Виктор Ремизов
Вечная мерзлота
13
Жилье было вырыто в береговом откосе. Рядом низкий длинный стол и лавки устроены из плавниковых бревен. В костре дымились головешки. Два босоногих мужика подошли по воде, прихватили шлюпку и, проваливаясь в илистый песок, потащили на берег. Один был высокий, другой – маленький и щуплый, как подросток.
– Ну что, враги народа, чем богаты? – выбирался из шлюпки Грач, протягивая мужикам руку.
– У нас врагов нет… все малосрочники, – высокий и большерукий дядька с небольшим пузцом улыбался напряженно и растерянно, будто не знал, можно ли ему улыбаться.
– Да я чай вижу! Это я шутю, – присел Грач к костру. – Вас тут двое, что ль?
– На рыбалке люди, – поспешно пояснил мужик. – Давай, Ваня, поставь кипятку!
Высокий был в пиджаке, давно потерявшем форму и цвет, и в улатанных, закатанных до колен штанах. Грязные босые ноги, косолапя, чавкали по грязи. Маленький мужичонка с плоским раскосым лицом присел к костру, подкинул дров, схватил чайник и мелким шажком побежал натоптанной тропинкой к речке.
– Можно посмотреть? – показал Егор на вход в зимовье.
– А чего там смотреть, смотри дак… – кивнул мужик и опять осторожно улыбнулся.
– Вы старший? – Белов разглядывал грязный босяцкий стан.
– Я бригадир буду. Алексеев. По указу «четыре шестых»[33], семь лет. Мы тут на командировке. Рыбачим, получается. – Мужик все продолжал оправдываться перед кем-то.
Егор заглянул в землянку. Она оказалась неожиданно большой, запах немытой одежды стоял, горелого рыбьего жира… Было тепло и влажно – у самого входа шаяла[34] печка-бочка. Труба, скрученная из железа, выходила не через крышу, а торчала вбок тут же, у входа. Егор никогда такого не видел. Если бы не нары, было бы похоже на берлогу.
Под ногами хлюпала талая грязь, прикрытая мелкими ветками. Небольшое окошко на залив было без стекла, видно зимой вставляли льдину, а теперь она растаяла. Вокруг печки сушились сношенные до дыр портянки. На столе недоеденная яичница из больших ярко-оранжевых яиц. Копченые куски осетра, грязные миски, кружки.
Егор вышел, морщась от запахов и убогости.
Все сидели на бревнах вокруг стола. На нем – два кирпича хлеба, привезенные Грачом. Бригадир, узнав, зачем они приехали, веселее отвечал на вопросы, иногда брал хлеб в руки… видно было, что хочет понюхать, но не смеет.
– Так вы всю зиму здесь? – с недоверием спрашивал Грач.
– Ну, – кивнул лохматой головой бригадир, – с декабря муки не видели.
Грач достал кисет и, приготовив клочок газеты, полез за махоркой. Бригадир, не отрываясь, смотрел на табак. Грач протянул кисет:
– Закуривай.
– Да отвыкли уже… Можно? – Он потянулся к кисету, но вдруг спохватился и повернулся к мужичку:
– Ваня, ты на стол неси чего-нибудь, рыбу из коптилки достань, икры… Икру будете? Щучья, свежая… И осетровая есть, кто любит. Может, Ваньку за яйцами послать?
– Много гусей? – спросил Белов.
– Полно!
– Это у тебя кто же, калмычонок, что ли? – кивнул Иван Семеныч на молчаливого то ли мужичка, то ли паренька.
– Китаец он. Ваней его зовем, он Ван-Тан-Бан какой-то. По-русски не может, а все понимает. – Бригадир прикурил от самокрутки Грача. – Дневальным у нас шурует, огонь бережет, спичек-то нет… Жратву варит.
– Та он тоже, что ли… в заключении?
– А как же… Мы все, – улыбался бригадир ядреному куреву.
Белов с Егором на углу стола собирались на охоту. Белов пересматривал, какой дробью снаряжены патроны, Егор смирно сидел рядом и молил бога, чтобы Сан Саныч себе взял ружье, а ему дал мелкашку[35]. Он отлично из нее стрелял.
– В октябре, говоришь, сюда завезли? – пытал Грач бригадира.
