Венедикт Ерофеев
Малое собрание сочинений (сборник)
…запах жженого лука заставил вспомнить о былых…
…но я поторопился отогнать от себя неуместные…
…и немедленно приступил…
…муравьевские галстуки обладали поразительной силой сцепления, они, казалось, специально были созданы…
…и газовый кран открутился поразительно…
…оставалось только, проклиная легкомыслие шоферов, с нетерпением ожидать шума…
…тишина била в затылок, а атмосфера щекотала…
…и синяя впадина дразнила формой и раздражала смрадным благоуханием…
…меня уже не пленяло новаторство в области совмещения…
…потому что я не мог уйти, не постигнув благости очередного…
…потому что синева видения убила приближающееся…
…эти две чистейшие ненужности мне все вернули……и заставили даже дремлющих облагородить движением…
…и предвкушением прикладывания укрыть смертоносное!!
3 декабря
Mesdames и Господа!
Я осмелюсь выступить в роли пьяного адвоката!
Он не виноват!!
Вы не имеете права обвинять его в порче воздуха! Ведь неэстетностью своей струи он подчеркнул упоительное для общественного обоняния благоухание ваших тел!
Mesdames! Господа!
Он забрызгал ваши чистенькие личики своим калом! И забрызгал без реверанса!
Но это ни в коем случае не дает вам повода обвинять его в негодяйничаньи!
Mesdames! Вы лучше меня осознаете, до какой степени брызги неделикатного кала оттенили белизну и атласность ваших физиономий!
Брюнэтки! Не гневите ваши ляжки! Плюньте на чернобровье! Ведь консерватизм неумолимо преследуется нашим веком! Зачем же разжигать обиходность?! Зачем безнравственно истцеанствовать, если это интенсинирование брюнэтизма!
Господа молодые блондины! Кто вам запрещает поэтизировать стулирование атласностей?! Бронзоватых атласностей! Ведь озноенность «braun»’ом облегчает насилие!
А скользкость излишеств ослабляет их деградацию вашей ротовой полостью!
Зачем же гневить правосудие и Всевышнего!!
4 декабря
Весь под впечатлением Катихинской аудиенции. Чрезвычайно недоволен собой – не мог убедить его в своей искренности.
И все-таки хорошо понимаю, почему взбесила меня его счастливость.
И мои разглагольствования об отвержении всяких признаний, и мое недовольство, выраженное по поводу его «малодушия», заставили-таки обвинить меня в «показном оригинальничаньи»! Ему совершенно непонятно то, что счастье духовно обедняет человека и делает его в высшей степени несчастным!
Нет, посудите сами, господа! Дамочка, к которой в продолжение пяти месяцев этот субъект питал сногсшибательно нежные чувства без малейшей надежды на взаимность, сближается с ним наконец – и второго числа изрыгает признание…
И что же вы думаете? Он послал ее ко всем чертям? Или тем же тоном извергнул сожаление о своем полнейшем равнодушии?
«Зачем»?
То есть как – «зачем»?
Не из оригинальности, конечно, не из чувства мести, а всего-навсего из боязни взаимности…
А этот малодушный субъект, видите ли, излился… и теперь с упоенной стыдливостью кичится своей счастливостью…
А последняя в два дня настолько отупила его, что он не хочет даже признать своей обреченности на духовное обнищание.
Нет, я положительно потерял всякое уважение к этому «искалеченному счастьем», чччоррт возьми!..
6 декабря
Хе-хе, пррогрресс, я бы сказал!
Комплиментальный прогрресс!
6 октября:
«С-с-с-свволочь!» – с кошмарным протягиванием первого свистящего, невообразимым подергиванием и с выражением полнейшей запуганности, заметным даже в полной темноте…
9 ноября:
«Мме-рзавец!» – несколько ограничив возможности пантомимики и с трогательной дрожью в голосе…
27 ноября:
«Негоддяй!» – с традиционным переходом в вертикальное положение, испепеляющим взором и направлением к выходу…
6 декабря:
просто и лаконично: «Подлец!» – сузив от гнева глаза и пикантно приземлившись на муравьевскую постель, без всякого намека на испепеление…
7 декабря
А я бы все-таки с удовольствием скончался.
