Валерий Горелов
Я есмь дверь…
Он вышел из дверей университета, радостный, что он наконец-то в одиночестве, и пошел в метро, рядом с которым уже приметил здоровенный продуктовый магазин. Здесь он и начал тратить свои средства, переданные ему из разных рук, которые протянулись по велению волшебника-физика. Он накупил всего, начиная от трех сортов колбасы и кончая копченой севрюгой, а еще набрал вареной сгущенки, письменных и туалетных принадлежностей. Со всей этой ношей он поехал до своей станции, там еще зашел в цветочный магазин и купил здоровенный букет роз для бабушки.
Старики были дома. Баба Варя не могла вымолвить ни слова, когда на нее обрушился этот букет. Она только повторяла и охала:
– Вот это да, вот это да!
Старики проявили очень много эмоций в связи с его покупками. Полки сделали, мальчишки старались, и все получилось красиво и симметрично. Они были хоть немножко смоляные, но удобные и просторные. А стол был поистине министерский: красивый, надежный, и сам по себе даже какой-то солидный. Теперь Ваня разобрал свой чемодан, сунул под кровать, а его содержимое сложил на полки. А вечером были посиделки со студентами техникума. Бабушка сделала солянку, и она с колбасками-балабасками прямо получилась первый сорт, а чай – с вареной сгущенкой. Вот так семнадцатилетний паренек, названный гением, заселялся в свои квадратные метры.
* * *
Двум богам служить он не мог. С одной стороны – это держава, страна, которую он любил и которой гордился, и никакой другой государственный строй для своей страны он не мыслил. С другой стороны – он как ученый-математик должен был служить истине, а не идеологии. Но, чтобы служить истине, необходимо бороться со злом, а он не хотел ни с чем бороться. Он желал просто творить добрые дела, хотя стал понимать, что суть добра от него ускользает.
И вот пришло время, когда этот маститый ученый, академик, президент академии почувствовал себя между молотом идеологического принуждения и наковальней собственных представлений о добре и зле. А уж свои представления он старался прятать глубоко в себя. Все с последними событиями в его жизни очень быстро менялось. Похоже, что это его друзья приняли смерть, служа истине, а он теперь должен слушать о них как о «мусоре человеческом» и не может выразить аргументировано, что это герои рода человеческого и мученики науки.
Академик был обязан восстановить справедливую память об этих людях и отдать им должное. Он начинал склоняться к тому, о чем ему напомнил тот молодой парень: что самое прекрасное служение – это служение истине. Это послание из того, былинного уже 1938-го года, стало для него психологическим срывом, который обещал перейти в тяжелую депрессию. Он вдруг начал понимать, сколько совершил ошибок, да мало того, он стал еще и говорить об этом. Но его никак не воспринимали, когда он начинал себя обличать. Все это отбирало силы и изматывало. Его вроде как с восхищением называли «капитаном научного социализма», а это совершенно перестало нравиться. То, что космические исследования были намертво привязаны к военному ведомству, теперь его откровенно пугало, ведь в математической логике существует утверждение, что всегда есть вариант наличия третьей силы. А государственная идеология принимала как врага только буржуазное западное устройство мира. А получалось, что третья сила была, и все, что сейчас происходило в мире, служило подготовкой к появлению этой третьей силы.
Он сейчас волей или неволей становился участником этого процесса. Но все же академик был человеком, и по своей материалистической природе должен был пощупать, чтобы уверовать, и потому он сейчас с таким упорством искал материальные доказательства, рассчитывая найти их, пройдя по следам своих друзей юности, а главное – по возможности способствовать разрядке на арене ядерного противостояния. Да тут еще физики подоспели с выводами о том, что аккумулировать и концентрировать можно до бесконечности, и эта концентрация может быть огромной. И с этими силами надо считаться.
* * *
После того как Ваня уехал на большую землю получать образование, тут произошли всякие события. Первое – отчий дом, в котором он вырос, по невыясненным обстоятельствам сгорел. Предположительно, ханыги-соседи, не сумев преодолеть ту охранную грамоту, которую вывесил человек, победивший Японию, подожгли дом. Сгорел он как-то неровно, так как в ночь поджога пролил сильный дождь и не дал пламени разгореться. Однако ханыги уже с утра шуровали на пожарище, видимо, выискивая серебро и хрусталь.
