Виорэль Михайлович Ломов
Елена Прекрасная
Тетушка
Здравствуйте, я ваша тетя!
Когда Леночке было двенадцать лет, ее знал уже весь Санкт-Петербург. Знала ее и страна. На центральном телевидении в детских шоу девочку трижды назвали самой лучшей, самой красивой, самой гениальной. Миллионы лайков и восторженных слов – удивительно, как это всё поместилось в ней одной! Но это было вполне заслуженно. Юная Лена Краснова навскидку декламировала стихи любого поэта Серебряного века, после чего произносила экспромт в манере автора. И часто ее импровизация была ничем не хуже строк классика! В паре с ведущим солистом Мариинского театра в коде па-де-де из балета Минкуса «Дон Кихот» танцорка и впрямь хлестко взбивала воздух бойким фуэте. Девочка мгновенно умножала шестизначные числа и в шахматный блиц обыграла трех мастеров и гроссмейстера. Умнице пророчили Филдсовскую премию и медаль за то, что вслед за Григорием Перельманом она решила еще одну из семи задач тысячелетия. Интрига состояла в том, что ведущие математики мира пока не могли понять, решила она ее или не решила.
После блистательного триумфа Лены родители целиком посвятили себя дочери, устраивая ей просмотры и участие во всевозможных встречах и олимпиадах. Шоумены вовлекали в пиар-проекты Елены известных людей государства. Обратились даже к президенту, дабы он обратил внимание на божий дар школьницы, но тот с присущим ему юмором отослал их к патриарху. «Либо к министру МЧС», – добавил он.
По большому счету, Леночка стала легендой и памятником, не успев стать даже девушкой. Прошло два года, девица получила паспорт и уже как взрослую ее стали, обыгрывая фамилию, называть Еленой Прекрасной. Для высшей награды в сфере культуры и искусства питерский художник предложил проект нового Российского ордена «Елены Прекрасной» с профилем юной красавицы, а народная артистка призвала общественность устроить благотворительный фонд (за счет граждан) для проведения Всероссийского конкурса ума и красоты.
Всё было бы хорошо, если б не одна закавыка. До рождения Леночки Василий и Ольга Красновы шесть лет молили Бога, чтобы Он дал им ребеночка, но как-то всё не получалось. Батюшка в храме сказал: «Не отчаивайтесь. Просите, и Он даст». Но у супругов истощилось терпение, и когда они как-то гостили у друзей в Финляндии, те посоветовали им сходить к ворожее, жившей в их поселке. Кудесница славилась тем, что снимала порчу и пристраивала замуж девиц. Поговаривали, что может помочь и с деточкой. Красновы пошли. Та поколдовала, пошепталась за ширмочкой с кем-то невидимым, что-то пообещала ему, взяла у просителей большие деньги и сказала, что через год у них непременно родится девочка. Будет она первой красавицей и умницей, и все станут буквально молиться на нее. Но, предупредила ворожея, как только дочери исполнится четырнадцать лет, девушку надо будет привести к ней. «За год я обучу ее магическому мастерству, вообще всему, чем владею, сделаю ее искусницей всех искусниц, – посулила колдунья. – Только не забудьте привести ее ко мне! Иначе вас ждет беда!» Конечно же, будущие родители дали слово это сделать. Но когда Леночке исполнилось четырнадцать лет, Красновы совершенно забыли о своем обещании. К тому же с тех пор они и не были в Финляндии. Да и до того ли было? Ведь девушка стала одной из претенденток на звание «Мисс Россия»! Предстояло столько хлопот!
Неожиданно поздно вечером, когда уже пора была отходить ко сну, раздался звонок.
– Кого это принесло? Почему охранник пропустил? – пробормотал Краснов и пошел открывать дверь. На пороге стояла пожилая женщина.
– Это я, – без лишних предисловий сказала гостья. Василий тут же узнал ее. Ворожея не изменилась за пятнадцать лет. – Однако заждалась я. Месяц прошел, как дочечке вашей вышел срок. Она там? Я пройду?