– Ну да, лед уже стоял… – кивал бригадир. – Мы из Сопкарги пришли. Наш старшой бутор[36] на собаках вез, а мы пешком…
Посылали нас сюда: изба, мол, там хорошая, мерзлотник выкопан, почините, что надо, и работайте. Сеток дали немного да ниток сетных, чтоб сами вязали. У нас тут рыбаки подобрались – с Волги, с Архангельска, я с Вологодской области, с Кубенского озера, не слыхали?
– Пешком? – Грач с недоверием посмотрел на другую сторону залива. – Что же тут за рыбалка такая?
– Не знаю, отправили и все. Снег уже глубокий был, целую неделю тащились. С нами бригадир был вольный, он эти места знал. Приходим на речку, а дом-то, значит, сгоревший! Хорошо, палатка была. Мы ее снегом засыпали, потом сверху водой, так и застыло…
Китаец поставил на стол чайник с кипятком и чистые кружки.
– Вы чаю наливайте, мы вот с травками пьем, если не побрезгаете, Ваня собирает. Да закусывайте, чем бог послал. Ваня, наливай!
– Ну-ну, и как же вы? – удивлялся Грач.
– А как? Тринадцать человек в палатке да печка в середине. Сидя спали. Ни сварить толком ничего… Мы бригадиру – Петрович, надо обратно идти! Не получится тут работы, собаки вон голодные орут! Мы же думали на рыбзавод ездить, рыбу сдавать, ну и продукты получать… еды мало взяли. Он ни в какую! Мол, если обратно придем, его за саботаж посадят. За срыв производственного задания! Ну, тут он прав, чего уж! Поди докажи, что ты не сам избушку спалил. Мы зэки, нам веры нет… с него весь спрос. – Самокрутка у рассказчика погасла. Он положил ее перед собой и бережно прикрыл рукой. – Уехал Петрович от нас. Мы сети ставили, а он всех собак собрал, весь инструмент, гвозди и уехал! Мы возвращаемся, а тут никого! У нас один топор да пешни. Даже ножовку не оставил.
– И как же управились?
– А куда деваться? Стали сети вязать, землянки долбили в берегу…
– Зимой? – удивился Егор.
– Кострами грели да копали, – бригадир, перелопативший за свою лагерную жизнь не один кубометр мерзлой земли, не понимал Егора. – В берегу-то несложно грунт брать.
– Зачем здесь копали? – Белов тоже смотрел с недоверием. – Избушек много по берегу…
– Мы и так кумекали… – приложил руку к груди бригадир. – А как уйдешь? Приедут за нами, а нас нет. Совсем другое дело!
– Это точно! Ваш Петрович знаешь чего оперу наплел? – заговорил матрос Климов. – Сказал, что вы от него в бега подались! Ничего не докажете, а объявитесь – на Каларгон[37] отправят за побег!
– Ну-ну! Так! – бригадир согласно закивал и снова приложил большую ладонь к груди. – Мы отсюда никуда.
– Прямо моя история, – Климов спокойно тянул свою махорку. – Нас в Ухте на деляне[38] бросили зимой, через две недели приезжают, а мы живые! Ну нам по пятерке и довесили с ходу, будто мы в тайгу убежали, а потом сами вернулись!
– Так мы работаем, сетей навязали, рыбы тонн двадцать уже наморозили!
– Если опер нормальный, может, и замнет, – спокойно улыбался Климов.
– Опер-то у нас зверь! А мы – тринадцатый лагпункт! Никуда не уходили, работали… Тринадцатый! Ну?! – волновался бригадир. – Как же еще? Мне полгода всего осталось…
– Чего-то вы придумываете, ребята! – Белов встал, надевая ружье на плечо. – Нас же к вам отправили! Значит, помнят о вас, просто так, что ли, лодки вам посылали?!
– Вот и я подумал… – обрадовался бригадир. – И рыбу заберете?
– Про рыбу разговора не было.
– Значит, рыбы-то тонн двадцать всего… Я бригадир, вишь ты, липовый, – суетился бригадир, – мужики сами назначили…
– Рыбу не повезу! – Белову не хотелось делать крюк в Сопочную Каргу. – Схóдите сами, лодки парусные…
Капитан с боцманом шли по плотному песку вдоль залива, мутный серый прибой накатывался на ровный берег. Сапоги нет-нет проваливались сквозь песок в вязкий черный ил.
