Венедикт Ерофеев
Малое собрание сочинений (сборник)
Этот инцидент был действительно романтическим, – тем более что имел место в пригороде только что выстроенного Кировска…
Возвращаясь однажды из Апатитского «Буфета» и имея чрезвычайно неприглядный вид, Б. тем не менее мог даже в темноте явственно различить распластавшуюся в переполненной канаве пьяную женщину… Побуждаемый жаждой не то полового общения, не то общения с равными, он не замедлил свалиться туда же – и в течение по меньшей мере пяти минут усиленно предавался побуждениям инстинкта в талой воде, снегу и помоях…
Утреннее пробуждение несколько Б. разочаровало. Он с явным неудовольствием узрел перед собой женщину почти старую, с лицом изрытым оспой и залитым «обоюдной» блевотой… Неудовольствие перешло в бешенство, которое и побудило Б. без промедления выползти из канавы, наступить на горло ночной подруги, вероятно уже мертвой, и до отказа погрузить ее физиономию в скользкую весеннюю грязь…
Этот рассказ – у papan вызывал почему-то дикий смех. Мне же гораздо более смешным и нелепым казалось третье убийство. К тому же призыв на фронт ограничил Б-скую ответственность за его совершение – до 2 месяцев тюремного заключения…
Уже будучи человеком свободным и осуждающим чистоту и трезвость северной цивилизации, он (Б.) буквально – «нашел» в одном из захолустий Кандалакши законную спутницу жизни. Ничем примечательным, кроме персей и склонности к тихому помешательству, она не обладала, – и самое неудобное в этой склонности была непериодичность ее проявлений.
Но для Б. – это была «единственная любимая» им за всю жизнь женщина. И он неутомимо угождал ей и потакал всем ее странным прихотям…
Как-то ночью она осторожно соскользнула с постели – и в ночной рубашке принялась ходить по эллипсу, поминутно останавливаясь и извергая содержимое кишечника, – что не мешало ей, впрочем, беспрестанно напевать «Вдоль по улице метелица метет…».
Супруг лежал спокойно и, по обыкновению, курил папиросу. Но когда оригинальная «спутница» опустилась на колени перед портретом Косыгина и меланхолически зашептала: «…задушите меня… задушите… задушите…» – Б. несколько вышел из состояния задумчивости. Он аккуратно стряхнул пепел на бумагу, встал… И задушил.
18 января
Господа! Да я просто не знаю, в какую сторону обратить свое исправление!
Ну, посудите сами!
По одной версии я – «морально истощенный, умственно свихнувшийся и нравственный дегенерат», по другой – «квинтэссенция, апофеоз и абстракция человеческой лени!».
Для Муравьева я – талантливая скотина!
Для Романеева – абстракция девической улыбки!
А для Савельева – Раскольников!
Для Музыкантовой – «милый, милый ребенок, противный негодяй, гений и бездарный идиот».
Для Семара – «ярчайший футурист» и «нечто такое в высшей степени неуловимое».
А для Спиро Гуло – «исключительный», «неповторимый»… и «вообще черт знает что»!
Да меня исправляли!
Исправляли, господа!
С 10 февраля до 30 апреля меня неумолимо попихивало куда-то Общественное мнение, а я стыдливо оборачивался и цедил сквозь зубы: «Да ну, бросьте, что ли…» – с 30-го апреля до 5-го января еще неумолимей «попихивало» «нечто такое в высшей степени пышное и двадцатилетнее» – до 9-го сентября изящным кнутиком Недосягаемости, а с 9-го сентября – грязным кулаком Взаимных Симпатий…
Ну да я ведь неисправим!
Честное слово, господа, неисправим!
Хи-хи-хи-хи-хи!
Ну ладно! Бросим это! – Господа!
Вы можете дать мне в долг двенадцать шестьдесят?
19 января
Всегда только Т.
В Ней совершенно ясно – не уверенный в близости окончания не будет итожить. И увлечение эргизмом ввергает в страх только ночью… Значит – виновата Она.
В Ней все скрыто. А грязные внутренности – убийственно «напоказ». И для меня – только Они; но в гораздо большей степени – Обладательница Их. Исключительно за грязь… Она чище всех прочих; а грязь – истерическая. И искренней чистоты.
В Ней все множится, кроме, разве, бездушия. Зрение – в семнадцать тысяч; все остальное – в куб. Днем свешиваться с крыши – не страшно. В Темноте свешивание даже в воображении заставляет хвататься за подушку, – и сменой тем для воображения отгонять страх.