8 декабря
Уа-а! Уаа-а!
Пляшут, совокупляются…
И льют, льют…
И обрамляют неполноценных…
Как будто бы Энгельс запретил им!
А сквозь Абажур просовывается долгожданный, разевает рот и как будто гордится тем, что его язык подменили лысиной Руссо…
Я разъярен… (правда? – как это смешно! – я – разъярен!) Ах нет, право, я совершенно спокоен… ведь волосы тоже спокойны, зачем же волноваться мне…
Правда, Они пляшут…
Но ведь я все равно нанялся, и музыка только импонирует!
Нет, мне бы и в Голову не пришла эта Нелепая Мысль (ну, сами посудите, – нанялся! Тьфу!), но абажурная физиономия пощипывала сомнительность…
И это самое главное: удивительно Правильные черты лица делали его похожим на бульдога и гармонировали: Шедевры И Бешено Вздернув Ноги! Начни! Начни!
Но я и сам не знал, с Чего же все-таки начать… (А сами-то вы! Гы-гы!)
Я бешено цитировал…
Я массами сбрасывал с себя Маникюрш…
Но ведь я не забывал, что рассудок Почти невредим…
И я решился…
Я привлек, я САГИТИРОВАЛ Ее Пуп!
Он, Он один спас меня…
Это Он кричал утром (ведь вы помните, как он кричал?.. Не помните?.. Ну, не нужно стесняться… Тю-тю-тю-тю…):
Ррразбуди-ить! Ррра-азбуди-и-ите!
Рррр…
…Уа! у-а! уаа!
9 декабря
О-о-о! Только последнее и нужно было этим пьяным скотам…
Разом заговорили все…
– Э-эттика! Одно слово заставляет меня изрыгать тысячи проклятий по адресу… гм… гм… гм…
– О-о-о-о-о!.. поддержите меня… иначе сей же секунд семья горлодеров, осмеливающихся произносить в приличном обществе это мерзкое слово, численно понесет урон!..
– Господа! А я, между прочим, имею совершенно серьезное намерение детально изучить этику, дабы оградить себя впредь от случайных следований ее законам…
– Ах, господа, зачем толковать о таких неаппетитных вещах! Лично меня мучает один чрезвычайно любопытный вопросик… вот уже скоро 50 лет, как умолкли родовые стенания меня породившей!.. Я просуществовал полстолетия! я пережил 11 министров внутренних дел и 27 революций… – а я все еще силюсь разрешить вопрос, который отчеканит назубок заурядный школьник; дело в том, что я не вижу существенной разницы между удовлетворением полового желания – и физиологическим отправлением…
– Кошмарная парраллель, я бы сказал…
– Гм, молодой человек, я искренне сожалею, что вам, коллекционеру новейших истин, непонятно то, что выбрасывание половых секретов – не что иное, как заурядное физиологическое отправление… и в этом свете половая любовь предстает чем-то вроде мучений цивилизованного существа с переполненным мочевым пузырем, попавшего в великолепную и не менее переполненную гостиную, узревшего великолепный унитаз и не имеющего возможности извергнуть в него содержимое своих внутренностей!..
– О боже мой! Женщина – чувствительный ватерклозет!..
– Хе-хе-хе! А шестилетняя девочка – комфортабельная плевательница!..
– Лирика – плод томления человека, не знающего, куда высраться!
– Ха-ха-ха-ха!
– Да, да… По крайней мере, в половом влечении я не вижу положительно ничего высокого! Мне лично гораздо более удовольствия доставляет сидение на унитазе после сытного обеда, чем половые наслаждения и ласки самой что ни на есть умопомрачительно любимой, чччерт возьми!.. Ннет, господа, уж лучше срать в унитаз и заниматься онанизмом, чем овладевать предметом бешеной страсти, одновременно испражняясь на пол… Хе-хе…
– О господи! Неужели же нельзя без половых извращений! Меня приводит в бешенство одно слово – «онанизм»!
– А я считаю, что поползновение к онанизму – признак чувственной трусости, да, да, чувственной трусости… В лучшем случае – вторжения интеллекта в неприкосновенную, даже, я бы сказал, святую область эмоций!..
