Василий Головачёв
Евангелие от Зверя
Глава 14. Послушница
Владислава сидела на корточках в траве и наблюдала, как на приземистый боровик забирается слизень. Двигался он медленно, с достоинством, но целеустремленно и в конце концов покорил вершину гриба, чтобы тут же спуститься под его шляпку с другой стороны.
Потом привлекла ее внимание оса, поедавшая спелую ягодку малины над головой. Работала она долго, пока не улетела, отяжелевшая, нагруженная нектаром. Слегка зашуршали первые опавшие с клена листья справа от девушки – это выглянула мышь, внимательно осмотрелась по сторонам бусинами глаз и, не обращая никакого внимания на Владиславу, побежала к норке под пнем.
Владислава подняла голову и залюбовалась поляной изумрудного бархатного мха, расцвеченной по краям зарослями брусники. Хрустнула ветка, на перину мха упали две птицы с фиолетово-сизо-черно-рыжим оперением – самец-глухарь и молодой петух, еще не научившийся распознавать опасность в неподвижно сидящем человеке. Владислава могла бы легко поймать глухарей, но не стала этого делать, продолжая наблюдать за жизнью любимого уголка леса. Она не раз сиживала так в кустах, неподвижно и тихо, и природа вокруг становилась частью ее души, в то время как она сама становилась продолжением природы. Они дышали друг другом, улыбались, и пели друг другу, и не могли жить друг без друга. Правда, в последнее время кое-что изменилось в жизни девушки, она уже не могла всецело принадлежать ни себе, ни миру вокруг, и думала об этом непрестанно, понимая, что скоро он ей станет недоступен. По рассказам бабы Марьи, послушницы Морока не имели права на личную жизнь, на ожидание счастья и желание лучшей доли, не могли они рассчитывать и на выход в свет и даже мечтать о появлении сказочного принца, который унес бы их в дальние страны. Но Владислава мечтала. Образ высокого чернобрового мужчины с лицом святого, сильного и решительного, не побоявшегося вступить в схватку с хранителями храма, все еще стоял перед глазами девушки, а в ушах постоянно звучали его слова: «Будешь ждать? Я приду!..»
Владислава ждала. Верила и не верила, что он придет, грезила с открытыми глазами, постоянно видела сны, в которых он то прилетал птицей, то приплывал рыбой, и каждый раз обращался в добра молодца, подхватывал на руки, прижимал к груди и жадно целовал…
И сердце замирало…
– Илья… – прошептала она, забывшись.
Глухари сорвались с поляны, захлопали крыльями, улетели. Послышался треск валежника, шелест шагов, и на краю поляны выросла фигура человека в серо-зеленом зипуне поверх черной рубахи, бородатого и усатого, с густой черной шевелюрой.
– Иди домой, – сказал он скрипучим деревянным голосом.
Это был дядька Дормидонт, которого она звала Черномором, сторож, приставленный к Владиславе теткой Алевтиной. Он сопровождал девушку всюду, как тень, таскался следом, и уйти от него она не могла, хотя много раз пробовала это сделать, используя свои чары. Лишь однажды ей удалось убежать от него на берег озера, к Стрекавину Носу, где ей повстречался человек другого мира по имени Илья, – помогла баба Марья, но с тех пор Дормидонт не отставал, бродил за спиной, как леший, и смотреть на него было тошно и противно.
– Иду, – с презрением бросила Владислава и понеслась во всю прыть сквозь кусты, расступавшиеся перед ней, траву и лесные заросли, по кочкам болотца, по тонким жердям, перекинутым через ручьи, стремительная, легкая и светлая, как ветер.
Дормидонт не побежал следом, но оказался у околицы деревни почти одновременно с Владиславой, погрозил ей корявым пальцем, и девушка сбавила бег, пошла шагом, перестав обращать на него внимание. Не все сторожа храма владели легкоступом, то есть умением быстро преодолевать пространство, но Дормидонт умел. Ему было уже за шестьдесят, и ходили слухи, что он учился всяким колдовским премудростям у самой Хозяйки, поэтому Владислава его побаивалась и не любила.