Еще бы – не быть к Ней влекомым…
20 января
Как вам угодно. – Я могу и отчитаться. Но заранее
предупреждаю: не будет ни преувеличения, ни сглаживания, ни тем более точной констатации. Ни сентиментальщины, ни объяснений, ни восторгов, ни взрывов эмоций. Простое напряжение памяти и изложение сути в диалогической форме.
Можете обвинять в безэмоцийности и, если угодно, смеяться…
……………………………………………………
– Ах, вы уже приехали!
– Ах, и вы тоже!
– Ну да, собственно, как видите!
– Ах, и вы тоже…
– Интересно все-таки, какая охота вам надо мной издеваться в первые же дни…
– Да, конечно, это незачем…
– И от вас пахнет…
– Водкой?
– Угу.
– Ну, это так… немножко… новоселье.
(до 1 сентября)
– Ну вот почему ты такой? Почему ты – не человек?
– Успокойтесь, гражданка, успокойтесь… Я так-таки человек, смею вас заверить, – а если вас раздражает мое поползновение к дегенерации, так это временно, настроение… и…
– Настроение… Почему у других нет никаких «настроений»?.. И что еще за трагедии…
– Повторяю: никаких трагедий…
– Значит – «настроение»… Ну, Венька, ну вот скажи, отчего у тебя эти самые – настроения?.. Ну вот неужели я не могу на тебя подействовать? Ну кто, кто может тебя убедить…Ну, скажи – кто… Я бы не знаю, как стала бы его упрашивать…
– Да ну вас, гражданка. Надоели. Уйдите.
(1–8 сентября)
– Фу, какие мы оба достоевские!
– Фу.
– Как это все хорошо… И не грыземся, как в первые дни…
– Угу… и не грыземся…
– А вот у нас в Великих Луках…
– Ну! Что у вас! Вот у нас на Севере…
– А мама все болеет…
– Да? Четвертый месяц уже…
– А она так смеялась, когда я ей читала твое второе письмо… У нее тогда 39 градусов было…
– Глупая, наверное…
– Венька! Брось!! А то вот сейчас встану и уйду…
– Хм… уйдешь… и через полчаса опять придешь… как вчера… и будешь торчать еще 4 часа…
– Ну вот – хочешь – уйду и не приду сегодня?
– «Сегодня»! А завтра опять притащишься…
– Ну хочешь – не притащусь!
– Хочу…
– Врешь ведь… не хочешь…
(9–23 сентября)
– Ну, ты занимайся, а я тебе винограда притащу…
– Угу…
– Только не убегай без меня… А то – я знаю…
– Угу… Тащи скорей…
– Zu Fuss gehen… erwacht… zu Fuss… entwickeln… М-м-м!! ВОТ уж спасибо! А ты бы сама-то спать шла… Я и без тебя…
– А чего приказываешь? Я вот нарочно книгу принесла, буду читать. Чтобы ты не убежал… и всю ночь сидел…
– М-м-м… энт-гегент-рэтен… черт побери… руихь, руихь… ддьявольщина… энт-гегент рэтен… чего это ты на меня так смотришь… мне даже страшно… руихь…
– А ты занимайся… и не следи, пожалуйста, за мной…
(23 сентября – 5 октября)
– Что-о-о-о-о?
– То, что слышала… Ничего больше…
– Тты… сссвволочь…
– Угу… Счастливо… Не споткнитесь, пожалуйста, там у дверей стул… Темно все-таки… Хи-хи-хи…
(6 октября)
– А ты думал, я уже никогда не приду…
– Ничего я не думал…
– Но признайся – то, что было в субботу, – это свинство…
– Никакого свинства…
– Никакого, главное… Ой, а вчера, помнишь, у…
– Ничего я не помню…
– А какого это черта ты на меня злишься? И какое вообще право ты имеешь – на меня злиться?
– А ты – какое?
– Ух ты, подлец!.. «Какое» еще, главное… Да я и не злюсь…
– Угу… и я тоже…
– А вот у нас в Великих Луках…
(11–12 октября)
– С тобой даже страшно в темноте сидеть… Вот говорим, смеемся… А вдруг ты мне по лицу ударишь?
– Хе-хе-хе… Фантазии, гражданка… А это даже недурно… Перед кем-нибудь сначала на колени пасть, а потом встать и ударить по физиономии…
– Это для чего же?
– Так… Психологический эксперимент…
– Может, тебе еще на мне захочется проделать этот эксперимент…
– М-да… только, пожалуй, без первой части…
– И ударишь?
