Висенте Бласко-Ибаньес
Обнаженная
Художникъ былъ въ ужасѣ. Что за сумасшествіе! Но она настаивала на своемъ.
– Смѣйтесь, смѣйтесь, маэстро. Открывайте пошире ротъ… гадкій. Что тутъ особеннаго? Вы, со своими длинными волосами и мягкими шляпами – простой, благонравный буржуа, со спокойною уравновѣшенною душою, и не способны ни на какія оригинальныя развлеченія.
Вспоминая о влюбленной парочкѣ, которую они видали вмѣстѣ въ Монклоа, Конча дѣлалась сантиментально-грустною. Ей нравилось тоже «разыгрывать гризетку», гулять подъ руку съ маэстро, точно скромная портниха со студентикомъ, и кончать вечера въ дешевомъ ресторанѣ; онъ качалъ бы ее на качеляхъ, а она визжалабы отъ удовольствія, взлетая въ воздухъ и опускаясь, съ развѣвающимися вокругъ ногь юбками… Это даже очень мило, маэстро. Это простое… деревенское удовольствіе!
Какъ жаль, что ихъ обоихъ такъ хорошо знаютъ въ городѣ! Но что они прекрасно могли сдѣлать, это переодѣться и побѣжать какъ-нибудь утромъ въ нижніе кварталы, напримѣръ въ Растро, словно молодая парочка, которая хочетъ завести торговое заведеніе. Въ этой части Мадрида ихъ не знала ни одна душа. – Согласны, маэстро?
Маэстро соглашался со всѣмъ этимъ. Но на слѣдующій же день Конча принимала его, смущенно кусая губы, и въ концѣ концовъ заливалась громкимъ смѣхомъ, вспоминая о своихъ глупыхъ планахъ.
– Какъ вы посмѣялись должно-быть надо мною! Я иногда совсѣмъ сумасшедшая!
Реновалесъ не скрывалъ своего мнѣнія. Да, она дѣйствительно не совсѣмъ въ своемъ умѣ. Но это сумасшествіе, державшее его постоянно между надеждою и отчаяніемъ, привлекало его къ графинѣ, благодаря ея веселымъ шуткамъ и быстро проходящему гнѣву, тогда, какъ то, другое сумасшествіе, преслѣдовавшее его дома, неумолимое, упорное, безмолвное, отталкивало его съ непобѣдимымъ отвращеніемъ, слѣдя за нимъ всюду слезящимися глазами съ нездоровымъ блескомъ, сверкавшими враждебно, точно сталь, какъ только онъ пытался подойти поближе изъ чувства состраданія или раскаянія.
Какую невыносимо-тяжелую комедію разыгрывалъ Реновалесъ дома! Въ присутствіи дочери и знакомыхъ ему приходилось разговаривать съ женою. Избѣгая глядѣть ей въ глаза, онъ окружалъ ее заботами и нѣжно выговаривалъ за упорное неисполненіе совѣтовъ врачей. Въ началѣ доктора говорили о неврастеніи, затѣмъ къ ней прибавилась сахарная болѣзнь, еще болѣе ослаблявщая больную. Маэстро жаловался на пассивное сопротивленіе Хосефины всѣмъ врачебнымъ средствамъ. Она исполняла предписанія втеченіе нѣсколькихъ дней и затѣмъ отказывалась отъ нихъ съ упорнѣйшимъ равнодушіемъ. Ей лучше, чѣмъ думаютъ всѣ. Страданія ея могутъ быть вылѣчены отнюдь не докторами.
По ночамъ, въ спальнѣ, супруговъ окружала мертвая тишина. Между тѣлами ихъ вставала, казалось, свинцовая преграда. Здѣсь они могли обходиться безъ лжи и глядѣть другъ на друга съ нѣмою враждебностью. Ночная жизнь была для нихъ пыткою, и тѣмъ не менѣе оба они не рѣшалчсь измѣнить своего существованія. Тѣла ихъ испытывали потребность въ общей кровати, подчиняясь въ этомъ старой привычкѣ. Рутина связывала ихъ съ этою квартирою и обстановкою, напоминая имъ счастливые годы молодости.
Реновалесъ засыпалъ крѣпкимъ сномъ здороваго человѣка, уставшаго отъ работы. Послѣднія мысли его были заняты графинею. Онъ видѣлъ ее въ атмосферѣ туманнаго полумрака, который предшествуетъ сну, и засыпалъ, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ ей на другой день, и мечтая о ней соотвѣтственно своимъ желаніямъ. Онъ видѣлъ ее стоящею на высокомъ пьедесталѣ во всемъ величіи ея наготы и побѣждающею знаменитыя, мраморныя статуи своею живою красотою. Просыпаясь и протягивая руки, онъ дотрагивался до маленькаго, съежившагося тѣла жены, горѣвшаго въ лихорадкѣ или холоднаго, какъ смерть. Реновалесъ понималь, что она не спитъ. Хосефина не смыкала глазъ всю ночь, но не шевелилась, какъ-будто всѣ ея силы и вниманіе сосредоточились на чемъ-то, что она пристально разглядывала въ темнотѣ. Она производила впечатлѣніе трупа. Для Реновалеса она была препятствіемъ, свинцовою тяжестью, призракомъ, который отталкивалъ графиню, когда та склонялась къ нему, готовясь упасть… И гадкое желаніе его, чудовищная мысль снова просыпались во всемъ своемъ безобразіи, властно заявляя, что они не умерли, а только скрылись временно въ тайникахъ ума, чтобы воскреснуть съ еще большею жестокостью и назойливостью.