Не раздеваясь, женщина как змея проскользнула мимо Василия в комнату. Увидев Ольгу и Лену, она всплеснула руками и радостно запричитала:
– Вот и она! Да какая же красавица! А умница! Всё знаю! Очень радовалась, очень! Помните, что я вам обещала? – обратилась визитерша к родителям. – Исполнилось? А вы что мне обещали? Помните? Вспомнили. Вот и отлично, что вспомнили. Ну что, милая, раз так, пошли ко мне теперь…
Родители как завороженные смотрели на незваную гостью и не могли произнести ни слова. Лена фыркнула:
– Что это за старуха! Па! Ма! Я спать хочу! Гоните ее! Кнопка для чего? – Девушка нажала тревожную кнопку. – Я пошла. Мне выспаться надо!
Появился охранник. За ним маячил второй.
– В чем дело, господа?
– Простите, мы случайно нажали, – против воли произнес отец, а мать против воли согласно кивнула.
Охранники извинились за беспокойство и ушли.
Ведьма улыбнулась:
– Со мной лучше по-доброму. Тогда и я буду по-доброму. А то ведь я и по-злому могу. Для меня это даже как-то привычнее. Пошли, голуба, пошли. Захвати свою расчёску, зубную щетку и пижамку. Паспорт не забудь. Ты, мамаша, помоги ребенку собраться. Лишнего не клади. У меня всё есть, чего у тебя никогда не будет. Да вы не переживайте. Год пролетит, как день. Пару раз можно будет наведаться ко мне. Я вам смс-ку пришлю.
Женщина взяла Лену за руку и повела к себе. Родители не возражали. Более того, им казалось, что они счастливы, оттого что с их плеч свалился огромный груз ответственности, неопределенности и страха перед будущим, который давил их уже несколько лет. Но при этом Василий и Ольга не могли понять, почему вдруг их охватило это чувство!
Ворожея и девушка вышли на улицу и направились к дому, который, как оказалось, был не так далеко от дома Красновых, тоже на Каменноостровском проспекте, рядом с киностудией «Ленфильм». Лена с удивлением отметила, что на улице практически никого нет, ни людей, ни машин, словно было раннее-раннее утро, хотя из дома они вышли в десять вечера.
– Мне нравится твое своенравие! – похвалила колдунья девушку. – Легче будет учиться. Давай знакомиться. Тебя-то я знаю хорошо. Слухов воз и маленькая тележка. Даже бомжи знают. Твои успехи впечатляют. Но на какое-то время о них надо будет позабыть. Никакого пиара и публичности. Потом, через год, предстанешь в новом блеске. Мир ляжет у твоих ног! Ты мне только верь. Да, я не представилась. Прости. Зови меня бабушка, нет, лучше – тетушка Кольгрима. Договорились?
Лена покорно шла за ней, не понимая, откуда в ней такая покорность. Она кивнула в знак согласия и немного охрипшим голосом выдавила из себя:
– Хорошо, тетушка Кольгрима.
– Умничка! – восхитилась воспитательница. – Какая же я была дура! Столько лет убила на пацанов, на каких-то свиней, на дурацкий интернет!
Кольгрима сделала вид, что спохватилась, будто бы сказав нечто лишнее, но, улыбнувшись, продолжила:
– Нет, надо сразу же договориться о главном. Главное – знай: я никогда не вру. Всё, что я обещаю, я выполняю. Этого же я требую и от всех моих… моих учеников. Я волшебница. Да-да, не удивляйся. В принципе, все женщины волшебницы, они только об этом к счастью не знают. Не слышала обо мне? Вот и хорошо, что не слышала. Я в Питере жила когда-то. Давно, тебя еще не было. Впрочем, как-то наведывалась сюда. А пару недель назад вернулась из Антарктиды. Угораздило оказаться там в ледяном плену. Удалось вырваться. Не без помощи добрых людей. Хе-хе… Пришлось, правда, пожертвовать кое-какими владениями и лицензией на право деятельности в тех краях. Ну да обойдусь и без лицензии. Пойду не вширь, а вглубь. Так ведь? Вижу, не понимаешь, о чем я говорю. Ничего, скоро поймешь. Обо всём расскажу. Знай одно: планы у меня на тебя, а значит, и у тебя самой – гигантские. Я тебя обучу всему, что умею, отдам всё, чем владею. Такой красавице и умнице не жалко! Будешь не только Еленой Прекрасной и Еленой Премудрой в одном лице, но еще и Еленой Могучей. Прямо, не дева, а трехглавый Змей Горыныч. Кстати, мой родственник. Шутка.