Машеньку так и не освободили родители от своих оков и представлений о счастье. Ее пристроили в ближайший пединститут, и теперь она имела шанс стать учителем словесности. Она хотела в Москву, но ни протесты, ни слезы не помогли. Она успокоилась, когда взяла с родителей клятву, что они будут ухаживать за рыбами. Физик Николай Петрович плотно сел на стакан, Ваня был для него какой-то отправной точкой в новом этапе жизни, но когда его не стало рядом, все как-то постепенно затухло. Он был человеком, который первым в Ване увидел такой потенциал, и с ним рядом чувствовал себя в чем-то нужным. Маша уехала в пединститут, рыбок ему не отдали, вот так и застрял разведенный физик, потеряв опору. Из всех окружающих одна Машенька его понимала, но была далеко. Школа уже перестала быть привлекательной, ибо в ней все больше и больше побеждали антипедагогические настроения.
* * *
Проректор прямо с утра пришла к ректору за подписью на приказ о зачислении Вани без экзаменов на второй курс. Она сегодня как всегда была дамой из высшего общества, на ней все было красиво. Ректор очень уважал эту женщину как блистательного ученого и великолепного педагога. Когда-то, будучи еще студентом, он в числе других засматривался на эту молоденькую аспирантку исключительной стати и красоты; вот сейчас он смотрит на нее и боится, что министр заберет ее к себе замом. Но она совсем не желала этой должности, а с учетом статуса ее мужа сделать что-то против ее воли было невозможно. Она опять выглядела как всегда загадочно, но сегодня как-то по-особенному.
Ректор вдруг испугался, что возможно прозевал ее день рождения, но причина была в другом. Это стало понятно, когда она принялась комментировать принесенную бумагу. Она была возбуждена и взволнована, да и действительно – было от чего. Ректор прочитал проект приказа, но подписывать не стал. Вчера совещание у министра прошло в приватном режиме, это были то ли переговоры, то ли перебранка, но уже в конце совещания министр попросил всех сосредоточиться особо. Оказалось, что вчера на совещании в правительстве в адрес их министерства были высказаны претензии, которые были по существу и обоснованными:
– На днях председатель правительства подписал постановление о проведении в Москве с 12 по 16 июля следующего года Международной математической олимпиады (IMO), самого престижного молодежного математического соревнования в мире. Так вот, ознакомившись с рейтингом прошлых олимпиад, он выразил обоснованное неудовольствие результатами нашей страны, у которой не было ни отличных показателей, ни специальных призов, какие наблюдались, он подчеркнул, и у ГДР, и у Венгрии. Но в правительстве отнесли создавшуюся проблему на тот счет, что олимпиада устраивалась для довузовской молодежи, и ни один из ее участников категорически не мог быть студентом высшего учебного заведения. В следующем году в Москву съедутся умники и умницы из 16 стран, и он высказал пожелание, чтобы мы смогли достойно подготовиться к этому мероприятию. Правительством было выдано задание за неделю подготовить предложения по этому вопросу.
Проректор выслушала его молча и сказала, что есть одна проблема, в каком же статусе будет жить этот юноша, пока не случится олимпиада, если он не будет студентом этого вуза? Ректор понял ее беспокойство и без обиняков ответил:
– Вы правильно сделали, что устроили его на кафедру самым младшим ассистентом. Это, конечно, нарушение, ибо он, ко всему прочему, еще и несовершеннолетний. Но если кто-нибудь в этом нас упрекнет из проверяющих, мы найдем, что ответить. А вот если он ударно пройдет испытание на IMO, то я вам обещаю, что мы сразу возьмем его на четвертый курс. И вообще, я только за то, чтобы у нас было много студентов, которые получали бы наши дипломы за два или три года, а кафедру я бы вообще отдал двадцатилетним, – сказал он, улыбнувшись по-доброму.
* * *
Ваня читал одинаково хорошо по-английски и по-немецки, а на кафедре он видел корешки книг на непонятных ему языках, и страдальчески мечтал их тоже освоить. Но, увы, все пошло в другом русле. Ему прямо вслух один из кафедральных тружеников прочитал распоряжение ректората, что он, такой-то, такой-то, даже с отчеством, приказом откомандирован на международную олимпиаду по математике, которая пройдет с 12 по 16 июля в городе Москве. Он будет защищать честь страны на самом престижном математическом форуме мира, а до этого времени будет работать на кафедре в должности «принеси-подай». Это, конечно, говорящий сам уже добавил. Оклад его – 101 рубль в месяц, но дополнительно он будет обеспечен бесплатным одноразовым питанием и общегородским проездным билетом на общественный транспорт. А после июля 1973-го года по результатам олимпиады и дополнительных тестов он гарантированно будет зачислен на старшие курсы университета. Вот так и получилось, что студенчество откладывалось на год, но это Ваню не очень впечатлило, а что касаемо олимпиады, он возбудился. Юноша любил такие мероприятия и всегда старался в них участвовать. Оказалось, что это письмо Ване надо было подписать, и он это сделал. Один из кафедральных работников сразу же умчался с бумагой.