– Ах, какой вы, право, Утонченный Негодяй: я лично, извините за нескромность, чрезвычайно страдаю интеллектностью своих эмоций: но, говоря откровенно, статья профессора Рихтера отбила у меня охоту к поискам новейших методов мастурбации…
– Ох уж эта пресса! Мне подобные статейки, наоборот, прививают любовь к извращениям; по крайней мере, шофер, изнасиловавший шестилетнюю девочку, в продолжение почти получаса был моим кумиром!..
– Между прочим, я не без успеха подражал вашему кумиру… и я могу вас ошарашить истиной, которая осенила меня в процессе «подражания», – «духовно богатый человек склонен к удовольствиям, не приносящим наслаждения оппоненту – источнику удовольствия»…
– Шестилетняя девочка – оппонент!.. Гм…
– Ну и как, истина помогла вам убедиться в богатстве своего духовного мира?
– Перестаньте зубоскалить, молодой человек!.. и не считайте эрудированность показателем духовного богатства… у вас – искусство имитации мрачного скепсиса и мировой скорби – и тем не менее вы совершенно бездушны!!.
– Ах, какое, я бы сказал, глубочайшее проникновение в тайны моей психологии!..
– У вас – психология!!. Гм…
– Кстати – о психологии! Не встречали ли вы, господа, тип людей, сознательно бегущих счастья и обрекающих себя на страдания, которым мысль о том, что только его сознательные действия превратили его в страдальца и что он был бы счастливым, если бы предусмотрительно не лишил себя счастья, – дает ему почти физическое наслаждение!..
– Это, так сказать, проституция жалости!
– Мастурбация страданий! Ха-ха!
– И, кроме того, не заметили ли вы, господа, что совершенно необязательно быть тонким психологом, чтобы прослыть им… Не нужно только уходить из области больной психологии и касаться психически уравновешенных…
– О-о-о! Психическая неуравновешенность – моя мечта! – и, смею сказать откровенно, в мечтах я уже – сумасшедший! О, вы не знаете, что такое бессонница мечты… и мечты, воспаленные от бессонницы…
– Боже мой! Как это плоско – кичиться своей мечтательностью! Лично я, еще будучи младенцем в стадии утробного развития, искренне ненавидел мечтателей!.. Мечты – презрение к воспоминаниям!..
– Ах! В таком случае вы должны восхищаться мной! Для вас я – Заурядный Болван, а ведь я в некотором роде неповторим… Я, может быть, единственный человек, который живет исключительно воспоминаниями… и, смею вас заверить, я – единственное цивилизованное двуногое, тщетно жаждущее найти среди разноцветной груды своих воспоминаний хоть одно – приятное…
– А меня, господа, всю жизнь томит заурядность… О-о! Сколько раз уже я посылал проклятия по адресу Всевышнего и «Исключений из закона наследственности»!.. Я неутомимо удовлетворял похоти самок, пользующихся самой что ни на есть двусмысленной славой, – и не заразился триппером! я бешено ударялся головой о Кремлевскую стену – и не мог выбить ни одной капли здравого разума! в продолжение трех суток без перерыва я безжалостно резал свое ухо диссонансами пастернаковских стихов и национального гимна Эфиопии – и, как видите, не сошел с ума!.. Ах, господа, я плакал, как ребенок! Я проклинал чугунность своего хуя, лба и нервов и коварство вселенной…
– Боже мой! Как все это извращенно!
……………………………………………………
Все мгновенно смолкли.
И мне пришлось почти с благодарностью взглянуть на торжествующего негодяя.
Хотя все произнесенное мне импонировало, унисонило, – как вам угодно.
10 декабря
К дьяволу сентябрь, еби его мать!!! На хуй «острова»!!!
Если они – не «каждый день», то за хуем они!
11 декабря
Началось!
13 декабря
Начинающие хуесосы! Давайте сообща засирать сокровища мировой поэзии!
Ппёрнем! Отравим атмосферу!
Ппёррнем, молодые пиздорванцы!!!
Уэ-э-э-э-э!