– Сан Саныч, а что значит указ «четыре шестых»?
– Не знаю, Егор… воровство на предприятии, кажется, или опоздания на работу.
– У нас соседа, дядь Колю, у него с войны одного глаза нет и руки, посадили на восемь лет, – Егор покосился на капитана. – Он ночным сторожем в детском саду работал и унес оттуда кастрюлю с картошкой. Пьяный был. Они с мужиками выпивали…
– Ну и что?
– Жалко. Дядь Коля хороший мужик был…
– А чего жалко?! – Белов остановился. – Украл? Вот и пусть сидит! Столько ворья развелось!
– Дядь Коля не вор, он последнее отдаст, – не согласился боцман. – В суде на них матом орал, он фронтовик, у него нервы и руки нет, а детей трое маленьких…
Пошли молча. Стая уток, низко и совсем не обращая внимания на охотников, пронеслась мимо. Белов поглядывал на небо – птицы летало много, и он соображал, сколько тут можно простоять, – хотелось поохотиться на озерах.
Свернули от Енисея, продрались через прибрежный кустарник, и перед ними открылась тундра. Во все стороны уходили за горизонт чуть всхолмленные просторы: высокое небо, большие и крошечные озера, болота с высохшим тростником. Зеленые, рыжие, седые мхи… Егор снял с плеча мелкашку – он уже не раз охотился, попасть хоть в гуся, хоть в утку ему ничего не стоило.
– На тот бугор пойдем…
Белов не договорил, присел, согнулся и Егор. Совсем рядом, помогая себе большими крыльями, неловко, по кустикам карликовой березки побежал гусь. Охотники от неожиданности даже не подняли оружие, птица взлетела невысоко и тяжело. Белов снял с плеча ружье, Егор, волнуясь и спотыкаясь о кочки, двинулся следом, представлял себе, как надо быстро вскидываться и стрелять. Второй гусь взлетел сзади, они его тоже проворонили. На бугорке было большое гнездо, выстланное травой и серым пухом. Семь крупных желтовато-палевых яиц лежали. Белов взял одно, посмотрел на свет, потряс возле уха.
– Возьмем? – спросил Егор.
– Не знаю, насиженные уже… Давай разойдемся, надо влет стрелять!
Двинулись порознь. Белов шел осторожно, держал наготове ружье. Егор тоже глядел во все глаза, но двигался быстрее, нетерпеливыми зигзагами. Вскоре поднялись сразу два, Белов выстрелил и промазал, а Егор опять не успел. Стоял, озираясь в досаде. Со стороны капитана раздался выстрел. Белов стрелял в затаившуюся гусыню, она так и осталась на гнезде, по аккуратной серой шее стекала темная кровь.
– На обратном пути заберем, – Сан Саныч перевернул тяжелую птицу и расправил ей крылья, чтобы издалека было видно…
Гнездовья стали попадаться чаще, по нескольку гнезд рядом. Гуси подпускали хорошо. Егор убил одного, долго его рассматривал, пытаясь понять, гусь это или гусыня, и больше стрелять не стал. Обратно шли тяжело. Птицы оттягивали руки. Вспугивали других, они отлетали и садились на ближних буграх. Егор уже и пожалел, что не стал больше стрелять, гусей и правда было очень много. Он представлял, как будет рассказывать осенью в техникуме.
Белов неожиданно присел и обернулся на Егора. С десяток оленей шли в их сторону. Охотники распластались на мху, Сан Саныч пулями заряжал двустволку, а Егор наблюдал через кустики. Олени светлыми пятнами выделялись на фоне тундры, некоторые были с рогами.
– Из мелкашки нельзя? – зашептал Егор.
– Лучше из ружья… – Сан Саныч замер, глядя на своего боцмана. – Стрельнуть хочешь?
– Угу, – чувствуя, как бухает внутри, кивнул Егор.
– Держи! – Белов протянул ружье. – В сердце целься! Я к тому болотцу переползу, если что, толкну их на тебя.