– И ударю!..
– Подлец.
– Как вам угодно.
(13–22 октября)
– Каждый день к тебе ходишь, уговариваешь…
– Вот ддьявольщина! – разве ж я заставляю тебя ходить и уговаривать…
– Еще бы – ты меня заставлял… Я бы тогда и не пошла…
– Чччерт тебя возьми.
– Тебя черт возьми… И прекрати эти глупости… Пойдем заниматься…
– Не пойду.
– Пойдешь…
– Не пойду…
– Дурак.
– Дура.
– Ну вот, скажи, чего ты хочешь от…
– А чего ты хочешь?.. дура…
– Дурак. Ну? – может, еще раз скажешь? Тогда буду бить… Пойдем, говорю, заниматься! У окна как раз два свободных места… Я тебя проверять буду… Похохочем… А?.. Ну, пойдем, Венька…ну вот две конфеты дам…мороженое куплю…
– Все равно не пойду.
– Ну, Веничка, ну, миленький, ну три конфеты куплю… на тумбочке уберу… ну вот, хочешь, на шее повисну…
– Да ну тебя с нежностями… Сейчас… пойду… Закурим по одной, что ли?
(26 октября – 9 ноября)
– …И всю жизнь, всю жизнь – плачу… Конечно, для всех я бестолковая дура… Может, я и в самом деле дура – хожу вот сюда каждый день… Все смеются, наверное… И болтают чепуху какую-нибудь… И пусть… Хочешь булки с изюмом?..
– Хочу… Это ведь лучше, чем слезы-то…
– Дурак…
– Ну конечно…
– А чего ты обижаешься?.. Это ведь я так… Я и не хочу ругаться…
– Да я понимаю…
(9 ноября – 3 декабря)
– А что, – я, по-твоему, плакать должна? Не заставишь! Если ты злой, так и все около тебя реветь должны? Хе-хе… Как бы не так… Вот сейчас возьму и буду здесь перед тобой штучки разные выкидывать… и свистеть буду в пальцы… и петь… И не прогонишь! Не прогонишь!..
– Катись-ка ты…
– Ну – куда? куда?.. ну договаривай…
– Отстань, к дьяволу…
– «Отстань»!.. А ты что думаешь – мне уж так трудно отстать?.. Думаешь, такое уж это удовольствие – со всякими тут ругаться… Вот я хотела тебе показать что-то… а теперь не покажу… И на коленки встанешь, умолять будешь – не покажу…
– Ккатись, говорю…
(4–13 декабря)
– Что?!! Ты… матом… Венька!.. Тты пьяный! Ты не мог мне так… Венька! Ты пьяный!! Да?..
– Ннет… не знаю… т-так…
(15 декабря)
– Ну пойдем…
– Да нет, не хочу… холодно… и второй час уже…
– Ну чего – холодно?.. Пойдем… опять безобразничать будем… Ой как смешно, когда вспомню… Ты так замерз вчера…
– И ничего не замерз…
– Угу! Говори мне… Сам с меня и платок теплый стащил…
– «Стащил»! Сама же меня закутала, как черта…
– Ой, ну в этом платке ночью ты просто дитя, прелесть…
– Угу… Ну чего эта жирная и косой вечно целуются…
– А ты не смотри! Тебе вредно… развращаться… И не смотри на них… Ты дитя… пойдем, что ли, на улицу…
– Пойдем…
(21–29 декабря)
– Замолчи… к ддьяволу… я сам знаю, что мне делать… и вообще – уберись куда-нибудь подальше… противно даже…
– Иддиот… Что ты знаешь?! Ни черта ты не знаешь! Без меня-то ты заживо сгниешь, в водке сгниешь!!. А я то уж уберусь!.. И торжествовать буду заранее… Плюну на т…
– Прекратти… Ссккот…
(5 января)
21 января
И вместо нервов прельстил оштукатуренный потолок… Вот видите… Видите… Это ведь он нарочно… Ему ведь совсем и не хочется опускаться – некогда… и потом – дисгармония… А двадцать один рубль расшевелили… А раз – шевеление – так какая же может быть гармоничность…
Он даже и не кривляется… Он просто упоен своим уродством… Вот видите – обернулся и целует свой горб… Он ведь ужасно любит свой горб…этот, горбатый… И уверен, что любовь – возвышает…
А что – туман, так это и не нервы…и не весь потолок… Да и не все ли равно…
22 января
‹Из дневника вырвано несколько страниц кровью кающихся поклонников! Помните! – Засирание своего человеческого достоинства и откровеннейший мазохизм – в отношении к человеку любимому – дело самое святое!