Дом, где жила семья тетки Алевтины, больше похожий на длинный бревенчатый барак, выходил огородами на берег озерца Нильского, и к нему можно было пройти тропинкой вдоль деревни, но Владислава выбрала другой путь, через старую конюшню и скотный двор давно умершего колхозного хозяйства, возле которого в небольшой избенке жила баба Марья, ведунья и знахарка, известная далеко за пределами Войцев, единственная женщина, которой Владислава верила больше, чем себе. Она знала ее с раннего детства, когда осталась без родителей и была вынуждена жить в семье двоюродной маминой сестры тетки Алевтины. Не суровая и властная Алевтина, о которой говорили, что она якобы является родной сестрой Хозяйки, воспитывала Владиславу, не ее такой же угрюмый муж Спиридон и не их многочисленная родня, а именно баба Марья.
Для всех она находила доброе слово, никогда ничего не жалела, заботилась о больных, приходивших к ней из соседних деревень, лечила их травами да заговорами, кормила и поила, и редко кто из гостей уходил от нее обиженным или неизлеченным. Во всяком случае такого на памяти Владиславы еще не было.
Баба Марья копалась в огороде, собирала выкопанную картошку в ведра и относила в голбец. Земля на ее огороде была как пух, об нее невозможно было вымазаться – стряхнул с колен и с рук, и все. Владислава очень любила возиться на огороде своей наставницы, хотя и дома всегда было работы невпроворот. Тетка Алевтина никогда не бывала довольна приемной дочерью и не давала ей ни одной свободной минуты. Владислава из-за нее и учиться дальше не стала, закончив местную восьмилетку, и лишь мечтала когда-нибудь вырваться за пределы деревни, закончить где-нибудь одиннадцатилетнюю школу и поступить в институт. В последнее время ей дали больше свободы, заставляя лишь убирать в доме, но объяснялось это просто: приближался день рождения Владиславы, после которого ее должны были забрать в послушницы бога Морока, и девушку старались беречь и даже вовремя кормить, чтобы она выглядела получше. Хотя она и так была красавицей, коих не так уж и много рожала русская земля.
Баба Марья была маленькой, седой и сухонькой старушкой с добрым морщинистым лицом и неожиданно молодыми, голубоватыми, ничуть не выцветшими озорными глазами. Про таких говорят – божий одуванчик, и определить их возраст подчас очень трудно. Владислава тоже не знала, сколько лет ее ангелу-хранителю, а на вопросы о возрасте баба Марья всегда говорила одно и то же: мой век долог, доченька…
– Можно, я помогу, бабушка? – кинулась к лопате Владислава и обрадовалась, не услышав возражений. Было видно, что сегодня баба Марья какая-то не такая, без внутренней улыбки, и это сразу бросалось в глаза. Владислава встревожилась.
– Что случилось, бабушка?
– Пока ничего, милая, – ответила ведунья, улыбнулась тихо, собрав морщинки у глаз. – Умру я скоро.
– Как это – умру?! Что ты такое говоришь?! – изумилась и испугалась Владислава, вонзая лопату в землю и выпрямляясь. – Почему умрешь? Ты же… – она хотела сказать «вечная» – но постеснялась.
– Мешать я многим стала, – продолжала старушка, – да ты не переживай, Слава, я и так пожила на белом свете больше положенного. А ты живи, жди своего суженого и иди за ним на край света, коли позовет.
Владислава смутилась, легкая краска легла на ее щеки.
– Ты думаешь, он придет?
Баба Марья снова улыбнулась, кротко и мудро.
– Знаю. Уже плывет сюда, не сегодня завтра будет на острове.
У Владиславы потемнело в глазах, перехватило дыхание.
– Ой, правда?! Ой, прости… его же встретить надо… а меня не пустят… что же делать? Как мне его встретить, подскажи?
– Встретишь, доченька, не бойся, он сам объявится, жди его дома. Потерпи, не выдавай себя раньше времени, не то слуги Морока заберут тебя отсюда, упрячут в застенки храма, не выберешься. Ведь ты не хочешь быть послушницей?
На глаза Владиславы навернулись слезы.
– Не хочу, – прошептала она, заметила какое-то движение за спиной бабы Марьи и увидела мелькнувший зипун Дормидонта; сторож маялся поблизости, но на огород бабы Марьи заходить не стал, прятался в соседнем саду.