И тут же после него в дверь вошла женщина в брючном светлом костюме и в красивой газовой косынке. То была дама с кафедры иностранных языков, и она заговорила на английском, причем еще умудряясь восклицать. Английский был на 80% техническо-математическим, а все восклицания она делала, опираясь на латынь и греческий. Оказалось, что олимпиада будет проходить на языках англосаксов, что Ваню никак не страшило. Даму прислали Ваню проэкзаменовать, но все закончилось одной встречей, когда он ей ответил в ее же манере. Тогда она все поняла, ушла громко и как бы надменно. Ваня уже было настроился запустить руки в книжный шкаф, но тут пришел второй кафедральный попечитель, он держал в руках толстый научный журнал, у которого на обложке была прекрасная полиграфия явно иностранной принадлежности. В журнале были образцы заданий на олимпиаду этого года, которая проходила в Польше. Журнал был на немецком языке, потому Ваня быстро разобрался в его сути. Все, что там давалось, было в рамках школьной программы. Только экзаменаторы пытались запутать и выставить силки на каких-то детских условиях. На специальный приз было три задания с тремя неравенствами. Все они показались Ване наивными, а сама олимпиада – каким-то игрушечным событием.
* * *
Прошло лето, закончился сентябрь, а за ним явилась долгожданная прохлада. Жара этим летом измотала людей, а сейчас Москва оживала. Загремели свадьбы, особливо по субботам, по проспектам вдруг пролетали машины с куклами да кольцами. На перекрестках в ожидании зеленых светофоров толкались кучки мальчишек и девчонок в красных галстуках, с портфелями. На Чистых прудах как-то резко стала желтеть листва, а уровень воды после нескольких дождей прибавился, да она и посветлела.
Зима после знойного удушливого лета пришла без большого напряжения. Она хоть была снежной, но не холодной, и закончилась, как положено, в марте. Прилетели грачи, а у метро продавали желтые ветки мимозы. Бабушка и дедушка, наблюдая, какой Ваня в быту беспомощный, все свое время старались ему посвятить, при этом опасались сильно навязываться, опять же, из страха, что он куда-нибудь отселится. Он все время забывал кушать, и его приходилось чуть ли не силком к этому принуждать.
Жизнью и страстью Вани была математика, она явно избрала его к себе в женихи. Он с рассвета и до заката теперь находился на кафедре, шелушил книги, как семечки, и совершенно не готовился к олимпиаде. На него прям за это ходили жаловаться, а когда он попросил читательский билет в научную библиотеку, просьбу исполнили незамедлительно. И даже фотографию на читательский билет сделали на простом «ФЭДе». То, что Ваню интересовало на полках кафедры, уже перестало быть востребованным. Вокруг него сновали студенты и профессора, вечно не успевающие доценты, а юноша сидел в углу за маленьким металлическим столиком и занимался самообразованием в семнадцать с половиной годков.
В 1973-м году состоялось одно из великих событий XX века – началась эра генной инженерии. Опять же пророчество из той тетрадки сбылось в точности. Генная инженерия позволяет «включать» или «выключать» отдельные гены, программируя новый генотип, в том числе и человеческий. У академика со студенческим прозвищем Цыган это вызвало страх: уже было не спрятаться от того, что все предсказания сбывались.
Он во всем этом так и не мог найти своего места, но уже этим летом высадится геологическая партия там, где были последние следы его студенческих друзей. Первой туда поедет рабочая бригада, которая будет выстраивать и обживать лагерь. Ему нужен был человек, который информировал бы его о том, что там будет происходить. В общем-то, он рассчитывал на другой вариант, но боялся, поэтому не решался составить разговор. Ему уже начало мерещиться, что из-за того, как он себя ведет последнее время, за ним установили пригляд. Его не оставляли сомнения, опасения и неразрешимость ситуации.
