Виктор Ремизов
Вечная мерзлота
Перед самым отходом Романов объяснил, как найти тех ссыльных москвичек в Туруханске, и еще раз, пересиливая себя и почти не глядя на Белова, рассказал все, что знал про арест сына. Сан Саныч хотел, как обычно, обнять дядь Валю, но не смог. Посмотрел молча и решительно и мысленно дал себе слово разобраться в Мишкином аресте. Пожали руки. В глазах Романова Сан Саныч впервые видел просьбу или даже мольбу. Тяжелую и почти безнадежную.
«Полярный» быстро удалялся от острова бакенщика. Сан Саныч раздевался у себя в каюте, намереваясь выспаться, а из головы не шел неприятный спор с Валентином. Он и уважал, и любил Мишкиного отца, но не меньше уважал и великое дело, которое делалось в стране. Не меньше! – Белов решительно встал с кровати, дотянулся до портрета вождя, снял со стены и, разглядывая, снова сел. Он не понимал, как можно ненавидеть человека, на котором столько держится. Он вернул портрет на место, сердцем ощущая, что все идет трудно, но правильно и он на этом трудном пути стоит твердо.
Разделся и лег. Засыпая, он частенько думал о Николь. То просто разговаривал с ней, бывало, что и целовались, но чаще представлял себе, как по окончании навигации он разведется с Зинаидой и отправится в Дорофеевский. Вот и сейчас он думал о долгой и опасной дороге, на попутках, оленях, в полярной ночи… в конце этого пути он видел ее изумленные глаза.
И с Мишкой все выясню… обязательно! Совершенно успокоенный, как будто все уже и сделалось, Сан Саныч провалился в крепкий сон честного человека.
Романов долго еще сидел на скамеечке, глядя под ноги. Анна выходила, звала обедать, вышла и в другой раз, но не стала ничего говорить, тихо закрыла дверь. Наступала осень, и мысли бакенщика рассеянно бродили по большому хозяйству: надо было перековать Гнедко, насолить туруханской селедки на зиму, отлить пуль – скоро начиналась охота… свиней резать (каждое лето отъедались у него на рыбе и картошке Пахан, Бугор и Гражданин Начальник), бакена снять… Но куда бы ни забредали эти мысли, они все возвращались к сыну. Почему-то ясно было, что нынешней зимой Мишка к нему не приедет и на охоту они не сходят. Это Валентин давно понял, он все лето ждал, что придут и за ним, но пока не пришли.
Вопросы терзали и терзали, они были не к чекистам… Господь голодной смертью забрал у Валентина Романова жену и дочь, теперь же, руками тех же палачей, забирал и сына.
Истерзанная душа Валентина не могла этого принять.
19
Небольшой актовый зал Управления строительства был битком, сидели и на подоконниках, и на ступеньках. На сцене под большим портретом Сталина стоял стол президиума и красная трибуна с гербом СССР. Торжественное заседание было посвящено окончанию навигации и переходу на зимние условия строительства. В президиуме заседало лагерное начальство и двое речников из руководства Енисейского пароходства. Все в форме. В стороне за отдельным столом пухленькая секретарша начальника первого лагеря вела протокол. Она тоже, как по случаю большого праздника, надела форму, сапоги ладные, начищенные до блеска, выше сапог круглые коленки торчат. В зале сидели одни мужики, и, когда она явилась на сцену и села за свой стол, по залу прошел сдавленный вздох и наступила тишина. Потрогать такие коленки, понятное дело, ни один бы не отказался.
В первых рядах сидели военные и флотские, кто-то и в парадной форме, в задних – гражданские. По одежде было понятно, что немногие из них вольные, большинство – лагерные придурки: руководители подразделений, нарядчики, бригадиры, бухгалтера.
Белов сидел во втором ряду у окна, рядом Грач в великоватом черном кителе, который он на реке не надевал, а берег пофорсить в поселке. Дома же старуха пересыпала его нафталином и прятала в сундук. Начальник Енисейского исправительно-трудового лагеря подполковник Воронов заканчивал свое выступление:
– За июнь – сентябрь для нужд строительства водным транспортом доставлено заключенных: в Ермаково – 11 326 человек, в Янов Стан – 3432, в Туруханск – 504, в Игарку – 4602 человека. Доставка ресурсов в июне и июле в Ермаково и Игарку велась крайне медленно. Управление пароходства, несмотря на обещание, выделило всего три специально оборудованные баржи и один крупнотоннажный лихтер. В собственном флоте Строительства‐503 на сегодняшний день имеется 19 малосильных буксиров и 20 малотоннажных барж для местных перевозок.