Капитан «Полярного» уполз, смешно виляя задом. Олени шли, нагнув головы, паслись на ходу, но приближались быстро. Егор выставил вперед ружье, локти и колени, утонувшие во мху, давно уже промокли. Волновался, каждую секунду приподнимал голову и смотрел на оленей. И думал с радостью, какая богатая тундра. Сколько здесь всего. Воображал себя в этих краях, как будто живет тут один, добывает мясо и складывает его в мерзлотник на долгую зиму… Два гуся прилетели и сели на соседний бугор. Замерли. Не шевелился и Егор. Гусыня пошвырялась клювом в гнезде и стала устраиваться на яйцах. Егор перевел глаза на оленей – их не было! Он высунулся, заозирался – олени были у него за спиной! Он вскочил на ноги, прицелился, но было очень далеко! Егор горел со стыда, не смея смотреть в сторону Сан Саныча. Это был позор, такой позор!
– Ты что?! – подбежал капитан. – Чего не стрелял?
– На гусей загляделся! – виновато отвернулся Егор.
– Хо! – Белов опять брякнулся на землю. – Бегут! Кто-то спугнул…
Егор уже лежал за кочкой, прижимаясь к земле. Олени быстро возвращались своим следом.
– Не торопись, подпусти ближе… – шептал Белов.
Егор крепко упер приклад в плечо и, выцелив переднего, нажал на курок. Олень продолжал бежать, Егор выстрелил еще раз. Животное остановилось и глядело на охотников, на светлом боку расплывалось кровавое пятно. Остальные смешались и кучей кинулись в сторону.
Сначала вынесли на берег битых гусей, потом, взявшись за рога, стали тащить оленя.
– Оленуха. Жирная! – пыхтя от натуги, возбужденно радовался Белов. – Ну что, ты рад?!
Остановились, передыхая. С берега поднимался Грач с целой командой босых мужиков. Дичь разобрали и двинулись к землянкам. Белов сосредоточенно посматривал на небо. Север нехорошо темнел. Ветер дул так же ровно, как и утром. Пока они ходили, к берегу подогнало несколько больших льдин.
– Может, еще сходить, им стрельнуть? – показал Егор на мужиков, несущих дичь.
– Уходить надо, – Сан Саныч кивнул на темный горизонт.
– А точно, Сан Саныч, давай оставим им оленуху, – поддержал Егора Грач. – И муки бы дать… Как думаешь?
– Хотите, оставим… – Белов вдруг остановился недовольно. – Вы мне бросьте эту жалость, сирот нашли! Может, они убийцы, вы что про них знаете?! Этот бригадир темнит что-то…
– Да как же так, Сан Саныч! Их тут бросили, а они работают! С собаками так обходиться негоже…
– Ты меня не агитируй, Иван Семеныч! Продуктов дадим, но и в Сопкаргу про них сообщим. Чего это ты зэков так полюбил? По мне, лучше бы их тут вообще не было!
– Ты капитан, тебе и решать, – не сдавался Грач, – но с людьми так нельзя! Давай возьмем их рыбу, невелик крюк…
– Куда возьмем? На палубу? А если шторм прихватит и все разморозится, кто отвечать будет? – разозлился Белов на упрямство механика. – Лодка у них теперь есть, сами отвезут…
Когда готовились отплывать, подтверждая подозрения Белова, подошел бригадир и заговорил негромко:
– Гражданин капитан, извините, мы хотели сказать… у нас тут три покойника! – бригадир смотрел тревожно.
– Где? – насторожился Белов.
– В мерзлотнике… В декабре еще от голода ослабели и всё кашляли, а потом померли. Двое. А один поссать вышел и замерз…
Белов смотрел строго и недоверчиво.
– В мерзлотнике они – кожа да кости, ни драк, ничего не было! Вы бы их глянули, может акт какой составили, а мы бы их схоронили… Нам-то никто не поверит!
– Не пойду я никуда, – недовольно буркнул Белов и направился к шлюпке.
Провозились с лодками, оставили заключенным половину оленя, муки и три пары кирзовых сапог. Егор отдал китайцу свою старую крепкую тельняшку и втихую от Белова отрезал двадцать пять метров веревки из боцманских заначек.
Вышли в восьмом часу вечера. В рубке на штурвале стоял старпом, капитан поглядывал на компас, на серенькое небо, небольшой снежок налетал временами. Погода портилась, волна шла с левого борта, и «Полярный» прилично покачивало. Еще баржонка сзади дергала.
– Чего их нагнали?! – Белов рассказывал Захарову о рыбаках и об их покойниках в мерзлотнике. – Тут – бытовики, там – враги народа! Нормальных людей не осталось… Этот Климов, матрос-то новый, такой вроде толковый мужик, а две ходки сделал! Тринадцать лет за что-то сидел. Не просто же так? Я думал, он просто раскулаченный.