* * *
Варвара с наступлением весны была решительно намерена окрестить Ваню, как ей заповедовал брат. Она хотела обязательно сделать это до Пасхи, которая выпадала в этом году на 29 апреля. Все зависело от того, когда Иван сможет поехать, ибо надо обязательно быть всей своей семьей в Волоколамском храме, где его крестили. Сам он сейчас был полностью погружен в подготовку выезда на полевые работы в Эвенкию. Чувствовалась большая административная помощь. Только Иван относил это на тот счет, что где-то наверху очень верят в него, что на него очень рассчитывают и не противодействуют, как это часто бывает. Но интересы тут были совсем другие, и скоро Ивану предстоит это узнать.
А у Ванечки тоже все шло своим чередом, в марте, прямо перед женским праздником его все же пытались экзаменовать по программе олимпиады и выдали ему для решения те самые три неравенства с тремя неизвестными. Было ощущение, что кафедральные благодетели пытались с ним играть в жмурки. Судя по их интересу к этим заданиям, они сами пытались решать, но дошли всего лишь до первой «заячьей петли», которую состряпали сочинители этих неравенств, и тут же замерли.
Ваня посмотрел на них понимающе и сказал, что тут есть три варианта решения, первый – самый простой: решить это неравенство как равенство, что он и сделал. Три неизвестных, к которым и прицепили эти «заячьи петли» рассыпались, и получился самый обычный двузначный ответ. Те, похоже, хотели продемонстрировать свой интеллект и согласно закивали. А есть еще два варианта решения, сказал Ваня. Но те как-то непонятно отреагировали, и Ваня принялся за чтение. Больше на него время не теряли. Испытатели ушли под таким впечатлением, что больше им не хотелось ни дискуссий, ни решения уравнений. Сегодня они, после собственных попыток решения, дали эти примеры двум старшим курсам, которые им были подотчетны, и за академическую пару те ничего сделать не смогли, а этот подросток просчитал все за три минуты и предложил еще два варианта. Разве это не удивляет? Они тут же вспомнили про свои сомнения насчет 18 олимпиад и им, похоже, стало стыдно.
* * *
Всегда в начале марта супруга академика провожала его до машины. В это время года у того просыпались старые болячки, да еще появлялись новые. Сегодня они вышли на улицу. Была благодатная солнечная погода. Супруга шла за ним и упрашивала накинуть на плечи пиджак. На скамейке у первого подъезда сидел все тот же молодой человек. Жена, увидев его, сказала, что этот мужчина живет в их доме, только в первом подъезде. Она видела его несколько раз в местной булочной. Академик вдруг ее спросил, знает ли она, в какой квартире тот живет. Она ответила отрицательно, но добавила, что узнать это очень несложно. Он кивнул, и они друг друга поняли. Было понятно, что он хочет сделать это без официальных запросов. Они много лет понимали друг друга не только по словам, но и по жестам. Так бывает среди людей, которые давным-давно вместе. Сегодня утром он ей задал вопрос, который она всегда ждала, но не могла дождаться. А звучал он так:
– Когда у нас, дорогая, в ближайшее время тот самый день?
На такой номенклатурной должности, как у него, по закону выделялся один неслужебный день. Он был вроде как компенсацией за бесконечные сутки переработки. Он хотел было воспользоваться таким даром небес, но передумал, чтобы еще больше не воспалять к себе интерес и внимание спецслужб. И тогда он жене задал вопрос вообще из одного слова:
– Узнала?
А она узнала все, что было нужно. И, конечно, не спросила, что ему нужно от этого молодого человека, зачем ему нужно общение не в служебной обстановке, а по-соседски.
Сегодня утро было по-весеннему солнечным, а по Мясницкой с раннего утра уже сновали люди. Кто-то двигался за хлебом насущным, а кто-то в подобии спортивной формы убегал от инфаркта. В последующие годы этот оздоровительный бег достигнет высот своей популярности, а потом все как-то сойдет на нет. Умирать реже от инфаркта те, кто бегал трусцой, не стали, и мода как-то угасла. Академик подумал, что надо встречу организовать в воскресенье. В этот день охранники к нему приезжали на два часа позже. Он планировал очень нелегкий для себя разговор. Академик никогда не выступал в роли просителя, а теперь у него будет именно она, и из-за отсутствия такой практики он волновался. Чтобы быть таким, надо и думать как-то по-новому. Сейчас он знал все исходные данные. Академик мог получить в течение часа всю информацию по этому человеку, но этого делать не стал. Он знает номер квартиры, и этого достаточно, а расстояние тут не более ста метров. И эти сто метров надо было пройти, чтобы попросить, что далось ему очень нелегко.