– Он подслушивает…
– Не бойся, – усмехнулась старушка, бросая пронзительный взгляд на яблони соседа, – ничего он не услышит.
Из сада донеслось ворчание, залаяла собака, послышались тяжелые шаги, потом все стихло. Дормидонт ушел.
Владислава, возбужденная и обрадованная известием о скором появлении ее принца и в то же время огорченная и напуганная намеками наставницы о скорой ее смерти, принялась копать картошку, и некоторое время женщины не разговаривали, думая о своем. Потом баба Марья искоса взглянула на девушку, улыбнулась, украдкой сделала рукой странный жест – будто вытягивала что-то из воздуха, завивала в спираль и отбрасывала прочь. И тотчас же настроение Владиславы изменилось, она повеселела, стала дышать спокойнее, на лицо ее легла печать задумчивости. Она посмотрела на бабу Марью и вдруг сказала, вздохнув с какой-то завистью:
– Какая же ты красивая, бабушка!
Старуха засмеялась.
– Красивая, как кобыла сивая.
– Да нет, я не то хотела… ты внутри светишься… и так… – Владислава сбилась, покраснела, беспомощно пожала плечами и… засмеялась вместе со старушкой.
– Была и я когда-то красавицей, – добавила баба Марья. – Прошли те годы, но не о том жалею. Терзают нашу землю черные силы, и все меньше красивых и сильных людей она пестует, все больше больные и равнодушные плодятся. И Витязи почти перевелись.
– А кто они такие, Витязи, бабушка? Воины?
– Не только воины, а все те, кто в равной мере заботится о каждом человеке, включая души, обретшие в нынешнем своем воплощении тела животных, птиц и растений. Витязь и должен беспокоиться, чтобы никто не был голоден, чтобы каждый имел кров, крышу над головой, чтобы никого не обижали, не притесняли или, боже упаси, не убили! Наши русские Витязи всегда отстаивали свободу и справедливость, да мало их осталось, оттого и почернело вокруг.
– Где же они сейчас? Почему не вмешаются во власть, чтобы всем хорошо было жить? Почему допустили такое положение, что мы все бедствуем?
– Непростые вопросы ты задаешь, девонька, – разогнулась баба Марья, – и непростые ответы на них требуются. Витязи еще не перевелись окончательно на нашей земле, но их мало, и учителей их, волхвов, почти не осталось. Я на своем веку с двоими встречалась, теперь вот один он остался в здешних краях, да и тот связан по рукам и ногам.
– Как связан? – округлила глаза Владислава.
– Это я иносказательно. Здесь он живет, возле Ильмеры, в деревне Парфино, а сделать ничего не может, опереться ему не на кого. Вот разве твой суженый поможет?
– Он разве Витязь?
– Он пока только хороший воин, но может стать и Витязем, если учиться станет. Дед Евстигней поможет, ты тож, да и я, ежели успею. А там, глядишь, и другие Витязи услышат, прискачут на помощь. Да, вспомнила. – Баба Марья ловко высыпала ведро картошки в мешок. – Предупредить надо деда Евстигнея: задумали недруги обитель его испоганить, дом заколдовать и священные книги украсть. Пошли к нему своего Огнеглазого.
Владислава недоверчиво посмотрела на старушку, на ее легкие сухие руки, сноровисто подбиравшие клубни картофеля. Речь шла о ее волке.
– Огнеглазый же не умеет разговаривать…
– А ты нашепчи ему в ухо, что я тебе сказала, дед сам разберется, как с волком-то побеседовать.
– Хорошо, нынче же пошлю.
– И суженому своему скажи: есть подземный ход к храму со стороны Боровского болота, у старого кладбища, ему тыща лет, почитай, исполнилось. А храм в воде озера отражается. Сам-то он так простому глазу не виден, под колдовским колпаком спрятан, а в воде отражается, увидеть можно.
– Почему же я его не видела? Все озера кругом исходила, везде с Огнеглазым была…
– Это озеро ты не знаешь, оно от Стрекавина Носа на восток начинается, через протоку от Нильского. Но протока та заклята, да и охраняется, а вот о подземном ходе мало кто знает, может, хха и не сторожат его уже.
