Владимир Александрович Андриенко
Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица
– Верно. У нас есть донос врача Телегина. У нас есть показания Степанова и Михеева. А они говорят, что барыня жонку била.
– Но не убила! – возразил Соколов.
– А поведение её ближних холопов говорит об их полной безнаказанности. И староста Воеков и гайдук привыкли холопов мытарить и издеваться над ними. Три убийства мы вполне доказали, Степан Елисеевич.
– Но Салтыкова здесь при чём? Ты подумай, князь. Что они сказали нам на следствии? По всем показаниям сама помещица ни в чем не виновна. Ну, почти ни в чем. Может в иные разы, она и убила кого. Но не в сих случаях.
– Степан Елисеевич. Холопы ближайшего окружения Салтыковой барыньку свою боятся и выгораживают. Дело нужно так подать, чтобы все стало понятно, что здесь есть что копать!
– Что ты предлагаешь, князь? – Соколов внимательно посмотрел на Цицианова.
– Нам по начальству надобно не все дело, а токмо лишь его экстракт представить. Я берусь написать его не хуже петербургского стряпчего.
Соколов понял, о чем говорит князь. Так всегда делалось при рассмотрении дел сенатской комиссией. Дело в том, что сенаторы изучали следственное дело не полностью, ибо оно иногда составляло до 100 томов, а по его экстракту. А этот самый экстракт всего лишь краткая записка, составленная из фрагментов следственного дела. Составляли экстракты стряпчие (специальные чиновники при Сенате) и они могли сделать акцент на одних фактах и совершенно игнорировать другие. И это влияло на решение Сенатского суда.
– Ты хочешь подать такой экстракт, дабы дело пошло далее, и нам дали возможности для расследования? – спросил Соколов.
– Именно так, Степан Елисеевич. Я сегодня же подам экстракт начальнику канцелярии юстиц-коллегии и прокурору Хвощинскому. А затем и в Петербург копию того экстракта отправим. Зацепка у нас есть.
– Но это подлог, князь.
– Степан, нам нужно дело повернуть так, чтобы расследование продолжить! – сказал Цицианов. – А иначе нам голов не сносить за то, что мы в доме Салтыковой учинили.
– Он прав, Степан Елисеевич, – согласился Иванцов. – Только так дело сдвинется с мертвой точки. Нам нужно арестовать имущество Салтыковой и тогда дворня перестанет её бояться.
– Ведь мы сейчас работаем под покровительством санкт-петербургского Сената. Нам нужна зацепка дабы сего покровительства не лишиться!
Соколов понимал, что его товарищи правы…
***
В кабинет Соколова ворвался начальник канцелярии юстиц-коллегии Бергоф.
– Что это значит, Степан Елисеевич? Что ты себе позволяешь? Как ты посмел произвести такие действия, не запросив моего разрешения? На Москве уже много недовольных твоими действиями. И ты думаешь, что я стану покрывать тебя? В этом ты сильно ошибаешься!
Соколов мог надеяться на что угодно, но только не на то, что Иван Александрович Бергоф когда-либо станет его покрывать.
– А вы бы дали разрешение, ваше высокоблагородие? – с издевкой спросил Цицианов.
– Я обратился не к вам, князь! Но к коллежскому секретарю Соколову! Вы такоже много себе позволяете и много про себя мните. Думаете, что на вас столичного хлыща управы здесь не найдем? Найдем! Будьте покойны! Не слишком вы большая фигура в столицах.
– Мною были проведены следственные действия по делу, что вы мне поручили, Иван Александрович, – спокойно ответил Соколов. – Нами были выявлены новые факты по делу Салтыковой. Вот мы и провели необходимые действия.
– Факты? Прокурор Хвощинский в ярости! Действительный статский советник Молчанов уже распорядился выпустить всех слуг Дарьи Николаевны Салтыковой, что были вами заарестованы.
– Что? – вскричал князь Цицианов. – Этого делать нельзя! Нами будет составлена записка для генерал-прокурора Глебова и послана ему в Петербург. А Глебов регулярно бывает на докладах у императрицы. Нужно подождать решения столичного начальства!