Он исподволь следил, как готовится экспедиция на Среднесибирское плоскогорье, вроде как все шло в плановом режиме. Вот-вот уже должна выехать первая бригада для подготовки встречи основной группы. Он понимал, что, если там выстрелят нефть или газ, это будет очень значительно для всей экономики. Если там обнаружат, вроде как случайно, уран, то это будет тайный праздник. Сверстанный на пятилетку бюджет в области разведки сырьевых ресурсов и их добычи потребует своего освоения, дабы не быть урезанным на следующий период. Это и есть плановая экономика, которая прямой дорогой ведет к коммунизму. Академик, возможно, и был на что-то готов, но требовалась окончательная ясность. Он пока еще блуждал среди дремучего леса, да еще и ночью. Он придумал повод для поддержания неофициальных контактов с молодым ученым: вроде как обратиться к нему с просьбой принести ему шкуру бурого медведя с головой и глазами. Академик это уже озвучивал как давнишнюю свою мечту. В таком вопросе его должны были понять, на Олимпе страны много охотников, которые ездят в Завидово. Там они всегда были с дичью и зверем, все запивали Зубровкой, а любовь к ней неискоренима.
* * *
У Варвары ответственная миссия. Завтра, 7 апреля, Благовещение Пресвятой Богородицы – день, когда она должна будет окрестить Ваню, согласно завещанию от брата. С Курского вокзала на электричке они будут ехать около трех часов. В девять утра надо выехать, чтобы не позднее обеда быть в храме. Василий намеревался дома остаться, наслушавшись, что начался клев карасей на Чистых прудах, но бабушка Варвара была неумолима.
В эту ночь Иван забрал Ваню к себе ночевать, чтобы без четверти девять утра встретиться на перроне Курского вокзала. Вот такая была диспозиция. Варвара не учла только одного обстоятельства: что это апрель и суббота, и москвичи будут массово мигрировать к месту своих дач. Ваня ночевал на Мясницкой у Ивана, но они почти совсем не общались: он все собирал, писал список необходимого в командировку в Сибирь. Ему казалось, что он стоит на пороге открытия чего-то важного и общественно значимого, поэтому у него в последнее время было приподнятое романтическое настроение. А Ваня сидел в трех метрах от него и не отрывался от книги по математике и исчислениям. На дворе Великий пост, бабушка их попросила вечером не идти в чебуречную, и поэтому они заправились печеньем с чаем и около часа ночи легли спать. Форточку не стали закрывать, больно воздух был упоительный.
Ваня нашел в научной библиотеке трактат по математическому анализу развития общества и серьезно этим увлекся, а сейчас, засыпая, думал о том, как математически разрешить задачи всем нужного и долгосрочного выживания, а также противостояния агрессивной среде. А Иван думал, засыпая, что Ваня совсем уж непростой, в свои-то семнадцать лет. И, возможно, мы все когда-то будем гордиться, что были в его друзьях и современниках.
Дед Василий сидел за столом и на кухонной разделочной доске вырезал из бутылочной пробки поплавок. Его мечтой были те самые золотые караси, но никак он с этой проблемой сладить не мог. Баба Варя из всех источников пыталась добыть прогноз погоды. В одном источнике говорили об облачной погоде, в другом – о безоблачной, но сходились в том, что весенняя погода будет теплой и ласковой.
Проснулась Варвара около шести часов утра. За окном моросил мелкий дождик, и по стеклам разбегались тонкие ручейки, похожие на птичьи следы. Но, конечно же, ничего не отменялось, и она пошла на кухню готовить оладушки в дорогу, а Василий принес бутыль, чтобы нацедить кваса.
На Курский вокзал приехали за час до назначенного времени, устроились на скамейке и стали ждать внуков. Те также заявились без опоздания, бабушка пыталась в чем-то деда укорить, но он как-то строго ей подмигнул, и она заулыбалась, как девчонка на свидании. В электричке дед с Иваном смотрели в окно, Варвара вязала, а Ванек опять утонул в своей книжке. Бабушка сидела счастливая: вся их маленькая семья была вместе, а это было для нее главное.