За хуем нам «интуиция» и «эмоциональность»!!
Пусть упражняются скоты!
Мы – сухие!
Мы – бездушные, еби нашу мать в задний проход!!
Где уж нам понять утонченность скользкого говна Марины Цветаевой!!
Отдадим Муравьеву безвозмездно!!
Пусть упивается нюансами!!
А нам, откровенно говоря, срать на космические проблемы, которые вас волнуют!
И мировая скорбь нас интересует не больше, чем Скороденковские сопли!!
Мы – не читали Олдингтона!
Мы – кретины!!
Мы безнадежно погрязли…
Ах, излечите нас от мелочности!!
Ведь вы так чисты!
И умеете так нежно любить!!
Уы-ы-ы-ы!
А ваши Любимые не ковыряют грязными пальцами в своих менструальных и сифилисных органах!
Ах, они жаждут мускулистых хуев!!
И серут таким очаровательным кровавым поносом!!
14 декабря
Решено твердо.
Пусть – презрение.
Но – начало карьеры…
Вы еще у меня попляшете, голубчики!
Я заставлю тебя, рыжий хуй, раскрыть флегматическую пасть!
А ты, толстомордая скотина, узнаешь первый, с кем имел дело!!
15 декабря
Хватит с меня сегодня и того, что я Музыкантову послал на хуй!..
Мне просто стыдно за Ворошнину.
Стыдно за то, что у нее в Москве – такой отвратительный двойник.
2 часа ночи
16 декабря
Но не это – главное.
Когда они разомкнули наконец свои скользкие и липкие губы, – отвратительная нить слюны соединила пасти разнополых…
Пусть для них эта мерзкая сопля – символична!
Но мне-то – мне-то противно смотреть на эту соплю, даже если эта сопля – союз разнополых сердец.
17 декабря
А собственно говоря, какого черта позавчера я вспомнил о Ворошниной?
Неужели мне мало августа?
И я не радовался в октябре ее «аресту за преднамеренное устройство взрыва» на 3-м горном участке?..
И ведь это – ее вторая судимость!..
Собственно говоря, я только на зимних каникулах заинтересовался ее выходками… и если бы не статья в «Кировском рабочем», я, может быть, и вообще бы не вспоминал о ней…
Но ведь, что бы там ни говорили, она – моя одноклассница… и притом – единственная из всех наших выпускников, с которой мне пришлось школьничать с первого по десятый класс включительно…
И даже получением аттестата она в некоторой степени мне обязана…
Нет, нельзя сказать, чтобы я действительно питал к ней нежные чувства… А детское увлечение постепенно улетучилось…
Просто – мы несколько откололись от основной массы школяров и в 10-м классе были водонеразливаемы, совершенно не поддерживая связи с классом…
Откровенно говоря, меня пленяли ее хулиганские выходки на занятиях, тем более что я поражал всех скромностию и прилежанием… А после инцидента с ком. билетом она уже бесповоротно стала кумирить в моих глазах… хотя в школе слыла легкомысленной идиоткой с проституционными наклонностями…
Меня же лично мало интересовали ее наклонности… Я даже не удивлялся ее провалу при поступлении в институт и слишком легкомысленному восприятию этого провала. Меня взбесило только ее исчезновение из Кировска как раз в момент моего триумфального возвращения, – я даже не мог похвастаться перед ней поступлением в Величайший.
С первых же групповых занятий в университете меня несколько заинтересовала Ант. Григ. – «усеченная и сплюснутая Ворошнина» – и я искренне ее возненавидел…
В декабре, признаться, я был несколько ошарашен письменными извещениями Бориньки о привлечении Ворошниной к суду за недостойность…
Тем более что после «самоповешения» отца она должна была несколько охладить свой пыл…
Прибыв на зимние каникулы, я с удовлетворением воспринял экстренное сообщение Фомочки, весь смысл которого сводился к тому, что он (т. е. Фомочка) – может быть, единственный представитель мужской половины Кировска, не испытавший удовольствия покоиться на пышных прелестях моего кумира… и сразу же вслед за этим сообщение Бориньки о том, что соревноваться с Ворошниной в изощренности мата не решается сам Шамовский…
Я без промедления благословил ее выносливость и изобретательность…
…И единственное, чего я опасался теперь, – случайного столкновения с ней…
Последнее, может быть, и не состоялось бы вообще, если бы 1-го февраля Бориньку, Минечку и Витиньку не пленило звучание одного из шедевров индийского киноискусства.