Воронов деловито и с облегчением собрал бумажки доклада и посмотрел в зал:
– Об обеспеченности строительства ресурсами доложит начальник снабжения майор Клигман. Прошу, Яков Семенович.
Клигман встал за трибуну. Если подполковник Воронов нависал над ней, то майор невысоко торчал головой и плечами, но, в отличие от Воронова, в бумажки почти не заглядывал, только изредка улыбался виновато и громко сморкался в большой носовой платок.
– Добрый день, уважаемые товарищи! Ресурсами Строительство‐503 обеспечено удовлетворительно. Начнем с людских ресурсов. Всего по плану требовалось 36 235 человек, фактически имеем 33 493. В том числе планировалось привлечь 3674 вольнонаемных работника, имеем пока 2487 человек. С заключенными лучше – из 30 тысяч плана имеем 29 234. Хуже обстоит дело с вооруженной охраной. По нормам мы должны были иметь 2561 охранника, а в наличии только 1772. В связи с чем вынуждены привлекать самоохрану из заключенных, а вы сами знаете, что это за народ…
Клигман громко высморкался и продолжил:
– Что касается материально-технического обеспечения, то тут дела лучше. Дальше будут только цифры по основным позициям: первая – план, вторая – фактически имеющиеся:
И наконец, паровозы серии ОВ были запланированы в количестве четырех, четыре и получили. Так же по плану получены сорок штук железнодорожных вагонов широкой колеи.
Грач устал уже от всех этих докладов и цифр, мял в руках кисет с самосадом и вертел головой на предмет покурить. Но курили только в президиуме, и он с тоской поглядывал на улицу. Белов же слушал внимательно. Ему нравились электростанции, автомобили и паровозы среди вековой тайги! С гордым прищуром посматривал вокруг – два паровоза из четырех притащил в Ермаково его буксир. Мужики разгружали вручную, строили хитроумные сооружения из бревен… и вытянули! Многотонные машины стояли на высоком берегу, на рельсах! Все здесь будет! – трепетала рабочая гордость в горячем сердце Сан Саныча.
В такие минуты капитан Белов чувствовал себя настоящим человеком – он понимал, ради чего живет. Понимал гигантские размеры задач и планов, и ему жаль было тех, кто этого не понимает, кто свое личное ставит выше общего. Его старпом Захаров тоже был сомневающийся, не пошел на совещание, только усмехнулся и покачал головой… Ничего, они – хорошие люди, и старпом, и Романов, всё поймут со временем, и с Мишкой все будет нормально.
Сан Саныч с благодарностью поднял взгляд на портрет Сталина. Понимающие, мудрые глаза смотрели в зал – Сталин был намного больше всего этого личного и мелкого! Сталин вел их непростой, но единственно верной дорогой.
Горчаков тоже присутствовал на совещании, почти случайно оказался. Он пристроился в дальних рядах среди таких же расконвоированных, слушал вполуха и глядел за окно. Там мужик запрягал в санки хорошего вороного коня. Конь не слушался, мужик терпеливо заводил его в оглобли. Горчаков раздумывал лениво, могут ли люди что-то сделать, если они не понимают, что делают? Если бы мужик не понимал, зачем все эти ремни и оглобли, то и не запряг бы, а если бы навертел абы как, то вороной и с места не сошел бы… На трибуне Клигман все докладывал, пытался шутить иногда… Вот умный дядька говорит правильные вроде слова, но не верит в них, – продолжал свои необязательные думы Горчаков. – И все, кто сидит в этом зале, не понимают, зачем нужна эта дорога. Зачем все эти зимники по тайге и болотам, тысячи тонн гравия и песка? Зачем восемьдесят тонн рельсов на километр непонятно куда ведущего пути?
Почти сорок тысяч человек, неглупых и не уродов, вертятся, как мартышки, в гигантском заполярном зоопарке по воле одного человека.
Изображают, стараются угадать, чтобы было как-нибудь похоже на то, как он задумал… Он – с доброй улыбкой и вкусной трубочкой – на самом верху, возле него озабоченные генералы и маршалы, возле генералов – полковники и майоры, а ниже всех копошатся неразличимые уже им, бесчисленные серые людишки.
