Висенте Бласко-Ибаньес
Обнаженная
Часть вторая
I
Съ наступленіемъ весны Лопесъ де-Соса, «отважный спортсменъ», какъ называлъ его Котонеръ, сталъ являться въ особнякъ Реновалеса каждый вечеръ.
На улицѣ за рѣшеткою останавливался автомобиль въ сорокъ лошадиныхъ силъ, его послѣднее пріобрѣтеніе, о которомъ онъ говорилъ съ искреннею гордостью; этотъ огромный экипажъ, покрытый оливковою эмалью, давалъ задній и передній ходъ, управляемый опытною рукою шоффера, въ то время, какъ владѣлецъ проходилъ черезъ садъ въ домъ художника и являлся въ мастерскую, одѣтый въ синій костюмъ и фуражку съ большимъ, блестящимъ козырькомъ. Видъ у него былъ всегда самый развязный, какъ у моряка или отважнаго путешественника.
– Здравствуйте, донъ Маріано. Я пріѣхалъ за дамами.
Милита спускалась внизъ въ длинномъ сѣромъ пыльникѣ и бѣлой шляпкѣ съ густою синею вуалью. За нею шла мать въ такомъ же нарядѣ; маленькая фигурка ея выглядѣла совсѣмъ ничтожною въ присутствіи дочери, подавлявшей ее, казалось, своимъ здоровьемъ и крѣпостью. Реновалесъ очень одобрялъ это катанье. Хосефина жаловалась на слабость въ ногахъ, заставлявшую ее часто просиживать цѣлыми днями неподвижно въ креслѣ. Всякій моціонъ былъ ей непріятенъ; ей очень нравилось поэтому катиться въ моторѣ, пожиравшемъ огромныя разстоянія, и долетать до дальнѣйшихъ концовъ Мадрида безъ всякаго напряженія, какъ будто она не выходила изъ дому.
– Наслаждайтесь хорошенько, – говорилъ хуложникъ, радуясь пріятной перспективѣ остаться дома въ полномъ одиночествѣ и не чувствовать подлѣ себя присутствія враждебно-настроенной супруги. – Поручаю ихъ вамъ, Рафаэлито. Только не очень увлекайтесь быстрою ѣздою, слышите?
И Рафаэлито дѣлалъ жестъ протеста, словно оскорбляясь, что кто-нибудь можетъ сомнѣваться въ его осторожности. Съ нимъ нечего безпокоиться.
– А вы что же не покатаетесь съ нами, донъ Маріано? Бросьте свою работу. Мы недалеко поѣдемъ сегодня.
Но художникъ всегда отказывался, отговариваясь массою работы. Кроме того ему не нравилась такая быстрая ѣзда, при которой приходилось закрывать глаза, почти не видя окружающей природы, затуманенной облаками пыли и мелькавшей, какъ въ калейдоскопѣ. Онъ предпочиталъ спокойно любоваться природою, не торопясь и мирно изучая ее. Вдобавокъ душа его не лежала ко всему современному; онъ старился, и эти новшества были ему не по вкусу.
– Прощай, папа.
Милита приподнимала вуаль и протягивала отцу красныя, чувственныя губы, обнажая при улыбкѣ бѣлые зубы. За этимъ поцѣлуемъ слѣдовалъ другой, холодный, церемонный и равнодушный отъ долгой привычки; новостью было только то, что Хосефина избѣгала теперь поцѣлуевъ мужа, какъ вообще всякаго соприкосновенія съ нимъ.
Трое катающихся уходили. Хосефина шла, вяло опираясь на руку Рафаэлито, какъ будто она тащила съ трудомъ свое слабое тѣло; лицо ея было такъ блѣдно, точно вся кровь отлила отъ него.
Оставаясь одинъ въ мастерской, Реновалесъ чувствовалъ себя, какъ мальчишка на каникулахъ. Онъ работалъ легко и громко распѣвалъ пѣсни, съ наслажденіемъ прислушиваясь къ отзвукамъ ихъ въ высокой комнатѣ. Котонеръ, входя, часто заставалъ его за пѣніемъ неприличныхъ пѣсенъ, выученныхъ въ Римѣ, и спеціалистъ по папскимъ портретамъ улыбался, какъ старый сатиръ, и подтягивалъ пріятелю, апплодируя по окончаніи этой мальчишеской выходки.