– Кто-кто?
– Хранители храма, главная жрица их называет коротко – хха.
– Откуда ты все это знаешь, бабушка?
– Я тоже когда-то послушницей была. – Старушка усмехнулась, поднимая на девушку ясный взгляд. – Да убежала. Спрятали меня добрые люди, другое имя дали, обличье поменяли… – Баба Марья мелко засмеялась, заметив, как широко раскрываются глаза Владиславы.
– Так все и было, давно только, лет сто назад.
– Сто лет?! Ой-ой-ой!.. Никогда б не поверила… прости, бабушка.
– Ничего, я и сама уже не верю.
– И как же тебя звали тогда?
– Радой меня звали, дочка, только не говори об этом никому. Кто мое имя узнает, тот враз может меня жизни лишить.
Что-то прошумело в кустах малины у соседей. На ветку яблони тяжело взобрался черный ворон, клюнул яблоко, посмотрел на замерших женщин и взлетел. Хриплый его карк донесся с неба, и все стихло.
– Иди-ка ты домой, милая, – заторопилась баба Марья, покопалась под фуфаечкой на груди, достала что-то и протянула Владиславе. – Держи вот оберег, он тебя оборонит от зла всяческого, не даст темным силам в душу твою проникнуть.
На ладошке ведуньи лежал тускло блеснувший золотой кружок с выбитой на нем девятилучевой звездой.
– Это амулет Духа Святого, – добавила баба Марья, – символ чистоты и непорочности. Береги его, никому не показывай, в руки не давай и всюду с собой носи. Мне его еще моя бабушка дала, а ей – ее.
– Спасибо, – прошептала Владислава, бережно принимая тяжелый и холодный, но затем вдруг ставший теплым и легким, шелковистым на ощупь, оберег. Перевела удивленный взгляд на старушку. – Он… стал…
– Он тебя принял, – улыбнулась баба Марья. – Понравилась ты ему. А теперь беги. Бог даст, вечером свидимся.
Владислава бросилась бежать, длинноногая, легкая и стремительная, как лань, и внезапно вернулась, смущенная, с румянцем во всю щеку.
– Бабушка, только не смейся… что такое любовь?
Баба Марья без удивления, но с веселыми искрами в глазах, посмотрела на девушку, прочла в ее душе затаенное желание быть счастливой, узнать жизнь и покачала головой.
– Любо-овь, говоришь, девонька? О, это душой надо почувствовать и загореться, и ничего потом не бояться. Любовь на земле нашей всегда только попытка полета, всегда только взмах крыльев. – Голос ведуньи на мгновение пресекся, стал грустным. – Любовь, Славушка, всегда голос будущего в настоящем. А еще это слияние с природой, ожидание счастья, исполнение неведомых никому предначертаний Прави. Любовь, милая моя, глубоко мистическое чувство, и подвластно оно не каждому смертному.
– Значит, я люблю… – выдохнула Владислава, вспыхнула от какого-то внутреннего порыва и убежала.
Старая ведунья осталась стоять в огороде, опираясь обеими руками на лопату, и лицо у нее стало старым и несчастным.
– Беги, беги, звезда моя, – проговорила она едва слышно, – беги навстречу своему счастью, не выпускай его из рук, может быть, ты сумеешь его удержать…
Глава 15. Стрекавин нос
Вопреки опасениям Ильи до южного мыса острова Войцы экспедиция добралась быстро без каких-либо конфликтов и эксцессов, на веслах преодолев расстояние в четыре с лишним километра от точки, где заглохли моторы, до берега, опередив на полчаса начавшуюся бурю.
В камышах ни ветер, ни волны, поднявшиеся на озере, лодкам были уже не страшны, и, переждав шквал, путешественники высадились наконец на Стрекавином Носу, разве что не в том месте, где приставал Илья, а чуть восточнее, где заканчивалась протока, соединявшая Ильмень с озером Нильским.
Берег в открывшейся взору путешественников бухточке был песчаный, с крутым откосом, и поднимался вверх метров на пять, переходя в ровную площадку, заросшую травой, но почти свободную от кустарника и деревьев. Точно посреди поляны стояла сухая береза с обгоревшим внизу стволом, видимо, под ней когда-то разжигали костер. Здесь же и решили разбить свой лагерь начальники экспедиции в лице Ильи и Юрия Дмитриевича.
