел он, зажмурив от удовольствия глаза и пританцовывая всем телом в такт музыке.
Словно почувствовав, что у него появился слушатель, мужчина открыл глаза и, чуть привстав, помахал девушке одной рукой:
–Доброго утречка, Настасья Петровна!
Фельдшерица слегка кивнула и, отвернув голову, продолжила путь, а певец с чувством выполненного долга перед государственным лицом, проводил тоскливым взглядом раскачивающиеся формы и продолжил музицировать:
–Люди украсят вами свой праздник лишь на несколько…
Неожиданно вылетевший из открытого окна кусок теста шмякнулся горе-певцу прямо в лысый затылок и заставил его замолчать:
–Да заткни ты свою кнопкадуйку! – раздался из дома сердитый низкий женский голос. – У меня тесто на подходе! А печь уже прогорает!
–Ну, ты чего, – обиделся баянист, нехотя снимая инструмент с плеч.
–Чего-чего, – продолжила ворчать женщина в доме. – Ты жрать-то хочешь? Вот и давай, шевели маслами, коли они ещё двигаются!
Мужчина нехотя встал, размял плечами и направился к топчану рядом с поленницей, в котором одиноко скучал без работы огромный топор-колун:
–Электропечь же есть! Зачем дрова изводить?
–Что ты там бормочешь? – в ответ из окна высунулась женская голова в облаке окружающих её пышных тёмных волос. – От твоей печи при включённом телевизоре пробки повыбивает! Мужика-то в доме нет, что б с проводкой разобраться! Одни артисты!
–Кать, а Кать, посмотри-ка, что я умею, – желая отвлечь женщину на другие темы, выпрямившись, Борис встал в позу и, загадочно подмигнув жене, подёргал грудной мышцей:
–А? Ну, как? – и так посмотрел на любимую, словно ждал от неё не только одобрения, но и восхищения его умению.
–Да ну тебя! – смущённо засмеялась женщина. – Тоже мне, бодибилдер! Только это и можешь! Титьками дёргать! Ты вот лучше скажи, когда Маруське сарай починишь?
–Сарай, сарай, – обиделся мужчина. – Ничего-то ты не понимаешь в красоте мужского тела!
–Мать моя родная! Посмотрите-ка! Бред Пит нижнетагильский!
Резведя руки в стороны, а потом демонстративно прихлопнув в ладоши, Катерина дала понять мужу, что ждёт от него совсем не таких навыков.
–Мам! Ну, ты где? Начинается! – раздался в глубине дома молодой голос и женщина тут же скрылась из окна, вернувшись в дом.
Встав в позу и, наигранно размяв плечами, Борис огляделся по сторонам и, никого не увидев на пустынной улице, горько вздохнул от отсутствия зрителей и взялся двумя руками за колун.
Взмах.
Сильный удар.
И расколотое надвое бревно разлетается ровными половинками в разные стороны.
–Что, сосед, проехалась по тебе жинка? – наблюдающий из-за штакетника за супружескими разборками, дед Иван хитро прищурил глаз и шмыгнул носом.
–Чего тебе? – не отвечая на вопрос, сердито буркнул ему в ответ Борис.
Деда Ивана на селе особо не любили. Нигде не работающий и непонятно на что живущий дед (хоть возраста он и был неопределённого, но все почему-то решили, что он довольно старый) появился у них как будто бы ниоткуда. Поселился в заброшенном доме и вечно побирался по всему селу, плачась на свою несчастную жизнь. Рассказывал, будто был он то ли майором, то ли (по другой версии) полковником, а потом, как вышел на пенсию, обдурили его чёрные риелторы и забрали роскошную квартиру на Арбате. А потом вдруг выяснилось, что вовсе это были ни риелторы, а дочь (или сын?) выгнали из собственноручно построенного дома в Твери… По началу его рассказам верили, жалели: кто картошки подкинет, кто сторублёвку даст. Но со временем всем это надоело. И то правда: работу предлагают – отказывается, огород не сажает, кур бы мог завести – и то не хочет. Всё-то ему то это не то, то это не так, все ему должны, а он- будто барин-барином.
–Так это, подкинь сотенку до пенсии, – жалостливо начал дед Иван.
–Ты мне ещё с третьего месяца должен. Когда отдашь? – не выпуская топор из рук, напомнил ему Борис о давнем долге.
–Так в эту и отдам. Вот те крест, – перекрестился мужчина.
–Да что мне твой крест! Ты ж неверующий!
–С чего это ты взял? Верую, как есть верую, – с укором посмотрел на собеседника дед и наигранно перекрестился ещё раз.
–Ври больше! – отмахнулся от него Борис и снова принялся за работу:
«Хоть бы врать научился! Церковь рукой подать – а ни разу туда и не заглянул!» – подумал он и, выбрав полено, поставил его на топчан.
Взмах.
Удар.
Треск расколовшегося бревна заглушил доносящийся из дома мужской восклицающий голос:
–Потому что у нас выигрывают!
–Жадный ты, Борька. Ох и жадный. Да ничего, мы ещё посмеёмся, – не получив желаемое, Иван зло плюнул в сторону хозяина дома и пошёл искать себе того, кто в очередной раз поверит в его байки.
