Валерия Евгеньевна Карих
Жена фабриканта. Том 2
4
Колесо коляски попало в яму, и сидящие в ней пассажиры смешно подпрыгнули, девочки весело запищали, и всё их внимание переключилось на дорогу, по которой они проезжали. Сестры принялись оживленно осуждать, что они видели.
В это время их кучер повернул лошадь направо и оказался на узкой плохой дороге. Они проехали мимо заросшего тиной и ряской, дурно пахнущего застоявшегося пруда, в который с соседних дворов и улиц по земляным канавкам и желобам стекали канализационные нечистоты. Стойкий запах гниющего болота отравлял воздух. Но домашние и дикие утки и селезни радостно крякали, барахтаясь и плавая возле берега в буро-зеленой воде, весело золотящейся в лучах осеннего солнца.
Вдоль тротуара лепились деревянные дома с мезонинами, огороженные заборами, не всегда ровно державшимися. Из печных труб в небо вился белый дымок, за заборами слышались неторопливые разговоры людей, кудахтанье кур. Играли в траве и пыли босоногие ребятишки. На лавочках возле ворот грелись в лучах солнца, слезшие с печей старики и старушки. Прогрохотала, проехав по улице, водовозная телега, и вновь воцарилась пронизанная солнцем и пылью сонная тишина.
Экипажи выехали на площадь, миновали небольшую деревянную будочку городового, окруженную зеленым забором. Внутри такой будочки все было приспособлено для проживания человека: стояла печь, лавка и стол. Во дворе разбит небольшой огород, и висело на протянутой от забора до забора веревке сохнущее белье, бродили в песке куры с цыплятами. Но самого городового было не видно, наверно, спал внутри.
В Китай-городе движение стало ещё более оживленным: загромыхали железными шинами по неровным мостовым кабриолеты. Это была знакомая, как будто ещё средневековая торговая столица, с её неровными и короткими улицами, извилистыми коленчатыми переулками, разросшимися одичавшими садами, родниками, бьющими из-под камней в какой-нибудь рощице, и прудами. Но уже то там, то здесь становились заметны приметы стремительно наступающего нового времени. Камер – Коллежский вал интенсивно застраивался современными и красивыми зданиями из камня и стекла.
Но в центре этой новой капиталистической Москвы уже появились большие колониальные магазины, рестораны и кондитерские с красивыми выставками разных деликатесов. Великолепные зеркальные витрины ярко сверкая огнями, манили проходивших мимо зевак вызывающей роскошью.
В вечернее время центральные улицы освещались керосиновыми или газовыми фонарями. Но на окраинах, в глухих переулках всё ещё горели подслеповатые фонари, заправляемые конопляным маслом.
Промышленные предприятия города, нуждаясь для технических нужд в воде, строились вдоль берегов рек Москвы и Яузы. За Преображенской, Крестьянской, Калужской заставами, на Воробьевых горах также возникали рабочие слободки и кварталы.
Дворянской, чиновничьей стороной считалась та часть Москвы, которая простиралась от Москвы-реки до Малой Дмитровки и Каретного ряда, и находившимися на ней Остоженкой, Пречистенкой, Арбатом, Поварской, Большой и Малой Никитской. На улицах возвышались дворянские особняки, дворцы с колоннами и фронтонами в стиле ампир. Между ними попадались и дома поскромней, с антресолями и мезонинами, на которых красовались гербы с княжескими шапками и мантиями, с дворянскими коронами, рыцарскими шлемами и страусовыми перьями. Улицы Москвы тогда ещё не имели вида двух высоких, смотрящих друг на друга фасадов. Граничившие между собой владения усадеб с садами, были отделены друг от друга невысокими деревянными заборами. Ворота на которых почти ни у кого не запирались днём на засов и были открыты для проезда с улицы к парадному домашнему крыльцу.