Венгерецъ Текли, навѣщавшій Реновалеса часто по вечерамъ, уѣхалъ на родину со своей копіей съ картины Las Meninas, послѣ того, какъ онъ неоднократно поднесъ на прощанье руки Реновалеса къ сердцу, и напыщенно назвалъ его maestrone. Портрета графини де-Альберка не было уже въ мастерской. Онъ былъ вставленъ въ роскошную раму и красовался въ салонѣ модной дамы, возбуждая восторгъ ея почитателей.
Иной разъ, когда Хосефина съ дочерью уходили, и глухой стукъ колесъ мотора затихалъ вдали съ послѣдними звуками гудка, маэстро съ пріятелемъ начинали говорить о Лопесъ де-Соса. Это былъ добрый малый, глуповатый, но славный. Таково было мнѣніе Реновалеса и его стараго друга. Лопесъ де-Соса гордился своими усами, придававшими ему нѣкоторое сходство съ германскимъ императоромъ, и, садясь, всегда заботился о томъ, чтобы выставить на показъ руки, умышленно кладя ихъ на колѣни такъ, чтобы всѣ оцѣнили ихъ невѣроятные размѣры, напряженныя вены и крѣпкіе пальцы. Темою его разговоровъ служили постоянно атлетическія упражненія; онъ хвастался передъ обоими художниками, точно принадлежалъ къ другой расѣ, разсказывая о своихъ успѣхахъ въ фехтованьѣ, о подвигахъ въ борьбѣ, о тяжелыхъ гиряхъ, которыя онъ поднималъ безъ малѣйшаго усилія, о стульяхъ, черезъ которые онъ перепрыгивалъ, даже не прикасаясь къ нимъ. He разъ прерывалъ онъ обоихъ художниковъ, расхваливавшихъ великихъ людей въ области искусства, чтобы сообщить имъ о послѣдней побѣдѣ какого-нибудь знаменитаго автомобилиста, получившаго первый призъ на гонкахъ. Онъ зналъ на память имена всѣхъ европейскихъ чемпіоновъ, которые добились лавровъ безсмертія, прыгая, бѣгая, стрѣляя голубей, подкидывая ногами мячи или дѣйствуя холоднымъ оружіемъ.
Однажды вечеромъ онъ явился въ мастерскую Реневалеса, со сверкающими отъ возбужденія глазами и показалъ ему телеграмму.
– Донъ Маріано, я купилъ Мерседесъ. Меня извѣщаютъ о высылкѣ ея.
На лицѣ художника отразилось полное недоумѣніе. Что это за существо съ женскимъ именемъ? Изящный Рафаэлито снисходительно улыбнулся.
– Это лучшая фирма. Мерседесъ лучше Панаръ. Весь свѣтъ знаетъ это. Нѣмецкая фирма. Стоитъ около шестидесяти тысячъ франковъ. Второго такого автомобиля, какъ мой, не будетъ въ Мадридѣ.
– Ну, что же, поздравляю.
И художникъ пожалъ плечами и снова принялся за работу. Лопесъ де-Соса былъ богатъ. Отецъ его, владѣлецъ фабрики консервовъ, оставилъ ему послѣ смерти крупное состояніе, которымъ сынъ распоряжался разумно, не играя въ карты (это никогда), не имѣя содержанокъ (у него не было времени для такой ерунды) и разрѣшая себѣ тратить деньги только на спортъ, который укрѣпляетъ здоровье. У него были собственныя конюшни и гаражъ, гдѣ онъ держалъ экипажи и автомобили, показывая ихъ друзьямъ, съ видомъ знатока и артиста. Это былъ его музей. Кромѣ того у него было нѣсколько великолѣпныхъ выѣздовъ, потому что новыя увлеченія не позволяли ему забывать о старой пассіи, и онъ принималъ одинаково близко къ сердцу свои успѣхи въ автомобильномъ искусствѣ, какъ прежніе кучерскіе лавры. Время отъ времени, во дни параднаго боя быковъ или сенсаціонныхъ состязаній на Ипподромѣ, онъ получалъ первый призъ, правя шестью лошадьми, увѣшанными бубенчиками и кисточками и объявлявшими, казалось, всему міру о богатствѣ и славѣ своего хозяина.