А святость – отпугивает жаждущих освещения! В таком случае – да здравствуют сумерки и – долой электричество!!
Изъять из обращения карманные фонарики! Периодичностью – дисгармонировать скрытые нервы! Что же нам делать, если мы родились сумасшедшими!
Мы – не выжили из ума! Мы не будем сжимать грязными пальцами пьедесталы румяных и улыбающихся рож! И оглашать… ‹…›
23 января
Благодарение богу, нет никаких ударов, – и все спокойно.
Шестнадцатого пил.
Семнадцатого пил.
Восемнадцатого пил.
Вечером 18-го упал в постель – и проснулся 19-го в полдень. Протер глаза, повернулся на другой бок – и очнулся в полдень 20-го.
Двадцатого пил.
Двадцать первого пил.
Вечером 21-го лег. И проснулся в полдень 22-го. Сидел до вечера, стиснув голову руками. Вечером лег в постель. И ожидаемого не последовало. Прошел и задохнулся.
Двадцать третьего пил.
Двад
……………………………………………………
24 января
Завтра! Завтра!
Я уже чувствую себя вечерним…
…оно удаляется, – и то, что помещается в нем – тоже…
…и все исчезает…
…а я не буду подымать голову и простираться вслед…
…я не устану быть незамеченным…
…и следить не буду…
…и не брошу последнего…
…и не потому что последнее обмануто…
…просто – не хочется…
…не хочется уверять себя самого в правдивости вчерашнего…
…и всего происшедшего…
…гораздо проще – лежать и захлебываться…
25 января
4-го июля не будет.
Там были плохие часы, здесь – ни секунды. И плакать не хочется.
26 января
…А Самосейку арестуем! В первую очередь! Изучим прозу и вскроем нелойяльность! Помните? – Борис неожиданно сталкивается в коридоре с неизвестной дамой? И дама приглашает в свой будуар неожиданно столкнувшегося?..
Смею вас заверить – Борис – не что иное, как мировой империализм! Хе-хе-хе! Он не откажет в приглашении молодой даме! Вне всякого сомнения, мы имеем дело не с простой дамой, а с Египетской Республикой или (шире!) – с Ближневосточной Внешней Политикой. Он (мировой империализм) без трепета вступает в пределы дамского будуара (под будуаром разумеется ближневосточная экономика, а империалистическая жажда вывоза капитала остроумно возводится в ранг полового томления Бориса).
Переступив порог вышеобозначенного будуара, он закрывает дверь на крючок! Без сомнения, крючок символизирует конвенцию 1888 года! А что касается незаметности закрывания, так это – видимость, уверяю вас! Она (то бишь Дальневосточная Ближняя Политика) замечает все, – она делает вид, что ничего не замечает! И это в ее интересах, ччерт возьми! Ее плоть жаждет! А английские доллары-сперматозоиды зарождают колониальность в ближневосточной утробе!..
И вдруг – эта стыдливость!
Даже не стыдливость, а коммунистические наклонности полковника Насера!.. В этих наклонностях – вся суть дамской целомудренности! Ей, видите ли, больше не нужны английские доллары! Она национализирует собственную экономику – и решает основательно заняться онанизмом!
Хе-хе-хе-хе-хе!
Коммунисты торжествуют! Коммунистические идеи играют роль бутафорских фаллов! Пусть – безжизненных! Но гарантирующих благословенное бесплодие!
А благородство империалистического полового томления высмеивает теперь даже неграмотный извозчик Непал!
Все – к лучшему!
…И везде – вуали!
Вы думаете – я действительно сейчас переворачиваю бутылку и наполняю второй стакан? Готов спорить на что угодно, – это мировой имп…
А-а-а-а, ччерт! Следует отметить – второй стакан пьется с меньшим отвращением, но обыкновенно сопровождается сморщиванием. Сморщивание погружает в воспоминания, а легкость проглатывания – ударяет в мечты! Кроме всего прочего – исчезновение всяких эмоций перемежается с удвоением. Это – почти тра…
А Доманович восстает против традиции!.. Я опасаюсь даже, что Доманович упорствует и нарочно меня трезвит отказом от ДДоомм и т. д… В таком случае я убираю Домановича и настраиваюсь на «Подмосковье»… Нервы закачают Москву, Москва успокоит нервы…
И ве-э-эчно све-эт этих дне-еей
Будет жить ваа мнееее.