Черный человек Колфин
За двойной входной дверью открылся просторный холл с милым диванчиком и большими китайскими вазами. На стенах висели два псевдо-старинных портрета, судя по всему знатных персон, в манере нидерландских художников Золотого века. Умничка сразу же отметила это, интуитивно осознав нарочитую лживость холла. Скорее всего, это был новодел, искусственно состаренный. Один простенок занимало зеркало в тяжелой старинной раме. Над зеркалом располагались большие электронные часы, диссонирующие своими светящимися цифрами с архаичной обстановкой прихожей. Зерцало (именно это слово приходило на ум) невольно притягивало взгляд. Его гладкая плоскость светилась, хотя никакой подсветки не могло быть там, где за гладкой зеленой амальгамой находилась под английскими обоями шершавая глухая стена. Непостижим был этот свет лунной ночи, мерцавшей в зеркальной глубине. Лена невольно остановилась перед своим неузнаваемым ею отражением.
– Нравится? Кто краше, ты или зеркало? – спросила тетушка и сама себе ответила: – И ей зеркальце в ответ: «Ты, конечно, спору нет…»
Они прошли на кухню. Хозяйка напоила ученицу густым вкусным, целительным, по ее словам, отваром и уложила в отдельной комнате на тахте. Сама ушла в спальню. Вскоре оттуда послышался храп.
Лена не могла отделаться от ощущения, что из зеркала на нее давеча глянула не она сама, а кто-то чужой. Ей стало зябко, и она укрылась одеялом с головой. Долго не могла уснуть и когда проваливалась в сон, ей слышался странный стеклянный звук, от которого шли мурашки по коже…
Почувствовав духоту. Лена отбросила одеяло и с удивлением обнаружила, что находится в пустыне. Белый искрящийся песок занимал всё пространство, накрытое ослепительным голубым небосводом. Каждая песчинка нестерпимо блестела на солнце, как осколок зеркала. Солнце стояло низко, но уже припекало. Утро разгоралось. По песку скользили серые змейки, плыли (так казалось) в свои норки черепашки, из-под камня выглядывал не уснувший еще тарантул, а высоко в небе выписывал «восьмерку» парящий гриф. Хотелось пить. Не зная, куда идти, Лена сделала пару шагов и оказалась в холле перед зеркалом, в котором увидела не только свое отражение, но и уходящего вдаль мужчину в черном плаще с капюшоном. Часы показывали полночь.
«Неужто Черный человек? К кому приходил?» – соображала Лена, вспомнив Моцарта и Есенина. В зеркале осталась не она, не ее отражение, а какая-то странная призрачная фигура, сквозь которую были видны диванчик и портрет на стене.
«А где же я? Эта прозрачная? – подумала девушка – Это же не я. А кто? Да ну, чушь! Этого просто не может быть!»
Но оно – было!
Не подав виду, Лена прошла на кухню, зачем-то включила чайник. Тот зашумел, а когда отключился, послышались странные звуки, идущие из холла. Девушка несколько минут прислушивалась, а потом направилась в спальню.
В зеркале она опять увидела не себя. То есть вроде и себя, но какую-то сквозную. За ней видно было то, чего нельзя было увидеть: и диванчик с портретом, и уходящего вдаль незнакомца в черном плаще. Лене показалось, что ее отражение осклабилось и показало язык. На часах светилось «00 – 00». Полночь словно приколотили к стене!