– Вы хотите меня напугать, князь? Да кто вы такой? Я статский советник! А вы пока еще только надворный советник! Знайте свое место.
– А вот мы посмотрим, где и чье место, господин статский советник. Но отпускать заарестованных нами для проведения следствия холопов нельзя!
– Прошу вас, господа. Не стоит так кричать, – призвал всех к спокойствию Соколов. – Вы, Иван Александрович, запамятовали, что я, князь Цицианов и коллежский регистратор Иванцов назначены расследовать дело Салтыковой. И меня назначили на него вы лично. Состав следственной комиссии ободрен в Петербурге. И не стоит вам мешать нашей работе.
– Вы мне смеете угрожать? Я вас верно понял, господин Соколов? Я вам мешаю? И этим вы думаете прикрыть свои беззакония? Вы затронули важных персон! Вы написали ложные бумаги! И вы за это ответите!
Статский советник смерил Соколова ненавидящим взглядом и удалился.
– Ну, теперь пойдет потеха, господа, – Соколов посмотрел на товарищей и щелкнул пальцами…
***
«Экстракт дела по расследованию преступлений помещицы Московской губернии Дарьи Николаевны Салтыковой, урожденной столбовой дворянки из роду Ивановых, вдовы ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова.
Доношу до господина первоприсутствующего, что в результате начала следственного дела, мною надворным советником и кавалером князем Цициановым уполномоченным сенатского комитета из Петербурга, и чиновниками юстиц-коллегии Москвы коллежским секретарем Сокловым и коллежским регистратором Иванцовым, были выявлены следующие доказательства вины вышеозначенной помещицы в убийствах своих крепостных людишек.
Нами поднят донос от лета 1757-го врача полиции господина Телегина об убийстве крепостной служанки помещицы Салтыковой Аксиньи Григорьевой.
Врач в своем доносе сообщает, что на теле крестьянки были многочисленные синяки от побоев. Волосы на голове крестьянки были во многих местах вырваны, и от того стало понятно, что над Аксиньей жестоко издевались. То подтверждает лакей Трофим Степанов, также крепостной Салтыковой и муж Аксиньи. Он еще в 1757 году подавал донос в полицию на убийцу.
Факт избиения барыней крестьянки Григорьевой засвидетельствован крестьянином Лукьяном Михеевым, что состоит истопником при московском доме помещицы Салтыковой. Он лично видел как барыня била поленом крестьянку, и та лишилась чувств от тех побоев.
Врач Телегин отметил гнилостные изменения кожи, и констатировал убийство. Дело стали расследовать, но тогда чиновники московского сыскного ведомства не проявили в том должного усердия.
В итоге дело по убийству крестьянки Аксиньи Григорьевой было прикрыто, ибо Салтыкова была весьма щедра на взятки многим чинам полиции и Сенатского комитета в Москве. Кто был ею подкуплен уже частично известно. Но необходимо время для тщательной перепроверки всех данных.
Также нами выявлен факт убийства крестьянки Ирины Алексеевой. Та была обвинена старостой имения Салтыковой Троицкое Романом Воековым в колдовстве. И помещица Ирину Алексееву пытала. Жгла ей волосы лучиной и лично избивала её. А затем женка Ирина была помещена в узилище в имении и от того померла. И подтверждают сие показания следующих крестьян: Василия Атонова, состоящего в гайдуках при помещице Салтыковой, и Лукьяна Михеева истопника в доме помещицы Салтыковой. Их свидетельства нами записаны.
Крестьяне свидетельствуют, что в убийствах виновна барыня Дарья Николаевна Салтыкова. Для того чтобы на свидетелей не было оказано давления, я, надворный советник князь Цицианов, запер вышеозначенных крестьян в темнице сыскной канцелярии до полного прояснения всех обстоятельств.
Такоже нами выявлено, что дворовая девка Марья Петрова, 18 лет, взятая в дом Салтыковой в качестве служанки месяца января, 2-го дня, лета 1760-го, спустя месяц умерла. И есть подозрение, что она такоже была убита своей барыней Дарьей Салтыковой. Но то следует более тщательно проверить.