– Почему бы нѣтъ! – дерзко спрашивалъ безжалостный демонъ, населяя воображеніе Реновалеса золотыми иллюзіями.
Художника ожидали всѣ блага въ мірѣ – любовь, слава, счастье, новая артистическая дѣятельность, вторая молодость доктора Фауста – все рѣшительно, если только сострадательная смерть придетъ ему на помощь и разорветъ цѣпи, связывающія его съ болѣзнью и печалью.
Но ужасъ и страхъ немедленно заявляли протестъ противъ этихъ гадкихъ мыслей. Несмотря на то, что Реновалесъ жилъ, какъ невѣрующій человѣкъ, душа его оставалась религіозною и побуждала его призывать въ трудныя минуты жизни всѣ сверхъестественныя и чудесныя силы, какъ-будто онѣ были обязаны приходить ему на помощь: «Господи, освободи меня отъ этихъ ужасныхъ мыслей. Избавь отъ искушенія. Пусть не умираетъ она, пусть живетъ, хотя бы я погибъ».
И на слѣдующій день раскаяніе гнало его къ докторамъ, его близкимъ пріятелямъ, для подробныхъ разспросовъ, Онъ переворачивалъ весь домъ, организуя лѣченіе по широко задуманному плану и распредѣляя лѣкарства по часамъ. Но затѣмъ онъ сразу успокаивался и возвращался къ своей работѣ, къ художественнымъ стремленіямъ, къ любовнымъ мечтамъ, не вспоминая о своихъ планахъ и считая, что жизнь жены спасена наконецъ.
Однажды Хосефина явилась послѣ завтрака къ нему въ мастерскую; при видѣ ея, художника охватило нѣкоторое безпокойство. Давно уже жена не входила къ нему въ рабочіе часы.
Она не пожелала сѣсть и остановилась у мольберта, не глядя на мужа и говоря медленно и робко. Реновалесъ даже испугался этой простоты и естественности.
– Маріано, я пришла поговорить съ тобою о дѣвочкѣ.
Она рѣшила выдать дочь замужъ. Все равно, это должно было совершиться, и, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Ей оставалось недолго жить; она хотѣла спокойно закрыть глаза, зная что дочь хорошо пристроена.
Реновалесъ нашелъ необходимымъ запротестовать; но протестъ его звучалъ слишкомъ бурно и порывисто, чтобы быть искреннимъ. Чортъ возьми! Умереть! А зачѣмъ ей умирать? Она чувствуетъ себя теперь лучше, чѣмъ когда-либо раньше! Единственное, что она должна была дѣлать, это исполнять предписанія врачей.
– Я скоро умру, – повторила она холодно. – Я умру, и ты успокоишься наконецъ. Ты прекрасно знаешь это.
Художникъ попробовалъ было запротестовать съ еще большимъ жаромъ, но глаза его встрѣтились съ холоднымъ взглядомъ жены. Тогда онъ покорно пожалъ плечами. У него не было охоты спорить съ женою, и надо было сохраанить спокойствіе, чтобы поработать и выйти послѣ завтрака по важнымъ дѣламъ.
Хорошо, продолжай. Милита выходитъ замужъ. Но за кого же?
Желаніе поддержать свой авторитетъ и выказать нѣкоторую иниціативу, а также любовь къ ученику побудили его заговорить о Сольдевильѣ. Это онъ счастливый кандидатъ? Онъ – славный малый съ хорошею будущностью и обожаетъ Милиту. Стоитъ только поглядѣть, какъ онъ, бѣдный, огорчается, когда она обходится съ нимъ сухо. Изъ него вышелъ бы несомнѣнно прекрасный мужъ.
Хосефина прервала болтовню мужа рѣзкимъ, ледянымъ голосомъ:
– Я не желаю для дочери мужа – художника. Ты прекрасно знаешь это. Достаточно примѣра матери.
Милита выйдетъ замужъ за Лопеса де-Соса. Это было рѣшеннымъ дѣломъ. Молодой человѣкъ поговорилъ съ Хосефиною и, заручившись ея согласіемъ, собирался просить у художника руки дочери.
– Но любитъ ли его Милита? He ошибаешься ли ты, Хосефина, думая, что такія дѣла могутъ рѣшаться. по твоему желанію?