Два здоровых бригадира втихушку играли рядом с Горчаковым в очко. Третий, за ними, торчал головой из заднего ряда, вел счет и записывал проигранные вещи.
– Еще!
– Дама!
– Еще!
– Туз! Перебор, сука! Сдавай! Пиши – носки шерстяные…
Горчаков подумал, что ему тоже нужны шерстяные носки к зиме, игрок рядом ловко, не мельтеша руками, тасовал колоду. Голос Клигмана звучал ровно, Горчаков прислушался.
– …отсутствие вольнонаемных специалистов для обслуживания механизмов вынуждает строительство использовать для этой цели квалифицированных заключенных (небольшими группами в три-пять человек), что приводит к резкому повышению лимита охраны. – Майор приостановился, будто обдумывал следующую фразу. – Можно было бы расконвоировать таких заключенных, но большой процент контингента был завезен из тюрем и может быть расконвоирован только после отбытия двух третей срока. – Он опять призадумался и добавил негромко будто самому себе. – Хотя бывают исключения.
В этом зале было немало таких исключений, один из них – рас-конвоированный фельдшер Горчаков с двадцатипятилетним сроком. В лагерной жизни исключений было больше, чем правил.
За окном послышался громкий мат. Мужик в санях, с верхом груженных дровами, разворачивался и задел санки с вороным. Жеребец дернулся, зацепил веревку на дровах, метровые поленья посыпались в санки и вокруг. Мужики злобно матерились, кони топтались, косясь друг на друга и на мужиков, скрипели полозья по снегу, сбруи звенели. Все совещание с живым интересом смотрело на улицу. Кто не видел, спрашивали тех, что сидели у окон.
– Этот с дровами подъехал разгружаться, а тот стоит, как мудила, даже не подвинулся! – говорил кто-то негромко, но хорошо слышно.
– Так начальника возит!
– Гля-гля, ща он ему поленом!
– Да не-е, не подерутся! Тертые оба!
Начальник первого лагеря Воронов тоже, застыв, смотрел за окно, повернулся в зал, постучал стаканом о графин с водой:
– Не отвлекаемся, товарищи-граждане, какие вопросы будут к докладчикам?
– Разрешите, товарищ подполковник, – поднялся немолодой коренастый старший лейтенант – начальник лагпункта. – Я по проектной документации… Мы уже рельсы начали класть, а трасса на местности не обозначена! Кто отвечать будет, если что?
– Работайте спокойно, постановлением Совмина технический проект по железнодорожной линии должен быть представлен 1 марта 1952 года.
– И что, три года ждать? – старлей осмотрел сидящих в первом ряду, ища поддержки. – У меня план по укладке полотна на этот год! Товарищи изыскатели?!
– Да-да, – нахмурился Воронов, – у вас сложный участок. С ноября, товарищи, проектное бюро начнет работать в Ермаково, будем быстрее получать документацию и рабочие чертежи…
– У меня в лагере есть спецы, мы и сами могли бы провести изыскания… но ведь как? – старлей замялся.
– Пятьдесят восьмая? – спросил Воронов.
– Так точно.
– Не пойдет! Игарка заворачивает такие инициативы, дорога стратегического значения, сами понимаете. Садитесь, товарищ старший лейтенант, план по полотну мы выполним, не сомневайтесь!
Зал зашумел, проблема была острая, рабочих чертежей не было ни в одном лагере. Без них же строили большое депо, лесозавод и центральную электростанцию. Позади Белова шептались:
– Пошли на хер, наложим рельсы, где придется, а вы корячьтесь! На 501‐й так же было – ни проекта, ничего, давай, гони! Целый порт построили, железку к нему и все бросили на хрен!
Белову хотелось обернуться и посмотреть, кто это говорит, а может, и возразить ему, но не стал. Ясно было, что сзади зэки. Руки тряслись от злости.
– Разрешите, товарищ подполковник, – в середине зала встал бородатый дядька в выцветшей энцефалитке[65]. – Хочу заступиться за изыскателей! Геологические условия будущей трассы исключительно сложные, дорога пойдет по пылеватым суглинкам и торфáм, по переувлажненным и льдонасыщенным местам, а это вам и непредсказуемые бугры пучения, и термокарстовые провалы! Вот в таких условиях мы вынуждены прокладывать трассу! А еще должны предусмотреть использование местных строительных материалов! А если их здесь нет?! Это непростая работа, товарищи, по трассе есть торфяные болота, которые не замерзают даже после месяца сорокаградусных морозов! Изыскательские работы по такому проекту должны были начаться минимум пять лет назад, а вы хотите, чтобы мы за три месяца все выдали!