Такоже в месяце ноябре лета 1759-го, в Сыскной приказ Москвы был доставлен труп крестьянина Хрисанфа Андреева. И также есть подозрения на то, что оный крестьянин был убит своей барыней Дарьей Николаевной Салтыковой.
Но в деле расследования нашей комиссии оказывают всякое противодействие. И идёт оно со стороны московских чиновников полицейского ведомства.»
Соколов вернул лист Цицианову и покачал головой.
– Все это не слишком отражает истину, князь. Не нравиться мне это. Я всегда по правде дела вел. А сейчас что получается? У нас нет ничего на Салтыкову по поводу Хрисанфа Андреева и по поводу девки Марьи.
– Сейчас нет, а завтра накопаем, Степан Елисеевич. Главное чтобы нам сейчас перед Петербургом отчитаться. Им нужны разоблачения. Мы их им дадим. Да и ваших чиновников прижмем. А затем и подлинную правду накопаем. Пусть только нам никто не мешает.
– Князь, верно говорит, – согласился с князем Иванцов. – Ну, написали мы первый раз правду, и что? Князь только нагоняй получил и все.
– Ладно, друзья. Соглашусь с вами. Показывайте этот документ кому хотите. Я подпишу его.
– Вот и отлично, Степан! – князь подал руку Соколову. – Я тебе обещаю, что прижму и твоего Бергофа и прокурора Хвощинского и полицмейстера Молчанова. И пикнуть не посмеют!
Соколов ответил:
– Хорошо, коли так, князь. Но с сего часа у меня есть дело касательно капитана Тютчева.
– Жалоба Тютчева исчезла из архива, Степан Елисеевич, – сказал Иванцов. – Я это уже проверил не единожды.
– Зато сам Тютчев жив и здоров.
– И вы думаете, что он станет нам помогать? Сомневаюсь.
– А ты не сомневайся, Иван Иванович. У меня есть чем его зацепить.
– Рано еще на эту карту ставить, Степан Елисеевич, – Цицианов положил руку на плечо Соколова. – Стоит пока подождать.
– Подождать? Возможно, ты прав, князь. В этом деле спешить не стоит. Вдруг, Тютчев и его дело станут нашим последним козырем…
Глава 8
Дело Тютчева.
Апрель 1763 года.
1
Москва.
Квартира Степана Соколова.
Апрель 1763 года.
Степан Елисеевич Соколов снова выслушал нотацию от собственного денщика. Тот прямо сказал ему о неблагоприятных последствиях его действий.
– Сколь лет тебе уже, Степан Елисеич, а ума все не нажил.
– Ты снова за старое?
– А чего? – огрызнулся денщик. – Этак по миру скоро пойдем. Слых идет что сильно тобой его высокоблагородие Бергоф недовольны.
– Плевать! – сказал Соколов.
– А сей Бергоф человечек не прост! Он себе на уме и вскорости действительным статским советником станет. В его превосходительство выйдет19!
– Посмотрим выйдет ли.
– А чего смотреть? Такие всегда выходят. А ты, сударь, токмо врагов заводить научился. И каких врагов! Недруги твои прокурор Хвощинский да полицмейстер Молчанов только того и ждут как сожрать тебя!
– Авось подавятся!
Со двора донесся шум подъехавшего экипажа.
Степан подошел к окну. Приехал князь Цицианов…
***
Цицианов принес дурные новости. Он явно недооценил своих противников в Москве и возможности своих друзей в Петербурге. Барон Корф прислал ему письмо, в котором сообщил, что генерал-прокурору Глебову подали донос и несколько жалоб на работу их следственной комиссии.
– Что, князь, дурные вести привез? – спросил Соколов.
– Дурные, Степан. Письмо получил от приятеля своего барона Корфа. Хвощинский свои связи задействовал столичные и жалобу на нас подал.
– Это для меня не новость. Я ждал чего-то подобного. Мы в их болото камень кинули вот и заквакали жабы-то. А ты чего ждал, князь? Я этих людишек давно знаю.
– Дворянство наше российское все больше осуждает нас, что на поводу у жалобы холопской пошли. Вот послушай, что барон пишет.