– Любовь не играетъ тутъ никакой роли. Милита согласна и хочетъ выйти замужъ. Вдобавокъ, она – твоя дочь и одинаково согласилась бы выйти замужъ и за Сольдевилью. Ей нужна только свобода, чтобы жить подальше отъ матери, вдали отъ моихъ вѣчныхъ страданій… Она не высказываетъ и даже не сознаетъ этого, но я догадываюсь о ея желаніяхъ.
И какъ-будто говоря о дочери, она не могла выдержать характера, Хосефина поднесла руку къ глазамъ, вытирая тихія слезы.
Реновалесъ прибѣгнулъ къ рѣзкой вспышкѣ, чтобы выйти изъ затрудненія. Все это ерунда, выдумки больного воображенія! Она должна думать о томъ, чтобы хорошенько лѣчиться, а не объ иныхъ вещахъ! Къ чему эти слезы? Ей хочется выдать дочь замужъ за этого господина съ автомобилями? Ладно. He хочется? Тоже ладно. Пусть Милита остается дома.
Пусть все будетъ, какъ она желаетъ. Никто не будетъ противорѣчить ей. Онъ согласенъ на то, чтобы свадьба была отпразднована, какъ можно скорѣе, и незачѣмъ совѣтоваться съ нимъ. Онъ желаетъ только покоя, ему нужно работать и выйти по одному дѣлу. И видя, что Хосефина выходитъ изъ мастерской, чтобы выплакаться въ одиночествѣ, онъ запыхтѣлъ отъ удовольствія, радуясь, что такъ хорошо вышелъ изъ тяжелаго положенія.
Лопесъ де-Соса былъ, по его мнѣнію, подходящимъ мужемъ для Милиты. Онъ – симпатичный молодой человѣкъ!.. Въ сущности не все ли равно, кто будетъ его зятемъ. У него не было свободнаго времени для такихъ пустяковъ. Голова его полна совсѣмъ иныхъ заботъ.
Онъ призналъ Лопеса де-Соса въ качествѣ будущаго зятя и просидѣлъ много вечеровъ дома, чтобы придать семейнымъ сборищамъ патріархальный характеръ. Милита болтала съ женихомъ въ одномъ углу гостиной. Котонеръ блаженствовалъ, наслаждаясь спокойнымъ пищевареніемъ и стараясь вызвать своею бесѣдою слабую улыбку на лицѣ супруги маэстро, которая сидѣла въ углу, дрожа отъ холода. Реновалесъ въ домашнемъ костюмѣ читалъ газеты, наслаждаясь пріятною атмосферою мирнаго очага. О, если бы графиня увидѣла его!
Однажды вечеромъ въ тостиной было произнесено имя графини де-Альберка. Милита перебирала въ памяти, съ юношескою жадностью, всѣхъ близкихъ знакомыхъ, важныхъ дамъ, которыя не могли пропустить ея свадьбы безъ роскошнаго подарка!
– Конча что-то не заходитъ, – сказала молодая дѣвушка. – Давно уже не видали мы ея.
Наступило тяжелое молчаніе, какъ-будто имя графини принесло съ собою ледяной холодъ. Котонеръ замурлыкалъ сквозь зубы, принявъ разсѣянный видъ. Лопесъ де-Соса взялъ съ рояля ноты и заговорилъ о музыкѣ, чтобы перемѣнить разговоръ. Онъ тоже былъ, повидимому, въ курсѣ дѣла.
– Она не приходитъ, потому что не должна приходить, – сказала Хосефина изъ своего угла. – Твой отецъ старается видѣть ее ежедневно, чтобы она не забыла о насъ.
Реновалесъ поднялъ голову въ знакъ протеста, какъ-будто его разбудили отъ тихаго сна. Глаза Хосефины были пристально устремлены на него, безъ гнѣва, но съ жестокой насмѣшкой. Въ нихъ свѣтилось такое же презрѣніе, какъ въ ту памятную ночь. Она не сказала ничего больше, но маэстро прочелъ въ этихъ глазахъ:
– Нечего, нечего, голубчикъ. Ты сходишь по ней съ ума, ты бѣгаешь за нею, но она принадлежитъ другимъ. Я хорошо знаю ее… Я все знаю. О, какъ смѣются люди надъ тобою! Какъ я смѣюсь! Какъ я презираю тебя».
IV
Въ началѣ лѣта состоялась свадьба дочери Реновалеса съ изящнымъ Лопесомъ де-Соса. Цѣлые столбцы въ газетахъ были заполнены описаніемъ этого событія; по выраженію нѣкоторыхъ журналистовъ «слава и блескъ искусства соединялись съ величіемъ богатства и аристскратіи». Никто не вспоминалъ прозвища Маpинованный Красавчикъ.