Ну конечно же, и от Подмосковья не нужно ожидать бывалого качания. Сильное качание всегда сопровождается значительным… Качался 12 августа – и отверг maman. Извивался 16 августа – и обрел новую мать. Двадцатилетнюю и недостойную. А теперь – значительное в стороне. И даже Подмосковье не парализует нервы. Кружения не будет…
Водка не виновата в отсутствии кружения. Сколько бы я ни пил, я не буду качающимся, пока не закачается все находящееся в поле зрения. А если закрыть глаза – зашевелятся представления, исказятся мыслишки… И заменят Подмосковье… Пустоты нет, – а значит – хаос…
Он еще не коснулся Домановича, но столица уже раздвоилась – размышления о качаниях так-таки раскачали Подмосковье… Теперь только подтолкнуть кружение – и все предстанет невинностью…
Да и действительно – какая же может быть пустота, если ветер сбивает с ног и дождь в темноте кажется ледяным… А в глазах и у меня, и у Недостойной двоятся кировские огни…
– Брось, Веничка, ты не сумасшедший. А я – нормальнее всех…
И триста грамм начнут ее сейчас выворачивать из внутри…
Это даже самое яркое – обретенная «maman» петляет по железнодорожному полотну, спотыкается и готова в любой момент удариться головой о мокрые рельсы и извергнуть из зева все содержимое… А сумасшедший der Sohn изучает траекторию удаляющейся maman и поднимает воротник куртки… И, провожая взглядом апатитовый поезд, ждет тревожных сигналов… И заранее хохочет… Оррригиннал…
Да разве ж я виноват, что моя природная maman имеет обыкновение все благословлять… и предсмертное остроумие супруга… и веревочную петлю Недостойной… и три пули калибра 9,6 мм в спине Юрия Васильевича… Все дышет невинностью…
И все – к лучшему.
Не исправлять же мне человеческий род, ччерт возьми… И не вечно же мне спорить с Ченцовым – о благородстве, а с Муравьевым – об интуициях…
Я предпочитаю третий стакан…
Пусть теперь кривляются и Доманович, и Подмосковье, и веревочные петли… Нна здоровье, господа!.. Мне вас немножко жалко, ну да уж судьба… Мы сами, родимый, закрыли и так далее… Неужели не судьба, раз – закрыли и так далее… И потом – я слишком люблю плач… Стоит мне увидеть человека плачущим – и я на всю жизнь проникаюсь к нему бешеным уввважением…
Это все, наверное, от африканских нарродов… Духховное родство… И удобнейшие намордники. Как у выдающихся киноактрис… И почему-то страшно… Романеев читает Достоевского… и мне от этого страшно… И еще, может быть, от потепления…
Это всегда так – от потепления в погоде – приятный страх и ненависть к Кольскому полуострову… И «Мемуары» де-Коленкура…
27 января
Спиро Гуло обвиняет в загадочности.
Муравьев – в простоте.
И мне неловко даже в сугробе.
Неловко – и все тут. Что же со мной поделаешь…
Дневник
28 января – 31 марта 1957 г.
III
Еще раз продолжение.
И окончания не будет
28 января
А это даже интересно.
Каждый день подсчитывать оставшиеся зимние дни – и от первого марта ждать сверхъестественного.
Каждый день с восторгом воспринимать потепление атмосферы – и чувствовать ненужность февраля.
По утрам благословлять открывание дверей и стремительность сквозняка.
А ночью падать в сугроб и с удовлетворением констатировать отсутствие в небе северного сияния; а в самом сугробе – мартовский озон…
Я хочу первого марта!
Первого марта…
…я закрою двери и окна, зароюсь в постель, буду вспоминать жажду марта – и мне будут противны и теплота, и влажность!
29 января
Обязательно! Обязательно займусь сравнением.
Но теперь никак невозможно. «Январская» пустота. В голове и во всем.
30 января
Везде – ночь, везде – половое томление, и потому все – музыкально…
Темная ночь…
Блещут огни…
Где-то за дальним курганом пылают огни…
В сердце – вопрос…
В мыслях – рассвет…
Снова на крыльях мечты прилетает рассвет.
Темная ночь
Близит ответ,
Темная ночь мне расскажет забытые сны…
Светлые дни
Близкой весны
Пусть убегут за курган, где сверкают огни.