Цицианов развернул лист и стал читать:
«Вчера был я на рауте у Голицына, и жена его припомнила времена Ивана Васильевича Грозного. Говорила, что тогда также знатных бояр по наветам холопским много извели. Неужели же и в правление такой просвещенной монархини как Екатерина Алексеевна, то повторится? Чуешь, друг мой, куда ветер подул? Императрица слышит подобное и уже проклинает тот день, когда жалобу эту к рассмотрению приняла».
– Ловко повернули дело! – проговорил Соколов.
– Куда уж ловчее. Языком болтать это не следствие вести. А вчерашние мои допросы ничего не дали. Дворня салтыковская боится барыни своей как огня. Особенно, после того как они нами арестованных холопов обратно барыне отдали.
– Ты еще одной дурной новости не знаешь, князь Дмитрий. Лукьян Михеев умер.
– Что? Тот, что свидетелем у нас проходил по убийству дворовых женщин Салтыковой? Как же это?
– В полиции его тело лежит и уже врачебная записка составлена.
– И от чего он умер? – спросил Цицианов.
– Убит другим крепостным Салтыковой Трофимом Степановым. А этот Трофим второй наш свидетель по делу убийства Аксиньи Григорьевой и Ирины Алексеевой. Вот так-то. И после этого ты желаешь, чтобы холопы Салтыковой с тобой разговаривали? Но ты скажи, князь, работать нам дадут-ли?
– Пока время есть, Степан! Бергоф с Хвощинским пока смирно сидят, ибо не знают, как все дело в Петербурге повернется. Того, что мне барон Корф сообщил, они не знают.
– Это уже хорошая весть, князь.
– У тебя есть план, Степан Елисеевич?
– Ты подумай, князь, если Салтыкова виновна, то кто тогда трактирного завсегдатая Мишку убил?
– Да дался тебе, Степан, этот Мишка. Не об том думать стоит.
– Да ты пойми, князь. Мишка мог нам указать путь к тому, кто деньги её сбежавшим холопам давал, для того, чтобы они жалобу на барыню в руки императрице отдали.
– Да то, что говорил Мишка все мраком покрыто. Может его тебе подсунули специально, дабы дело запутать.
– Может и так. Его нам Иванцов нашел. И никто того предположить не мог. Мишка случайный свидетель. И он как раз и мог нам дать настоящую нить для следствия.
– Но его больше нет, Степан. Нет. И хватит об этом. Нужно искать доказательства вины Салтыковой. Тебе стоит сыграть на карте под названием капитан Тютчев. Я думал об сем деле недавно и понял, что там можно кое-что накопать.
– Вот в связи с Тютчевым я о Мишке и вспомнил, князь. Не он ли тот самый человек кто помог бежать холопам Салтыковой Ермолаю Ильину и Савелию Мартынову? Он мог хотеть отомстить Салтыковой и мог то все организовать. У него и связи и родня в Петербурге имеется.
– И ты хочешь ему это предъявить? Так, Степан?
– Не знаю, князь. Разве что ва-банк сыграть? Ну а если не получится ничего? А если это не он?
– Стоит быть крайне осторожным.
– Так ехать к Тютчеву нынче? Или погодить?
– Ехать, Степан Елисеевич.
– Значит поеду к Тютчеву. А ты князь, поезжай к Иванцову в помощь. Он сейчас над делом об убийстве Лукьяна Михеева разобраться пробует. Помоги ему. Попытайся узнать правду, кто и за что его убил. Встретимся в присутствии в полдень.
– Хорошо, Степан Елисеевич.
2
Москва.
В доме капитана Тютчева.
Апрель 1763 года.
Коллежский секретарь Соколов одел мундир, приказал денщику подать форменный плащ и треуголку. Стоило явиться к капитану как официальное лицо.
– Князь твой тебе коляску свою оставил, барин, – сказал денщик. – Токмо без кучера.
– Без кучера?
– В кучерах евоный слуга был. Он его и забрал. А меня спросил могу ли лошадками править? А я чего? Я могу.
– Вот и занимай место на козлах. Едем к капитану Тютчеву.
– Это который капитан у церквы Николы живет?
– Он самый.
– Так это я враз сделаю, барин.