Сказать откровенно, я слишком туманно воспринимал трели Бейджу Бавры, потому что беспрерывная трескотня соседок, циничная поза сидящей справа Ворошниной – и вследствие этого тоска по цивилизации убили во мне способность к восприятию классических творений джавахарлаловых подданных…
Назавтра Витинька, удовлетворенно зубоскаля, констатировал: «Ерофеев дико смутился, когда увидел, что Ворошнина покинула веселые передние ряды и в сопровождении трех подозрительных девиц двинулась прямо по направлению к нему, презрительно окидывая взглядом переполненный кинотеатр и неестественно кривляясь…»
Правда, Витинька одновременно выражал сожаление в связи с тем, что они втроем вынуждены были внять вызывающе деликатной просьбе Ворошниной «поменяться местами» – и бросить меня на произвол пьяных девиц…
И я, признаться, тоже сожалел… Во всяком случае, меня не восхищала перспектива в продолжение двух часов вдыхать запах водки и пережженных семечек изо рта Ворошниной, невообразимо краснеть и деликатно приобщаться к ее бесстыдной и стесняющей позе… Впрочем, я покинул кинотеатр чрезвычайно довольный собой – я вежливо отказался навестить ее в общежитии и, кроме того, уже не ощущал на себе кошмарного нажатия ее пышных прелестей…
Последующие 8 дней пребывания в Кировске протекли целиком в пределах четырех стен Юриковой квартиры, – в стороне от трезвости, Ворошниной, снежных буранов и северного сияния…
На первом же занятии по немецкому Антонина Григорьевна Музыкантова попала в поле моего зрения, и мне, без преувеличения, сделалось дурно…
В продолжение всего второго семестра я неутомимо прославлял дегенерацию и стиснув зубы романтизировал…
А лето совершенно уронило взбесившегося кумира в моих глазах…
Правда, и я летом числился уже в сознании кировских граждан не как «единственный медалист» и «единственный лениногорец», а скорее как неутомимый сотрапезник Бридкина…
К началу августа я вынужден был выработать иммунитет на восприятие любопытных взглядов – и, между прочим, не без благотворного влияния Лидии Александровны, представшей передо мной уже на следующий день после моего приезда в героический заполярный город…
Правда, в этот раз я несколько удивил ее утратой скромности и смущаемости и удачным ответом на традиционное приветствие…
Она же, в свою очередь, поразила меня изумительной способностью к бесконечному округлению даже при ежедневном воздействии алкоголя и еженощном испытывании давления со стороны комсомольских тел…
Кроме того, разминая онемевшую конечность, я внутренне пособолезновал всем тем, кому приходится здороваться за руку с этой смеющейся скотиной, а внешне сделал неудачную попытку отказаться от приглашения.
В этот день она была несколько сдержанна и даже извинилась, когда случайно вставила мат в сногсшибательную характеристику проходившей мимо рыжей девицы…
Два последующие совместные культпохода в «Большевик» несколько нас сблизили, и потому в начале августа я даже без трепета перешагнул порог ее комнаты.
