Валерия Евгеньевна Карих
Жена фабриканта. Том 2
19
А в это время выскользнувший через задний двор Петр Кузьмич, выйдя за городскую заставу, брел по полю в беспамятстве куда глаза глядят, зачерпывая домашними войлочными туфлями грязь в глубоких, залитых дождевой водой рытвинах, что-то бормоча под нос. Куда он направлялся, он и сам не понимал и не чувствовал, что его ноги попадают в лужи и спрятанные под влажной травой ямы с грязной жижей. Но его всё время подстегивало непреодолимое желание куда-то бежать, мчаться. Он быстро промок, но не чувствовал этого. Происходящее он ясно не воспринимал, и то, что видели его глаза, не совпадало с действительностью.
То вдруг ему казалось, что за ним кто-то гонится, и оглядываясь на ходу, он остервенело начинал от кого-то невидимого отмахиваться руками и даже пытался лягнуть, как это делает бык или корова, недовольные тем, что на них нападают оводы, подпрыгивая и вскидывая задние ноги. Иногда он останавливался как вкопанный и что-то бессвязно выкрикивал, начинал ожесточенно жестикулировать, кому-то пытаясь что-то доказать, приводя в изумление наблюдавших за ним редких прохожих. Но он был далеко от дома, и в этом конце Москвы не встретил ни одного своего знакомого, который мог бы ему помочь. В таком состоянии он пребывал до ночи. Очнулся под утро на другой день на берегу Яузы, лежа среди буйно разросшегося молодого ивняка и водяной травы. Как он здесь оказался, он вряд ли мог объяснить.
Поднявшись, доковылял до ближайшей лесной опушки, как подкошенный рухнул в траву и сразу уснул. Ночью проснулся, дрожа от холода. Вскочил и стал озираться. Долго не мог понять, где находится. А когда сориентировался, тяжело побрел вдоль реки. Домой вернулся под утро. Прокрался тем же путем, которым и вышел.
До полудня пролежал на постели, вытянувшись в длину, закрыв глаза, мертвенно бледный, как покойник. Есть и пить не мог, в желудке ничего не задерживалось, извергалось наружу. Архип отпаивал его водой из чайной ложечки.
– Попейте, Петр Кузьмич, – жалостливо говорил Архип, суетясь возле него, как нянька.
Петр Кузьмич в ответ приоткрывал мутные, ничего непонимающие глаза, мычал что-то нечленораздельное и опять засыпал. Его худые и серые ноги, вылезавшие из-под кошмы, были в синих кровоподтеках.
Спустя день ему стало лучше. И сваренный Лукьяновной куриный бульон похлебал с аппетитом.
Прошло два дня. И вот он сидит в сарае у брата, дожидаясь, когда к нему зайдет Ольга Андреевна.
Иван Кузьмич, не подозревая, что младший брат прячется у него в сарае на заднем дворе, вытер платком вспотевший лоб и направился в огороженную досками летнюю умывальню, где был проведен душ и стояли бочки с водой. Раздевшись, он вошел внутрь и заперся на щеколду. Долго и с удовольствием плескался в нагретой на солнце воде, поливая на себя из лейки.
Возле забора разрослась малина, на смородиновых кустах еще кое-где висели переспевшие ягоды. Над головой у Ивана Кузьмича тяжело свисали ветки яблони с спелыми плодами.
Не удержавшись, он поднял руку, нагнул одну ветку и сорвал яблоко. С удовольствием вонзил в его спелую сочную мякоть крепкие зубы, и в разные стороны брызнул кисло-сладкий сок. Выйдя из купальни, он стал яростно растираться махровым полотенцем. Закончив, огляделся и почувствовал, как в душе у него ширится, дрожит и нарастает счастье от ощущения полноты жизни и долгожданного возвращения домой.
Как мальчишка взбежал по лестнице и прошел в свой кабинет. В дверь заглянул Тимофей:
– Не изволите ли, батюшка, помочь одеться?
– Не нужно, ступай, – ответил хозяин.
Ухтомцев достал из шкафа аккуратно сложенную домашнюю косоворотку, плисовые штаны, переоделся, выдохнул и с облегчением проговорил: «Слава Богу, дома», – после чего ещё раз радостно оглядел привычную обстановку.
Мягко ступая по ковру, обошел стеллажи, приоткрыл дверцы и потрогал расцвеченные позолотой кожаные корешки редких антикварных книг, прикупленных при случае на Смоленском рынке у букиниста Ивана Андреевича Чихирина.