Степан вышел из дома и сел в коляску…
***
Коляска выехала за ворота и покатилась по мокрой от дождя мостовой.
Соколов думал, как лучше всего подойти к капитану. Тот слыл человеком осторожным и на авантюры не пойдет. На службе нареканий не имел и карьеру делал исправно. С подчиненными и начальством капитана ладил и его собирались произвести в секунд-майоры. Такого лучше сразу «оглушить» именем императрицы.
Или зайти с другой стороны?
Николай Андреевич Тютчев наследник старинного дворянского рода слыл образованным и просвещенным человеком. К своим крепостным был добр и слуги на барина нарадоваться не могли.
Может к страданиям Салтыковкой дворни не останется равнодушным? Человек-то он мягкий. Хотя одно дело доброта к своим крестьянам, а иное влезать в неблагодарное дело, которое еще неизвестно чем обернется.
Денщик Соколова прервал его мысли:
– Мы на месте, барин! Сказал в миг домчу, и домчал! Нам бы с тобой таких коней, барин!
– Поди доложи, – приказал Соколов.
– Сей момент!
Денщик поговорил с привратником и тот сразу ворота отворил для коляски.
Тютчев был в тот час дома и сразу же принял Соколова.
– Рад тебе, Степан Елисеевич. Давно поджидаю тебя. Знал, что рано или поздно ты придешь ко мне.
– Знал, Николай Андреевич? Вот как?
– Дело-то салтыковское многотрудное. И у тебя там не все ладиться. Не знаешь, за что ухватиться?
– Ухватиться знаю за что, но не знаю как. Вот и пришел к тебе за помощью. Хочу твоё дело поднять. Помнишь, говорил ты мне, что дом твой взорвать хотели?
– Как не помнить. Но дело то гиблое, и в нем ничего тебе не светит. Доказать его будет невозможно. Так я тебе сказал бы давеча. Но сейчас иное скажу. Может и получится что. И про то, как она засаду на меня устроила, с целью моего убийства я тебе поведать могу.
– Вот как? С чего это ты сам мне помогать желаешь, Николай Андреевич? – Соколов был искренне удивлен такими словами Тютчева.
– Но ты разве не за помощью ко мне приехал?
– За помощью. Но чудно как-то, что ты сам согласился. Я бы хотел знать, отчего так?
– А оттого, что мне письмецо прислали одно. И в нем сказано было, что ежели коллежский секретарь Соколов придет ко мне за помощью, то сию помощь ему оказать надлежит. И за то мне было уплачено 10 000 рублей серебром. И я те денежки отработать обязан.
– Кем уплачено? – искренне удивился Соколов.
– А кто его знает, Степан Елисеевич. Но главное, что этот кто-то заинтересован тебе помочь. И денежки те мне доставили в точности. Все 10 тысяч.
– Что за притча! А письмецо можешь ли показать мне?
– Нет, – показал головой Тютчев. – Мне приказали его сжечь, и то я исполнил. Да и разве тебе мало моего слова, Степан Елисеевич?
– Слова мне твоего, Николай Андреевич, довольно, но по почерку можно было бы определить, кто писал его.
– Дак ты об деле слушать будешь или нет?
– Что за вопрос? Конечно, стану слушать о деле.
– Я уже говорил тебе как-то, что в году 1762-ом был я назначен для поездки по казенной надобности в Тамбов.
– Был такой разговор, Николай Андреевич. Но тогда ты рассказал мне не столь много.
– Теперь все обскажу в точности. Я собирался в путь-дорогу. Ничего плохого от той поездки я для себя не ждал. Но мои холопы вызнали на рынке, что салтыковские гайдуки готовят засаду по моему пути. И я от того всполошился. Дарью-то я знаю хорошо. Она ежели, что себе в голову втемяшила, то будь уверен – сделает.
– Это я уже знаю. Но нападать-то они на тебя не стали, Николай Андреевич?
– Нет, не стали.
– Тогда что же я могу из этого дела извлечь? Нападения нет и дела нет. Ты же жалобы сам не подавал. А мало ли чего холопы на рынке болтают? Их баек к делу не пришьешь.