В продолжение 2 часов я тщетно пытался привыкнуть к одуряющему запаху духов и охотно внимал трескотне своего оппонента…
Сначала я устно выразил восхищение кротостию ее соседки, которую грубое приказание Ворошниной вынудило незамедлительно и безропотно покинуть «постоялый двор кировских Дон Жуанов»…
Потом с напускной неохотой помог ей допить «Столичную» и совершенно искренне восхищался ее изобретательностью в отношениях с посетителями…
Правда, последний ее рассказ настолько меня смутил, что я в продолжение 5 минут безуспешно пытался согнать краску со своего лица и поднять глаза от стакана…
Дело в том, что как-то весной к ней пожаловали три первокурсника МУ, видимо чрезмерно распаленные хвалебными отзывами о ней и подстрекаемые сообщениями о «легкости» ее «уламывания»… И она, радушно встретив пьяных студентиков, не замедлила выкинуть несколько невероятных штук перед их восхищенными взорами… В конце концов она заставила всех трех пасть на колени и лизать свои подошвы… – и, в довершение всего, прогнала распаленных посетителей, предварительно избив одного за «недостойность»…
И все это – с непременным хохотом, умопомрачительным смакованием фактов и периодическим потягиванием из стакана… Положительно в этот вечер она мне безумно нравилась…
Нет, я совершенно искренне восхищался ее умением требовать у кировских самцов раболепного поклонения в отношении к своей особе… Правда, я с трудом верил ее пьяным рассказам… ведь незадолго до этого она даже попросила меня отвернуться, когда подтягивала чулок…
Я решительно не понимал ее… Созерцая эту самодовольную, милую, пьяную физиономию, я никак не мог поставить ее рядом с той чистенькой первоклассницей, которая сидела со мной за одной партой и поминутно меня обижала…
Часов в 9 я покинул общежитие в состоянии романтически пьяной влюбленности… До самой железной дороги идущая рядом Ворошнина беспрерывно была встречаема насмешливыми приветствиями, которые вызывали в ней почему-то дикий хохот…
Признаться, я был оскорблен, когда уже на следующий день Рощин через Бориньку выразил сожаление по поводу того, что мне «не повезло с Лидкой», а Тамаре Васильевне порекомендовали «держать в руках своего медалиста»… Впрочем, я и сам лично убедился 7-го августа в неизлечимой тупости молодого поколения Кировска.
Меня просто взбесило нахальство ГХТ-товцев, которых не отрезвляли даже пощечины Ворошниной. А эта отвратительная сцена у киоска даже ослабила мою охоту иметь дальнейшее общение со своим благодетелем…
И главное, меня раздражало ее легкомысленное отношение к своим собственным действиям и к своей популярности… Нет, я совсем не собирался ее убеждать, потому что единственной реакцией на мои убеждения было бы идиотское ржание… к тому же я слишком боялся ее, чтобы решиться на убеждение…
Единственный раз я почувствовал к ней что-то вроде жалости – в воскресенье 12-го числа на вечере отдыха в Парке… Ее отвратительный вид чуть не вызвал у меня тошноту, – тем более что Бридкин в этот день был навеселе и с полудня неумолимо вливал в меня какую-то бурду, орошая слезами память моего родителя и судьбу единоутробного брата… Веселость моментально покинула меня, когда я узрел в распластавшейся за ларьком девице Лидию Александровну… Ее, вероятно, только что бешено рвало, белая кофточка была вымазана в чем-то отвратительном, мокрое платье слишком неэстетно загнуто… Уговоры Бориньки заставили меня оторваться от созерцания страдалицы… Но удивительно – я совершенно не чувствовал брезгливости, я только бешено ненавидел этих мерзких типов, которые ее споили и, изнасиловав, оставили в грязи под проливным дождем… Придя домой, я снова перечитал полученное накануне письмо Музыкантовой с жалобой на жизненные страдания – и дико расхохотался…
А во вторник мне пришлось вновь возмущаться веселостью Ворошниной… Она бессовестно восторгалась прошедшим воскресеньем, поминутно извинялась за нецензурность – и я, к ужасу своему, убедился, что она и сегодня пьяна ввиду увольнения с РМЗ.
…Нет, ее совершенно не волновало лишение работы, она воинственно восседала на перилах Горьковской библиотеки, жонглируя моим Ролланом и качая ногами перед самым моим носом, и продолжала невозмутимо язвить по адресу МГУ, любви, человечьих страданий, Надсона, Музыкантовой и – моей детскости…
А 16-го числа, с этого противного вечера одноклассников, началось самое главное… И удивительно то, что я упивался ее действиями, явно рассчитанными на то, чтобы отравить атмосферу школьным питомцам… Она хорошо знала, что пользуется дружным презрением «девушек-одноклассниц» и тем не менее решила явиться на вечер без приглашения, дабы произвести сенсацию сначала своим приходом, а потом своими очаровательными шалостями.