Палатки ставили в спешке, по кругу, центром которого стала высохшая береза. Ветер немного стих, зато начался дождь, поэтому с разведением костра решили подождать, надеясь на скорый конец непогоды. Однако груз в лодках решили не оставлять даже на короткое время, поставили специальную хозяйственную палатку и перенесли в нее все добро экспедиции. Затем разместились в палатках по двое: женщины отдельно, Тымко с Гнедичем и Антон с Ильей.
Дежурным вызвался быть Юрий Дмитриевич, но топливо для костра должны были заготавливать все, чем путешественники и занялись, когда дождь слегка стих. Вскоре они свалили две сухие елки, распилили двуручной пилой, и опытный в таких делах Пашин разжег костер. Бивуак сразу приобрел законченный вид.
– Поиски камня начнем завтра, – решил Илья; было видно, что он возбужден, хотя и пытается скрыть это. – Дежурить у костра будем по очереди. Юрий Дмитриевич – до двенадцати ночи, в полночь поддерживать огонь будет Серафим, в четыре утра его сменю я. А ты, – опередил вопрос Антона Илья, – начнешь дежурство через сутки. Мы сюда приехали не на один день.
С этими словами Илья нырнул в свою палатку и вернулся уже переодетый в мягкую серебристую непромокаемую куртку и сапоги. Все молча смотрели, как он укрепляет на ремне чехол с ножом.
– Куда ты собрался? – спросил наконец Серафим.
– За кудыкины горы, – усмехнулся Илья. – До темноты вернусь. Отдыхайте пока, рыбку половите.
Антон и Валерия переглянулись, понимая чувства Пашина. Юрий Дмитриевич неодобрительно покачал головой.
– Одному я бы тебе не советовал бродить по здешним болотам, незнакомые места – опасные места.
– Я бродил один по джунглям Мадагаскара, – отмахнулся Илья, – а этот лес – не джунгли.
– Тогда хоть карабин возьми, дашь сигнал в случае чего.
– Ничего со мной не случится, и сюда я пришел не воевать и не охотиться. Антон, отойдем-ка.
Они удалились на два десятка шагов на берег озера. Противоположный берег – сплошная стена тростника и кустарника – был близко, но из-за пелены моросящего дождя казался размытым и далеким.
– Ты ничего не чуешь? – понизил голос Илья.
– Давно прислушиваюсь. Ничего.
– Вот и я тоже. И это меня тревожит больше всего. Не могли же сторожа храма оставить нас в покое. Готовят очередную пакость?
– Не исключено. Юрий Дмитриевич прав, не надо бы тебе никуда ходить.
– Я и сам знаю, – сквозь зубы проговорил Илья. – Мне бы только Владиславу найти, поговорить с ней, в глаза заглянуть… понять, ждала или нет.
– Будь осторожен.
– Какая к дьяволу осторожность, когда влюблен! – Илья криво улыбнулся. – Давно не ощущал себя мальчиком, как сегодня, и знаешь, – он снова улыбнулся, – это даже приятно.
– Если понадобится помощь – позови вслух, крикни: «Антон!» – я услышу.
– Надеюсь, ничья помощь мне не понадобится.
В кустах за спиной разговаривающих раздался шорох. Они оглянулись и увидели волчью морду с горящими желтыми глазами, выглядывающую из-под лап молодой ели. Антон искоса посмотрел на Илью, но тот остался спокоен, внимательно разглядывая зверя, и вдруг шагнул к нему, присел на корточки, сказал негромко:
– Привет, старина. Ты не за мной ли послан, случайно?
Волк молча показал зубы – это была настоящая улыбка! – попятился, не сводя горящих глаз с Ильи, как бы приглашая его за собой. Тот разогнулся, с торжеством и волнением посмотрел на Антона.
– Она прислала его за мной, понимаешь? А это значит, что меня здесь ждут. Чао, мастер. К ночи буду.