– Это так. Холопы многое могут наговорить, Степан Елисеевич. Но есть «подметное письмо» без подписи. И в нем доносят некие люди, что готовится покушение на капитана Тютчева с целью его убийства. И сказано там, что барыня Салтыкова приказала холопам своим то злодейство совершить и они стали готовить засаду.
– А это уже кое-что! И где это письмо? – спросил Соколов.
– В архиве у надворного советника Петра Михайловского. Он все сие дома хранит в своем кабинете. Ибо сам это следствие вел тогда.
– Час от часу не легче. Да как я смогу достать письмо в его архиве? Сам Михайловский мне ничего не отдаст.
– Да ты погоди, Степан Елисеевич. Я ведь не договорил еще. Оно было в архиве Михайловского, пока его оттуда не выкрали и не доставили сюда. И с тех пор сей документ у меня в доме хранится в надежном месте. Хотя сам Михайловский, очевидно, о том и не догадывается.
Соколов сразу не нашел даже что ответить. Да этому документу цены нет!
– И я готов передать подметное письмо тебе, – с этими словами Тютчев отпер верхний ящик своего стола и выложил пред Соколовым лист бумаги.
Тот схватил его и, развернув, стал читать:
«Будучи верным радетелем государственных устоев Российской империи, хочу довести до сведения полицейского ведомства, что помещица Дарья Николаевна Салтыкова, урожденная Иванова, вдова офицера конной гвардии Глеба Салтыкова готовит действие противу чиновника землеустроительного ведомства капитана Тютчева.
Оная Дарья Салтыкова состояла в любовной связи с капитаном Тютчевым, но после того как капитан намерение заимел жениться на другой женщине, Салтыкова пожелала ему отмстить жестоко.
Она сумела узнать, что капитан Тютчев должен ехать в Тамбов по казенной надобности. Охраны при таковой поездке офицеру землеустроительного ведомства не полагается. И ею два холопа посланы для подготовки засады на пути капитана. То конюхи Савельев и Иванов. Им Салтыкова особо верит.
Те конюхи план составили и даже людей в имении Троицкое для засады отобрали. Всего 15 мужиков в той засаде участие примут. Велено им капитана Тютчева убить и ограбить, чтоб, значит, на разбойников подумали.
Среди тех холопов могу назвать следующих крестьян состоящих в крепости у помещицы Салтыковой: Федор Ларионов, Иван Ракитин, Савва Савельев…».
Соколов дочитал документ и посмотрел на Тютчева. Тот усмехнулся и произнес:
– Вот так меня упокоить собирались. Да кто-то из крепостных видать понял, что нападение на государственного чиновника дело не столь простое, как убийство холопа или холопки. Тут виновные каторгами не отделались бы. Тут отсечением головы пахло и пыткой прежестокой.
– А не знаешь ли, Николай Андреевич, кто тогда следствие вел?
– Да тот, у кого подметное письмо хранилось. Господин надворный советник Петр Михайловский. Он все Салтыковой поведал, и дело-то свел на нет. А мне тогда выделили охрану, и никакого нападения не было. Хорош подарочек?
– Это письмо, Николай Андреевич, по большому счету, без свидетелей ничего не стоит. А крестьяне что здесь указаны, скажут ли что-нибудь?
– Крестьяне нет. Но Федор Ларионов уже год как не крестьянин Салтыковой. И это второй подарок тебе.
– Что это значит? – спросил Соколов.
– А то, что сразу после этого дела Салтыкова Ларионова сплавила в солдаты по рекрутскому набору. И ушел бы сердешный в дальний гарнизон, на границу с Крымом, и там бы головушку сложил за отечество, но…
– Что но?
– Росту оказался отменного и статей гвардейских. Вот его в конную гвардию и оформили.
– В лейб-гвардии конный полк? – искренне удивился Соколов. – И он служит в Петербурге?
– Именно так, Степан Елисеевич, сержант лейб-гвардии конного полка Федор Ларионов, сейчас в Петербурге. И он вполне может дать необходимые тебе показания.
– Да как же такого свидетеля упустили? Как это могло произойти?
