Виталий Сычев
Подводные дома «Садко» и люди в записках современника
Выполнен анализ воздуха верхней сферы.
В 19 ч 35 мин Беззаботнов и Савченко пошли в дом заменить батарею аварийного питания.
Беззаботнов сопровождал Немцева при подводной прогулке и сообщил о том, что особого желания выходить в воду у того не было, тем более погрузиться ниже подводного дома.
***
Вечером началась подготовка к завершению эксперимента и декомпрессии.
В 20 ч 10 мин для ускоренного заполнения водой нижней сферы на берегу разъединили воздушные шланги. В 20 ч 45 мин начали подачу гелия под давлением 12 атм. В 21 ч 10 мин прекратили подачу гелия; смесь перемешивается плохо.
В 21 ч 40 мин акванавты перешли в нижнюю сферу.
К «Садко-2» пошёл Игнатьев, чтобы переключить подачу гелия с верхней в нижнюю сферу, и забрать пробы газовой смеси. Анализ воздуха в 23 ч 10 мин проводил Джус.
В 23 ч температура в сфере 25° С, давление 23,5 атм.
В верхнем отсеке дома прорезали иллюминатор, который смотрел вверх. Когда к дому погружались ночью, то акванавты включали все наружные осветители. Джус писал, что, как-то он «…приблизился к верхнему иллюминатору. Прохладный густой голубой свет лился из него. Мерлин и Немцев – экипаж “Садко 2” – сидели за столом, лица и тела их были синими. Мне показалось, что всё это я вижу во сне – так это было неестественно и непривычно. Здесь, на глубине 25 метров, мягко увлекает за собой течение и, как всегда, холодно, …здесь всё знакомо и всё так неуютно – и вдруг посреди этого холода и мрака сидят наши товарищи и читают» [В. Джус. 1974].
***
За месяц до описываемых событий после очередного шторма Анатолий Игнатьев и Николай Шестаков как обычно раньше всех отправились на утреннюю подводную рыбалку и недалеко от берега обнаружили тело совсем молодого местного жителя. Родственники искали его и спустя несколько дней провели грустную церемонию прощания на берегу.
***
«Разливающийся по телу холод вернул меня к действительности, и через несколько секунд баллоны моего акваланга стукнулись о стальную ферму входной шахты. Голова прорезала пленку воды, и я вдохнул густую газовую смесь. Меня встретили ребята, услышавшие шум… Оказалось, что у них включена синяя лампа – одна из очередных медицинских процедур, поэтому-то они и показались мне такими призрачно синими через иллюминатор…
Я пробыл в подводном жилище немного больше положенного срока и не мог сразу подняться на поверхность. Пришлось сделать декомпрессионную остановку на глубине 3 метров. Поёживаясь в полной темноте от холода, я думал о том, что ради одной такой сказочной минуты, когда я впервые заглянул в иллюминатор, излучающий синий свет, стоило пройти через испытания последних месяцев, наполненных непрерывным изнуряющим трудом на берегу» [В. Джус. 1974].
15 октября в 1 ч 27 мин самочувствие акванавтов нормальное. Джус вышел из сферы. Декомпрессия на глубине 3 м составила 3 мин. В 1 ч 45 мин Джус с пробой воздуха вышел из воды. В 7 ч подъём акванавтов, их самочувствие нормальное.
В 8 ч 25 мин Кужелко пошёл в «Садко-2» брать анализ крови; но забыл одеть акваланг, пришлось возвращаться. В 8 ч 35 мин Кужелко вошёл в дом. Эксперимент готов к завершению.
Часть 10. Четверо суток декомпрессии у затонувшей «Эмбы»
Снова вернёмся к записи в вахтенном журнале «Садко-2» о работах участников эксперимента.
К 13 ч 50 мин 15 октября все подготовлено для подъёма дома и декомпрессии в нём. Раевский и Беззаботнов ушли под воду для отдачи скобы якорь-цепи на глубине 42 м.
В 14 ч 5 мин скоба отдана. Акванавты почувствовали подъём, как в лифте. Дом подняли на горизонт 5 м.
В 14 ч 10 мин Раевский и Беззаботнов вышли из-под воды. Давление – внутри сферы соответствует 23,5 м. В 14 ч 15 мин начался подъём до 3 м для киносъёмки. В доме стало совсем светло.