Илья нырнул в кусты за отступившим зверем и исчез за деревьями. Антон некоторое время прислушивался, улавливая чавкающие звуки шагов, пробормотал про себя: «восток – дело топкое», – потом задумчиво побрел вдоль берега, глядя под ноги, и через десяток шагов вдруг понял, что идет по кладбищу. Нога едва не наступила на каменную плиту, утонувшую в земле, с выбитым на ней крестиком и какой-то полустершейся надписью. Еще одна такая же плита виднелась поодаль, а между деревьями кое-где открылись взору и покосившиеся каменные кресты.
Вспомнился анекдот Серафима, рассказанный им во время перехода на веслах от Синего Камня к острову.
Матрос вбегает на капитанский мостик:
– Капитан! Смотрите, якорь всплыл!
– Да-а-а… – задумчиво поскреб затылок капитан, – плохая примета…
– Да, – вслух пробормотал Антон, – плохая примета. Только кладбищ под боком нам не хватало.
Он побродил между плит и крестов старого кладбища, поросшего малинником и брусничником, попробовал прочитать надписи на надгробных плитах, но смог только установить год захоронения одного из умерших: тысяча семьсот девяносто второй. Подивился столь древнему возрасту кладбища и его богатству: такие плиты и кресты могли устанавливать своим родственникам только зажиточные люди в городах либо священнослужители. На острове же по идее никогда не было ни города, ни церкви, и каким образом здесь образовалось целое кладбище, приходилось только гадать.
Дождь прекратился совсем, тучи стали расходиться, посвежело.
Насчитав два десятка плит и столько же крестов, Антон повернул в глубь острова и наткнулся на странную поляну с поваленными по кругу, засохшими, почерневшими от времени деревьями, вершины которых указывали на центр поляны. Трава на ней не росла, а почва была необычного ржавого цвета, будто пропитанная кровью. И веяло от поляны застарелой бедой и угрозой.
Обойдя поляну стороной, размышляя над тем, как она могла образоваться, – Антон повернул назад к лагерю и рассказал о своей находке гревшимся у костра членам экспедиции.
Особого интереса, однако, его сообщение не вызвало, но Серафим все же уговорил Анжелику посмотреть на кладбище вблизи, и они ушли. Юрий Дмитриевич спустя минуту тоже куда-то исчез, не предупредив по обыкновению никого, и у костра остались сидеть Валерия и Антон, которому стало казаться, что за ними наблюдают чьи-то внимательные, но не человеческие и не звериные глаза.
Он попробовал определить направление взгляда, переведя себя в состояние пустоты, однако выходило, что взгляд этот рассеянный, слагающийся из сотен крошечных взглядиков из травы, кустов и листвы деревьев, так что в конце концов у Антона сформировалась догадка, что он чувствует внимание местного сообщества насекомых. Чтобы отстраниться от этого ощущения, он завел разговор о найденном кладбище, а также поведал Валерии о поляне, превращенной упавшими к ее центру деревьями в необычную многолучевую звезду.
– Я тоже видела такое явление, – отозвалась женщина, завороженно глядя на язычки огня, лизавшие поленья и ветки. – Ты слышал что-нибудь о сети Хартмана? Это сетка геомагнитных излучений, она делит земную поверхность на аномальные и пустые зоны. В местах ее узлов, пересечений линий, образуются геопатогенные зоны. Старики называют такие зоны «выходами сил». Ты видел, очевидно, «выход черной силы», а есть «выходы белой», где наблюдается буйное цветение трав, а деревья лежат вершинами от центра зоны и при этом зеленеют, не сохнут. Как правило, в центрах таких зон располагаются родники или озера чистейшей воды.
– Занятно, – сказал заинтересованный Антон. – Я подумал: уж не бомба ли магическая там взорвалась?
– Выходы черных сил иногда называют «чертовой свадьбой». По легенде в таких местах собирается нечистая сила и «гуляет свадьбу», то есть подпитывается черной энергией.
– А ты чертей или бесов видела?