Сам он был равнодушен к книгам, их читала Ольга и дочери. Дотронулся до знакомой поверхности потертого коричневого дивана и оббитого зеленым бархатом стола. Потом перешел в малую гостиную и расслабленно уселся там на диване. Налил из кувшина мятного квасу с лимоном и выпил. Раскрыл газету «Московские ведомости», но читать не стал.
«Тихо, ох, как же хорошо…» – лениво размышлял он, прислушиваясь к знакомому скрипу полов где-то за стеной и доносившимся снизу монотонным голосам прислуги. Опустил голову на грудь и незаметно задремал.
Часть 2
1
– Петр Кузьмич, голубчик! Здравствуйте. А мне Ариша сказала, что вы меня дожидаетесь, я пока всё переделала и сразу к вам. Ну как вы? Как ваше здоровье, как матушка? Слышала, что вы долго болели, – сочувственно расспрашивала Ольга Андреевна.
– Я и сейчас ещё немного болен. Но это скоро пройдет, я завязал. И вы не извольте об этом и думать с беспокойством. Про матушку свою пока ничего не знаю. Я воротился домой, ее нет. Вот жду теперь: обещала в сентябре вернуться. А как вы отдохнули на даче? Как Наташа, Таня? Как братец мой Иван? Вы не сердитесь, что только сегодня приехали, а я уже к вам и пришел. Я рад, что вижу вас, – признался он и виновато покачал головой.
– И я рада вас видеть, голубчик. А ведь вы и впрямь сильно исхудали. Пойдемте-ка, пока хозяин мой спит, на кухню, я вас накормлю. Без еды даже разговаривать не стану. Хотите кушать?
– Не хочу. Пить вот только сильно хочу, – ответил Петр.
– Там и попьем, морс, квас или компот. Что пожелаете, Петр Кузьмич, – радушно добавила хозяйка и пригнувшись вышла из низенького душного сарайчика. Петр волей-неволей отправился за ней. Они недолго пробыли на кухне, а потом Ольга Андреевна пошла провожать деверя за ворота.
– Братец мой вам запретил со мной видеться и разговаривать, я ведь знаю. А вы вот ничего не боитесь, – говорил Петр, искоса поглядывая на идущую рядом с ним невестку. До этой минуты он все еще не решался раскрыть истинную причину своего посещения. Разговор между ними все это время вертелся вокруг летней жизни на даче и семейных новостей.
– А чего мне его бояться, – усмехнулась хозяйка и стрельнула в Петра озорным взглядом.
– Ну… Иван строг ко всем. Когда вы к нам приезжали матушку навещать, он со мной и не здоровался, отворачивался при вас и детях, – в голосе Петра звучала плохо скрываемая обида.
– Тогда он сердился, Петр Кузьмич. Из-за чего, не рассказывал, – ответила Ольга Андреевна.
– Вы правда ничего не знаете? – удивился тот.
– Нет, – она отрицательно покачала головой.
– Ведь я к вам пришел не просто так, а по очень важному для меня делу, – он замолчал и выжидательно взглянул на нее. Она утвердительно кивнула.
– Я так и поняла, поэтому поспешила к вам. Прошу вас, голубчик, расскажите, что же случилось?
– Эх, Ольга Андреевна, душевный вы человек. Брату моему повезло с вами. Если бы у меня была такая жена, как вы, я бы не жил такой жизнью, как жил до сих пор. Ну да что говорить. Мне, видать, не судьба встретить такую женщину, как вы. Вы наверное в курсе, что с прошлого года я проживал на съемной квартире. У меня с матушкой длится конфликт из-за разногласий во взглядах по поводу того, как мне нужно жить и чем заниматься. Убедить матушку невозможно, и я вынужден был уйти… Знаю, что причинил ей боль, но в тот момент не мог поступить иначе, – Петр снова малодушно искал оправдания содеянному, только теперь уже в глазах Ольги Андреевны. Сперва хотел рассказать ей всю правду о своем воровстве, но когда посмотрел на ее честное одухотворенное лицо, понял, что она вряд ли его поймет. Да и у него самого, пожалуй, не хватит духа этим рассказом, пусть и с раскаянием, разрушить установившиеся между ними теплые доверительные отношения.
– А с матушкой вы уже помирились? – спросила Ольга Андреевна, с участием глядя на молодого человека.
– Пока нет, но когда она вернется из своих палестин, я с ней поговорю. Надеюсь, она простит меня.
– Уверена, что простит. Матушка любит вас больше кого бы то ни было, – уверила его Ольга Андреевна.
– Эти господа втянули меня в свой преступный сговор, а теперь вымогают деньги, – судорожно выпалил он.