Лопесъ де-Соса гордился своимъ образомъ жизни; онъ не дѣлалъ никакихъ глупостей, не держалъ любовницъ и посвящалъ себя цѣликомъ спорту и шику. Расходы его превышали доходы. Многочисленный персоналъ въ конюшнѣ и гаражѣ, лошади, бензинъ и его собственные туалеты поглотили уже добрую часть его состоянія. Но молодого человѣка ничуть не пугало это начало раззоренія, въ которомъ онъ прекрасно отдавалъ себѣ отчетъ, будучи разумнымъ человѣкомъ и хорошимъ управляющимъ, несмотря на свою расточительность. Это было увлеченіемъ его юныхъ лѣтъ; послѣ свадьбы онъ собирался сократить свои расходы. Онъ проводилъ всѣ вечера за чтеніемъ и не засыпалъ спокойно, не просмотрѣвъ предварительно свою классическую литературу (спортивныя газеты, каталоги автомобильныхъ фабрикъ и т. д.). Каждый мѣсяцъ дѣлалъ онъ новыя пріобрѣтенія заграницей, переводя туда десятки тысячъ франковъ и жалуясь съ видомъ серьезнаго, дѣлового человѣка на повышеніе курса, на непомѣрную пошлину, на ограниченность и близорукость скверныхъ правительствъ, тормозящихъ развитіе своихъ странъ. Каждый автомобиль сильно возросталъ въ цѣнѣ при переходѣ черезъ границу. И при такихъ условіяхъ политическіе дѣятели осмѣливались еще говорить о прогрессѣ и реформахъ!
Лопесъ де-Соса воспитывался въ іезуитской коллегіи де-Деусто и получилъ званіе адвоката. Но это вовсе не сдѣлало его набожнымъ. Наоборотъ, онъ былъ либераломъ и любилъ все современное. Онъ навсегда распрощался со своими добрыми наставниками, какъ только умеръ его отецъ, бывшій ярымъ приверженцемъ іезуитовъ, хотя продолжалъ относиться къ нимъ съ уваженіемъ, какъ къ своимъ прежнимъ учителямъ, признавая за ними великую ученость. Но современная жизнь ставила свои требованія. Онъ читалъ очень много и завелъ себѣ библіотеку, составленную по крайней мѣрѣ изъ сотни французскихъ романовъ. Онъ покупалъ всѣ парижскія новинки съ голыми женщинами на обложкѣ и съ безконечнымъ множествомъ иллюстрацій въ текстѣ, на которыхъ, подъ предлогомъ обрисовки греческихъ, римскихъ или египетскихъ нравовъ, рэзныя красавицы и эфебы изображались въ натуральномъ видѣ, одѣтые лишь въ шапки и ленты.
Лопесъ де-Соса былъ сторонникомъ свободы въ широкомъ смыслѣ слова. Тѣмъ не менѣе люди раздѣлялись вь его глазахъ на двѣ касты: на приличныхъ и неприличныхъ. Къ первымъ принадлежали всѣ аристократы, завсегдатаи клуба и нѣсколько лицъ, имена которыхъ появлялись въ газетахъ, что являлось неоспоримымъ доказательствомъ ихъ заслугъ. Остальные всѣ были въ его глазахъ сбродомъ; въ городѣ этотъ сбродъ былъ достоинъ презрѣнія и носилъ мѣщанскій характеръ, на большихъ дорогахъ же, гдѣ молодой спортсменъ катался на моторѣ, этотъ людъ былъ отвратителенъ и просто невыносимъ; онъ ругалъ владѣльца автомобиля самымъ грубымъ образомъ и грозилъ ему смертью каждый разъ, какъ какой-нибудь мальчишка попадалъ подъ колеса, съ злостнымъ намѣреніемъ дать себя раздавить и причинить непріятность приличному человѣку, или когда какой-нибудь рабочій въ блузѣ оставался глухъ къ упорному предупрежденію рожка, не желая уступать мотору дорогу, и тоже попадалъ подъ колеса… Очевидно, человѣкъ, зарабатывающій двѣ песеты въ день, желалъ быть важнѣе автомобиля, стоившаго нѣсколько цесятковъ тысячъ франковъ! Ну, что подѣлать съ такимъ темнымъ и глупымъ народомъ? А еще находились дураки, которые говорили о правахъ и революціяхъ!..
Котонеръ, который очень заботился о своемъ туалетѣ и поддерживалъ его съ большимъ трудомъ въ приличномъ видѣ для парадныхъ обѣдовъ и визитовъ, освѣдомлялся у Лопеса де-Соса съ искреннимъ удивленіемъ о прогрессѣ его гардероба.
– Сколько у васъ теперь галстуховъ, Рафаэль?