Дом Ухтомцевых находился на правом берегу Москвы-реки на удице Малая Якиманка в Замоскворечье. Соседние с ними улицы: Пятницкая, Ордынка, Полянка и Якиманка с большим количеством переходов и переулков были застроены купеческими домами. В этой части города с давних пор царил патриархальный и строгий семейный уклад, который можно охарактеризовать очень выразительной чертой. Когда глава семейства – «сам» или «тятенька» возвращался домой из лавки, он требовал, чтобы вся семья собиралась на ужин под его председательством. Затем ворота тщательно запирались дворником на ключ и приносились «самому». Если же ловкий и сметливый купеческий сынок хотел закатиться на ночь кутить, ему приходилось пролезать под воротами, если это пространство от земли до нижнего края ворот по особому договору с дворником не было заложено доской, называвшейся «подворотней». Возвращение в родительский дом ранним утром совершалось тем же способом.
Двухэтажный каменный дом из фигурного светло-розового кирпича, с мезонином, в котором жили Ухтомцевы, окнами смотрел на Малую Якиманку, скромно прятался за каменным забором, раскидистыми яблонями и вишнями в тихом зеленом переулке.
За главным домом стоял ещё один флигель, на первом этаже которого располагалась контора, а на втором жилые комнаты, сдаваемые внаем приказчику Григорьеву с семьей.
Внутреннее расположение комнат в этой усадьбе было почти таким же, как в деревенском доме. На втором этаже правого крыла расположились три гостевые комнаты, за ними большая и малая гостиные. На первом этаже слева – комнаты для работников: управляющего и ключника Тимофея Сергеевича, бойкой девицы Ариши, горничной и стряпухи, и дворника Серафима.
Направо по коридору располагалась столовая, зимняя кухня, буфетная и кладовые.
Сами хозяева с детьми и француженка проживали на втором этаже.
Слева от комнаты Ольги Андреевны находилась горница девочек, рядом с ней – комната гувернантки, справа спальня и кабинет хозяина. Из всех окон в комнатах открывался замечательный вид на восточную окраину Москвы и Малую Якиманку, на сады, разросшиеся за каменными стенами и тесовыми заборами, куда с утра слетались стаями вороны и галки. Сквозь густую темную зелень кое-где видны были крыши и верхние этажи домов, круглые крыши летних беседок. А дальше как будто в небеса устремлялись золотые купола церквей, открывалась панорама из зданий, высоких каштанов и лип. Слева как на ладони – Кремль с башнями, соборами и дворцами. В праздники и царские дни слышалось, как палят с Тайницкой башни пушки, были видны клубы дыма.
За жилыми комнатами на втором этаже размещался зал, предназначавшийся для приемов, который почти всегда пустовал. В зале стояли замечательные английские часы с механикой, фасад которых представлял собой сельский пейзаж с ветряной мельницей и водопадом. Несколько раз на дню часы перед боем играли незамысловатые мелодии, мельница вертела крыльями, и струился водопад.
В шкафах за стеклом теснились красиво расписанные лаковые табакерки и шкатулки, позолоченные чашки, маленькие флакончики на цепочках, которые носили дамы на мизинце левой руки, веера из слоновой кости, бронзовые курильницы, хрустальные кубки, узкие, с позолотой, для цветов и букетов и множество других, милых сердцу безделушек и предметов.
Через следующий зал, называемый малой гостиной можно было попасть в оранжерею, за которой в отсутствие хозяйки ухаживали девушки.
В середине оранжереи находился небольшой круглый бассейн, а посредине – скульптура амура с кувшином, из которого выбивался фонтан для поддержания постоянной влажности воздуха. В зеленых кадках вдоль стен росли семь больших пальм. Драцены и юкки занимали почетные места в глиняных вазонах причудливой формы. На подоконниках красовались горшки с бальзаминами и красной геранью. Росли здесь и гвоздичные деревья, и фикусы в больших вместительных горшках, померанцы и лимонные деревья. Летом домашние растения выносили в сад и красиво расставляли на траве и вдоль садовых дорожек.
Гордостью Ольги Андреевны стала королевская бегония, которой московское общество придумало необычное название «Ухо Наполеона», а также цветок с другим не менее странным названием – кротон, который ей подарил Федор Кузьмич.
В оранжерее Ухтомцевых в художественном беспорядке располагались бархатные голубые диванчики на две персоны для отдыха. Зимний сад выходил окнами на полукруглый балкон. Белые плетеные кресла-качалки, в которых можно сидеть тихими летними вечерами и наблюдать за прохожими, стояли возле парапета, украшенного рельефной лепниной.