Она легла на тахту и тут же уснула. Разбудил ее то ли выстрел, то ли звук лопнувшей лампочки и невнятное ругательство. Что-то щелкнуло. Затем послышались странные звуки, крайне неприятные. Шелестело и позванивало, словно кто-то стеклянный полз по полу… Мимо – на кухню! Девушке стало не по себе. Она встала, вышла в холл. Подошву пронизала боль. Резко ступила в сторону, боль пронизала другую ногу. Щелкнула выключателем. (Это выключатель щелкал!) Так и есть, лопнула одна лампочка. На кухне закрылась створка шкафа. Над зеркалом светились цифры «08 – 11».
– Иди сюда! – послышалось из кухни. – Кофе попьем.
– Что? – спросила Лена и облизнула сухие губы.
На кухне мужчина, то ли в пижаме, то ли в спортивном костюме черного бархата стоял возле закипавшего чайника.
– Кровь, – кивнул он на темные следы на полу. – Ставь ногу сюда. Подошвой ко мне. – Незнакомец похлопал по стулу. Лена поставила ногу. Мужчина провел ладонью по подошве. – Теперь другую. – Провел по другой подошве. – Вот, как и не бывало.
– А тетушка где? – спросила Лена.
– Тетушка? Какая тетушка? Зачем нам тетушка? Со мной никакая тетушка не проживает. Да я и не нуждаюсь ни в какой тетушке! Ты, право, чудачка! Тетушка! Зови меня дядюшкой. И забудь про тетушку. Дядюшкой Колфином, Черным Колдуном, если угодно. Я буду твоим начальным учителем.
Дядюшка Колфин насыпал в чашечки растворимый кофе, предложил ученице на выбор десерт, потом неожиданно заменил его другим, прокомментировав:
– Научись отказываться от сделанного выбора без сожаления. Это правило номер один. Оно очень трудное. Но зато много обещает тем, кто усваивает его. Так ты поднимаешься над собой, и одновременно поднимаешь себя. Иди, переоденься. Твоя одежда в шкафу.
Лена вышла в холл, глядя под ноги, чтобы не наступить на стекло. Пол был чистый. В зеркале вдаль уходил Колфин, а Ленино отражение сделало ей рожу. На часах была всё та же полночь. За спиной девушки неожиданно кто-то кашлянул, отчего она почувствовала оторопь.
– Да, забыл сказать о втором правиле, – произнес Колфин. – Ты не Лена. Что это – Лена? Уменьшительно-ласкательные имена уменьшают, но вовсе не ласкают, а укорачивают человека. А со временем так лишь раздражают. Ты Елена!
Тест-этюд «Три тарелки», или Время «до» и время «от»
Утром Елену разбудил будильник. Девушка чувствовала себя неважно, точно всю ночь промаялась на вокзале (лет в пять ей пришлось испытать такое). Она было подумала: «Точно по мне черти толклись», но вдруг чего-то испугалась и подавила свою мысль. Зевая, Лена вышла в холл. На часах светилось «08 – 11». Вспомнив ночную кутерьму вокруг застывшей полуночи и тут же штатовский фильм «День сурка», подумала: «Прямо ночь сурка».
– В ванной всё есть, – послышался голос Колфина из кухни. – Тумбочка с твоим именем. Чего не хватает, нажми на синюю кнопку и попроси. Если лишнее, нажми на красную и скажи. Десять минут на всё.
Через десять минут Елена сидела за столом, удивляясь самой себе. Обычно у нее утренние процедуры занимали не меньше часа.
Дядюшка Колфин подал сливки и овсяную кашу.
– Аристократы в старой доброй Англии знали, как начинать день. Вот и мы с нашими унылыми мордами потянемся за ними, за сэрами да за лордами. Шутка.
В этой пошловатой для педагога реплике, в том, как произнес Колфин слово «шутка», Лена услышала нечто знакомое, причем недавно слышанное, но что, не могла вспомнить.