Несколько минут в зале стояла тишина. Как будто обдумывали сказанное. Потом одновременно появилось несколько рук в задних рядах. Встал высокий нарядчик кавказской внешности, заговорил с легким акцентом:
– На восьмом лагпункте к первому сентября обещали поставить два барака, до сих пор не начали строить. Гражданин начальник, мы могли бы своими силами их поднять, нужны только материалы… В палатках холодно и тесно, люди не отдыхают! Мы мост строим – важный объект!
Воронов посмотрел на Клигмана. Тот потер подбородок, поправил очки и пожал плечами:
– Придется вам зиму в палатках провести, лагпункт временный… можем выделить еще одну большую палатку для расселения, войлок и фанеру. Многие эту зиму будут жить так и даже в полуземлянках. И охрана тоже, вы же видите…
– А столовая?! Бригады едят у себя на нарах, в палатках, еду возят в термосах, она холодная… – Нарядчик-кавказец смотрел строго.
– Я запишу вашу просьбу, попробуем решить…
– Какие ограничения по морозу? – выкрикнул кто-то.
– Наружные работы не будут производиться при температуре минус 45 градусов без ветра, – Воронов погасил папиросу в переполненной пепельнице, – или минус 35 градусов при ветре 10 метров в секунду. При более теплой погоде работы будут проводиться с перерывами для обогрева.
В рядах потянулись руки, их становилось все больше.
– Ну, давайте закругляться, – Воронов решительно поднялся из-за стола. – По питанию, спецодежде и бытовым условиям обращайтесь по службе.
Все стали вставать, застучали стулья, заговорили. Белов с Грачом, толкаясь в дверях и коридоре, вышли на улицу. Ветер со снегом ударил в лицо, поднимали воротники, закуривали. Пока сидели на совещании, снежку подвалило. Улица побелела, даже как будто почище стало.
– Ну все, зима пришла! – Белов плотнее надвинул ушанку.
– К старухе под бок пора!
Подтверждая слова Грача, откуда-то сверху, с крыши сорвало клубы снега и за белыми вихрями стало не видно другой стороны улицы. У доски «Наши успехи и планы» курили мужики:
– В следующем году будем в ресторане отмечать конец навигации! – тыкал кто-то пальцем в плакат.
– Что, Сан Саныч, давай ко мне? Отметим?! – подошел Петя Снегирев. – Полдня просидели…
– Здорово, Петь, – протянул руку Белов. – Комнату получил?
– Нет пока, к Новому году обещают, Гальке вот-вот рожать, тянет чего-то… Айда с нами, Иван Семеныч! – настойчиво приглашал Петя.
Бригада заключенных шла мимо неровным строем с лопатами на плечах. Ушанки опущены и завязаны под подбородком – все по инструкции – бушлаты застегнуты на верхнюю пуговицу. Репродуктор на столбе играл бодрую песенку из кинофильма «Веселые ребята»: «Легко на сердце от песни веселой, она скучать не дает никогда, и любят песню деревни и села…» Шли строители светлого будущего, комсомольцы-добровольцы, как они сами шутили про себя и как не шутя писали газеты. Конвоиры с автоматами, сзади – проводник с собакой. Последними, в коротких, ловких полушубках, два сержанта. Смеялись чему-то, увидев офицеров, вспомнили о службе:
– Шире шаг, равнение держать! – гаркнули в один голос.
Овчарка дернулась вперед, натянула поводок и с коротким рыком достала высокого прихрамывающего мужика с ломом на плече. Клок из ватных штанов повис, как заячий хвост. Мужик охнул испуганно, побежал, громко матерясь и подпрыгивая, отчего еще больше стал похож на зайца, догнал последнюю шеренгу. Вышедшие с совещания дружно рассмеялись. Мужик с ломом обернулся и тоже ощерился – видно, собака не достала.
В дверях показался Клигман, он натягивал меховые перчатки и недовольно поглядывал на темнеющее снежное небо.
– Здравия желаю, товарищ майор! – козырнул Белов.