Парадная лестница вела на второй этаж и украшена цветными изображениями лесных птиц и пастушек, овечек и оленей. Под лестницей находилась закрытая холодная галерея, открывающаяся в ещё одну залу на первом этаже. В ней хранятся припасы на зиму: банки с вареньями и повидлами, компоты.
В просторном кирпичном амбаре на заднем дворе был сложен садовый и огородный инвентарь. Возвышается аккуратная дровня, ответственность за пополнение которой целиком лежла на кучере Степане Хлыстове. В огромных добротных амбарах, двери которых запираются на огромные висячие замки, хранились солидные запасы муки и круп, завезенные из деревни. Под потолком на крючках висела солонина: зимой ее держали вне холодного погреба. Конюшня прочная и теплая, без сквозняков, сделана так, словно там должны жить люди. Лошадей в хозяйстве шесть: самые выносливые, для поездок с товаром в другие уезды и губернии; другие – для возможной охоты; третьи – красивые и породистые, для выездов, чтобы щегольнуть на прогулке или в театре, на ярмарках.
5
Скрипя колесами по гравию, экипаж остановился возле широкого крыльца, на котором в ожидании застыл управляющий домом Тимофей Сергеевич, цветущего вида представительный лысоватый мужчина с плотным животиком. Всё его жизнерадостное и безусое лицо с пушистыми рыжеватыми бакенбардами, здоровым румянцем на гладких щеках, расплывшаяся на губах добродушная улыбка, радостный взгляд выражали в эту минуту искреннюю готовность услужить. За ним к двери жалась Аринушка, бойкая молодайка из-под Полтавы, с веселыми вишневыми глазами, разлётными дугами чёрных бровей и очаровательными ямочками на белых щеках.
По обеим сторонам от подъезда возвышались аккуратные белые вазоны с нежно-сиреневыми и розовыми флоксами. Вдоль дорожки за кустами поникших роз на клумбах красовались осенние пионы и глицинии, наполняющие пространство вокруг одуряющим сладковатым ароматом.
Девочки вылезли из колясок и побежали за дом, посмотреть, что изменилось за время их отсутствия. Даша с гордым и независимым лицом сама стащила с коляски свой тяжелый чемодан и отошла с ним подальше, волоча по траве, чтобы никому не мешаться. Она закинула косу на спину и с любопытством оглядела дом и уютный палисадник, разбитый с обеих сторон от подъездной дорожки. К ней подошла француженка, поставив саквояж возле ног. Не глядя на Дашу и не разговаривая, она с подчеркнуто отчужденным видом ждала, когда вернутся её воспитанницы, чтобы вместе с ними пойти уже в дом.
– С прибытием, Иван Кузьмич, дорогая хозяюшка, Ольга Андреевна, – радушно улыбаясь, проговорил Тимофей Сергеевич, подходя к фабриканту.
Ариша тоже подошла и остановилась за широкой спиной управляющего. Она радостно и загадочно улыбалась, переводя блестящий задорный свой взгляд то на хозяина, то на хозяйку.
Тимофей протянул было руку, чтобы принять сюртук, переброшенный у хозяина на руке. Но так как тот сразу не отреагировал, не придумал лучшего, как ухватиться за его воротник и потянуть на себя.
Но хозяин сюртук не отдал. И между мужчинами состоялось шутливое состязание, заключавшееся в том, кто ловчей и быстрей перетянет сюртук. Иван ухмылялся, наблюдая, как раздосадовано пыхтит Тимофей. Тот покраснел от натуги, чувствуя оплошность, озадаченно крякнул и отступил с растерянной улыбкой.
– Неужто сил маловато? – съехидничал фабрикант.
– Да вроде бы нет, – бодро отвечал Тимофей и, поднапрягшись, с силой дернул сюртук на себя. Рукав разодрался, но сюртук оказался у него.
– Это вы в деревне так раздобрели, что он порвался, – неуклюже пошутил Тимофей.
Но хозяин шутку не понял, сердито хмыкнул. Спохватившись, Тимофей смущенно продолжил:
– Извините, Иван Кузьмич. Поторопился, не подумавши. Хотел, как лучше, чтобы руки вам освободить. Да видно перестарался…
– И кто мне его теперь починит?