В сердце любви
Не возвратит
Даже за дальним курганом мерцающий свет…
Пусто в груди…
Страшен рассвет…
Страшно мигают во тьме золотые огни…
Тихо…
Все тихо…
Умолкают последние нежные звуки уснувшей природы,
Листья дремлющих ив что-то шепчут друг другу
безмолвно,
И какой-то неведомой грустью подернуты спящие воды…
Спящие…
Воды…
Безмолвно…
Я устал от любовных ропотов,
Я ослеп от ночного бдения,
Мне не нужно греховных шепотов,
Мне противны людские волнения.
Мне противно греховное бдение,
Я устал от любовного шепота,
Я ропщу на свое ослепление,
Я шепчу об усталости ропота.
Я шепчу о любовности бдения,
Но устал от ночной ослепленности,
Мне противны ночные волнения
И не нужно греховной влюбленности.
Я слепой – в ослепленности бдения,
Я устал от усталости ропота,
Я шепчу о греховных волнениях
И взволнован греховностью шепота.
(из цикла «Господа, я встал с постели»)
Ни слова прощания, ни слова прощения,
Ни проблеска жалости, ни тени раскаяния, –
Забытыми вязами ночного свидания
Не будет внимаемо соловьиное пение…
Но снова забытое проснется в сознании
И снова рассеется туманность забвения, –
И сердце согреется сознаньем раскаяния,
И счастье сознания искупит прощение…
Ах, погодите, милая!
Вы не сказали главного:
Если вы любите, милая, –
Отчего же боитесь главного?
Ах, перестаньте, крошечка!
Вспомните ваше прошлое!
Вы же признались, крошечка,
Что ваша невинность – прошлое!
Ах, не сердитесь, лапочка!
Ваша упорность тягостна!
Разве ж бывает, лапочка,
Тело любимого – тягостно?
Ах, поспешите, душенька!
Вот и рассвет подымается!
Вместе с рассветом, душенька,
Хер и любовь подымаются!
Сбросьте стыдливость, милая!
Сбросьте бюстгальтер, лапочка!
Сбросить вам веток, душенька?
Сбросить вам счастье, крошечка?
Сбросить?!
Прррекрасно, Шкатова!
Сколько с меня причитается?
Ночь встречает меня душным запахом трав,
Томным блеском луна покоряет меня,
В этом блеске волна непонятно грустна
И напрасна тоска в дивном запахе трав.
Я не стану взывать, дорогая моя, –
Ты обманешь меня, не узнаешь меня, –
И ночная земля не устанет рыдать,
И меня навсегда заласкает волна…
Вновь настанет весна, пролетят облака,
И угаснет в веках мой печальный рассказ,
И заплачет луна, и затихнет волна,
И заполнит глаза молодая слеза…
31 января
И обязательно Валерий Савельев…
…иногда – в обличии водочной бутылки, но чаще –
в образе ангела-хранителя…
И в этом случае даже приход его заранее предсказывает видимость…
От земли поднимается традиционный туман… скорее, не туман, а тепловые волны… что-то вроде испарений нагретой земли…
И надоевшие чудеса моментально улетучиваются в atm…
А все воспринимаемое начинает вибрировать… Все предвещает ангельское шествие.
Это – Он.
…Он останавливается, опускает руки и аккуратно пережевывает колосья национального герба… Он уже не вибрирует. Он только любуется тихомировским отражением… И весь его вид выражает полнейшую растерянность перед лицом совершаемых чудес…
И я объясняю ему, хотя понимаю, что недостойно чудесному растолковывать материальность совершаемого…
Я объясняю ему, что только перцовая виновата в тихомировости его отражения…
…а в зеркальной поверхности 220-вольтного утюга его лик предстанет перед ним во всем благородстве Иденской физиономии…
…и что это – чрезвычайно увлекательно – рассматривать свое отражение во всех зеркальных поверхностях – и с удовлетворением сознавать, что в колпачке будильника перед вами вырисовывается Бридкин, а в луже Остаевской мочи – капитан чехословацкой хоккейной команды…
…и тщательно изучив химический состав Остаевской мочи, вы можете с научной точностью определить причины отсутствия в вас спортивных наклонностей…
…а распознав в хоккейном капитане человека нервного, с уверенностию констатировать степень Остаевской невинности…
…я объясняю ему…
…но не в силах исказить усмешкой скорбный ангельский лик…
И я продолжаю убеждать его в том, что ничто так ярко не характеризует духовное богатство человека, как то, что он находит для себя действенным в смысле пробуждения эрекций…
…и обосновываю естественность Матусовского бессмертия…
…и в доказательство привожу цифры роста азиатской преступности…
…вместе с ростом материальной заинтересованности кооперативных работников…
…И ему вдруг становится так тоскливо, что я обрываю себя на полуслове…
И поворачиваюсь на другой бок.