Буксир ударило снизу, слышно было, как что-то тяжелое скользит вдоль дна. Белов сбросил телеграф, внизу стопорнули машину, под кормой что-то загремело нехорошо. «Полярный» продолжал двигаться по инерции.
– Балан[39] поймали? – предположил Белов.
– Зевнул малость, – старпом виновато смотрел за корму, ожидая увидеть, что там гремело, но ничего не всплывало. – Похоже, в насадку[40] поймали? Егор! – старпом высунулся из рубки. – Поглядите там!
Без хода буксир раскачало, северо-восток усиливался, гнал волны через огромный залив. С севера шли снежные тучи. Егор, уцепившись за фальшборт, заглядывал под корму буксира. Замахал руками в сторону рубки. Белов, застегивая телогрейку, пошел к нему. Низкая корма «Полярного» то опускалась до самой воды, то обнажала металлическое ограждение винта с застрявшей в нем сосной. Дерево было свежее, с толстыми корнями, ими и заклинило.
– Командуй, Егор! Веревки, топоры! – приказал Белов и ухватился за буксирную скобу, пароход резко и высоко подбросило волной.
Климов принес инструменты и стал привязывать веревку к ручке ножовки. Морщинистое лицо с птичьим носиком было невозмутимо. Буксир лег боком к волне, временами его валко перекладывало с боку на бок. Небо наливалось мраком, темная седина закрыла далекий правый берег, над левым из-под туч холодно светило низкое солнце. Налетел снежный заряд, ударил по палубе, закружил хлестко по глазам. На мгновение не стало видно рубку.
Белов вернулся к штурвалу, злясь, что задержались с рыбаками. С северо-востока надвигался шторм. Опять налетел снег, воздух наполнился острой колючей сечкой. До ближайшего мыса, где можно было отстояться, было миль двадцать. По такой волне – часа два-три, прикидывал капитан.
На корме командовал старпом. Пытались выдернуть или хотя бы провернуть веревками застрявшее дерево, но расклинило крепко, руль не поворачивался, не шевелился вообще. Нина Степановна вышла на палубу с папиросой, смотрела спокойно на работу мужиков, встала к борту по привычке, но не устояла и присела на ступеньку камбуза, держась за ручку. Высокая волна взлетела над кормой, окатила мужиков и достала до кокши.
– Я спущусь, – Климов застегивал телогрейку на верхнюю пуговицу.
– Давайте я! Я ловчее, слышь, Климов! – лез Егор, распутывая веревку.
Климов, не обращая внимания на начальника, обвязывался вокруг пояса. Бросили шторм-трап[41], матрос, оскальзываясь кирзовыми ботинками, полез под корму. Вскоре послышались уверенные удары топора, то глухие, с хлюпаньем, в воду, то звонкие. Держась за фальшборт, подошел молчаливый кочегар Йонас. Белов из рубки наблюдал за работой, волны взлетали и взлетали над кормой, трясли и заливали беспомощный «Полярный» и мужиков.
Ветер давил все крепче, дыбил и рвал волны, небо окончательно затянуло тучами. Колючий снег стегал окна рубки, набивался серыми наметами по углам. Белов нервно грыз ногти. В рубку открыл дверь Грач, матюкнулся, ухватившись за ручку:
– Плохо нас несет, Сан Саныч!
– Знаю, – Белов глянул в сторону приближающегося берега.
– Якорь не хочешь отдать?
– Да вроде заканчивают уже…
– Сразу надо было отдать, гляди там чего! – Грач кивнул на высокие серо-коричневые гряды, идущие на буксир. – Еще пару кабельтовых[42], и разобьет о грунт! Как горшок лопнем!
Механик зыркнул на капитана и не договорил, судно поднялось на высокой волне и резко пошло вниз. Оба ждали толчка о дно, замерли, прислушиваясь. Ветер усиливался, волны налетали на корму, на правый борт, брызги и водяная пыль летели через буксир, фальшборт, дуги, окно… все покрывалось льдом. Народ на корме обливало, никто уже не обращал на это внимания, работали, цеплялись. Белов высунулся, засвистел пронзительно и замахал боцману.
– Отдавай якоря, Егор, сначала левый!