Правда, наш совместный с ней приход на вечер произвел далеко не сенсацию; я вынужден был констатировать всеобщее уныние и одновременно, затаив злобу, отразить несколько мрачных взглядов… Однако я понял с первой же минуты, что «очаровательными шалостями» Ворошнина – если не произведет фурор, то по крайней мере заставит разойтись эти полторы дюжины впавших в уныние одноклассников.
Последние нисколько не были удивлены, когда Лидия Ал. церемониально извлекла из внутренних карманов пальто 2 прозрачных бутылки и цинично заявила, что «даже Веничка» считает их содержимое чрезвычайно полезным для желудка… Я, стараясь усилить невыгодное впечатление, произведенное ее словами, поспешил подтвердить гигиеническую верность гениальной фразы моего кумира…
В продолжение получаса Ворошнина торжествовала… И казалось, ее совершенно не смущало то обстоятельство, что только я один осмеливаюсь разговаривать с ней и что мы в некоторой степени обособились.
…Захарова своим неуместным затягиванием «Школьного вальса» развязала наконец ей руки – и с этого момента я с нескрываемым восхищением следил за всеми ее движениями…
Прежде всего, заслыша робкую «пробу» Захаровой, она дико заржала, вызвав недоумение всех собравшихся, затем флегматично сообщила всем о своем презрении к песням вообще – и, в довершение всего, ошарашила милых одноклассников нецензурной приправой к своему лаконичному признанию… Фурор был неотразим… Я, признаюсь, проникся даже пьяной жалостью к этим девицам, которые – вместо того чтобы прогнать возмутителя спокойствия, – уныло справились друг у друга о времени, о погоде и стали медленно одеваться… А Ворошнина продолжала неутомимо хихикать, ерзая по стулу и по моей ноге…
Нет, я нисколько не жалел о безжалостном разрушении вечера… Я охотно помогал ей смеяться над письмом Муравьева и допивать водку из горлышка. Я так же охотно согласился бы сидеть до конца летних каникул на этой куче ж/д шпал под моросящим дождем и позволять обращаться с собой как с грудным ребенком… Я преклонялся перед этой очаровательной пьяной скотиной, которая могла делать со мной все, что хотела…
На следующий день я от нее же узнал, что она не могла добрести до своей комнаты – и на лестнице ее мучительно рвало…
Вечер 18-го числа совершенно неожиданно отрезвил меня… Первый же рассказ, которым меня встретила Ворошнина и который больше походил на похабный анекдот, до такой степени озлобил меня, что я утратил всякую боязнь – и осторожно послал ее к черту… В ответ она по традиции глупо заржала и пообещала завтра же всем сообщить, что она послана к черту самим Ерофеевым…
В тот же вечер ее в совершенно пьяном состоянии и отчаянно ругающуюся вывели из танцевального зала 2 рослых милиционера и препроводили в отделение… При этом ей за каким-то дьяволом понадобилось громогласно вопить, что она не виновата и что ее споил Ерофеев…
Наконец ее поведение 21-го числа на «Пламени гнева» вынудило меня даже удалиться из кинотеатра под дружный хохот окружающих ее девиц и всеобщее недовольство зрителей…
С этого вечера я уже совершенно ее не понимал; меня бесило то, что она слишком чутко внимала Рощинской клевете; я не мог себе представить, чтобы Ворошнина мне верила меньше, чем оскорбительным сообщениям заурядного Петеньки; я положительно возненавидел ее…
23-го числа, заметив ее, возвращающуюся из рудника в сопровождении 2 чумазых подростков, я вынужден был предусмотрительно свернуть вправо и профланировал параллельно. Когда же до меня донесся веселый смех этих трех скотов, гоняющихся друг за другом и осыпающих матом все и вся, мне стало дурно, у меня помутилось в глазах… Я готов был сию же минуту исплевать Заполярье и благословить Московскую непорочность… Меня тошнило от Кировска и от беспрерывного пьянства…