– Не самый дурной пример для подражания, – продолжал свой монолог колдун. – Каша называется «поридж». Это ты знаешь. Знаешь, но не ешь. А зря. Будешь есть по утрам, не нужен станет шампунь и витамины для блеска волос, мази для нежной кожи. Замечу: урок уже идет, вернее тест. В вашей школе куча уроков, и все они бестолковые, непонятно о чем, зажаты звонками, ограничены часами. У нас не так. У нас урок идет от рождения до смерти, и он один – урок жизни. В полночь он тоже был, факультативно. Ночной курс продлится весь год. Так что не расстраивайся. Чему бывать – того не миновать. Когда смиришься перед неизбежным, избегнешь случайного либо станешь его господином. Это третье правило. Так вот, поридж. Кашу сегодня приготовил я, а завтра начнешь готовить ты. Овес в этом контейнере. Там соль.
– Всё что ль? Это же ничего! А молоко? Сахар?
– Никакого молока и сахара! Только вода, соль и медленный огонь. Как научишься готовить из этого «ничего» оасянку, а это сделать не совсем просто – густую, но текучую кашу, вкусную, с ореховым ароматом, тогда научишься и терпению, аромат которого глубже и приятнее всякого аромата пищи. Кстати, сахар есть в самом овсе. Сахар есть и в каждом человеке. Это ты тоже знаешь. Но пока не умеешь извлекать его из организма и чувствовать на языке. Кстати, лошадь это может. Так что учись.
– У лошади?
– У лошади. Не перебивай. Не перебивай учителя – это еще одно правило для ученика. Неужели в вашей школе этого не донесли? В овсянке витамины, минеральные вещества, соли, вся химия. Вот книга рецептов, выучи все наизусть к завтрашнему дню, включая химию. Принимай задание без эмоций. Лицом не играй. Не на телевидении. Это тоже правило. Я больше не буду означать номера. Их много. Так вот, химия – самая полезная наука из всех, не считая алхимии, разумеется. Я не сомневаюсь, что за день можно выучить даже «Илиаду» Гомера, если припрет. А тебя приперло. У тебя выхода нет. Ты и так потеряла напрасно четырнадцать лет!
После завтрака Елена вымыла посуду. Она думала, что дядюшка поведет ее в класс, где не только компьютер и всякие гаджеты, но и манускрипты, глобус, череп, сова, магический шар, колбы, реторты, белый дым и еще непонятно что, судя по профессии Колфина. Но тот никуда ее не повел. Усадив ученицу на стул, дядюшка обратил внимание девушки на три расписные тарелки, что висели на стене одна под другой. Сверху маленькая, ниже средняя и большая в самом низу.
– Вот, Елена, три тарелки. Потряси-ка меня своим воображением. Что ты можешь сказать о них? Три минуты на погляд, а потом рассказ. Я попутно дам вводную. Развей ее в своем эссе. Тарелки висят уже два года. На них, как видишь, рисунки в манере то ли Мане, то ли Ренуара. Я не силен в манерах. Это вы, барышни, доки. У самой маленькой тарелки отколот кусочек – котенок прыгнул за мухой и сшиб ее на пол. Я не художник и не берусь судить о степени мастерства живописца. Но, надо признать, степень его воздействия на меня велика. На самой большой тарелке изображены две одинокие женщины в парижском (так думается) кафе. Видно, что женщины знакомы. На средней тарелке женщин нет. Нет их и на третьей. Но что-то объединяет их – и женщин, и рисунки. Что? Какие это годы? Где эти дамы и кто они? Ставлю песочные часы. Тут три минуты.
Елена взглянула на песочные часы и физически ощутила, что ее взор буквально прилип к падавшим песчинкам. Большим усилием воли она оторвала взгляд от песчаной струи, уловив одобрение дядюшки, и стала изучать тарелки. При этом она пыталась мысленно воздействовать на пескопад. (Ей показалось, что надо обязательно это делать). Лена отдавала себе отчет, что не может замедлить время, но почему бы не замедлить ход отмеряющих время часов? Девушка представила, что несколько песчинок склеились и частично перегородили горловину часов. Она не удержалась и краем глаза глянула на часы. И на самом деле – песчаная струйка стала тоньше! И снова одобряющий взгляд Колфина.
Рисунки на тарелках были без особых изысков, но качественные. Видно было, что их нанес профессионал.
– Я готова, – произнесла Елена.
Струйка в часах и вовсе стала едва заметной. Колфин покачал головой, улыбнулся впервые, но ничего не сказал, а лишь кивнул, чтоб начинала свое эссе.