Маэстро Реновалесъ устроилъ пышную свадьбу. У него была только одна дочь, и онъ хотѣлъ выдать ее замужъ съ царственною пышностью, чтобы Мадридъ и вся Испанія говорили объ этомъ событіи, и на Милиту упалъ-бы лучъ славы, завоеванной ея отцомъ.
Списокъ подарковъ былъ очень великъ. Всѣ близкіе знакомые маэстро, элегантныя дамы, великіе политическіе дѣятели, знаменитые художники и даже королевскія особы фигурироваии въ немъ со своими подношеніями. Вещей хватило бы на цѣлую лавку. Двѣ почетныхъ мастерскихъ были обращены въ нарядный базаръ со столиками, уставленными подарками. На эту выставку тканей и драгоцѣнностей являлись всѣ подруги Милиты, даже самыя дальнія и забытыя, поздравляя ее и блѣднѣя отъ зависти.
Графиня де-Альберка тоже прислала подарокъ, огромный, видный, словно не желала пройти незамѣченною среди друзей дома. Докторъ Монтеверде былъ представленъ на выставкѣ подношеній скромною вещицею, несмотря на то, что онъ никогда не видѣлъ молодыхъ, и его связывала съ семьею только дружба съ маэстро.
Вѣнчаніе состоялось въ особнякѣ. Въ одной изъ мастерскихъ была устроена часовня. Все, касающееся религіозной церемоніи, было предоставлено Котонеру, который былъ въ восторгѣ, что можетъ выказать свое вліяніе на важныхъ лицъ церкви.
Устройствомъ алтаря занялся самъ Реновалесъ; ему хотѣлось, чтобы рука художника чувствовалась во всемъ, даже въ малѣйшихъ деталяхъ. На фонѣ старыхъ ковровъ красовался старинный образъ, средневѣковой крестъ и всѣ предметы культа, наполнявшіе его мастерскія въ видѣ декоративныхъ украшеній; съ нихъ стерли пыль, сняли паутину, и тѣмъ вернули имъ прежнее религіозное значеніе.
Цвѣты наводнили весь особнякъ маэстро своими пестрыми волнами; Реновалесъ хотѣлъ наполнить ими весь домъ и заказалъ ихъ въ Валенсіи и Мурсіи, не жалѣя денегъ. Гирлянды тянулись надъ дверьми и по карнизамъ оконъ и образовали огромные букеты и вѣтки надъ столами и по угламъ. Цвѣты покачивались даже въ видѣ языческихъ гирляндъ между колоннами фасада, возбуждая любопытство публики, останавливавшейся по ту сторону рѣшетки; женщины въ плащахъ и мужчины съ большими корзинами на головахъ глядѣли на это новшество, разинувъ ротъ и воображая, что въ этомъ домѣ происходитъ что-то особенное, судя по бѣготнѣ лакеевъ, которые вносили въ домъ пюпитры и два контрабаса въ лакированныхъ футлярахъ.
Реновалесъ бѣгалъ по дому съ ранняго утра, на груди его красовались двѣ ленты и созвѣздіе золотыхъ и блестящихъ орденовъ, покрывавшее одну сторону его фрака. Котонеръ тоже нацѣпилъ знаки разныхъ папскихъ орденовъ. Маэстро разглядывалъ себя съ удовольствіемъ во всѣхъ зеркалахъ, любуясь также и другомъ. Нельзя было ударить лицомъ въ грязь. Такого торжества имъ не придется больше увидать. Реновалесъ постоянно приставалъ къ другу съ разспросами, чтобы убѣдиться, все-ли готово. Маэстро Педаса, близкій пріятель Маріано, дирижировалъ оркестромъ, въ которомъ участвовали лучшіе музыкачты Мадрида – большею частью профессора консерваторіи. Хоръ былъ прекрасенъ, но выдающихся голосовъ было мало, потому что большинство артистовъ разъѣхалось. Время года было неподходящее, и театры были закрыты…
Котонеръ докладывалъ другу о своихъ хлопотахъ. Ровно въ десять часовъ утра пріѣдетъ нунцій, монсеньоръ Орланди, большой пріятель его и очень важное лицо, несмотря на относительно молодые годы; Котонеръ познакомился съ нимъ въ Римѣ, когда тотъ былъ еще прелатомъ. Двухъ словъ художника было достаточно, чтобы нунцій оказалъ ему эту великую честь и повѣнчалъ дѣтей. Друзья всегда могутъ пригодиться. И папскій портретистъ, довольный, что можетъ выйти хоть не надолго изъ ничтожества, ходилъ по комнатамъ, дѣятельно распоряжаясь всѣмъ; маэстро слѣдовалъ за нимъ, одобряя распоряженія друга.