В 14 ч 50 мин дом всплыл, в 16 ч 50 мин начали его буксировку и в 17 ч 30 мин пришвартовались к «Эмбе». В 18 ч 15 мин «Садко-2» установили на место…
19 ч 15 мин «Садко-2» выведен на 15 м; начали декомпрессию в течение 65 мин.
В 20 ч 20 мин закончили вентиляцию на 15 м, «Садко-2» вывели на 12 м.
***
В 3 ч 6 мин 16 октября дом вывели на глубину 9 м, продолжительность остановки 936 мин, т.е. 15 ч 36 мин.
В 18 ч 42 мин начали перевод дома на 6-метровую остановку. В 18 ч 57 мин вывели на глубину 6 м. Самочувствие акванавтов хорошее.
***
17 октября в 4 часа акванавты отошли ко сну. В 9 ч 40 мин Игнатьев понёс завтрак.
В 12 ч 39 мин Кужелко вернулся в «Садко-2».
В 18 ч 56 мин закончили декомпрессию в «Садко-2», где находились акванавты после восьмисуточного пребывания под водой. Водолазно-квалификационная комиссия приняла решение оставить акванавтов в «Садко-2» под давлением в 0,3 атм. на глубине 3 м до 10 ч 19 октября. Нижний люк не задраивать. Врачу Кужелко оставаться с акванавтами.
В 8 ч 25 мин 19 октября Игнатьев пошёл в воду для обследования и задраивания нижнего люка. В 9 ч самочувствие акванавтов хорошее. Задраили средний люк. Игнатьев вышел из воды. В 9 ч 6 мин начали стравливать воздух для вывода акванавтов на поверхность.
***
Группа встречающих, журналисты и кинооператоры отправились из лагеря к танкеру «Эмба», где на борту буксира ожидали подъём «Садко-2».
В 10 ч акванавты вышли из дома через верхний люк сферы. Раздались приветствия, стрекотали кинокамеры, щелкали затворы фотоаппаратов… Врач Кужелко, который находился в заключительные часы декомпрессии в «Садко-2» в течение 21 ч 20 мин, принимал поздравления вместе с акванавтами.
Ил. 90. Н. Немцев и В. Мерлин у верхнего люка «Садко-2» в первые минуты после 9-суточного пребывания в подводной лаборатории, в центре В. Кужелко
Ил. 91. Акванавтов тепло встречают М. Ильичёва, Т. Кунец и Т. Немцева
«На десятые сутки Вениамин Мерлин и Николай Немцев, счастливые, побледневшие, ступили на твёрдую землю. И море тихо плещет им вслед…» [Цит. по: С. Сергеев. 2016].
***
По итогам практического погружения были определены поведение и период приспособления организма акванавтов к окружающей среде – трое суток. Получены результаты физиологических изменений в организме: в крови изменялось содержание белых и красных кровяных телец, снижалось артериальное давление. На четвёртые сутки равновесие в организме полностью восстанавливалось, улучшилось общее самочувствие.
Ил. 92. Утром 19 октября 1967 года. Приветствия, тосты, кинофотосъёмка
Ил. 93. Эксперимент окончен. Праздничный ужин в лагере. Во главе стола виновники торжества
О подводных домах «Садко» и их обитателях писал известный детский писатель, впоследствии главный редактор журнала «Костёр» Святослав Сахарнов в морской энциклопедии «По морям вокруг земли», а также в своих повестях и рассказах.
Ил. 94. Иллюстрации из морской энциклопедии «По морям вокруг земли» С.В. Сахарнова. 1975 год
***
Осенью прошла премьера документального фильма «Путь в Океан» (оператор И. Андреев) об эксперименте «Садко-1». Текст за кадром читал известный ленинградский диктор Ростислав Широких. Одновременно с оператором работал Н. Шестаков. Его фотографии встречаются в тексте записок.