Она охнула, прижала ко рту руку и спросила:
– Сколько на вас числится долга, голубчик?
– Сейчас осталось четыреста рублей.
Ольга Андреевна призадумалась.
– Я подумаю, как вам помочь. Дать вас сразу все деньги у меня не получится. Возможно, смогу по частям. Но вы на меня уж, сделайте милость, не обижайтесь. Я сама съезжу к этим людям и отдам им деньги.
Петр Кузьмич в изумлении уставился на невестку.
– Это невозможно. И опасно. Они нехорошие люди.
– Ну чем они для меня могут быть опасны? Я их не боюсь. Я старше вас, и взять с меня нечего. К тому же, я дама, – и обворожительно улыбнувшись, прибавила, – когда я найду деньги, я вам сообщу. Вы расскажете, куда нужно съездить?
Петр пожал плечами:
– Вы ставите мне невыполнимые условия. Я не могу согласиться, чтобы ради меня вы подвергали себя опасности.
– Петр Кузьмич, я поеду не одна. Вам не нужно за меня беспокоиться.
– С Иваном? Тем более невозможно. Мне ничего не нужно от вас, Ольга Андреевна. Денег тоже не нужно, – хмуро кивнув, он попрощался с ней и быстро ушел.
2
Иван Кузьмич встрепенулся, когда зазвенел дверной звонок. В коридоре раздались энергичные шаги, распахнулась дверь, и к нему буквально ворвался широкоплечий высокий богатырь с аккуратно постриженной черной бородкой, брат Федор.
Они пожали друг другу руки и крепко обнялись, тепло, по старинке троекратно расцеловавшись. Оба отличались мужественной статью: косая сажень в плечах, приятные благородные черты лица, спокойный умный взгляд серых глаз – это были семейные черты Ухтомцевых, доставшиеся от предков.
Пройдя в кабинет, братья расположились в мягких кожаных креслах возле ломберного столика, на котором были расставлены услужливой рукой дворецкого графины с различными прохладительными напитками и два высоких фужера.
– Как поживаешь? Как здоровье твое, детей и супруги? – расспрашивал Федор после того, как осушил второй стакан лимонада.
Иван благодушно произнес:
– Да все хорошо, сейчас за обедом их и увидишь. Расскажи, почему не привез к нам своих? Мы-то с Ольгой думали, вы все приедете погостить. Моя уже и комнаты для вас приготовила.
– Сережа приболел, и мы не рискнули его к вам везти. Аннушка сейчас с сыном, ухаживает за ним.
– А чем заболел?
– Кашлять стал сильно. Но сейчас уже все, слава богу, ему уже лучше, пошел на поправку. Но он нас очень напугал.
Иван слушал брата и сочувственно кивал головой:
– Правильно сделал, что не взял их. Не дай бог, стало бы хуже…
– Вот и вот. Потому и не взяли. Ты ведь знаешь, моя Аннушка в нем души не чает. Вся так и обмирает, если сынок чихнет или кашлянет, докторов вызывает. Но я с ней не спорю, она мать. Что слышно про матушку, Петр как? Хочу завтра к ним заехать.
– Ну, матушка как всегда паломничает, Петька как всегда болеет. Слышал от Тимофея, что недавно вернулся домой.
– Вижу, что ты еще сердишься на него? – посерьезнев, спросил Федор.
– Ты меня, Федя, извини. Но я о нем даже говорить с тобой не хочу.
– Понятно, – нахмурился тот, – завтра я его навещу и попробую с ним поговорить. Расскажи, как ты съездил на ярмарку? Что там нового?
– Всё также: люди торгуют, суетятся, сделки свои заключают. Познакомился там с англичанами, металлурги. Один шустрый такой, быстро-быстро на своем разговаривает, ничего не понятно. Хорошо, при них толмач был. А так ни черта бы не понял. В общем, предложили они нам установить современную плавильную печь.
Федор Кузьмич оживился:
– Что за чудо техники?
Иван рассказал о печи Мартена и добавил:
– Я взял описание печи, но оно на английском. Отдал Гиммеру, он переведет и завтра покажет, – пояснил Иван.
– Хорошо, – одобрил Федор Кузьмич действия брата. Он соскучился по нему и теперь с удовольствием разглядывал посвежевшее загорелое лицо брата. – Нужно будет в контракте с англичанами прописать точный график отправки печи. Пойдет по морю, – рассказывал Иван.
– Хорошее дело. Англичане – деловые люди, и с ними надо все учитывать. Если есть риск потери дохода, они своего не упустят и постараются повесить на противную сторону. Тебе надо все учесть и повернуть все возможные финансовые издержки в свою пользу, – посоветовал Федор Кузьмич и довольный потер руки. Ему нравилось распутывать замысловатые хитросплетения различных коммерческих подрядов.