– Здравствуйте, Сан Саныч! Ну что, начинается? – Яков Семенович кивнул на непогоду. – Три года уже здесь, а никак не привыкну… В Ялте сейчас бархатный сезон! Купаются, на песочке лежат!
– Яков Семеныч, я что-то Мишарина не вижу, Николая. Не уехал?
– В Игарке он, на совещании. Зачем он вам?
– Да так… не виделись с лета, он меня рисовать собирался… – улыбался Белов.
– Я вас попрошу, Саша, если будете видеться, не выпивайте с ним… – Клигман посмотрел на Белова со значением. – Сами поймете, о чем я.
– Неужели? – не поверил Белов. – Он вроде не пил совсем.
– Научился. Думал, ему здесь Эйфелеву башню дадут построить. Ну, до свидания, про Турухан думайте!
Пошли к Пете. Темнело рано, Ермаково уже светилось фонарями. Огни тянулись неровными улицами вдоль Енисея и уходили поперек, как будто вглубь тайги. Улица была отстроена недавно. По одной ее стороне красовались брусовые дома сложной формы, с просторными крылечками и козырьками, с затейливыми фронтонами. Над ними явно трудился архитектор, и Сан Саныч опять вспомнил про Мишарина. По другой же – один за другим выстроились обычные, длинные засыпные бараки с входами с двух сторон. Мусор валялся, опилки досок и бревен, ни кустика, ни деревца нигде не было, только свежеошкуренные столбы сиротливо торчали да фонари на них качались, подсвечивая косо летящий снежок.
Заканчивался рабочий день, вольные возвращались по домам, и большинство окон уже весело светились, топились печки, дым валил из труб. Последний барак, видно, только заселялся, разгружали машину, подъехала еще одна с полным кузовом узлов и ребятишек, бородатый мужик без шапки, забравшись на лестницу, приколачивал что-то под крышей и громко матерился. Электричества здесь еще не было – керосиновые лампы желтками теплились в нескольких окнах. Две женщины в ватных штанах и телогрейках пилили бревно двуручной пилой. Тротуары так и не доделали, а где-то их уже успели изломать, но грязь уже замерзла крепко.
– Быстро строят! В начале сентября эту улицу только начинали!
– Ну, зэки на лесозаводе в три смены брус гонят! – поддержал Белова Грач. – Только строй!
– Да зэки и строят, – недовольно перебил Петя, – я хожу смотрю! Лес непросохший, со щелями кладут. После таких строителей еще…
– Штукатурить надо, ясное дело, – перебил Грач, – дранкой обивать и глиной мазать! Глина-то есть тут?
Улица с типовыми домами кончилась, началась самозастроенная, разудалая Бакланиха. Она занимала неудобные для казенного строительства склоны ручья и берег озера. Избушки и балки, сколоченные из обрезков, обложенные мхом полуземлянки – все стояло криво-косо, как будто само выросло из земли, и тоже дымило печными трубами. Название свое Бакланиха получила от воровского «баклан» – неопытный вор, хулиган, тут жизни было больше. За заборчиками брехали собаки, возились люди, где-то хрюкал поросенок, рыжая кошка сидела на столбе забора. То тут, то там торчали уцелевшие деревья и кусты. Возле одного домика стояла лошадь с бочкой, из нее раздавали воду, ребятишки, обливаясь, бегали с ведрами.
В палаточном городке, где жил Петя, тоже готовились к долгой зиме. Утеплялись мхом, запасались углем и дровами. Свет везде горел на столбах. Полтора месяца назад, Белов это ясно помнил, поселок был раза в два меньше. Радиотарелка на столбе громко передавала классическую музыку.
– Ну, давайте за окончание навигации! – Петя аккуратно разливал по стопкам.
Выпили, захрустели квашеной капустой. Галя принесла кастрюльку с дымящейся картошкой в мундире. Грач полез рукой, подхватил, обжигаясь и перекидывая с руки на руку:
– Старуха-то моя теперь тоже накопала, засыпала уже в погреб, приеду, туруханской селедочки ей привезу бочонок… Вы-то не солили?
– Где нам ее держать? – Петя снова взялся за бутылку.
– Соседи погреба выкопали и все там хранят… – не согласилась Галя.
– Да дураки твои соседи, померзнет у них все! – отмахнулся Петя и поднял стопку.