Ил. 95. Кадры из фильма «Путь в Океан»
Ил. 96. В. Мерлин, Г. Чулимов, В. Андреева и собака Ночка
Продолжительность пребывания акванавтов в подводном доме «Садко-2»:
В 1967 году в ЛГМИ поступил Иван Арзамасцев. Почти каждый первокурсник видел себя тогда, как и он, «попавшим в храм науки, где веют штормовые ветры, грохочут волны и где-то в недрах института акванавты конструируют и населяют первые в СССР подводные дома “Садко”. Была эпоха покорения Жаком-Ивом Кусто океана, полёта американцев на Луну, а в нашей стране было разливанное море водки и потрясающий ассортимент дешёвых вин…
В институте и общежитии пока обретались лишь бывшие абитуриенты. Настоящие студенты были в экспедициях, рейсах, рыбпромразведках и стройотрядах…
В одну прекрасную ночь стены нашего общежития добротной сталинской кладки вздрогнули, и зазвенели стекла в лестничном пролёте от многоголосого рёва вернувшихся из стройотряда старшекурсников…
Старшекурсники вовсе вели жизнь, покрытую мраком загадочности. Они редко появлялись в институте, а то и пропускали экзамены из-за 6–9 месячных рейсов. В общаге было холодно, не топили» [И. Арзамасцев. 2005].
Могу уточнить, что последний абзац относится к 1968-му и следующим годам, когда студентов возобновили отправлять в заграничные рейсы. А вот в общежитии не топили и в 1965–1966 годах. В самые холодные ночи мы спали одетыми и в пальто. А встав за четверть часа до начала лекций, промывали глаза и отправлялись в институт. Дорога от общежития занимала всего пять минут. Друзья по туапсинскому техникуму часто заезжали ко мне из Мурманска и Архангельска, и мы весело проводили время. Отправившись в Сухуми, я оставил одному из сочинских ребят ключ от нашей комнаты; он был студентом-заочником и приехал на свою первую экзаменационную сессию. В техникуме он занимался подводным плаванием, имел первый разряд по шахматам и репутацию одного из сильнейших преферансистов. Уже в начале 1960-х он хорошо изучил схему течений на пляжах Ривьеры, в Новых Сочи и на Мамайке. Летом рано утром в местах, известных только ему и ещё одному из друзей-океанологов, они собирали под водой потерянные и принесённые в водовороты женские украшения, бумажные деньги и монеты. Всё бы для них было хорошо, но однажды в компании он поделился своим опытом, что привело к завершению исключительности их занятий. То же стало и в общежитии. Перед отъездом в нашей комнате они устроили отвальную, на шум которой явилась комендант общежития. Говорят, что от увиденного ей стало плохо. Половину комнаты занимали пустые бутылки, а верховодил застольем совершенно незнакомый ей человек, уверенно пригласивший присоединиться к компании. Вернувшись из Сухуми, я узнал, что меня выселили из общежития за нарушение правил проживания. Месяц мы с однокурсниками провели в колхозе, а затем ещё три месяца подрабатывали ночными смотрителями обходчиками на городских кладбищах. Я работал до 20 ночей в месяц, а в остальные дни жил у друзей в общежитии. К новому 1967 году из смотрителей нас уволили, а меня вернули в общежитие, но уже в комнату к однокурсникам Табакаеву, Хачатурову и Скляренко. Их имена я ещё буду упоминать в рассказе. Учиться мне было легче, чем другим, так как метеорологию, морское дело и часть учебных практик удалось зачесть после техникума. Оставалось время чаще бывать в ЛПИ.
***
По итогам проведённых исследований её специалисты одними из первых в 1965–1967 годах показали, что, используя мелководные стационарные лаборатории, океанологи могут решать ряд задач, требующих длительного непрерывного наблюдения за объектом или сложными процессами в толще морской воды. Полезным следствием таких работ стали и новые научные результаты, и отработка методики исследований. Практические результаты получили и физиологи, занимающиеся изучением жизнедеятельности и поведения человека и коллектива людей в экстремальных условиях – в водной среде, в относительной изоляции.
***
В те годы специалисты ЛПИ узнавали новости о длительном пребывании человека под водой в основном из стран Восточной Европы. В июле 1967 года два болгарских аквалангиста прожили семь суток в подводном доме «Хеброс» на глубине 10 м в Варненском лимане. Их программа состояла из медицинских экспериментов, психологических тестов и опытов с полной изоляцией экипажа от внешнего мира.