Въ одной мастерской поставили столы для завтрака и отвели мѣсто для оркестра. Остальныя комнаты были предназначены для пріема гостей. Все-ли готово? Оба художника глядѣли на алтарь съ коврами матовыхъ тоновъ и канделябрами, крестами и другими предметами изъ стариннаго матоваго золота, которое поглощало, казалось, свѣтъ, не возвращая его. Все было готово. Стѣны мастерскихъ были увѣшаны старинными тканями и гирляндами цвѣтовъ, скрывавшими отъ глазъ пестрые этюды маэстро и неоконченныя картины, все языческія произведенія, которыя не могли быть терпимы въ строгой, выдержанной комнатѣ, обращенной въ часовню. Полъ былъ на половину устланъ яркими персидскими и арабскими коврами. Противъ алтаря были поставлены два молельника съ высокимъ передкомъ, а за ними всѣ роскошные стулья мастерской для наиболѣе важныхъ гостей; тутъ были и бѣлыя кресла XVIII вѣка съ изображеніями пастушескихъ сценъ на сидѣньяхъ, и большія кресла изъ рѣзного дуба, и венеціанская мебель, и темные стулья съ безконечно высокими спинками – однимъ словомъ цѣлый магазинъ старинной мебели.
Но вдругъ Котонеръ, отступилъ въ ужасѣ. Боже, какой недосмотръ! Счастье, что онъ углядѣлъ еще во время. Въ глубинѣ мастерской, противъ алтаря, стоявшаго у самаго окна, красовалась ярко освѣщенная утреннимъ свѣтомъ, огромная, бѣлая, обнаженная фигура женщины, закрывавшей одною рукою женскія тайны и прижимавшей другую руку къ груди. Это была Венера Медицейская, великолѣпная мраморная статуя, привезенная Реновалесомъ изъ Италіи. Языческая красавица бросала, казалось, вызовъ своею блестящею бѣлизною тусклому колориту священныхъ предметовъ, выставленныхъ напротивъ на алтарѣ. Оба художника такъ привыкли къ этой статуѣ, что прошли много разъ мимо, не обративъ на нее никакого вниманія, несмотря на то, что нагота ея выглядѣла болѣе дерзкою и торжествующею теперь, когда мастерская была обращена въ часовню.
Котонеръ расхохотался.
– Вотъ вышелъ бы скандалъ, если бы мы не замѣтили ея!.. Что сказали бы дамы! Мой другъ Орланди подумалъ бы, навѣрно, что ты сдѣлалъ зто намѣренно… онъ считаетъ тебя немного вольнодумцемъ. Ну-ка, голубчикъ, поищемъ, чѣмъ-бы закрыть эту даму.
Порывшись хорошенько въ безпорядкѣ мастерскихъ, они нашли индійскую ситцевую тряпку съ изображеніями слоновъ и цвѣтовъ лотоса и накинули на голову богинѣ, покрывъ ее до самыхъ ногъ. И въ такомъ загадочномъ видѣ осталась Венера стоять, точно сюрпризъ для приглашенныхъ.
Гости начали съѣзжаться. За рѣшеткою передъ особнякомъ слышалось ржанье лошадей и стукъ захлопываемыхъ дверецъ. Издали подкатывали все новые и новые экипажи. Въ вестибюлѣ шуршали шелковыя платья, и лакеи разрывались на всѣ стороны, принимая верхнее платье, выдавая на него номерки, какъ въ театрѣ, и вѣшая его въ комнатѣ, обращенной въ раздѣвальню. Котонеръ командовалъ лакеями въ потертыхъ фракахъ, съ бакенбардами и бритыми усами. Реновалесъ же улыбался, изящно раскланиваясь на всѣ стороны, привѣтствуя дамъ, пріѣзжавшихъ въ бѣлыхъ или черныхъ мантильяхъ, и пожимая руки мужчинъ, изъ которыхъ многіе были въ блестящей формѣ.
Художникъ чувствовалъ себя растроганнымъ передъ этимъ наплывомъ важныхъ гостей, проходившихъ нѣсколько чопорно по его гостинымъ и мастерскимъ. Шуршанье юбокъ, шелестъ вѣеровъ, привѣтствія гостей, похвалы его художественному вкусу сливались въ его ушахъ воедино, точно пріятная музыка. Всѣ являлись, сіяя отъ удовольствія быть на виду, какъ на парадныхъ представленіяхъ въ театрѣ. Хорошая музыка, присутствіе нунція, приготовленія къ роскошному завтраку и увѣренность въ томъ, что имена, а можетъ-быть и портреты ихъ появятся на слѣдующій день въ какой-нибудь аристократической газетѣ, доставляли всѣмъ гостямъ много удовольствія. Свадьба Эмиліи Реновалесъ была крупнымъ событіемъ.