– Нет, – покачала головой женщина, очнулась, оторвала затуманенный взгляд от костра и посмотрела на Антона. – Бес и черт – не одно и то же. Бес, у египтян он назывался через «э» – бэс, был богом похоти и чужих стран, да и у нас, на Руси, он имел такое же значение, а этимология слова «черт» имеет по крайней мере два значения. Первое: черт – это проклятый ангел, преступивший черту, границу. Второе: черт – это искаженное четр или чатр, то есть человек, достигший уровня бога. Чатры были учителями наших предков, а когда Русь крестили, христиане отождествили чатра-черта с бесом для искажения наших божественных Пантеонов. А ведь если ты помнишь, все рассказы о чертях имеют комедийный, шутливый характер. Нет ни одного, где бы черт кого-то загрыз, зарезал, выпил кровь, как вампир, или живьем закопал в землю.
– Здорово, – сказал Антон искренне. – Никогда об этом не думал и нигде не читал. Ты все это в архивах выкопала или услышала от дедов?
Валерия не успела ответить. Где-то далеко за островом послышался стрекот лодочного мотора, стих. Но вскоре раздался снова, уже ближе, а через несколько минут к берегу, возле которого стояли лодки экспедиции, пристала еще одна. Послышались голоса, чавкающие звуки шагов, и к костру вышли трое мужчин в брезентовых плащах с капюшонами. Старший на голове носил милицейскую фуражку, а сопровождали его два молодых человека под два метра ростом со стандартными квадратными сонными лицами типичных шестерок.
– Кто такие? – властно спросил милиционер, останавливаясь напротив вставших с бревна Антона и Валерии.
– А вы кто? – почти вежливо поинтересовался Громов.
Прибывшие переглянулись. Старший нахмурился. Внешность у него была никакая, неприметная: мелкие черты лица, маленькие глазки, утиный носик, острый подбородок, – но держался он будто генерал на плацу.
– Ты не умничай, турист, документы покажи.
– А это еще зачем? – агрессивно вмешалась в разговор Валерия. – Вы что, у всех приезжих документы проверяете? У вас здесь паспортный контроль, таможня? Или вы нас за бандитов принимаете?
– Синицин! – бросил милиционер за спину. – Поройсь-ка в палатках.
Один из сопровождавших его амбалов двинулся к палаткам, второй шагнул к Валерии. Плащ у него распахнулся, и стала видна дубинка в руках с металлическим набалдашником. Антон сразу узнал электрошокер «павиан» отечественного производства.
– Эй, командир, – окликнул он вожака группы, – может, скажете, что вы ищете? Водки у нас нет.
– Умник, – скривил губы милиционер. – Сюткин, дай ему в зубы, чтоб замолчал.
Амбал с электрошокером ткнул дубинкой в лицо Антону и грохнулся на спину от удара ногой, роняя дубинку, пролетев три метра по воздуху. Наступила удивленная тишина. Второй амбал, распахнувший полог палатки с оборудованием экспедиции, оглянулся, выпрямился и пошагал обратно к костру. Его начальник изумленно выругался, сунул руку в карман и достал пистолет.
– Вот вы, значит, как! Сопротивление властям?! А ну лечь! Быстро! Я кому говорю?!
– Что за шум, а драки нет? – послышался сзади насмешливый голос, и на поляну вышли Серафим с Анжеликой. В руках Тымко держал карабин. – Ну, господин хороший, посоревнуемся в стрельбе? Или ты сам отдашь свою пукалку?
Милиционер побледнел, нервно облизнул губы, оглянулся на замерших помощников. Тот, кого Антон угостил добротным хидари гедан уширо гери кааге – так длинно назывался этот удар в карате, в русбое он назывался проще – стенобит, зашевелился, вытащил второй пистолет, и Антон, подхватив с земли электрошокер, легонько дотронулся до ноги парня.
Голубая змейка разряда сползла с клеммы дубинки на мокрую штанину, раздался вскрик, и парень выронил оружие.
– Не советую, – сказал Антон, покачав головой, заметив движение – рука в карман – второго амбала.
– Ой, – обрадованно проговорил Тымко, – он явно хочет подраться! Давай, давай, малыш, не бойся, больно не будет. Ты кладешь пистолетик или что там у тебя, я ружье, и мы попрыгаем в спарринге. Победишь ты – мы сдаемся, побежу… или как там – победю? – я – вы тихо уберетесь отсюда. Идет?
На поляну из леса вышел озабоченный Гнедич.
– Что тут у вас происходит?