* * *
На малой Ваниной родине к весне произошло много чего. В его школе окончательно победили антипедагогические силы. Завуч Аглая стала директором школы, исполнилась ее давняя мечта. Первое, что она сделала – провела кадровую чистку; открыл список жертв, конечно, физик Николай Петрович. Его вычистили как «несоответствующего званию советского учителя». А уровень советскости определяла директриса, делая это старательно и категорично. При этом она вдвое увеличила число политинформации, кого-то наверху это устраивало. Пока Николай Петрович пропивал то, что успел заработать на переезд, Машеньку родители так и не отпустили жить, как она хотела. В пединституте, куда устроил ее папа, она смогла отучиться только один семестр и перевелась на заочное. Отношения с родителями так наладить и не смогла. В их квартире она чувствовала себя, как Дюймовочка в кротовой норе. И опять ей стали потихоньку подпихивать того же Пашечку: они там все между собой решили, что это будет счастливая семейная пара. Все же они вместе со школьной скамьи, а это очень романтично. И она в один день забрала аквариум и съехала.
Идти ей было некуда, она пришла к Николаю Петровичу. Они бедствовали, пока вместе не устроились на работу на промысел: она – замерщицей, а он – обходчиком. Вот так жизнь поворачивалась, и они увидели ее прелести, их хватало. Оказалось, что те забулдыги, что проживали напротив сгоревшего дома, все же нашли на пожарище хрустальные стаканы и ложки с вилками. Продали их на радостях, купили спирту, а он оказался метиловый, и в результате он окочурился, а она ослепла, но прожила тоже недолго, повесившись однажды поутру. Они оба нашли то, что искали – свою смерть.
Оба Ваниных школьных товарища ушли служить, как только им исполнилось восемнадцать. Папу Машеньки подсидели на работе, он теперь где-то в собесе на мелких ролях, и его это очень угнетает. Зато вот Павлушка до сих пор у них в друзьях, и они все так же планируют его в зятья. В армию его не взяли, вроде как из-за плоскостопия, а может потому, что его папа – зам военкома. Правда доподлинно неизвестна.
В этот год весна очень ранняя: вдоль заборов везде сугробы, а на проталинах желтеют одуванчики, и даже вроде видели бабочку-капустницу. В бараках не прекращают пить и гулять; назначили нового молоденького участкового. Его быстро запугали, и он старался спрятаться от любой трудной ситуации, помня судьбу своего предшественника. А вот тот служака, который когда-то застрелил Джека, за решительность и исполнительность был повышен сразу на два звания, и в должности соответственно. Теперь у него спецобеспечение и личный автотранспорт. И теперь он уже сам не ездит по грязным проулкам, а лишь заверяет все подписью и печатью. И какая бы все-таки ни была ранняя весна, кто должен быть ударником, тот им и будет, а кому должно быть арестованным и допрошенным, тот тоже будет.
* * *
На паперти храма сидела группа людей из тех, которые про себя говорят, что их никто не любит, но они не протянули руку за милостыней во имя Христа, а посмотрели с таким презрением, что сами входящие в храм не предложили им помочь материально. Те-то может, и хотели, но не решились под взглядами не молящими, а требующими.
Ване показалось, что в храме холодно и как-то гулко. Служба проходила быстро, так как все действо не особо приветствовалось властями всех уровней, и поэтому все старались реализовать без затяжек. Но Ване вдруг почудилось, что все продолжается вечность, и в этой вечности он видел себя тем самым двенадцатилетним мальчиком, который ощутил на себе благословение Божье. И сейчас, здесь, он вдруг вспомнил все до последнего слова и понял, что к нему обращались на языке арамеев. А на русском языке это значилось как «Рожденный в местности грязных источников, ты станешь чистым ручьем».
Горели свечи и отражались в ликах святых, батюшка выполнял свой регламент. И когда Ваня сказал, что отрекается от Сатаны и плюнул на него, все закончилось. У Вани в ушах гудело, а в висках стучало. Наверное, надо было что-то сказать, но он не мог собраться с мыслями. Похоже, в этом месте его давно ждали, и вот он пришел к своим царским вратам. Видимо, отсюда и начинается его дорога до самого дальнего горизонта.