Среди элегантной, непрерывно колеблющейся и запрудившей весь особнякъ толпы виднѣлось нѣсколько человѣкъ молодожи, высоко поднимавшихъ фотографическіе аппараты для моментальныхъ снимковъ. Всѣ тѣ, которые относились къ художнику не очень дружелюбно изъ-за высокихъ цѣнъ, содранныхъ имъ за портреты, великодушно прощали ему теперь эту алчность. Этотъ артистъ жилъ, какъ важный баринъ… А Реновалесъ ходилъ взадъ и впередъ, пожимая гостямъ руки, говоря любезности, разговаривая безсвязно и не зная, за что приняться. Попавъ на минутку въ вестибюль, онъ увидѣлъ уголокъ сада, залитаго солнцемъ и засаженнаго цвѣтами, а по другую сторону рѣшетки черную массу – веселую и восторженную толпу. Онъ вдохнулъ запахъ розъ и дамскихъ духовъ, и грудь его расширилась отъ пріятнаго наплыва оптимизма. Жизнь – великое дѣло! Бѣдная толпа за рѣшеткою напомнила ему о скромномъ происхожденіи. Боже мой! Какъ высоко онъ поднялся! Онъ чувствовалъ благодарность къ этимъ богатымъ бездѣльникамъ, поддерживавшимъ его благосостояніе, заботился о томъ, чтобы ни въ чемъ не было недостатка и постоянно приставалъ изъ-за этого къ Котонеру. Но тотъ отвѣчалъ ему дерзкимъ тономъ власть имущаго. Мѣсто Реновалеса тамъ, у приглашенныхъ. Нечего приставать къ нему, онъ и самъ знаетъ свое дѣло. И повертываясь спиною къ Маріано, онъ отдавалъ приказанія прислугѣ и указывалъ дорогу пріѣзжающимъ, распознавая гостей съ перваго взгляда. «Пожалуйте, господа».
Пріѣхала группа музыкантовъ. Котонеръ направилъ ихъ по заднему корридору, чтобы они добрались до своихъ пюпитровъ, не толкаясь среди публики. Затѣмъ онъ выругалъ нѣсколькихъ поварятъ, привезшихъ послѣднія блюда къ завтраку слишкомъ поздно и проходившихъ среди нарядной толпы, высоко поднявъ надъ головами дамъ большія тростниковыя корзины.
Котонеръ покинулъ свой постъ только, когда на лѣстницѣ показалась шляпа съ золотыми кистями надъ блѣднымъ лицомъ, и затѣмъ шелковая ряса съ лиловыми пуговицамм и поясомъ и по обѣимъ сторонамъ рясы – двѣ другія, черныя и скромныя.
– О, монсиньоръ! Монсиньоръ Орланди! Здоровы-ли вы?
Котонеръ низко склонился и поцѣловалъ у него руку. Затѣмъ, съ тревогою справившись о его здоровьѣ несмотря на то, что они видѣлись наканунѣ, Котонеръ открылъ шествіе, прокладывая дорогу въ переполненныхъ гостями залахъ.
– Нунцій! Нунцій Его Святѣйшества!
Мужчины, какъ приличные люди, умѣющіе уважать высшую власть, перестали смѣяться и болтать съ дамами и склонились съ серьезнымъ видомъ, подхватывая блѣдную и красивую, точно у древней красавицы, руку нунція и прикладываясь губами къ огромному камню кольца. Дамы глядѣли влажными глазами на монсеньора Орланди, важнаго прелата, дипломата церкви, вышедшаго изъ старинной римской аристократіи, высокаго, худого брюнета съ мертвенно-блѣднымъ лицомъ и властными глазами, сверкавшими яркимъ блескомъ.
Въ движеніяхъ его была дерзкая, вызывающая гибкость, свойственная тореросамъ. Женскія губы съ жадностью прижимались къ его рукѣ, а онъ оглядывалъ загадочнымъ взоромъ ряды прелестныхъ затылковъ, склонившихся на его пути. Котонеръ шелъ впереди, прокладывая дорогу, гордясь своею ролью и уваженіемъ, внушаемымъ публикѣ его знаменитымъ пріятелемъ. Какое великое дѣло религія!..
Художникъ провелъ нунція облачаться въ уборную, гдѣ одѣвались и раздѣвались модели, а самъ остался ждать снаружи, изъ чувства деликатности. Но къ нему ежеминутно подбѣгали живые, женственно-вертлявые молодые люди изъ свиты монсеньора, которые относились къ нему съ нѣкоторымъ уваженіемъ, воображая, что онъ важное лицо. Они звали сеньора Котонера, прося помочь имъ отыскать разныя вещи, присланныя монсеньоромъ наканунѣ, пока художнику не надоѣли ихъ приставанія, и онъ не вошелъ тоже въ уборную, чтобы помочь своему знаменитому другу при облаченіи.
Толпа въ гостиныхъ заволновалась. Разговоры умолкли, и публика бросилась было къ двери, но разступилась сейчасъ же.