Около семисотъ; онъ недавно пересчиталъ ихъ. И стыдясь, что онъ не дошелъ до тысячи, молодой человѣкъ сообщалъ, что онъ собирается пополнить эготъ пробѣлъ въ туалетѣ во время ближайшаго путешесгвія вь Лондонъ, гдѣ были назначены автомобильныя гонки. Сапоги онъ получалъ изъ Парижа, но шилъ ихъ одинъ важный сапожникъ въ Швеціи, посгавщикъ короля Эдуарда. Брюки онъ насчитывалъ дюжинами и никогда не одѣвалъ одну пару больше восьми или десяти разъ; бѣлье поступало въ пользу его экономки почти новое; шляпы всѣ были изъ Лондона. Каждый годъ онъ дѣлалъ себѣ восемь фраковъ, которыхъ часто не одѣвалъ ни разу. Они были всевозможныхъ фасоновъ и покроя, чтобы служить смотря по обстоятельствамъ. Одинъ, напримѣръ, изъ матовой матеріи, съ длинными фалдами, строгій и суровый, былъ сшитъ по модной, иностранной картинкѣ, изображавшей дуэль, и надѣвался только въ торжественные дии, напримѣръ когда какой-нибудь пріятель просилъ его выступить, въ качествѣ безупречнаго и авторитетнаго человѣка, въ судѣ чести.
Портной удивлялся всегда его поразительному умѣнью и вѣрному глазу въ выборѣ матеріи и фасона. Всего Лопесъ де-Соса тратилъ на свой туалетъ около пяти тысячъ дуро въ годъ и говорилъ обоимъ художникамъ съ величайшимъ простодушіемъ:
– Порядочный человѣкъ не можетъ тратить меньше, если хочетъ одѣваться прилично!
Лопесъ де-Соса являлся въ домъ Реновалеса въ качествѣ хорошаго знакомаго послѣ того, что тотъ написалъ его портретъ. Несмотря на свои автомобили, шикарный туалетъ и знакомство съ титулованными особами, ему не удавалось прочно пустить корни въ высшемъ обществѣ. Онъ зналъ, что за нимъ водилось прозвище «маринованный красавчикъ» въ видѣ намека на отцовскую фабрику, и что барышни въ томъ кругу, гдѣ онъ бывалъ, ужасались мысли выйти замужъ за «молодого человѣка съ консервами», какъ его тоже называли въ обществѣ. Поэтому онъ очень гордился знакомствомъ съ Реновалесомъ.
Онъ попросилъ художника написать его портретъ и заплатилъ, не торгуясь, чтобы портретъ успѣлъ появиться на выставкѣ картинъ. Это былъ недурной способъ выдвинуться и втереться въ среду знаменитыхъ людей, съ которыхъ маэстро писалъ портреты. Затѣмъ онъ сошелся ближе съ маэстро, разсказывая повсюду о «своемъ пріятелѣ Реновалесѣ» такимъ естествениымъ тономъ, точно тотъ не могъ жить безъ него. Это обстоятельство сильно подняло его въ глазахъ знакомыхъ. Кромѣ того онъ относился къ маэстро съ искреннимъ уваженіемъ съ тѣхъ поръ, какъ тотъ, уставъ однажды выслушивать его скучныя повѣствованія про успѣхи въ фехтованьѣ, бросилъ кисть и, снявъ со стѣны старую шпагу, обмѣнялся съ нимъ нѣсколькими ударами.
– Браво, донъ Маріано! Вы не забыли того, чему выучились въ Римѣ.
Бывая часто въ домѣ художника, Лопесъ де-Соса скоро обратилъ вниманіе на Милиту, которая отвѣчала его брачнымъ идеаламъ. За недостаткомъ лучшаго, онъ могъ удовлетвориться положеніемъ зятя Реновалеса. Вдобавокъ послѣдній слылъ за очень богатаго человѣка. Въ обществѣ не мало говорили о высокой цифрѣ его заработка, и передъ художникомъ было еще много лѣтъ трудовой жизни, что должно было сильно увеличить его состояніе, единственною наслѣдницею котораго была дочь.
Лопесъ де-Соса сталъ ухаживать за Милитою, пустивъ въ ходъ всѣ свои чары. Онъ являлся каждый день въ новомъ костюмѣ, подкатывая къ особняку то въ роскошномъ экипажѣ, то на одномъ изъ своихъ моторовъ. Изящный молодой человѣкъ завоевалъ расположеніе матери, что было дѣломъ нелегкимъ. Такой мужъ подходилъ ея дочери. Художника она не желала имѣть зятемъ. Тщетно надѣвалъ Сольдевилья яркіе галстухи и шикарные жилеты; соперникъ затмевалъ его. А хуже всего было то, что супруга маэстро, относившаяся къ нему прежде съ отеческою любовью, хотя и говорила ему по старой памяти ты, но принимала его теперь холодно, словно желая отнять у него всякія иллюзіи относительно брака съ дочерью.