Егор встал к брашпилю[43]. Отдали якоря, судно развернуло носом к ветру. На корме Климова вытягивали из-за борта. Он уже плохо гнулся, старпом с Йонасом втянули его на руках. Брючина порвалась по всей длине. Климов тряхнул окоченевшей рукой, ножовка вместе с верхонкой упала на палубу. Винт был свободен. Белов нагнулся к переговорной трубе:
– Давай самый малый, Иван Семеныч…
Машина заработала, «Полярный» пробовал винт… Дверь в рубку распахнулась:
– Человек за бортом!
– Кто?!! – Белов выскочил наружу и увидел, как, вцепившись в спасательный круг, подлетая на волнах, удаляется от борта боцман Егор Болдырев.
Мужики бросали концы, но они не долетали. Егора захлестнуло волной, он исчез, вынырнул уже без шапки и снова вцепился в круг.
– Шлюпка! – заорал Белов, Егора за метелью уже не различить было.
Шлюпку уже спускали.
– Фролыч, Климова возьми… и кочегара! – командовал Белов. – Если далеко унесет, на берег выбрасывайтесь!
Мужики отцепились, пихались от борта, шлюпку жестко взяла вода, придавила, потом резко потянула вниз по волне. Вставили весла, налегли и стали удаляться в бушующие волны. Старпом, раскорячившись, расперевшись коленями, стоял на руле и высматривал Егора.
Пурга добавила, снег пошел гуще, мокрым холодом залеплял лицо. Шлюпка и люди в ней исчезли из вида. Белов, цепляясь окоченевшими руками, пошел в рубку, судно все уже было белым, снег лип даже к тонким растяжкам трубы и мачты. Капитан, хмуро вглядываясь в осатаневшую пургу, представлял, как мужики ищут Егора… если пройдут мимо… и как Егор? Собственной шкурой ощущал беспомощность своего боцмана. Вдруг ему показалось, что совсем недалеко за кормой возникла лодка… Он выскочил наружу, ища ее в снегу и волнах – никого не было. На корме и по борту, облепленные снегом, тревожно ждала вся команда. Белов глянул на часы: шлюпка отошла шесть минут назад, она не могла вернуться так быстро. Оскальзываясь, вернулся в рубку. Дал короткий гудок, потом еще один – длинный, сам все вглядывался в снежные вихри. Померанцев обстукивал такелаж и шлюпбалки ото льда, остальные стояли, вглядываясь в пургу. Буксир качало вдоль, корму временами обнажало до винта, потом бросало вниз, взрывая мутную воду. Люди хватались кто за что мог, озирались на рубку, будто ждали оттуда помощи.
В дверь втиснулся облепленный снегом Грач:
– Сан Саныч, давай на пару смычек[44] отпустимся.
Белов нервно посмотрел на механика, взялся было за шапку, но положил на место.
– Что даст? Полста метров?! – он и сам думал так сделать, но это было глупо. – Не будем суетиться, Иван Семеныч, заходи, посохни.
– Ты чего какой спокойный, Сан Саныч? – Грач зло тряхнул снег с усов.
Белов отвернулся от старика в окно… Егор не сдастся, это было понятно, если мужики проскочат мимо… Фролыч опытный… Он еще проревел несколько раз подряд и опять высунулся наружу – ничего не видно было.
Прошло пятнадцать, потом двадцать минут. Пора бы уже, понимал Белов… если нашли… в таком снегу могли пройти мимо буксира… Нахлобучив шапку, гуднул еще и выскочил наружу. Чуть не сбил Нину Степановну, она стояла, замотанная платком и залепленная снегом.
– Вон они! – закричал Повелас, показывая по левому борту, совсем не туда, откуда ждали все.
Мелькнуло яркое пятно в пелене снега, шлюпка взлетала так, что обнажалось дно, крашенное алым суриком. Потом в вихрях снега проявились весла и люди. На руле сидел кочегар Йонас, на веслах упирались две широкие спины, старпома и Климова, Егор со спасательным кругом на поясе стоял на коленях и держался за борт. Все столпились у кормы, махали руками, что-то кричали. Грач приткнулся в затишке позади всех и посматривал сердито.
– Семеныч, живо готовьте машину! – у Белова и злость была на что-то, и все пело внутри.