Невѣста шла подъ руку съ посаженнымъ отцомъ, господиномъ съ представительною наружностью. Она была вся въ бѣломъ: платье – цвѣта слоновой кости, вуаль – бѣлоснѣжная, цвѣты, точно изъ перламутра. Только здоровый румянецъ и розовыя губы нарушали общее впечатлѣніе бѣлизны. Она улыбапась на всѣ стороны безъ малѣйшей робости и смущенія, довольная торжествомъ и своею видною ролью. За ними шелъ женихъ, ведя подъ руку свою новую мамашу, супругу художника; Хосефина выглядѣпа совсѣмъ маленькою и тщедушною, съежившись въ своемъ парадномъ платьѣ, которое было ей слишкомъ велико, и растерявшись отъ шума и суеты, нарушившихъ ея однообразное существованіе.
А гдѣ былъ отецъ? Реновалесъ пропустилъ торжественное появленіе невѣсты въ залѣ; онъ былъ занятъ гостями. Въ углу комнаты его задержалъ чей-то веселый смѣхъ изъ-за вѣера. Кто-то дотронулся сзади до его плеча и, обернувшись, онъ увидѣлъ графа де-Альберка, ведшаго подъ руку жену. Графъ высказалъ ему свой восторгъ передъ художественнымъ убранствомъ мастерскихъ. Графиня тоже поздравила его насмѣшливымъ тономъ съ важнымъ переворотомъ въ его жизни. Пришла для него пора распрощаться съ молодостью.
– Вамъ отставка, дорогой маэстро. Скоро вы будете дѣдушкой.
Конча довольно засмѣялась, видя, какъ смутился и покраснѣлъ художникъ отъ ея сострательныхъ словъ. Но не успѣлъ Маріано отвѣтить графинѣ, какъ Котонеръ отозвалъ его. Что онъ тутъ дѣлаетъ? Женихъ съ невѣстою стоятъ у алтаря, монсеньоръ приступилъ къ вѣнчанію, а мѣсто отца все еще пусто. И Реновалесъ покорно проскучалъ полчаса, разсѣянно слѣдя за церковной церемоніей. Вдали въ задней мастерской громко заигралъ оркестръ изъ струнныхъ инструментовъ, и по комнатамъ разлилась звучными волнами среди благоуханія поблекшихъ розъ красивая, свѣтски-мистическая мелодія.
Одинъ нѣжный голосъ въ хорѣ другихъ, болѣе низкихъ и хриплыхъ, запѣлъ, держась пріятнаго ритма итальянскихъ серенадъ. Минутная растроганность овладѣла гостями. Котонеръ, державшійся у самаго алтаря, чтобы монсеньоръ не почувствовалъ въ чемъ-нибудь недостатка, былъ растроганъ музыкою, видомъ изящной толпы и театральною важностью, съ которою римскій аристократъ умѣлъ проводить религіозныя церемоніи. Глядя на красавицу Милиту, стоявшую на колѣняхъ, съ опущеннымъ подъ бѣлоснѣжною вуалью взоромъ, бѣдный неудачникъ усиленно мигалъ, чтобы скрыть слезы. Онъ чувствовалъ себя такъ глубоко растроганнымъ, какъ-будто выдавалъ замужъ родную дочь; это онъ-то, никогда не имѣвшій семьи!
Реновалесъ поднималъ голову, отыскивая взглядомъ графиню среди дамскихъ головъ въ бѣлыхъ и черныхъ кружевныхъ мантильяхъ. Иной разъ глаза графини встрѣчались съ его взглядомъ и загорались насмѣшкою, иной разъ они искали въ толпѣ доктора Монтеверде.
Художникъ сосредоточилъ ненадолго вниманіе на церемоніи. Какъ она затягивалась!.. Музыка умолкла. Монсеньоръ повернулся спиною къ алтарю и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ молодымъ, протянувъ руки, точно онъ собирался говорить. Въ комнатѣ воцарилась глубокая тишина, и голосъ итальянца зазвучалъ въ этомъ безмолвіи со слащавою пѣвучестью, ища слова и замѣняя нѣкоторыя итальянскими выраженіями. Монсеньоръ объяснялъ молодымъ супругамъ ихъ обязанности и остановился, блистая ораторскимъ искусствомъ, на похвалахъ ихъ происхожденію. О мужѣ онъ сказалъ немного; тотъ принадлежалъ къ высшимъ классамъ, изъ которыхъ выходятъ вожаки людей, и долженъ былъ самъ знать свои обязанности. Она же была дочерью великаго художника съ міровою славою.
И заговоривъ объ искусствѣ, римскій прелатъ оживился, словно расхваливалъ свое собственное происхожденіе; въ словахъ его чувствовался глубокій и искренній восторгъ человѣка, проведшаго всю жизнь среди роскошныхъ, полуязыческихъ декорацій Ватикана. «Послѣ Бога, ничто на свѣтѣ не можетъ сравниться съ искусствомъ»… И послѣ этого утвержденія, создававшаго для невѣсты благородство происхожденія, значительно превышавшее весь аристократизмъ окружающей публики, монсеньоръ сталъ превозносить заслуги отца. Въ высокопарныхъ выраженіяхъ высказалъ онъ свой восторгъ передъ чистою любовью и христіанскою супружескою вѣрностью, соединявшими Реновалеса и его жену, которые почти достигли уже старости и несомнѣнно собирались прожить такъ же до самой смерти. Маріано склонилъ голову, боясь встрѣтить насмѣшливый взглядъ Кончи. Въ тишинѣ залы послышались сдавленныя рыданія Хосефины, спрятавшей лицо въ кружевной мантильѣ. Котонеръ счелъ необходимымъ одобрительно покачать головою для подкрѣпленія похвалъ прелата.