10 ч. утра
1 февраля
Долой трагедии!
И – никаких симпатий!
Лично меня интересуют только панельные узоры!
2 февраля
Любопытно то, что К. отметает семейные обстоятельства и все внимание сосредотачивает на «личных»…
В его голове все предстает вполне разрешимым и безобразно понятным:
Вас ударяют зимние каникулы, потом весна…
Лето толкает в другую сторону – и вы иначе воспринимаете весенний «объект»… Невинность предстает уродством. И только потому, что весенний «объект» кажется даже в смысле внешности – искажением «maman»… А тяготение к Искаженной заставляет стыдиться лета и проникнуться брезгливостью к «maman»…
Декабрь окончательно все мутит. И в голове – полнейший хаос…
Все невообразимое начинается с 10-го:
Двое суток проходят в ожидании…
13-го вы неожиданно поворачиваете к августу – и в ночь на 14-е пытаетесь всхлипывать…
14-го глотаете водку.
А на следующий день, принимая Schwester Ант. Григ., втискиваете мат в выражение крайней раздражительности…
И вместо истерики слышите трогательные успокаивания.
И на целую неделю отбрасываете от себя Schwester…
16-го снова пьете,
17-го неожиданно «реабилитируете» «maman» и пытаетесь благословить изящество колючей проволоки…
В ночь на 18-е серьезно помышляете о самоубийстве.
А днем ударяетесь в меланхолию… и мысленно падаете перед «maman»… И целуете белые икры… И слышите над собой традиционный «maman»-овский афоризм, который заставляет холодеть…
19-го пьете,
20-го проходите мимо Schwester и вдруг повторяете вечное «maman»-овское: «Все равны, Веничка! Все один божий хер сосем!» – и внутренне заливаетесь идиотским смехом…
21-го исключаетесь из университета.
В ночь на 22-е попадаете в музыкантовские лапы…
И целую неделю не пытаетесь из них вырваться…
25-го с восторгом приемлете весть о самоповешении «maman» – и снова ударяетесь в sentiment…
Еще несколько фактов:
Вечером 25 декабря вы спокойно откладываете письмо – и внутри вас – сплошной детский восторг, без малейшего волнения. Вы ложитесь в постель и видите перед собой обычнейшие ржавые трубы, которые за 4 стромынских месяца вполне вами изучены и не представляют никакого интереса. Но вы смотрите на эти трубы – и вдруг вас охватывает невероятное волнение, которого вы никогда раньше не испытывали. Вы не думаете ни о веревочной петле, ни о чем другом, – вы видите перед собой только испорченные железные цилиндры, вы прекрасно сознаете, что это ржавые трубы – и ничто иное…
И тем не менее вы не просто – волнуетесь… Вам почти не хватает дыхания… Одно мгновение вам кажется, что в НИХ – ВСЕ… вы спешите отвернуться… и целую минуту восстанавливаете дыхание…
Или – еще:
Ночью 16 августа вас неожиданно охватывает физическое отвращение к собственной матери… Вы как будто снова вдыхаете запах Недостойных ног, снова чувствуете
на своем лице грудь Недостойной – и вам хочется во сне еще раз быть «прижатым» и уже никогда не отрывать своего лица… Одно представление – убивает в вас все сыновнее – и вы хотите видеть родную мать непременно мертвой… Мертвой… иначе вы сами ее задушите…
Другого рода отвращение утром 26 декабря вызывает в вас созерцание Ант. Григ. И отвращение необъяснимо… Вам совсем не кажется, что ласковая Schwester – искалеченная и снятая с веревки «maman»… Вы даже не ждете, что ЭТА начнет сейчас извергать рвоту и отборный мат… Вы хорошо понимаете, что не будет ничего подобного… Не будет, потому что внешний вид Ант. Григ. хотя и повторяет «maman», но ломает в нем самое главное и все остальное убивает… И только поэтому она не будет перед толпой воинов Советской Армии обнажать половой орган и щурить пьяные глаза… «Мальчики! Гоноррре-я!» и идиотски смеяться… А потом восторгаться перед вами своей манерой отпугивать… И «невозможность» – бесит вас… Вы прослушиваете преимущества заочного отделения и ужасно волнуетесь – стоит вам почувствовать запах водки из этого рта – и вы сойдете с ума… вы последуете примеру Бридкина и ударите ее ногой в… Ударите именно туда, потому что, в противоположность «maman», вы не можете иметь точные сведения о цвете ее половых волос минимум из десяти источников…
И потом долго не можете унять дрожь своих пальцев…
Уверяю вас, это не романтично… Я сожалею только, что в наследство от отца не получил умения совершенно искренне смеяться надо всем ужасным…
И об этом – последний раз…
Мне самому… дурно…
3 февраля
Подите прочь! Сегодня я – сын алтайских степей и игнорирую первые февральские бураны!