– Что в деревне? У нас в мае на Невской бумагопрядильной фабрике была стачка. Потом волнения среди рабочих и студентов, – рассказывал Федор столичные новости.
– Про стачку читал в газете. А что требовали? – поинтересовался Иван. Серые глаза вспыхнули нехорошим стальным блеском.
– Все как обычно: увеличение заработной платы, уменьшение штрафов и рабочего времени.
– Под суд надо отдать зачинщиков, – безапелляционно заявил Иван.
– Суд уже идет. Я как представитель общества петербургских промышленников тоже присутствую на заседаниях. Занятное дело: ведь там, действительно, вскрылся страшный произвол владельцев фабрики. Поэтому-то и запретили освещать процесс, чтобы лишний раз не будоражить либеральное общество. Ходят слухи, что подготовлен даже специальный циркуляр, который собираются разослать в губернии с рекомендациями не доводить дела о стачках до судов, арестовывать зачинщиков на месте и немедленно высылать в административном порядке.
– Спасибо, что предупредил, – Иван кивнул головой и расслабленно откинулся на спинку кресла.
– Неорганизованные выступления рабочих, студентов расшатывают нашу государственность и приближают революцию. Вспомни, как было во Франции. Нельзя допустить смуты и революции. Но наши прозападные либералы и их противники социалисты хотят одного – революции. Теперь дворянская и студенческая молодежь увлеклась народничеством, пошли в деревню, чтобы там начать революцию. Не встречал в деревне «учителей крестьян», этаких кротких волков в овечьей шкуре? – с шутливым сарказмом полюбопытствовал Федор Кузьмич.
Ему очень хотелось поговорить о политике, обсудить будоражащие его пытливый ум события в государстве, царском окружении и обществе. Федор Кузьмич увлекался политикой, но дальше, чем обсуждения на заседаниях общества, он не заходил. Обстановка в империи казалась ему тревожной, двоякой: с одной стороны, по его мнению, хорошо бы правительству и «ослабить вожжу», облегчить рабское положение рабочих на фабриках, чтобы не допустить роста недовольства. А с другой стороны, как владелец завода он выступал против расширения прав и свобод рабочих. И вопросы, которые он себе задавал, требовали осмысления, выработки стратегии действий как промышленника, и именно они послужили толчком к его решению вступить в Петербургское общество для содействия русской промышленности и торговле. Федор Кузьмич получил это предложение в мае на Всероссийском торгово-промышленном съезде от одного из знакомых промышленников, о чем он потом с удовольствием поведал брату в письме.
Все эти разрозненные события волновали все слои российского общества, консервативное и либеральное. Петербургские фабриканты и купцы ощущали надвигающуюся угрозу революции. Некоторые, в число которых входил и Ухтомцев, считали, что правительству лучше заранее провести необходимые реформы, принять закон по охране труда рабочих, не накаляя ситуацию до предела. Однако были и такие фабриканты, которые резко возражали против любых уступок рабочим. Из-за чего в зале заседаний между петербургскими фабрикантами разгорелись дебаты и жаркие споры.
С любопытством выслушал однажды на заседании Федор Кузьмич доклад секретаря Горного ученого комитета и Общества для содействия русской промышленности и торговли уважаемого им Константина Аполлоновича Сальковского.
– На Западе допустимо ограничивать работу малолетних, у нас же – такое невозможно. Потому что у нас такая мера стеснительна, и тяжело отразится на рабочих, которые и так бедны. Да и правительству не стоит вмешиваться в наши местные дела. На своих заводах мы хозяева. Нам и решать, – заключил Сальковский. В ответ раздались дружные аплодисменты и одобрительный гул находившихся в зале промышленников. Естественно, Федору Кузьмичу хотелось поделиться с братом своими мыслями. Но тот не любил и избагал разговоров на политические темы. Иван старался быть в курсе происходящих событий, но считал политику для себя пустым и безнадежным занятием.
Поморщившись, Иван раздраженно бросил:
– Пустое все это, не для нас! Свои бы дела решить.
Заметив, что Федор, разочарованный его негативной реакцией, примолк и даже погрустнел, смягчился:
– В российской глубинке народ думает, как бы выжить и копеечку заработать. Никто не будет слушать революционные речи.
– Ошибаешься! Среди мещан в провинциальных городках не будут, а в городах идет брожение умов. Не понаслышке знаю. Заранее надо в кулак рабочих у себя на заводе сжимать. Следить, чтобы вольнодумство не проникло. Я вернусь в Петербург и подам прошение в жандармское управление, чтобы на мой завод прислали двух офицеров.