– Так я и починю, если больше некому, – отозвался работник.
– Да ну, – не поверил Ухтомцев.
– Мне бы только иголку с ниткой найти, мигом исправлю.
– Ну гляди. А наперед все же спрашивай, не угодно ли отдать, а то сразу тащить… Ну да чего уж теперь: бери, зашивай. Сам напросился. Есть ли известия от моей Александры Васильевны? Архип заходит, что говорит? – расспрашивал Ухтомцев работника. Он выглядел заметно повеселевшим, стоило ему вылезти из коляски и поставить ноги на землю.
– Александра Васильевна ещё не вернулись. Про брата вашего есть известия.
– Какие?
– Воротился больным. Сейчас дома сидит как сыч в норе, и нос не высовывает, – отвечал Тимофей, не краснея. Дело в том, что этим утром Петр Кузьмич пришел к ним за молоком вместо Архипа. И Тимофей Сергеевич лично его лицезрел и провел с ним за работой все утро. Мало того, Петр Кузьмич как раз в данный момент находился на заднем дворе, укрывшись в сарае возле курятника. Но об этом Тимофей Сергеевич не мог признаться хозяину, иначе навлек бы на себя его гнев.
– Понятно, – кивнул Иван Кузьмич.
– У Филимоновых три дня назад бабушка померла. Вчера хоронили. Хлыстов, Степан Феоктистыч, дочку меньшую замуж выдавать собрался. Уже и сватов заслали, гуляли два дня.
– Давно пора. Их Настюхе уже, почитай, восемнадцатый годок пошел. А кто же посватался?
– Щекачев Юрий, который вместе с отцом у нас рыбой в рядах торгует. Да вы его поди, знаете?
– Знаю. Сам-то Матвей Степанович в лавку часто заходит. Юрий хороший парнишка. Сызмальства вместе с отцом ездит, шустрый, толковый. Повезло Хлыстовым, дочку хорошо пристроили.
– А мы без вас всех скучали. Как ваше семейство уехало, так и заскучали. А сейчас снова будет весело, – добродушно говорил Тимофей.
– Что же ты? Хозяин за дверь, ты – гуляй не хочу, – пошутил фабрикант и хитро подмигнул.
– Нам это ни к чему, – с некоторой даже обидой промолвил Тимофей. – Мы по нашим маленьким барышням скучали.
– Дядя Тимофей, а мы не скучали, – влезла в разговор Танюшка, крутившаяся рядом.
– Ещё бы вы скучали в деревне, милая барышня, – поддакнул ей Тимофей. – Да будь я на вашем месте, я бы оттуда ни ногой. Жил бы и жил, по грибы и ягоды ходил, да на речке купался. – Он протянув руку, потрепал девочку по волосам.
– Если нужно куда-то поехать, вы мне скажите, я отпущу, – сказал Ухтомцев.
– Один не поеду… А вот когда женюсь, так сразу и поедем к родне, вместе с женой, – добавил он, хитро подмигивая.
– Неужто поладили? – догадавшись о ком речь, ухмыльнулся хозяин. В доме все знали о давней сердечной привязанности Тимофея к Арише, которая стояла около Даши и что-то ей объясняла.
Круглое розовощекое лицо Тимофея расплылось в счастливой глупой улыбке.
– Куда она денется, уговорил, – самодовольно промолвил он.
– Вот это правильно. Справите свадьбу и поезжай, – сказал Ухтомцев и одобрительно похлопал Тимофея по плечу.
И эта намечающаяся свадьба его работника оказалась еще одной приятной новостью, порадовавшей Ухтомцева после того, как он вступил на собственный двор.
– Мы баньку для вас истопили. Не изволите ли принять с дороги-то?
– Уже нет, скоро брат должен приехать. Вы нам ее лучше завтра изобразите. И принесите мне чистую пару, пойду сполоснусь, – сказал Иван Кузьмич, останавливаясь с Тимофеем возле крыльца.
Ольга Андреевна приказала Даше идти в дом и дожидаться дальнейших распоряжений. Та кивнула, подобрала поставленный на песок туго набитый чемодан и корзину с домашней провизией и пошла вслед за Аришей.