А насмѣшливая Милита улыбалась и не выказывала предпочтенія ни одному изъ своихъ послонниковъ: Она была, повидимому, равнодушна къ обоимъ. Художника, бывшаго ея другомъ дѣтства, она приводила иной разъ въ отчаяніе, то унижая его своими насмѣшками, то привлекая полною откровенностью, какъ въ тѣ давнія времена, когда они играли вмѣстѣ. Но въ то же время ей нравилось изящество Лопеса де-Соса, и она весело смѣялась съ нимъ. Сольдевилья опасался даже, что они переписываются, какъ женихъ съ невѣстою.
Реновалесъ былъ въ восторгѣ отъ того, какъ дочь водитъ за носъ обоихъ молодыхъ людей. Она была мальчишкой въ юбкѣ; ее скорѣе можно было назвать мужчиной, чѣмъ обоихъ поклонниковъ.
– Я знаю ее, Пепе, – говорилъ Реновалесъ Котонеру. – Ей надо предоставить полную волю, Какъ только она выскажется въ пользу того или другого, придется сейчасъ же повѣнчать ихъ. Она не изъ тѣхъ, что ждутъ. Если мы не выдадимъ ее замужъ скоро и по ея желанію, то она способна удрать съ женихомъ.
Отецъ вполнѣ понималъ желаніе Милиты поскорѣе выйти замужъ. Бѣдняжка видѣла много горя дома. Мать была вѣчно больна и изводила ее слезами, криками и нервными припадками; отецъ работалъ въ мастерской; единственною собесѣдницею служила ей противная Miss. Спасибо еще Лопесу де-Соса, что онъ увозилъ ихъ иногда кататься; головокружительная ѣзда успокаивала немного нервы Хосефины.
Самъ Реновалесъ отдавалъ предпочтеніе своему ученику. Онъ любилъ его почти какъ родного сына, и вынесъ не мало сраженій, чтобы добиться для него стипендіи и наградъ. Правда, Сольдевилья огорчалъ его иногда мелочною измѣною, потому что, завоевавъ себѣ нѣкоторое имя въ области искусства, занялъ независимую позицію, расхваливая за спиною маэстро все, что онъ считалъ достойнымъ презрѣнія. Но даже при этихъ условіяхъ мысль о бракѣ Сольдевилья съ Милитою была ему пріятна. Зять – художникъ, внуки – художники; родъ Реновалесъ продолжался бы въ династіи художниковъ, которые наполнили бы исторію блескомъ своей славы.
– Но знаешь, Пепе! Я боюсь, что дѣвочка выберетъ другого. Она – настоящая женщина, а женщины цѣнятъ только то, что видятъ – здоровье, молодость.
И въ словахъ маэстро звучала нѣкоторая горечь, какъ будто мысли его были далеки отъ того, что онъ говорилъ.
Затѣмъ онъ заговаривалъ о заслугахъ Лопеса де-Соса, какъ будто тотъ успѣлъ окончательно втереться въ семью.
– Онъ – славный малый, не правда ли, Пепе? Немного глупъ для насъ и не можетъ говорить десять минутъ безъ того, чтобы мы не начали зѣвать. Прекрасный человѣкъ… только не нашего круга.