– Платить придется.
– Для пользы дела не жалко.
– Ох, грехи, – протянул Иван и добавил: – Много у нас развелось всяких вольнодумцев и либералов. Намедни жена мне подсунула книжонку, купила у букиниста. Так я не смог осилить этот революционный бред и в печку засунул.
– Ай-ай, как же нехорошо. Оставил бы мне, интересно же почитать. Книги жечь нельзя, – укоризненно покачал головой Федор.
– Ну такие-то можно.
– А ты реакционер, как погляжу.
– Купец, – напыщенно ответил Иван, и желая поддеть брата, шутливо прибавил: – А ещё либерал.
– Ты?! – изумился Федор и раскатисто рассмеялся. – Да ты в зеркало когда в последний раз глядел на себя?
– А что во мне не так? – в шутку испугался Иван и провел рукой по лицу.
– Да у тебя и вид, и бородка, как у приказчика с торговых рядов.
– Так я и есть приказчик. Это ты верно подметил. И знаешь, горжусь и купеческим сословием и… своей бородой, – рассмеялся Иван и не без удовольствия погладил бородку.
– Был бы ты либерал, так без бородки не ходил, и без пилочки не обошелся, ногти полировал, и не стоял за прилавком в засаленном сюртуке с поддевкой, в нарукавниках. Ездил бы в театры и на балеты, с моноклем спектакли смотрел, да о науках с политикой речи толкал.
– Такого и даром не надо! Я в театрах и книжках ни черта не смыслю, – замахал на него руками Иван.
– А супруга твоя…
– Не в счет! Но что-то мы заболтались, пойдем-ка лучше повечеряем, – предложил Иван, которому уже надоело шутливое препирательство. Он рывком поднялся с кресла.
– Забыл сказать, меня в прошлый месяц еще и на должность председателя попечительского школьного совета утвердили, – вспомнил вдруг Федор.
– Эка, – обернулся и скептически хмыкнул Иван. – Ну ежели теперь тебе станут давать хорошие подряды и ордена, то я тебя поздравлю. А если нет? А по мне так все законы и должности придуманы, чтобы нашего брата как-нибудь подвести и обобрать. К тебе теперь всякий чиновник как пиявка может присосаться и деньги вытягивать. Неужели не мог откупиться, с твоими-то связями?
Федор Кузьмич встал, потянулся и зевнул:
– Что-то меня разморило с дороги. А я тебе не рассказывал, как сиротский суд попытался всучить мне опеку над большим состоянием с тяжбой?
– Нет. Расскажи.
– Я тогда едва отвязался, пришлось заплатить хорошую взятку. Придумают законов, а потом навязывают нам всякие должности и опеки. А у нас голова должна болеть из-за них. Молись, Иван, чтобы не дай бог, не выбрали куда. А то ведь свяжут по рукам и ногам чужими тяжбами и долгами. Только обещают, дескать, вам-то никаких дел и не будет, всё за вас сами сделаем, всё соблюдем в наилучшем виде и не пропустим сроков. А вам только и дел-то, что отчет подписать. Я их спрашиваю: «Сколько же надо?» – «Три тысячи…» – «Помилуйте! Это же чистое разоренье! Нельзя ли поменьше?» – «Никак нет-с, нельзя. Сами знаете, дело большое, ответственность. А если невнимательно относиться, то и в Сибирь можно угодить». – «Какую-такую Сибирь, – спрашиваю. – Господи помилуй! Не погубите, отцы родные. Берите, сколько нужно!» – «Помилуйте, ваше степенство. Нам не расчет вас губить». У меня-то, сам знаешь, и своих дел видимо-невидимо, а тут еще и чужие дела подсовывают за ненадобностью. Кровопийцы, одним словом. Пришлось отдать, лишь бы отвязались, – обреченно пожал плечами Федор Кузьмич.
– Да, братец, опека – это беда. Не знаешь, как отвязаться. Сегодня же поставлю свечку перед иконой, чтобы, не дай бог, и ко мне не обратились с опекой, – с шутливым испугом пробормотал и тут же перекрестился Иван Кузьмич.
– И я всякий раз ставлю, лишь бы отвязаться. Да только, видишь как, – и не помогло, – вздохнул Федор Кузьмич.
– Сочувствую тебе, братец, ох, как сочувствую. Да ты не горюй. А что за дело-то, о котором хотел рассказать?
– Потом расскажу, – ответил Федор Кузьмич и легонько подтолкнул брата к двери.
