Виорэль Михайлович Ломов
Прозрачные и непрозрачные мысли
…и через призму прозы
Девушка в вагоне московского метро, отвернувшись от всех, смотрела в стену.
На стене замер многоцветный паук-многоножка, лапки и круглое брюшко которого были прозрачны, и по ним пульсировала не кровь, а круглые бляшки разных оттенков красного, зеленого, желтого, синего цветов с названиями «Выхино», «Тульская», «Фили», «Марьино», «Чистые пруды».
Потом бляшки растаяли, расплавились, паук расползся и мерцал в сумраке.
Это она плакала.
***
В Москве мужчины тоже бросают пить, а женщины есть. А еще все бросают друг друга.
Короче
Чем Москва отличается от провинции, если коротко? Если коротко: Москва себя любит, а провинция ее нет.
Под покровом культуры
Культура, как давно уже все поняли, – это не только Министерство культуры, напоминающее многим кладбищенский памятник из камней. Культура вообще иллюзия близости к богам. Она – пропасть, в которую боги то и дело толкают человечество. Здоровой культуры не осталось – это тоже признали все, поэтому разлагающуюся культуру ищи не на помойках, а в произведениях лучших ее представителей. Сколько ей лет, и сколько она еще простоит – вряд ли скажет даже ее министр. Годичные кольца станут видны лишь тогда, когда культуру спилят под корень и наш «пипл» взвоет хором: «Вау!»
***
Если прежние культуры – это целые плодородные пласты под ногами, то современная культура – пыль и грязь, навоз и трупы. Впрочем, то же самое было и с предыдущей культурой, и перед ней, и перед той… Пыль и грязь, навоз и трупы, наслаиваясь, и дают плодородный слой чернозема. И только мы все, перегнивая, даем всходы, которые не увидим.
***
Национальная идея, как и Бог, существует лишь в непроявленном состоянии, и не поддается человеческой оценке и определению. Национальная идея не может быть формализована, ограничена человеческим словом. Назови имя Бога – и ты убьешь Его. Сформулируй национальную идею – и ты сочинишь по ней реквием. У национальной идеи нет границ в пространстве, нет глубины во времени. Она временна и одновременно вечна. Национальная идея – это дух нации, который человеку не дано увидеть, а нации дано лишь воплотить. А нет духа – и нация рассыпается, как песок. Остается чернь, выясняющая, что такое национальная идея. А потом приходит Черный человек и заказывает по ней реквием.
Когда дух нации здоров – нация здорова, если же он болен – нация больна, и никакие «доктора» не в состоянии поставить диагноз и предложить лечение, кроме возрождения национальной идеи. Вторая молодость бывает, но она, скорее, первая старость. Так и с национальной идеей. Если первая была православная, то вторая – одно лишь словоблудие.
Порядковый номер культуры
Когда говорят, что живут в таком-то микрорайоне, доме таком-то, а квартира № 471, сразу представляется узник концлагеря с личным номером.
О писателях, художниках, музыкантах
По завещанию Бернарда Шоу, его прах был смешан с прахом его жены и развеян в их саду в Эйот Сент-Лоренсе в 1950 году. Отметил ли в последующем садовник какие-то изменения в саду, или все шло своим чередом? Неужели тени зыбкие не ходили, невиданные ранее цветы не расцвели?
***
12-й съезд писателей России в 2003 году состоялся на родине Тургенева, Бунина, Лескова, Тютчева, Фета… Это не был съезд победителей, но он не был и собранием дальних родственников. Каждый писатель достойно представлял себя в русской литературе, присутствие которой, благодаря памятникам, прекрасно ощущалось на орловской земле.
Экспресс «Москва – Орел» пришел уже ночью. Перед гостиницей толпа подростков, взрослые. Встречают – как пришельцев из «золотого века». Страшно подумать.