Реновалесъ говорилъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ о крѣпкой, здоровой молодежи съ дѣвственнымъ умомъ, чуждымъ всякой культуры. Эти люди брали радости жизни приступомъ. Что это ча народъ! Гимнастика, фехтованіе, футболъ, верховая ѣзда, сумасшедшее катанье на автомобилѣ – вотъ что заполняло все ихъ время. И всѣ – отъ королей до послѣднихъ бѣдныхъ мѣщанъ – предавались этимъ дѣтскимъ развлеченіямъ, какъ будто цѣль человѣческой жизни состояла въ томъ, чтобы развивать мускулы, потѣть и интересоваться всѣми перипетіями спорта. Мозгъ оставался бездѣятельнымъ, и всѣ жизненныя силы сосредоточивались въ конечностяхъ тѣла. Умъ не культивировался и оставался окутаннымъ облакомъ дѣтской довѣрчивости. Современные люди застывали, казалось, въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ и не шли дальше, удовлетворяясь моціономъ и развитіемъ мускуловъ. Многіе изъ нихъ не знали или почти не знали женщинъ въ такомъ возрастѣ, когда прежнія поколѣнія мужчинъ успѣвали уже пресытиться любовью. Все ихъ время уходило на безцѣльный спортъ; они не успѣвали думать о женщинахъ. Любовь должна была скоро объявить забастовку, не выдерживая конкурренціи со спортомъ. Молодые люди чуждались женщинъ и держались отдѣльно, находя въ атлетическихъ упражненіяхъ удовлетвореніе, которое отнимало у нихъ всякій интересъ къ инымъ удовольствіямъ. Это были большія дѣти co здоровыми кулаками. Они могли выступать на бояхъ быковъ, но глядѣли робко на приближающуюся женщину. Всѣ ихъ жизненныя силы уходили на физическія упражненія. Черепъ ихъ былъ пустъ, и весь разумъ сосредоточился, казалось, въ рукахъ. Но каковы могли быть результаты всего этого?.. Можетъ-быть, это новое направленіе служило залогомъ болѣе здороваго и сильнаго человѣчества, которое не будетъ знать ни любви, ни страстей, и признавать физическую близость между полами только съ цѣлью продолженія рода человѣческаго. А можетъ-быть этотъ культъ силы и совмѣстная жизнь мужчинъ, постоянно обнажающихъ свои тѣла другъ передъ другомъ и восторгающихся сильно развитыми мускулами, поведутъ къ гадкимъ извращеніямъ и воскресятъ древнеклассическія времена, когда атлеты, привыкшіе къ презрѣнію женщинъ, доходили до самыхъ унизительныхъ поступковъ.
– Мы съ тобою были не такіе. Правда, Пепе? – говорилъ Реновалесъ, весело подмигивая другу. – Мы въ юности меньше заботились о своей внѣшности, но давали больше удовлетворенія физическимъ потребностямъ. Мы не были такъ чисты тѣломъ, но душа наша стремилась не къ моторамъ и къ первымъ призамъ, а къ возвышеннымъ идеаламъ.
Онъ снова заговаривалъ о молодомъ франтѣ, пытавшемся втереться въ его семью, и насмѣхался надъ его направленіемъ.
– Если Милита отдастъ ему предпочтеніе, я не буду препятствовать этому браку. Главное тутъ, чтобы, молодые жили въ согласіи. Онъ – славный малый и пойдетъ подъ вѣнецъ чуть ли не цѣломудреннымъ. Но боюсь какъ бы онъ не сталъ увлекаться послѣ медоваго мѣсяца снова своимъ спортомъ; бѣдная Милита приревнуетъ его тогда къ этимъ увлеченіямъ, которыя поглотятъ, кстати сказать, добрую часть ея состоянія.
Иной разъ, несмотря на то, что свѣтъ былъ еще хорошъ для работы, Реновалесъ отпускалъ натурщика, если таковой имѣлся на лицо, бросалъ кисть и выходилъ изъ мастерской, возвращаясь скоро въ пальто и шляпѣ.
– Пепе, пойдемъ, прогуляемся.
Котонеръ прекрасно зналъ, куда вели эти прогулки.
Они шли вдоль рѣшетки парка Ретиро, спуспускались по улицѣ де Алькалй, медленно лавируя между группами гуляющихъ, изъ которыхъ нѣкоторые оборачивались и указывали собесѣдникамъ на маэстро. «Тотъ, что повыше, это художникъ Реновалесъ». Вскорѣ Маріано съ нетерпѣніемъ ускорялъ шаги и переставалъ разговаривать; Котонеръ угрюмо слѣдовалъ за нимъ, мурлыкая сквозь зубы. Подходя къ площади, старый художникъ зналъ, что они сейчасъ разстанутся.
– До завтра, Пепе, мнѣ въ эту сторону. Мнѣ надо повидать графиню.
Однажды онъ не ограничился этимъ краткимъ объясненіемъ. Отойдя на нѣсколько шаговъ, онъ вернулся къ товарищу и произнесъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ:
– Послушай-ка: если Хосефина спроситъ, куда я хожу, не говори ей ничего… Я знаю, что ты и самъ не болтаешь лишняго, но она постоянно на сторожѣ. Я говорю тебѣ это, чтобы избѣжать объясненій съ нею. Она и Конча не терпятъ другъ друга… Бабье дѣло!