– Эка хватил. Это Россия и людей здесь что песку. Как судьбу и путь одного человека уследить? Но тот, кто желает тебе помочь сие знает. Вот тебе и ниточка.
– Сержант конной гвардии! Да они же часто в караулах у дворца императрицы стоят! Вот как наши крепостные Ермолай Ильин и Савелий Мартынов попали к императрице. Теперь все яснее ясного. Он знал беглецов ранее и сумел им помочь.
– А ему скорее всего помог тот самый твой таинственный доброжелатель. Но желаю тебя еще предупредить, Степан Елисеевич, об одном. Десять тысяч мне дали только за то, что расскажу тебе все это и бумагу передам.. Но зачем это нужно было незнакомому покровителю, я не могу знать. Откуда он про мои трудности с деньгами узнал? Тоже не знаю. Да и зачем это мне? И тебе чего голову сушить? Тебе дали нить. Вот и раскручивай.
– Буду раскручивать твою ниточку, Николай Андреевич.
– Но разве тебе не интересно узнать еще кое-что?
– Интересно, Николай Андреевич. Снова про холопов Салтыковой? Может, кто из них в сенаторы уже вышел? – пошутил Соколов.
– Я хочу тебя предупредить от себя лично насчет твоего товарища князя Цицианова. Много ли знаешь о нем?
– Князь честный человек. Мне этого достаточно, Николай Андреевич.
– Не осторожен ты, Степан Елисеевич. Ох, и не осторожен. А, знаешь ли, что возвращаясь сюда, у самой Москвы на князя напали разбойники? Он тебе про то говорил?
– Что? – Соколов не ожидал услышать такого. – Ты про что говоришь? Какие разбойники?
– Князь ехал сам только с ямщиком и в лесу на него напали разбойники. Князь застрелил одного и тут бы ему и смерть, но атаман разбойников узнал князя и не дал его убить. Больше того, Цицианова даже не ограбили.
– А тебе откуда про то известно?
– Да ямщик в кабаке свой язык распустил, а мой слуга про то узнал. А я вот тебе решил сообщить. Интересно?
– Еще как. А почему атаман так поступил? Неужели Цицианов и атаман знали друг друга? Стоит подумать об этом, если конечно сие правда.
– Самая что ни на есть. Но ты не спеши Цицианову про то говорить. Подожди…
3
Москва.
В доме Лариона Гусева.
«Цицианов, о своем дорожном приключении ни словом не обмолвился. Отчего так? – спрашивал себя Соколов. – Он как сенатский чиновник должен был о том рассказать. Хотя разбойники часто на путях шалят, и ничего странного в том нет. Но князь знал атамана. Вот загадка. Хотя, может, слуга Тютчева просто солгал? Да нет. Зачем это слуге? И самому Тютчеву мне лгать зачем? Это стоит прояснить».
Соколов, после того как посетил капитана Тютчева, поехал в дом Лариона Даниловича Гусева чиновника из Тайной экспедиции. Он знал, что в этот час Гусев был дома.
Ларион Данилович жил в другой стороне города и среди богатых купеческих домов его дом выделялся изысканностью и богатством отделки. Степан знал, что не со служебных своих прибытков отстроил Гусев такие хоромы. И не со служебного жалования выделил он своей старшей дочери в приданое 12 тысяч рублей. Но Лариона Даниловича коллежский секретарь все равно уважал за смекалку. Без дела Гусев людей не мытарил и всегда старался помочь оправдаться невиновному. А что деньги брал с виноватых, так в том многие были замешаны. Особенно при покойной государыне Елизавете Петровне казнокрадство расцвело пышным цветом. Жалование чиновникам постоянно задерживали, а то и вовсе не платили годами. Но те по старой российской привычке выкручивались, как могли и превращали свои служебные места в источник постоянного дохода. «Всяк подьячий любит пирог горячий!» говаривали на Руси, и потому без приношения просители в канцелярии и конторы не являлись.
Гусев сам встретил Степана на крыльце и произнес с улыбкой:
– Степан Елисеевич? Вот гость дорогой! Не ждал тебя. Порадовал старика.
– По делу к тебе, Ларион Данилович. Но от твоей наливочки не откажусь.