Чокнулись. Белов не стал закусывать. Он невольно следил за Галиной и представлял себе Николь с животом и что она вот такая же хозяйка – кормит его друзей и недовольна им, что он не выкопал погреб… Он слышал, как кровь толчками радости и тоски приливает к сердцу. Вспоминал и вспоминал, истязая себя. Картинка с Николь наконец так ударила в голову, что он сам себе налил полную рюмку и молча выпил. Грач с Петей с недоверием посмотрели на Белова, Петя взял бутылку, изучил ее и налил всем.
– Вы закусывайте, Сан Саныч! – Галя всех капитанов звала на вы.
Белов машинально зацепил вилкой капусты и стал жевать. Хмурый сидел, внутри вулкан клокотал, и эта капуста так к нему не подходила, что он чуть ее не выплюнул. Он не видел Николь с восемнадцатого июля. Почти три месяца…
– Сан Саныч! Ты чего сегодня какой? – услышал Белов голос Грача. – Петя за наследника предлагает выпить!
– Парень будет – Ермаком назову! – Петя встал и поднял рюмку. – Жизнь тут мировая будет! По железной дороге все привезут – радиоприемник, проигрыватель, даже телевизор в каждой семье будет! Мы свои уже начали выпускать! Сам по радио слышал: «В продажу поступили первые телевизоры марки КВН‐49А!»
– Ты, Петька, чего сказать-то хочешь? У меня рука затекла! – Грач подмигнул Гале на подпившего мужа. – За Ермака так за Ермака! – он выпил свою рюмку.
– Я магнитофон «Днепр» в «Посылторге» заказал! – хвастался Петя. – Видел у одного на «Марии Ульяновой». Вот такие катушки крутятся, и музыка играет. – Он вдруг встрепенулся. – Галька, куда пластинки дела, давай пластинки будем слушать…
– Ты же их все побил, Петя, на день рождения выпивали… Они же тебе надоели?!
– И Шульженку разбил? – не поверил Петя.
– С нее и начал…
– Ничего, новые купим, на совещание поеду в Красноярск, – Петя взялся за бутылку, но она была пуста. – Так, сидеть, ребята, я сейчас!
– Не надо бы тебе, Петя, – запротестовала Галина.
– Нам хватит, Петро! – поддержал ее Белов. – Завтра рано уходим.
– Ну… – Грач подкурил козью ножку и стал подниматься. – Спасибо хозяевам за хлеб-соль!
Вышли на улицу, распрощались. Метель поутихла, легким снежком пробрасывала.
– Ты, Семеныч, Николь не помнишь? – спросил Сан Саныч почти нечаянно.
– Кого? – у Грача самокрутка то разгоралась, то тухла. – От-т, газету подмочил, видать…
– В Дорофеевском одна такая темненькая была.
Грач смотрел, не понимая.
– С короткой стрижкой, как мальчишка, и глаза еще такие… не помнишь?
– Я, Сан Саныч, женский пол вообще перестал отличать. А чего, понравилась она тебе?
– Да, – Белов вздохнул удрученно, – понравилась – не то слово…
– Поночевал, что ли, с ней? – житейски просто спросил Грач.
Белов молча смотрел, не обиделся на старикову прямоту, покачал головой.
Буксир ярко освещался береговыми прожекторами, часовые стояли на пристани у аккуратно сложенных ящиков. Заключенные неторопливо разгружали трюмовую баржу. Снег пошел гуще, кружился над мерзлой зимней водой. Снежинки липли к не гладкому уже, но будто шершавому телу реки.
– Шуга[66], похоже! – перегнулся Грач через фальшборт. – Бечь надо в Игарку, Сан Саныч, кабы не прихватило!
Белов кивнул согласно, всю дорогу он думал о своем.
Колючие снежинки налетали из-за рубки и вдруг замирали растерянно, зависали без ветра и тут же, подхваченные порывом, уносились вверх. И каждую в ярком свете прожектора было отлично видно и, когда замирала, можно было взять рукой. Но ветер наддавал, буйно и бессмысленно все перемешивал, и опять не понять ничего было. Отяжелевшему от дум Сан Санычу казалось, что и в жизни его все вот так же. Ничего не ясно. Влюбился в ссыльную, сам не понимая как… А тут еще Зинаида, как наступающая зима… Уже завтра он должен был быть у нее… Что делать? – сорвалось с языка вслух. Он оглянулся – никого не было, Грач спустился в командирский кубрик, негромко пыхтела паровая машина, да кочегар, скрипуче открыв металлические заслонки топки, начал отбивать шлак.