– Три тарелки одна над другой. / Три тарелки одна под другой. / А как правильно – над или под? / Что важней, время до или от? – Лена посмотрела с некоторым напряжением на дядюшку, ожидая оценки (конечно же, одобрения!) экспромту. Колфин бесстрастно смотрел вдаль.
– Пред вами, господа, – продолжила, успокоившись, рассказчица, – своеобразная прогрессия одного и того же мотива. Повторю слова одного великого педагога: «Я не художник и не берусь судить о степени мастерства живописца. Но, надо признать, степень его воздействия на меня велика». Артист умудрился передать свою тоску. Во всяком случае, тоска всякий раз входит в меня, как я гляжу на эти тарелки. А это происходит уже два года, каждый день. Представляете, сколько во мне скопилось этой тоски?! Сейчас мне это кажется диким, но как-то я подумала, что рисунки на тарелках вызывают ощущение, какое бывает, когда мимо окна вверх поднимаются редкие большие снежинки в начале зимы, как пузыри утонувшего лета. Это противоестественно. А весь двор белый-белый. Это цвет трагедии…
«На самой большой тарелке изображены две одинокие женщины в парижском (так думается) кафе». На столике перед ними заварной чайничек, две чашечки. Но почему-то кажется, что это чашечки не с чаем, а с дымящимся кофе. Художник смог уловить и передать настроение. Обе женщины прелестны, задумались о чем-то… Одна вполоборота к зрителю, чуть старше другой, лет на пять. В ней больше загадочности, женственности. Платье ее приглушенных цветов, в крупную продольную полоску. Та, что моложе, сидит прямо, в ярко красном платье с золотыми тенями, ее белые руки лежат на зеленой скатерти. Из-за таких рук мужчине, как мне кажется, легко потерять голову. Если он прежде не посмотрит на соседку… Впрочем, эти дамы любого мужчину превратят в буриданова осла. Не правда ли, господа?
«Видно, что женщины знакомы». Они холодны друг к другу, но обеих согревают воспоминания. Обе молчат. Произнеси они хоть слово, и оно окажется мужским именем. Отсутствие этого мужчины и дает картине настроение грусти. Наподобие того, как картины осени вызывают грусть по ушедшему лету.
«На средней тарелке женщин нет». Два свободных стула, на столе свеча, цветок на фоне окна – кажется, что дамы еще не покинули кафе, а только что встали со стульев. Справа и слева до сих пор скользит запах духов… Почти что грусть в квадрате. А на самой маленькой тарелке – та же картинка, что и на второй, только уже не как воспоминание, а как напоминание о том, что пока не растаяло окончательно в воздухе. Если переводить взгляд с большой тарелки на среднюю и далее на маленькую, рисунки будут читаться, как роман Ремарка. А наоборот – как роман Пруста.
Три тарелки, уменьшаясь кверху, ужимаются от факта к намеку. И снова взгляд возвращается к большой тарелке. Что же изображено на ней? Уголок забегаловки. На фоне ночного, грязновато-синего неба по окну нечитаемая надпись названия кафе. Зеленые волны ламбрекенов тяжелых гардин. Сбоку зеленый цветок, узнаваемый, но не имеющий имени. Он как намек на чувства, которые безымянны, но знакомы всем. Круглый стол под зеленой скатертью с мелкими оборками. Стулья-кресла обтянуты атласом, в тон заведению, тоже в крупную полоску. Чередование светлых и темных полос. Между чашечками в белом стакане свечка, огонек сердечком. Красный огонек, а внутри золотой извив – похоже на горящее сердце. Невольно хочется задать вопрос самой себе: сердце горит по тому, о ком опущены ресницы задумчивых красавиц? Или по времени, потерянному навсегда?