Старик кивнул капитану, решительно двинулся вдоль борта, но палуба ушла у него из-под ног, и дед боком полетел на кнехт. Белов кинулся к нему.
– В порядке, Сан Саныч, – корчился от боли старик, – все в строю! – Встать он не мог.
Буксир подкидывало ударами волн, палуба была обледеневшая, Белов пытался взять его под мышки, но старик встал на карачки и покачал головой, чтобы Белов не трогал. Сан Саныч отпустил старика, высунулся за борт. Шлюпка была уже под шлюпталями, развернутыми над водой. Ее поднимало, подбрасывало выше «Полярного», оттаскивало от борта, мужики снова наваливались на весла. С буксира полетели концы. Белов поднял старого механика на ноги и повел в каюту. Дед кряхтел, матерился от боли и тряс головой. Спустились.
– Что ты со мной, как с дитем, Сан Саныч?! Иди давай! Сам я, ох, ептыть! – скорчился дед.
Авралом заправлял Померанцев. Люди уже были на борту, шлюпку подняли из воды и теперь заводили на пароход. Старпом с Климовым, мокрые насквозь, сидели на палубе и устало улыбались, Фролыч кому-то показывал «покурить», Нина Степановна, скалясь от напряжения и посверкивая металлическими фиксами, стаскивала с Егора спасательный круг, тот будто прирос к разбухшей одежде, как нашкодивший щенок, посматривал вокруг и на Сан Саныча. Его колотило. Платок сполз с головы кокши, она решительно стянула с боцмана круг вместе с телогрейкой и, обняв за пояс, потянула в сторону тепла.
Шлюпка встала на место.
– Шабаш! – раздался негромкий голос Померанцева.
– Фролыч, ты как? – на голове старпома не было шапки, Белов надел на него свою.
– В порядке! – кивнул старпом, оберегая дымящуюся папиросу. – Слава богу!
Белов направился в рубку. Все были на борту. Все было в порядке. «Полярный» ждал, когда его снимут с якорей. Сан Саныч проехался пятерней по мокрым волосам, сбивая с них снег, двинул вперед ручку телеграфа и нагнулся к переговорному:
– Самый малый давай!
И вскоре почувствовал, как ожила машина. «Полярный» снова был полон сил.
– Ну, с богом! – скомандовал сам себе Белов и высунулся из рубки. – Выбирай!
Вскоре буксир встал на курс, принимая волну левой скулой. Качать стало меньше, лишь временами какая-то шальная волна врезалась, сотрясая корпус и окатывая судно до самой рубки и дальше. Белову было нервно и весело, он потянулся, включил радиоприемник. Передавали последние известия… «Ткачихи Ивановской фабрики…» Он снова выключил. Не хотелось никаких ткачих. У него на буксире… у них тут все было в порядке. Он слушал рваный злобный вой побежденного шторма и чувствовал гордость за свою команду. В ботинках хлюпало, под ногами растекалась лужа. В рубку сунулся Померанцев:
– Товарищ капитан, разрешите вас подменить? – он уже был в сухой одежде. Как будто стеснялся чего-то. – Меня Иван Семеныч послал.
Белов застыл на секунду, ткнул пальцем в курс и уступил штурвал.
В большой каюте под тремя одеялами сидел на кровати боцман. Его так трясло, что казалось, из-за него трясется весь «Полярный».
– Спирту примешь? – улыбался Белов.
Егор, один нос которого торчал из одеял, затряс головой – не понять было, надо ему спирта или, наоборот, не хочет.
– Выпьешь?
– Нет! – выдохнул Егор и спрятался совсем, одни глаза остались.
Фролыч стягивал с себя мокрое, шлепал на пол. Зевал неудержимо, разморенный теплом.
– Кочегар этот, Йонас, ничего мужик… ну и Климов… Не видно же ни хрена, как Егора разглядели?
Капитан изучал малиновую рожу старпома и завидовал, сам бы сходил на шлюпке в такой шторм. Он ушел в свою каюту и стал раздеваться. На часах было половина двенадцатого ночи.
Матрос Климов неслышно возник в проеме двери, снял мокрую ушанку:
– Заплатка течет, Сан Саныч!
– Сильно?
– Двумя ручьями! По колено уже набежало!
– На то она и заплатка, чтобы течь, – улыбался старпом, выходя из своей каюты. – Сейчас качнем, Игнат Кирьяныч!