Активисты Морского клуба в Дипольдсвальде близ Дрездена из ГДР в декабре 1968 года спустили подводный дом на воду близ Паульсдорфа у небольшой плотины Мальтер в Рудных горах. Двое акванавтов прожили в подводном доме «Мальтер-1» на глубине 8 м двое суток в весьма суровых условиях (температура воды 3°, а на поверхности – минус 12°). В отсеке удалось поддерживать температуру воздуха около 19°. Но им приходилось нырять в прорубь, чтобы добраться до своего подводного жилища.
Любители-акванавты из польской Гдыни провели два удачных эксперимента по длительному пребыванию человека под водой на глубинах около 25 м. В июле 1967 года подводный дом «Медуза-1» с двумя акванавтами на борту оставался в озере Клодно близ Гданьска в течение почти трёх суток. Второй эксперимент «Медуза-2» провели в сентябре 1969 года, когда в новой трёхместной капсуле на дне Гданьской бухты на глубине 25 м акванавты оставались в течение 7 суток.
Такие эксперименты любителей привлекли внимание профессиональных водолазных кругов и широкой общественности разных стран к проблеме длительного пребывания под водой. Они показали, что создание подводных водолазных баз и лабораторий на глубинах до 30–40 метров требует сравнительно скромных средств. Нет надобности использовать дорогостоящий гелий и дорогое оборудование: длительное пребывание в должным образом составленной азотно-кислородной искусственной атмосфере, сжатой до 4–4,5 атм., безвредно для человеческого организма. Следовательно «азотно-кислородный» диапазон, пропущенный родоначальниками нового метода, представлял значительный практический интерес.
Многие водолазные фирмы рассматривали данные зарубежных экспериментов как исходный рубеж, освоение которого позволило бы накопить информацию, необходимую для последующего постепенного и уверенного продвижения в океанские глубины.
Глава 3. Подводный дом «Садко-3». 1968–1969 годы
Часть 11. 1968 – год несбывшихся надежд. «Нерей»
В начале 1968 года стало понятно, что продолжения работ и переоборудования подводной лаборатории «Садко» к лету-осени не предвидится. Финансирование не только оставалось ограниченным, – его просто не было.
Продолжали утешать новости от В.В. Тимонова после встречи в Монако с Ж.-И. Кусто, ответного визита членов его команды в ЛГМИ и начала переговоров о сотрудничестве. Поэтому все готовились к летнему походу в Лионский залив, несмотря на весьма скудные средства и неизвестность о тех, кто мог получить визу для заграничного рейса.
«Нерей» переоборудовали в Севастополе. Его покрасили в белый цвет. Старались расширить площадь лабораторий, – их устроили на главной палубе по правому борту и в двух трюмах. Отремонтировали иллюминаторы в трюме для гидрохимической лаборатории. Они хорошо видны по левому борту на фотографии 1969-го по сравнению с 1966 годом и находились под каютами первого помощника капитана и старшего механика. Их иллюминаторы – первый и второй на главной палубе после слова «Нерей», далее два иллюминатора столовой команды, а следующий, под трубой, – того самого помещения, за чистоту которого я отвечал.
Ил. 97. НИС «Нерей»: у Сухуми в 1966 году (слева); в морском канале Ленинграда отправляется во второй заграничный рейс в 1969 году
Весной 1968 года капитаном НИС «Нерей» на место В.Т. Кривиженко пришёл В.Д.Такаев, ст. помощником – А.Г. Новожилов, 1-м помощником – В.Н. Поручиков. О Кривиженко тепло вспоминали его друзья, сотрудники ЛПИ и студенты-участники экспедиций. Рассказывали о том, что он по-хорошему был «помешан» на подводных исследованиях, «заразился» идеями Жака-Ива Кусто, мечтал об экспедициях. Писали, что именно с его помощью был получен морской буксир и переоборудован в научно-исследовательское судно «Нерей». В сети Интернет можно было найти фотографию с его автографом: «НИС “Нерей” на рейде у мыса Пицунда. Ведутся подводные работы. Рад Вас видеть у себя на борту. Капитан Кривиженко». Друзья бывали у него, слушали рассказы о Кусто, о предстоящей встрече с ним, о подводных исследованиях и их перспективах.
К осени 1968-го о сотрудничестве с Ж.-И. Кусто и совместных подводных исследованиях уже не могло быть и речи, – изменились планы его команды – «Калипсо» бороздил воды Индийского океана. Вмешалась политическая ситуация после событий в Чехословакии. Обострились отношения со странами Западной Европы. Во Франции разгорались студенческие волнения.