У молодой женщины румянец, не от болезни, скорее, от чувств. А может, и искусственный. Поля шляпки прикрывают один глаз. Второй – ниточка брови дугой и опущенные ресницы. Бровь – не толще ресницы. Черные волосы ниспадают на плечо. Опирается локтями о стол, словно обретая в этом уверенность. Хотя бы на то время, пока ее разглядывают. Что она будет делать, как погаснут посторонние взгляды – кто ж ее знает? У нее белое лицо, белая шея, она типичная брюнетка, пышноволосая, чуть-чуть склонная к полноте и экзальтации, страстная и неуемная, резко впадающая в отчаяние, но и быстро приходящая в равновесие.
Вторая скорее шатенка, длинноволосая, но не с такой пышной прической, более смуглая. Поля шляпки прикрывают глаза, виден только тонкий рот, слегка выдающиеся скулы, тонкие очертания лица, весь ее облик говорит о большом внутреннем напряжении, которое может вынести только сильная женщина. Одну руку она держит на столе, другую на коленях, в ней, скорее всего, салфетка. А может, она сжата в кулак…
«Какие же это годы?» А когда ресницы и брови были одной ширины?.. Когда чувства были еще так глубоки, что в них не было дна?.. Были же когда-то эти годы…
И снова взгляд поднимается вверх. На второй и на третьей тарелках женщин нет, лишь цветок, да на пустой поверхности стола в белой чашечке (с водой?) горит свеча. Красный огонек, а в середине золотое сердечко…
Где они, шляпки с атласными лентами и опущенными полями, бархатные платья в тон обивки стульев, обоев, скатерти, гардин, окна? «Где они и кто они, загадочные незнакомки?» Ответ знает лишь неизвестный художник и канувшее в Лету время… Я всё!
– Ну что ж, вполне сносно, – сказал дядюшка Колфин. – С заданием справилась. Где-то на уровне экскурсовода средней руки.
Елена почувствовала обиду на несправедливую, как ей казалось, оценку.
– Тебя это покоробило? Будет тебе известно, экскурсоводом средней руки становятся не все, да и то уже перед пенсией. Имею пару существенных замечаний. Не называй присутствующего человека «великим». Если всё же назвала, иди до конца, назови его по имени и скажи, почему ты так считаешь. Так будет честно. Иначе он сам и окружающие воспримут это как лицемерие и ложь. Как мне сказали, из тебя нужно образовать и воспитать даму, способную обмануть самого дьявола. Запомни: чтоб обмануть, надо говорить одну лишь правду. И никогда, слышишь – никогда не лови у окружающих одобрения своим словам и поступкам! Станешь ловить, поймаешь одну лишь пыль или хуже того – гадов! Кстати, ты упустила одну деталь: котенка, прыгнувшего за мухой. Он сшиб тарелку, и у той откололся кусочек. Это не мелочь. Это история тарелки. Представь, что тарелка ты. Для тебя этот эпизод останется самым важным во всей твоей жизни. А в жизни мелочей нет. Из каждой мелочи может вырасти великое, если позволить ему расти. Но и великое может сдуться, если дырявая голова… Рассказ твой, Елена, неплох. Несколько эмоционален, театрален, излишен в повторах, но рассказ есть рассказ. Особенно устный. Искусников болтать много. Даже среди тех, кто совершенно не может этого делать. А вот то, что ты попыталась приостановить время – это дорогого стоит. Да еще в самом начале обучения! Таких умельцев в мире немного. Я, кстати, из их числа. Ты ночью убедилась в этом. Так что тест на проверку именно этой способности, а вовсе не умения выражать свои мысли или озвучивать картинки, ты прошла. Прошла успешно. Зачет. Меня, признаться, удивила твоя тонкая трактовка чувств этих женщин, которые ты сама никогда еще не испытала. Это непостижимо. Но резюме: выражать мысль лучше без лишних слов. За словами порой не видно мысли. Повторю сказанное до меня, лучше не скажу: «Мысль изреченная есть ложь». Начала ты эссе проникновенно. Но, похоже, еще не знаешь, что для тебя важнее. Для тебя теперь важнее время «от» сегодняшнего дня. Времени «до» у тебя уже нет, и никогда больше не будет. И последнее: тоска не копится в человеке. Тоска в нем есть изначально. Она лишь проявляется в разные моменты. И эти моменты надо разнести подальше друг от друга…