– Вот прибыли гости, – осклабился Серафим, – хотят устроить турнир по борьбе.
– Помолчи, Сима, – недовольно сказала Валерия. – Я не знаю, кто они такие, но ведут они себя по-хамски. Документы требуют, в палатках обыск решили учинить.
Гнедич подошел к мужчине в фуражке.
– Кто вы?
– Лейтенант Даргомыжский, – засуетился тот, доставая удостоверение офицера милиции. – Пролетарское отделение внутренних дел. Увидели ваши лодки на озере и решили проверить, что за люди. Знаете, сейчас начался сезон сбора грибов, и мы уже третий лагерь грибников накрываем.
– Разве грибная охота под запретом? – поднял бровь Юрий Дмитриевич. – В чем криминал? Или наша Дума издала закон, запрещающий собирать грибы?
– Вы не поняли. Запрещается собирать грибы-псилюбцизны, от них у людей сильные «глюки», потому как это наркотик.
– Речь, видимо, идет о грибах-псилобицинах, – усмехнулась Валерия. – Они галлюциногены и действительно вызывают сильные наркотические галлюцинации.
– Точно так, гражданка, – шаркнул ногой лейтенант Даргомыжский. – Вот мы, это, значит, и колесим по краю.
– Колесите дальше. – Гнедич вернул милиционеру удостоверение. – Я подполковник Федеральной службы безопасности. – Он издали показал офицеру свою малиновую книжечку. – Начальник экспедиции. Это мои подчиненные. Вопросы есть?
Милиционер открыл рот и закрыл.
– Извините, нет. Простите, я не знал… сейчас мы уйдем… всех вам благ… извините… – Он стал подталкивать своих помощников в спины. – Мы уже уходим. До свидания…
– Ну вот, – разочарованно протянул Серафим. – Не дали размяться. Прямо эйдиотизм какой-то!
Валерия с любопытством посмотрела на Тымко, по ее губам промелькнула улыбка.
Доблестные стражи порядка ушли. Заработал двигатель моторки, звук его резко усилился и стал удаляться, пока не стих где-то за островом со стороны Ильмень-озера.
– На минуту оставить нельзя, – с неопределенным упреком сказал Юрий Дмитриевич, покосившись на Антона. – Как маленькие дети. Неужели нельзя было уладить конфликт мирным путем?
– Конфликты мирным путем не разрешаются, – окрысилась на мужа Валерия. – Конфликт он и есть конфликт, то есть ссора, столкновение интересов. – Она повернулась к Серафиму. – А что ты имел в виду, произнося слово «эйдиотизм»? Что-то я такого термина не знаю. Есть слово «эйдетизм» – способность сохранять яркие образы, есть идиотизм, что объяснять не требуется. Какой вариант тебе ближе?
– Ну, я… это… – пробормотал Серафим, – хотел сказать… да что ты ко мне прицепилась? Знаешь, что мы обнаружили на кладбище?
Он оглянулся на державшуюся отчужденно и тихо Анжелику.
– Странное кладбище, – сказала женщина равнодушным тоном. – Все кресты, которые там стоят, их верхние концы…
– Имеют форму мужского члена! – закончил Серафим. – Представляете?
Все посмотрели почему-то на Антона, потом на Анжелику.
– Да, это ярко выраженная фаллическая форма, – подтвердила та. – Так странно… никогда не видела подобных кладбищ.
– Я не приглядывался, – пробормотал Антон, краснея, в ответ на взгляд Валерии.
– Действительно, странно, – сделался задумчивым Гнедич. – Кого же здесь хоронили? Пойду-ка посмотрю.
Он исчез в кустах.
– Пошли, посмотрим и мы, – предложила Антону Валерия. – Пока не стемнело.
– Идите, идите, – осклабился Тымко, добавил двусмысленно: – Вам это будет полезно. А мы тут с Анжелой посидим у костра, погреемся.
Валерия пододела под штормовку свитер, и они направились в ту сторону, где скрылся Юрий Дмитриевич. Вышли к кладбищу, кресты которого в самом деле заканчивались фаллосами, причем не только верхние концы, но и горизонтальные, что было видно не всегда: камень крестов выщербился, осыпался, потрескался, скрывая былые очертания.