Несмотря на проблемы, руководству института удалось организовать первый научный заграничный рейс «Нерея». Начальником экспедиции назначили декана К.К. Дерюгина, половину отряда составили студенты-четверокурсники. Из сотрудников ЛПИ визу получил только В.Д. Грищенко.
О визировании – отдельный разговор. Вот как вспоминал об оформлении один из студентов, участников второго рейса «Нерея» летом 1969 года, когда прошло напряжение двухлетнего «карантина» без плаваний за рубеж студентов и сотрудников: «Для того чтобы стать участником – моряком! – заграничного плавания, ”загранки”, нужно было получить паспорт моряка, а для этого иметь визу и “пройти” медкомиссию. Институт в визировании своих сотрудников выступал гарантом их благонадёжности. Характеристика-рекомендация, так называлась письменная гарантия: в ней комсомол, партком, профсоюз, администрация института и райком партии ставили свои подписи и где надо печати. На страничке была описана многоликость: политическое, общественное, учебное, семейное лицо. Не помню, кто писал её и участвовал ли сам в этом. А вот заполнение обязательной анкеты, которая прилагалась к характеристике, стало мукой. Мой отец был в немецком плену с июля 1941 по апрель 1945 года. Серьёзных последствий (лагерь на родине) не было, но надзор за ним в пятидесятые годы был… Ещё и маму я по глупости не забыл, она осенью 1941 года три месяца под Тулой была “на оккупированной территории”, когда немцы пытались обойти Москву с юга… Заполнил я анкету… Медкомиссия в поликлинике моряков на Гапсальской улице, рядом с портом! Долгий неспешный путь на 22-м автобусе (и сейчас так ходит), мимо ленинградских красот в серый припортовый район. С утра коридоры поликлиники забиты моряцким людом, не протолкнёшься, огромно было Балтийское морское пароходство, самое большое в стране, а в начале 1990-х годов волшебным образом оно бесшумно растворилось за недели… За день взыскующий с комиссией не управится, ещё КВД на набережной Лейтенанта Шмидта (реакция Вассермана!) и где-то экзотические прививки. Одуревший, но счастливый, в конце концов, получил санитарную книжку моряка, сертификат прививочный. И визу получил. Кто-то вдруг сказал: твоя виза пришла! О, моя прекрасная Виза! Ты, наконец, пришла ко мне!» О специальности и Гидрометинституте в те годы – только восторженные строки: «Мы удачно попали в океанологи, в её золотой век! Замечательный был институт, уютный, с мощным преподавательским составом. Океанология открывала не только мир океана, а мир вообще. Можно было посмотреть мир ещё в студенчестве, а для этого попасть на практику в заграничную экспедицию» [А. Данилов и др. 2019].
Проделав примерно такой же путь в начале 1968 года, я побывал летом в трёхмесячном рейсе на научно-исследовательском судне ААНИИ «Океанограф» и стал единственным гидрохимиком в первой заграничной экспедиции «Нерея». С приборами и оборудованием в Новороссийск мы прилетели на самолёте из ленинградского аэропорта «Ржевка».
В отчётах указывали, что после ремонта и дооборудования в 1967—1968 годах судно водоизмещением 591 т, с дизелем мощностью 1200 л. с., скоростью хода в 12 узлов и автономностью плавания 16 суток имело экипаж из 25 человек, экспедиционный состав – из 15 человек. На корме главной палубы располагалась барокамера ПДК-2, позволявшая проводить декомпрессию акванавтов после их длительного пребывания под водой во время производства подводных исследований. Из-за отсутствия на судне специальных лабораторий для проведения работ во время рейсов были приспособлены для этих целей четыре помещения: гидрологическая лаборатория на главной палубе по правому борту кормовой надстройки; волновая – на главной палубе по правому борту средней надстройки; гидрохимическая – по левому борту в передней части носовой платформы. Лабораторию камеральной обработки разместили в помещении пятиместной жилой каюты по правому борту кормовой надстройки.