А Ольга Андреевна направилась по дорожке к летней кухне, желая поскорее узнать, что там готовится на обед. Когда она уже возвращалась оттуда, её вдруг окликнула Ариша, выглянувшая из-за кустов сирени с заговорщическим лукавым видом.
– Ой, Ольга Андреевна, голубушка. Можете подойти? Дело есть, очень важное, – быстрой взволнованной скороговоркой затараторила она. Мягкий южный акцент сразу выдавал её малороссийское происхождение. Вишнёвые выразительные глаза Ариши блестели от возбуждения, вызванного значимостью и таинственностью происходящего.
– Что случилось, Аришенька? – Ольга Андреевна остановилась.
– Петр Кузьмич – здесь! – выпалила та припасённую для хозяйки страшную новость и замерла на полуслове.
– Хозяин видел? – моментально сориентировалась та.
Ариша помотала головой:
– Пока нет.
– А где же он?
– В сарае. Он к нам сегодня вместо Архипа за молоком пришел. А как узнал, что вы возвращаетесь, решил дожидаться. Мы его пытались выпроводить, да разве же выставишь. Сказал, что ему нужно срочно вас повидать по какому-то важному делу, – Ариша замолчала, перевела дыхание и вновь зачастила: – Ой, Ольга Андреевна! Вы бы его видели, какой он стал худющий, страшный, не приведи Господь! Да вы и сами увидите, поймёте.
– Трезвый? – сухо прервала Аришину речь хозяйка.
– Да.
– Это хорошо. А теперь ступай к нему и скажи, что я приду, как только смогу. Пускай подождет и никуда не выходит. Только бы сам его не увидел, – озабоченно прибавила она и удивленно приподняла бровь. – Ну, и чего стоишь?
– Уже бегу, Ольга Андреевна! – радостно кивнула Ариша и сорвалась с места. Мелькнула цветной косынкой и скрылась за кустами сирени.
6
Петр Кузьмич дожидался Аришу, пребывая в страшном нетерпенье. Это был ещё довольно молодой человек, но выглядевший старше своих тридцати лет. Ночные кутежи и запои сделали черное дело, оставив на его одуловатом от пьянства лице характерные следы. Ростом он был очень высок, но тощ, как жердь. В плечах Петр Кузьмич был узок, в спине – сутул. Весь его суетливый дергающийся облик с беспокойным блуждающим перед выпивкой взором, заостренным носом, сухими губами, которые он постоянно облизывал, прилипшие к костлявому лбу волосы и жиденькая неопрятная поросль на маленьком подбородке при первом же взгляде выдавал в нём сильно пьющего человека.
Они уже неделю брали в долг в доме у брата Ивана молоко. Свою корову Белобочку доить было нельзя – через два месяца она должна отелиться.
Забирая молоко и узнав из разговора с работниками, что хозяин с семьей уже сегодня возвращается с дачи, он неожиданно для себя почему-то обрадовался этой новости и почувствовал облегчение. Хотя и был сильно обижен на брата.
Была ли тому причина, что он уже давно не видел родни, невестки, к которой относился тепло и по-дружески, впрочем, как и она к нему, или же эта радость возникла в нём из-за того, что после сердечного приступа, едва не отнявшего жизнь, и приступа белой горячки он как-то по-особенному ценил теперь жизнь, а особенно тех людей, что всегда принимали искреннее участие в его судьбе. Или же он вдруг почувствовал себя совершенно другим человеком: обновленным, свободным от алкоголя, – об этом он в этот момент не рассуждал, не искал причин и объяснений. Но собравшись порвать с прошлым и висящими на нем долгами, он намеревался, не откладывая в долгий ящик, просить Ольгу Андреевну в последний раз дать ему денег взаймы, чтобы успеть до приезда матери рассчитаться с кредиторами. И поэтому, пока он возвращался домой с молоком, все больше хотел повидать свою невестку, услышать её ободряющие слова, произнесенные тихим грудным и ласковым голосом, которым могла говорить только она. Как будто бы в этом голосе Ольги Андреевны скрывалась для него обетованная земля, его Палестина, до которой ему обязательно нужно было добраться и прикоснуться, ощутив под ногами твердую почву, и вдохнуть в себя их силу, крепость и волю. Но главное, к чему он неосознанно стремился и что могла подарить ему Ольга Андреевна, – это безоговорочное и щедрое материнское сострадание и утешение.