И 24-го я уже действительно плевался, когда, сидя ночью на скамейке, узрел Ворошнину, проплывающую мимо школы. Я до такой степени растерялся, что не успел убраться в темноту – эта скотина уже предстала перед скамейкой и, умопомрачительно изогнувшись, затрясла передо мной всеми своими прелестями… Я поспешил справиться, что должна означать эта многозначительная пантомимика, – она ошарашила меня в ответ довольно остроумным контрвопросом: «Хотите ирисок, Веничка?» – затем, видимо удовлетворенная моим отказом, не меняя дикции, выразила сожаление по поводу того, что более многоградусное осталось дома, флегматично погладила свои бедра и, мазнув меня по лицу всей своей массой, вразвалку направилась к шоссе. А в ответ на свое душевное: «С-с-с-скотина!» – я опять услышал это идиотское ржание – и застучал зубами от холода…
Возвращаясь домой, я почему-то вспомнил, как, будучи семиклассником, мелом разбил стекло и потом робко укорял Ворошнину за то, что она взяла вину на себя… Тогда она смеялась ласково, по-детски…
Вечером 26-го я уже пересекал Полярный круг, совершенно не вспоминая об утраченном кумире…
В конце октября, уже будучи в Москве, я с удовлетворением узнал о ее аресте и с тех пор ее судьбой не интересовался… Да и, собственно, какого дьявола меня должна волновать ее судьба… если она сама за всю жизнь не смогла выдавить из себя ни одной слезы…
…и ее участь никто никогда не оплакивал…
18 декабря
Пи-и-ить!
Пииииить!
Пи-и-ить, ттэк вэшшу ммэть!!!
19 декабря
Ах, стоит ли, право, Валерик, ругать этих молодчиков! Ну, пусть Леонид Михайлов пытается логически обосновать свое право на именование кретинами всех неприобщенных к мировой цивилизации!..
Пусть Владимир Скороденко, скрипя зубами, неутолимо клянет свое азиатское происхождение и доказывает гигиеничность зебровых галстухов!..
Пусть Владимир Муравьев, обратив свой скорбный лик к зданию Совета Министров, многозначительно потрясает жиденьким кулачком и гораздо более внушительной эрудицией, которая, кроме всего прочего, дает ему возможность упиваться очарованием интуиции и еженедельной боли в висках!..
Плюнь на них, Валерик!
Очаруй Вселенную пикантностью своего «Фи!».
Пошли к черту и Пранаса Яцкявичуса – ведь он уже давно кастрировал Космос и теперь безуспешно пытается завербовать его на должность старшего Евнуха в гареме своих незамысловатых Идей!..
Ах, Валерик, не истощайте себя Сомнениями!
Вы просто недооцениваете обаяния Викторов!
Ведь Виктор Дерягин, в противоположность Пранас Яцкявичус, слишком уважает Космос, чтобы подвергать его безнравственному оскоплению!.. К тому же, говоря откровенно, ему не нужен Евнух, ввиду отсутствия Гарема…
А Виктора Сибирякова не пугает даже безнадежная любовь к Справедливости… (увы! Справедливость слишком холодна к Нему – Он даже не осмеливается ревновать ее к Анастасу!) – Но Ему доставляет почти физическое наслаждение упиваться трогательной взаимностью Александра Терентьева и Непорочной Лойяльности!..
Ах, Валерик, Вы так молоды!..
Проникнитесь же плотской любовию к Владимиру Катаеву! Ведь он из уважения к Чувству Человеческого Достоинства отвергает греховные связи с истощенной Дегенерацией и, полемизируя с Гете и Розенбаумом, считает непременными спутниками истинного гения флегматический взгляд на кокетство Судьбы и Огненность Волосяных Покровов!..
Да и стоит ли, право, Вам, Валерик, жаловаться на беременность Вечной Идеи! – ведь рядом с Вами, обнажив свои незатейливые Плоть и Сущность, уверенно семенит по жизненной колее Леонид Самосейко – и вам обоим плотоядно улыбаются молоденькие Перспективы!!.
Ах, улыбнитесь и Вы, Валерик!
21 декабря
Шесть дней держалось пятнадцатое.
Двадцать первое – вызывающее прощение.
И даже спокойствие.
И даже ночь.
И все равно – страшно…