На судне с нуля мне пришлось оборудовать гидрохимическую лабораторию и проводить в ней практически всё время. Вентиляции и удобного входа в неё сделать не успели. Чтобы попасть в лабораторию, открывали тяжёлую металлическую крышку и спускались в люк по вертикальному трапу. Иллюминаторы при волнении приходилось закрывать и умирать от духоты. Во время работ крышку оставляли открытой и ставили в углубление деревянную решётку. Ночью работали по одному и, спускаясь, держали переноску со стеклянными бутылками с пробами в одной руке, а другой ставили решётку на место. При качке, чтобы не загреметь вниз, прижимались к переборке, а затем уже продолжали спускаться по трапу. Если же решётку плохо поставили на место, то наступивший на неё рисковал упасть в трюм-лабораторию с высоты больше двух метров и получить довольно болезненные травмы. Во время одного из жестоких штормов, сопровождавших нас осенью 1968 года, в трюм упал первый помощник капитана и несколько дней ходил с заметными синяками и ранами. С тех пор через люк с решёткой размером 60х60 см2, даже ночью после командирских совещаний, научились перешагивать в любую погоду. Мы же, чтобы предотвратить травмы членов команды, старались закрывать крышку люка, которая особенно при качке пыталась упасть на наши головы или руки.
Гидрохимическая лаборатория была популярна на «Нерее». В ней сутками во время работ перегоняли дистиллированную воду. Казалось бы, что в этом такого. Но в магистраль с пресной водой почему-то попадала солярка (дизельное топливо). Все жидкие блюда – от первых до чая и компота – имели её (солярки) характерный запах и привкус. Бутилированной воды в те годы ещё широко не производили. За стаканом не самой вкусной дистиллированной воды, но почти без запаха ненавистной солярки, иногда заходили даже командиры. Соседство с каютой старшего механика тоже имело свои преимущества. У него был телевизор. В тёплые дни дверь каюты была открыта, и в зоне приёма зарубежных программ можно было услышать и даже увидеть новости с Большой земли. Осенью 1968 года ежедневно обсуждались чехословацкие события, а в следующем рейсе, находясь в Мессинском проливе, удалось увидеть сообщение о полёте космического корабля «Аполлон-11» и первые шаги Нила Армстронга и Эдвина Олдрина на поверхности Луны 21 июля 1969-го.
В ноябре 1968 года НИС «Нерей» впервые зашёл в зарубежный порт. Им стал норвежский Берген. Во время захода К.К. Дерюгин организовал экскурсию в местный Океанографический институт. У его входа М. Усенков сфотографировал экспедиционный состав первого заграничного рейса «Нерея». Кроме него в Сухуми не были только О. Хачатуров и А. Некрасов. Четверо студентов на фотографии, стоящие по правую руку К.К. Дерюгина, уже побывали на логгере ААНИИ «Океанограф» в экзотических для того времени исландском Рейкьявике и ирландском порту Голуэй. Там мы пользовались свободой во время увольнений, – ходили по двое, трое, иногда даже по одному. В Бергене капитан увидел меня гулявшим в одиночку по Норвегии, доложил о нарушении правил поведения советских граждан за рубежом Дерюгину и настаивал оставить меня без увольнения в оставшиеся два дня. Чтобы другим неповадно было. Не знаю, каким было обсуждение. Но наутро я все-таки оказался в списке увольняемых и вместе со всеми попал в Океанографический институт. Узнав, что я из гидрохимической лаборатории, мне подарили две ампулы нормальной воды конца XIX в., изготовленной в Гидрографической лаборатории в Копенгагене для определения солёности методом Мора–Кнудсена.
Ил. 98. Вид с барокамерой с борта «Нерея в Бергене
Ил. 99. У входа в Бергенский океанографический институт. Слева направо: Олег Хачатуров, Виталий Сычев, Василий Точиловский, Владимир Скляренко, К.К. Дерюгин, Б.Я. Тамашунас, А.В. Некрасов, Владимир Грищенко
Ил. 100. Владимир Грищенко на рейде Бергена
Ил. 101. К.К. Дерюгин во время захода в Гибралтар в 1968 году
С В.Д. Грищенко мне довелось жить в одной каюте. Но мы стояли разные вахты, встречались редко, в основном на переходах. Тогда и разговаривали на разные темы о перспективах подводных немобильных лабораторий. Он же, вернувшись из рейса, уволился из ЛГМИ.