Затѣмъ оркестръ громко заигралъ Свадебный Маршъ Мендельсона. Стулья шумно раздвинулись, дамы обступили невѣсту, и поздравленія посыпались на нее среди общей давки, гдѣ каждый старался подойти первымъ. Шумъ и гамъ заглушили звуки оркестра. Монсеньоръ, утратившій всю свою важность съ окончаніемъ церемоніи, направился со своей свитой въ уборную, неэамѣченный публикою. Невѣста покорно улыбалась въ дамскихъ объятіяхъ, предоставляя подругамъ и знакомымъ звонко цѣловать себя. Она была поражена несложностью событія. И это все? Она уже повѣнчана?
Котонеръ замѣтилъ, что Хосефина пробирается въ толпѣ и возбужденно ищетъ кого-то взглядомъ, съ покраснѣвшимъ отъ волненія лицомъ. Инстинктъ предупредилъ его о надвигающейся опасности.
– Возьмите меня подъ руку, Хосефина. Пойдемте подышать воздухомъ. Здѣсь можно задохнуться.
Она взяла его подъ руку, но не вышла изъ комнаты, а увлекла его къ гостямъ, окружавшимъ Милиту, и остановилась, увидя наконецъ графиню де-Альберка. Осторожный художникъ вздрогнулъ. Это было именно то, чего онъ ожидалъ и боялся. Хосефина искала свою соперницу.
– Хосефина! Хосефина! Дождались мы съ тобою свадьбы Милиты!
Но осторожность его оказалась излишнею. Увидя подругу, Конча подбѣжала къ ней. «Дорогая моя! Какъ давно мы не видались! Поцѣлуемся… Ну, еще разокъ!» И она звонко поцѣловала ее, шумно и экспансивно обнимая подругу. Маленькая фигурка почти не сопротивлялась и покорно и безстрастно отдалась ласкамъ графини, печально улыбаясь и не смѣя протестовать по привычкѣ и строгому восиитанію. Она холодно вернула поцѣлуи, съ полнымъ равнодушіемъ. Она не чувствовала ненависти къ Кончѣ. Если не она, такъ другая; страшный, истинный врагъ находился въ самой душѣ ея мужа.
Уставъ отъ непрерывныхъ поздравленій, молодые весело прошли подъ руку среди гостей и исчезли подъ звуки свадебнаго марша.
Музыка умолкла, и гости набросились на столы, уставленные бутылками, закусками и сластями; лакеи суетились, не зная, какъ разорваться среди черныхъ рукавовъ и бѣлыхъ дамскихъ ручекъ, хватавшихся за тарелки съ золотымъ бордюромъ и перламутровые ножички сложенные у блюдъ. Это было цѣлое возстаніе; несмотря на свою благовоспитанность и веселое настроеніе, публика наступала другъ другу на шлейфы и работала локтями, какъ будто умирала отъ голода по окончаніи церемоніи.
Пыхтя и отдуваясь послѣ осады столовъ, гости разсыпались съ тарелками въ рукахъ по мастерскимъ, закусывая даже на алтарѣ. Прислуга не поспѣвала исполнять всѣ приказанія; молодежь хватала бутылки съ шампанскимъ и бѣгала взадъ и впередъ, поднося дамамъ бокалы. Столы подвергались грабежу. Лакеи поспѣшно уставляли ихъ новыми блюдами, но пирамиды бутербродовъ, фруктовъ и сластей живо расхватывались гостями, а бутылки исчезали. По двѣ-три пробки сразу непрерывно взлетали въ потолокъ.
Реновалесъ бѣгалъ, какъ лакей, съ тарелками и стаканами въ рукахъ, переходя отъ столиковъ, окруженныхъ людьми, въ углы, гдѣ сидѣло нѣсколько пожилыхъ дамъ. Графиня де-Альберка разыгрывала повелительницу и заставляла его бѣгать взадъ и впередъ по всевозможнымъ пустякамъ.
Реновалесъ замѣтилъ среди публики Сольдевилью, своего любимаго ученика. Онъ давно уже не видалъ его. Молодой человѣкъ выглядѣлъ печальнымъ, но утѣшадся, любуясь своимъ жилетомъ; этотъ модный жилетъ съ золотыми пуговицами изъ чернаго бархата съ цвѣтами произвелъ фуроръ среди молодежи.