После «пьяного» поезда как чумной. Водка и закусь, песни и пляски, планы и замыслы, выяснение «ху из ху» – кто говно, а кто еще нет… Рев и хохот, топот и гром. Трактир на колесах. Угомонились чуть-чуть уже, когда подъезжали. Глаза, отсверкав, стали стальными, а у многих, как у рыб, никакими. И все наглей и презрительней поглядывали на властителей дум охранники и проводники. Вроде бы, что тут такого, да как-то не так. Вспомнил вдруг Пушкина: съезжались гости на дачу…
Пока добирались от вокзала до гостиницы, было муторно и стыдно. Споткнулся на ступеньках, на которых трудно было споткнуться. Казалось, спину прожигают насмешливые взгляды подростков, которые пришли на встречу со словом, а увидели бессловесное стадо туристов, спешащих занять номера.
А потом смурые очереди к администратору, к столам, где выдавали номерки, бирки, программки, женщина с чайником, обносившая гостей чаем в пластиковых стаканчиках. С нее, будь это съезд художников, точно написали бы «Девушку с чайником». От разных партий выдали пакеты с книгами, а от Жириновского еще и майки «ЛДПР». Хотелось спать, и не только потому, что в Новосибирске уже утро, а чтоб забыться от впечатлений первого дня. Но неугомонные писатели все орали в номерах, орали в коридорах, в 2 ночи пошли «ужинать» в ресторан – там их ждали накрытые с вечера столы. Ужинали и орали до утра.
Как проснулся, подумал: хватит высокого, еду домой. Но потом усмирил себя и остался.
Увидел памятники тем писателям, послушал, поговорил с этими, прошелся по Орлу, побывал в Мценске, Спасском-Лутовинове… И понял главное – ради чего, собственно, и стоило туда съездить. Только в такой орде, в таком нашествии и может родиться истинно человеческое, истинно народное произведение, которое будут читать не только критики, но и читатели, точно такие же горлопаны и босяки, которым страшно обидно за Россию, страшно одиноко и скучно без слова на этом свете. Не менее чем Гоголю на том.
***
Вечером в холле гостиницы между поэтами завязался диспут – о Маяковском и Лиле Брик, ведьма она или не ведьма, о Есенине и Айседоре Дункан, ведьма она или нет, о Пушкине и Наталье Гончаровой, ведьма она или нет. Чаще других звучали слова «поэт» и «ведьма», отчего стало, в конце концов, не по себе, хотя все и порядком напились. При этом слово «поэт» вроде как не нуждалось в доказательствах, а «ведьма» нуждалось. Поначалу его доказывали, пока всем не надоело, а потом стали читать стихи Маяковского, Есенина, Пушкина. И будто все оказались околдованные стихами. Может, оно так и было. Женщины с незапамятных времен околдовывали поэтов, и те создавали стихи-заклятья, околдовывая ими потомков, которые читают их уже другим женщинам, таким же ненаглядным колдуньям…
***
Где поэзия, там и проза. Говорили о нашей и западной литературе. У нас все патриархально, жертвенно. Пиетет к старшим. Судьба и интрига прошивает несколько поколений. У них все эгоистично. Герой и, как приложение к нему, его друзья, враги, любовницы. Деды, родители, дети – так, фон, оттенки. Там редко найдешь мастерское описание старика. А у Толстого – екатерининский вельможа Безухов, умирающий, никакого действия, но какая глыба! А старик Болконский – не у дел, но какой дух! А распутный старик Карамазов у Достоевского – куда до него героям Пруста или завсегдатаям «Мулен Руж»! Западный дух – дух сиюминутной победы, выгоды, наслаждения, которому не нужна глубина, уходящая в могилы, и высота, уводящая к небу. Он нам и на дух не нужен.