На мать в поисках утешения и денег рассчитывать Петр не мог, та на него была сильно обижена. На брата Ивана по тем же причинам – тоже, и из-за ссоры. Брата он подло обманул, одолжив у него две тысячи якобы под покупку у купца Фирсова выездных лошадей в подарок для матери, а сам их бессовестно пропил.
Он отнес молоко и вернулся обратно, и в ожидании приезда брата с семьей, стал помогать Тимофею Сергеевичу. Наколол дрова, помог растопить баню. Потом стоял на огороде и сжигал собранные в кучу сорняки и пожухлую свекольную и морковную ботву, вспоминая, из-за чего поссорился с братом.
– На лошадей для матери я тебе деньги дам. Хотя, Петька, ты и вышел у меня из доверия. Деньги когда мне вернешь? – спросил у него Иван.
– В полгода рассчитаюсь, – заверил он его.
Спустя месяц брат заехал к матушке. Его не было дома. И за самоваром брат узнал от матери, что Петр так и не купил лошадей, а вместо этого безбожно пил целый месяц.
– И откуда он только деньги нашел, просто ума не приложу! Уж я от него и сейф запираю, а все равно находит. Боюсь, как бы его кто-нибудь из той компании в какое худое дело не втянул. Такие вещи, сам знаешь, происходят быстро. Да и охочие до чужого добра люди всегда найдутся, – посетовала огорченная Александра Васильевна.
– Это я ему, дурак одолжил. Не ожидал, что снова надует. Хотел, как лучше, да видно не в этот раз… А ведь сказки-то какие он мне рассказывал, что хочет тебе лошадей на выезд новых купить! – возмущался Иван.
– Может и хотел… Он меня про этих лошадей спрашивал, да я ему запретила. Не хотела тратиться. Вот он и решил, коли не нужно, то почему бы на эти деньги ему не погулять, То-то он от тебя в прошлый раз воротился довольный. За ужином про этих лошадей спросил и все про тебя да про внучек сказки мне баял. Пил-то он на них… Эх, Петр, Петр! Что же мне с тобой делать? – негодуя, покачала головой Александра Васильевна.
– Чего-то я его не вижу. Дома или ушел? – спросил Иван.
– Ушел. С утра нет. Да ты его не жди. Не нужно, сынок. Тебе, поди, и домой уже пора. Ты, голубчик, езжай домой. А мы тут сами как-нибудь разберемся. А те деньги, которые он у тебя взял, я тебе, сыночек, сейчас все отдам. Посиди немножко, схожу принесу, – мать встала, но Иван удержал ее за руку.
– Не беспокойтесь о деньгах. От вас я их все равно не приму. Петька взял, пускай и отдаст. Ничего! Он мне сполна их выплатит, да ещё и с процентами, – холодно усмехнулся он. – Когда домой-то вернется, не говорил?
Александра Васильевна отрицательно покачала головой.
– Так он, может, и завтра утром только придет, – ей хотелось, чтобы Иван уехал от греха подальше.
– Вечером приеду, – согласился Иван.
Вечером он вернулся и ждал брата. Тот пришел поздно, сильно навеселе. И между ними случилась та самая ссора, закончившаяся дракой и разбитым лицом Петра.
Петр собирал лопатой золу в отдельное ведро. Она потом пойдет на удобрение. Пока работал, вспоминал боль, которую причинил ему во время драки Иван и болезненно кривился.
После случившегося Иван Кузьмич прекратил с ним общение и запретил своим домочадцам и работникам принимать его в своем доме без его ведома. Матушку он тоже из-за этого долго не навещал. И той приходилось самой ездить к нему. На Рождество Иван Кузьмич с женой и детьми приехал к ней в гости. И хотя они все сидели за общим столом, с ним ни брат, ни родня не разговаривали. Брат демонстративно отворачивался, делая вид, что не замечает. Это больно задело Ухтомцева. Он встал из-за стола и ушел. После этого Петр во время его визитов старался не попадаться ему на глаза. За общий обеденный стол они также вместе с тех пор не садились.