Войдя в раж, щупленький, казалось бы, с виду Борис, с грацией атлета, ничуть не обращая внимания на телевизионные звуки и на матерящего его соседа, не переставая продолжил махать своим оружием, засыпая поросший затоптанной травой двор поленьями и щепой.
В небольшой комнате, заставленной старой, местами обшарпанной мебелью, на покрытом цветастым покрывалом диване в ряд сидит троица: хорошенькая круглолицая девушка лет восемнадцати-девятнадцати – Варвара – в коротких джинсовых шортах и свободной футболке с изображением симпатичного парня и одногодки мальчик и девочка. Девушка держит в руках лотерейный билетик и карандаш и, не сводя глаз, смотрит на ведущего на экране телевизора. Рядом с ней, малыши-семилетки, вытянувшись струнками, внимательно смотрят за всем происходящим в телепередаче.
–И следующий номер, – вынимает ведущий бочонок из мешка – двадцать пять!
–Варька, двадцать пять, – засуетился Владик, – смотри, есть, нет?
–Есть! – зачеркнув циферку, твёрдо отвечает девушка и зачёркивает первую в билетике цифру.
–Эй, малышарики! – раздался с кухни женский голос. – Ну, чего там?
–Первая из первой! – ответила матери Варвара.
–Ну, добре, добре, – кивнула головой женщина, вымешивая тесто. С виду она была очень высокая и статная, гораздо крупнее своего хоть и с мускулами, но всё-таки хлюпенького по сравнению с ней, мужа. Её стройные крепкие ноги выглядывали из-под подола простого велюрового халата на молнии, а красивые, мягкие руки ловко формировали из податливого теста шарики. Не отрываясь от работы, женщина выглянула в окно, невольно залюбовавшись на работающего супруга, но тут же её взгляд покосился на завалившийся местами штакетник, и она забормотала сама себе:
–И послал же бог муженька. Ни тебе забор починить, ни проводку исправить, не говорю уж о сарае. Как бы Маруське крыша на голову не упала.
Маруська – любимица всей семьи – корова-бурёнка, уже второй месяц квартировала в сарае с проломленной крышей. Ещё в начале лета в деревне разразился сильный ураган и высоченная дряхлая осина, которую давно уже надо было спилить и пустить на дрова, не выдержала его напора и, переломившись надвое, упала прямо на старую крышу, пробив её своими ветками. Маруське вначале раздолье было: можно было рвать листву, прямо не выходя из дома! Но во время дождей сарай заливала вода и бедное животное стояло в грязи, укоризненно смотря на хозяина своими большими луноликими глазами.
–Забор-то скоро совсем на бока ляжет, – прокричала Катерина мужу в окно. – Вроде есть мужик в доме, а как будто и нет! Соколова Пашку попросить, что ли? Или, может, мужа на час вызвать?
Действительно, мужик у соседки Любки – Павел – был справный. Во дворе чистота и уют, ни дырочки нигде, ни царапинки. Хоть песни и не орал.
–Слышь? Нет? Пашка-то придёт, со стыда не сгоришь?
–А чего гореть-то? – огрызнулся в ответ Борис, насаживая топор на бревно. – Мы не гордые!
–Ишь ты! – не унималась Катерина. – Не гордые!
–Мам! – раздался Варькин голос из комнаты! – Давай тише, а?
–Ну-ка, цыц, матери рот затыкать! – перенесла злобу с мужа на дочь женщина. – Совсем свихнулись со своей лотереей. Всё равно больше сотни не выиграем!
–Мам, мамочка, – запищали в ответ малыши.
–Дверь прикройте! – Скомандовала Катерина и, услышав захлопнувшийся стук, снова переключилась на мужа:
–На цацу свою посмотри! Приехала вся такая-растакая!
–Ну, и какая?
–Какая, какая… Дольче кабана разукрашенная! Губы накачанные, как вареники! И что, силиконовая целовалка не растекается?
Со злостью побросав пироги на противень, Катерина пихнула его в печь и плюхнулась на табурет. Хоть и была уверена она в супружеской верности своего ненаглядного, а всё же её женская гордость давала о себе знать, когда она замечала бросаемые в сторону молодой фельдшерицы мужнины взгляды.
–Ты б, Катерина, на себя посмотрела!
Воткнув топор в бревно, Борис присел рядом на топчан и, достав из кармана штанов сигаретку с зажигалкой, затянулся.
Да, что ни говори, молодая фельдшерица была что надо! Огонь, а не девка! Высокая, статная! Грудь! Во! Как дрожжевое тесто из квашни, вылезала она из тесного бюстгальтера, показываясь во всей своей красе в глубоком вырезе медицинского халата. Губы пухлые, яркие, сочные…
Вспомнив красавицу-медработника, Борис выдохнул. Конечно, как только появилась такая у них в селе, местные мужики табунами повалили в медпункт. Кто с царапиной, кто с выдуманной болью в животе, кто с мигренью… Лишь бы попялиться на новую деваху. Свои-то приелись все уже! Ну, и Катерина, дура, ревновать давай! Да что и говорить, не без причины. Сам бы Борис с превеликим удовольствием помял такие дойки. Вот и турникет себе даже соорудил подтягиваться, что б при случае удивить молодуху на приёме.