***
Сарсапарель – что это? Оказывается, это то же, что сассапариль. А сассапариль – то же, что и смилакс, род лиан семейства лилейных. И откуда еще узнать об этом, если б не роман Герберта Уэллса «Человек-невидимка» да потом энциклопедический словарь. На бутыль с сарсапарелью Невидимка указывает пальцем, разоблачая мошенничество мистера и мисс Холл (они ею разбавляли в своем погребе пиво для постояльцев), перед тем, как его разоблачили самого. Зачем Уэллсу понадобилась эта самая сарсапарель, признаться, не понял. Неужели не нашлось ничего проще? Видно, сохранялась иллюзия крепости пива от этой самой сарсапарели, может даже, качество пива улучшалось? А может, вся штука в древесном спирте, от которого усиливалась крепость пива? Об этом я, скорее всего, нигде не узнаю. У нас два вида этих лиан встречаются на Кавказе и на Дальнем Востоке. В Англии точно не растут. Значит, привозное зелье. Говорят, весьма красивы. Не видел. А может, и видел, так, без названия. Растение и растение. Лиана. А может, и цветочек, лилия.
***
Русский роман – не английский и никакой другой. Трудно себе представить Сомса Форсайта на «идиотском» вечере у Настасьи Филипповны, где она бросает в огонь целое состояние, или одного из сэров Генри за шашками с Ноздревым и зятем его Мижуевым. И совсем уж невозможно вообразить Печорина Тартареном из Тараскона, а Дмитрия Карамазова мистером Домби. А еще вдруг представил (но это уже из другой оперы): князь Андрей влюбился в певицу Мадонну. И тут же вспомнил разъяренного Толстого с ружьем. Мурашки пошли.
***
Ницше готов отрицать сострадание потому лишь, что ему никто не сострадал в его боли. Откуда взялись только его сегодняшние сострадатели?
***
Современная музыка вторична, в ней нет того, ради чего она создается – мелодии. Видимо, мелодии были отпущены человечеству в очень ограниченном количестве, вроде котла, к которому устремились композиторы всех времен и народов, кто с большой ложкой, кто с маленькой, а кто и с половником. Тут уж кому как повезло, зависимо от таланта и прыти. А сегодня можно лишь возить ложками по стенкам и дну опустевшего котла, отдирать пригар да прилипшие крохи и слушать, глотая слезы бессилия, «Реквием» Моцарта.
***
Если бы симфонический оркестр набирали по тем же правилам, что и команду футболистов, и судили по тем же правилам… О, тогда можно было бы по ходу игры заменять музыкантов, удалять их, показывать им карточки, орать на них, свистеть, забрасывать пластиковыми бутылками. Можно было бы прерывать игру оркестра на судейские разбирательства и помощь врача, проверять игроков на допинг-контроль, доводить их до полного физического изнеможения на тренировках, заставляя извлекать из скрипки мощь контрабаса, а из контрабасов томность флейты. Можно было бы о мастерстве игроков судить не по тишине в зале, а по реву и драке на трибунах. Думаю, музыканты согласились бы. Ведь тогда их зарплата выросла бы как минимум в сто раз, а число слушателей в тысячу.
***
Если собрать всё написанное или нарисованное когда-либо на бумаге, получится чистый белый лист. Если собрать все звуки, прозвучавшие когда-либо на земле, получится абсолютная тишина. Почему так? Да потому что только спектр дает белый цвет, и только тишина разлагается на звуки. Это, видимо, и было еще не прозвучавшее Слово.
***
У философов учишься, даже когда не читаешь их, когда их труды просто лежат на столе, чуть-чуть сбоку. Рано или поздно понимаешь, что они такие же люди, как ты, и в этот миг освобождаешься от иллюзии их превосходства и начинаешь проще смотреть на мир. Именно простой взгляд на жизнь и открывает ее во всей широте. Ведь проще жизни разве что смерть, как заключительный ее аккорд.
И если ты гений, а хочешь стать еще умнее, не читай философскую энциклопедию – совсем сдуреешь. Гением быть трудно. Никто толком не оценит. А вот дурака оценит каждый, и оценит хорошо.