Обратно электричка была практически пустой, в ней было много воздуха и света. И воздух, и свет казались Ване не от этого мира: они его тревожили и одновременно успокаивали, они вопрошали у него, и сами же отвечали. Баба Варя всю дорогу пыталась нагнать на троих мужчин аппетит по причине праздника. Был праздник, но был и пост, потому бабушка изготовила угощения постными, но очень даже разнообразными. Ближе к столице опять за окном засерело, и мелкие слезки дождя покатились косыми тоненькими струйками по стеклам.
На вокзале Иван сразу кинулся к телефону, звонить. Бабушка очень надеялась, что он звонит своей будущей спутнице жизни, но, судя по виду Ивана, опять промахнулась. Бабушка все мечтала, что голубки опять к ней прилетят на окошко. Дед радовался, что сегодня не пришлось мерзнуть и мокнуть на Чистых прудах, а Ваня был как-то загружен и где-то внутри себя задавал вопросы, на которые сам пытался ответить уравнениями с бесконечными неизвестными.
Дома все постные блюда прошли на ура. Дед сходил в булочную, принес бисквитный тортик и сказал, что, наверное, сегодня нельзя, но, если никто не видит, то можно! Съели тортик, и уже вечером за Иваном заехал кто-то из друзей,
а Ваня остался со старичками. Дед сел вязать снасти, а бабушка – вязать деду носки. Ваня же сел за книжки: он чувствовал особый прилив сил, какую-то невероятную упругость и силу в мозге. Этой ночью он долго не мог уснуть, он читал, решал, потом сам за собой проверял, все усложнял и увеличивал собственное напряжение. А в голове все ярче и ярче накалялась Божья нить.
* * *
Удивительный этот день – 22 апреля. В этом году, с одной стороны, это, конечно, Всесоюзный коммунистический субботник в честь дня рождения вождя мирового пролетариата, а с другой – Пасха Господня во славу воскресшего из мертвых. Об этом думал Иван, плескаясь в рукомойнике.
Но выбирать-то ему было не из чего: надо ехать на работу и исполнять что-то вроде трудового энтузиазма. Время еще было, и он включил чайник. В дверь позвонили, он открыл и чуть не присел от неожиданности. На его пороге стоял обитатель Олимпа, то есть человек, который никак не мог тут стоять. Академик поздоровался за руку и попросил разрешения войти. Он был в домашних тапках, но все же разулся, присел за стол как раз напротив висевшего в рамке на стене генеральского погона. И, конечно же, его заметил. Иван увидел его взгляд и сказал вполголоса, что это единственное, что осталось от репрессированного деда. Академик рассмотрел крылья и одну генеральскую звезду на погоне, а по иному и быть не могло, этот дом построили в 1949-м году для ЦАГИ. Он сам тогда там трудился, и летчик-генерал вполне мог быть его соседом.
Цыган начал практически с того самого дня, когда расстался со своими друзьями, и сообщил, что теперь получил весточку от них, считавшихся давно погибшими. Ему бы очень хотелось найти их следы. Он обращался в соответствующие органы, но ему ответили, что последний раз их следы были замечены в 1938-м году в Красноярском крае, и сделали вывод, что они ушли за границу, во что верится с трудом. Зная, что Иван уезжает туда для работы в геологической партии, он хочет попросить его поспособствовать в розыске следов двух его товарищей. Для этого он описал все их исходные данные и, конечно, словесные портреты. Но это уже дела тридцатипятилетней давности. Академик еще добавил, что друзья его пытались найти разгадку тайны взрыва в Тунгусской тайге. Тогда этот вопрос был очень актуален. Он считает, что где-то там они и сгинули,
и хочет, чтобы Иван ему посодействовал в наведении этих справок. Ивана нисколько не смущали ни положения этого человека, ни нескончаемые его звания, и он спросил прямо:
– Вам нужен кто-то, кто бы интересовался всеми этими вопросами на месте, ибо вам самому это не по чину – наводить справки о людях, на которых пало подозрение в измене?
Со стороны академика возникла пауза, но он все же согласился с Иваном. А тому почему-то стало жалко этого седого человека, который лишен возможности просто попросить по-людски. Иван чувствовал, что тот чего-то не договаривает, но понимал, что все, что можно было рассказать, – уже сказано. Академик поднялся. Было видно, что ему все это трудно и не по чину. На прощание Иван сказал ему убедительно и ответственно, что постарается помочь в этом житейском деле, насколько возможно. Он тогда не знал, что все это непосредственно коснется его, что впереди – ряд событий в современной истории.