На поприще самоубийств мне улыбается карьера! И Алтай – свидетель! Алтай протягивает мне потную ладонь! Степная столица выбрасывает по одному!
Одним словом – Тарлашев одобряет мои замыслы! Я окрылен!
Завтра в столицу въезжает толстая. У меня развязаны руки. Последний январский день – со мной. 4 февраля убьет остальное.
4 февраля
«Да я тебя понимаю, Вениамин, я вообще хорошо понимаю тебя и тебе подобных… Просто – люди, которые обо всем судят из книг… Вас лелеяли мама с папой, заставляли учиться, держали в руках… А теперь, значит, вы предоставлены самим себе, вам все кажется, так сказать, ничтожным, легким и радостным… Заиграла молодость… легкомыслие молодости, если можно так выразиться…хочется оригинальничать, на все плевать, пускать пыль в глаза… А ты вот посмотри жизнь… Ты узнаешь, какой ты был глупый, когда оригинальничал… А все-таки все действительно не так просто, легко… и не так весело, как тебе кажется… Ты даже еще и любовь-то не знаешь, что такое… А порешь такую чушь про семенники… Я вот тебя уверяю, – если ты полюбишь кого-нибудь, то любовь тебя перевернет… Вас всех не так трудно и понять… Вы у меня как на ладони…»
А. Ченцов
«Тебе просто вредно читать Достоевского… Обязательно будешь таким мрачным, если запрешься в комнате… ощущать там всякие ужасы будешь… и тебе все будет казаться мрачным и ужасным… Тебе вот правильно говорили… что в действительности все не в таких мрачных красках… Ты вот ненавидишь смех, на всех смотришь, как зверь, со своей кровати… И на что тебе жаловаться, интересно?.. Насчет девчонок у тебя всегда будет прекрасно… В твоих способностях никто не сомневается, учиться ты можешь замечательно… И непонятный ты, чччерт… Все ведь живут хорошо, как люди… Ты не забывай никогда, что ты живешь в советском обществе… а не в какой-нибудь там…»
С. Гуло
«В таком случае, о чем ты думаешь вообще?.. Вот ты говоришь – читаю книгу и вдруг бросаю ее и без движения лежу подряд несколько часов… Так интересно все-таки, ты ведь о чем-нибудь думаешь… Ну, не о будущем, предположим… Хотя я и первый раз встречаю человека, который совершенно не думает о будущем… Ну, вот хотя бы твое отчисление из университета… Я понимаю, человек, у которого в перспективах – хорошая, трудовая жизнь, человек, жаждущий нового, – ну тогда понятно, он может выражать радость или равнодушие… Но ведь ты-то, ччерт побери…не понимаю!! Ты что, насквозь легкомысленный?.. Так это на тебя не похоже… Легкомыслие у тебя показное… Я сразу тебя распознал… Я всю ночь слушал твою беседу с этим… албанцем… и убедился, что ты человек чертовски умный… Что касается твоей лени, так я совершенно ничего не понимаю!.. В жутких семейных условиях быть первым в школе по прилежанию… и тут вдруг… Не понимаю, не понимаю… Я сегодня даже хотел побеседовать с твоей посетительницей… Между прочим: будь более воспитанным в отношениях с женским полом – а то что же это такое – дымить девочке в нос и тут же посылать ее к черту… Удивительная терпеливость… Ты, собственно, к ней ничего… этакого… не имеешь? Нет? Ну, тогда тем более…»
Заочник
«Брось это всё, Венидикт! Как-никак жизнь-то ведь она хороша, черт возьми! Солнце… любовь… радость… и остальное… Прославлять веселье надо, Венидикт, – у тебя все к этому данные!.. Читай Кольцова! Бернса! Улыбайся! Хотя бы потому, что тебе слишком идет улыбка! Люби!.. И в старости тебе приятно будет вспомнить молодые годы! А ты… Глядишь на невинную, приятную девочку – а видишь… блевоту, сифилис, животность какую-то… Да я бы на месте этой толстенькой… а чччерт… Как это вы оба… меланхолика… не понимаете, что ведь жизнь-то! жизнь!..»
С. Сайтов
5 февраля