–Проходи, Степан. Редкий ты гость. Сколь лет у меня не был? Пять лет почитай. Загордел.
– Какая гордость, Ларион Данилович. Мне уже сколько лет, а я все в коллежских секретарях. Вот князь Цицианов на десять лет младше, а уже надворный советник.
– Проходи в дом. А в том, что в чинах не движешься в том сам и виноват. Прошлое-то дело твое без скандала не обошлось. Слыхал, я о том, как тебя хотели прогнать со службы и про то, как твой начальник юстиц-коллегии от должности тебя отстранил. Токмо дело Салтыковой тебя и спасло. Никого для сей пакости твой Бергоф более не нашел. Вот и сунул тебя в пекло.
Они вошли в дом и слуги приняли у Степана плащ и треуголку.
– Пойдем в горницу, туда слуги наливку и закуски подадут. Ты ведь не просто из старой дружбы приехал? По делу? Моим советом не иначе воспользовался? Так?
– Так. Но мне нужно еще кое-что знать. Ты ведь многое помнишь из того, что против Салтыковой затевалось?
– Да почитай все, Степан. Но разве капитан Тютчев тебе зацепки не дал? Садись. Располагайся поудобнее. Рано я тебя не выпущу из своего дома. А то когда во второй раз я тебя еще здесь увижу.
Соколов сел на один из высоких резных стульев и слуги стали разносить подносы с яствами и сулеи с наливками и даже водрузили на стол полуштоф водки.
Когда стол был накрыт, Гусев распорядился всем убраться и плотно затворить двери и не мешать ему с гостем.
– Девки мои, Степан распоясались совсем. Приходиться их уму разуму плеткой учить.
– Ты одну уже дочку замуж выдал, Ларион Данилович? – из вежливости поинтересовался Степан, зная, что старик любит поговорить о падении нравов и о своей семье.
– Одну выдал, Степан, а еще четыре осталось. Сына мне бог не послал, а девок пятеро. И каждой дай приданое. Что девка без приданого? И нарядов новомодных они требуют, и парикмахера, и кружев, и лент. Да мало ли чего. Вот и кручусь.
– Дом у тебя велик, Ларион Данилович.
– Дом хорош. Да и имение у меня имеется. Мой-то батюшка был питух20 известный и мне ни копейки не оставил после себя. Окромя долгов ничего. Правда на службу меня пристроил и на том ему спасибо. И стал я вести жизнь трезвую и трудолюбивую и поднакопил кое-чего. Вот и именьице-то наше фамильное выкупил и даже землицы у соседей прикупил. Ныне за мной записано 200 душ крестьян.
– Дом у тебя хорош и чист. Хозяин ты отменный, Ларион Данилович.
– Ну дак, – самодовольно улыбнулся Гусев. – Воспитания я такого, Степан. На батюшкином примере знаю чего делать не следует. Вот как. Ну, давай выпьем по первой. Водка гданская добрая.
Они выпили и стали закусывать. На столе были блины с зернистой икрой, жаренный гусь, рыба.
– А девки-то мои по балам нынче засуетились. Я их секу мало. Позабыли древнее благочестие. Ранее девки по домам до замужества сиживали. А нынче, – дьяк махнул рукой и налил еще по одной.
Они снова выпили за хозяина и за благополучие его дома.
– Так что там у Тютчева было, Степан? – Гусев, наконец, перешел к делу. – Небось заартачился?
– Нет, Ларион Данилович, наоборот, сразу мне все и выложил. И даже вот сию бумагу отдал, – Соколов передал старику подметное письмо.
Тот прочитал его и ахнул.
– Сам отдал? Просто так? Не могу в то поверить!
Степан рассказал Гусеву о том, что узнал от Тютчева.
– Ах, вот оно дело в чем! Тогда понятно, Степан. Но кто тот благодетель кто деньги ему дал? Знаешь?
– Откуда, Ларион Данилович? Сам Тютчев не сказал. Да и вряд ли он знает.
– И что думаешь, Степан? Что у тебя за мысли по сему делу есть?
– Кто-то желает утопить Салтыкову, Ларион Данилович. Но утопить так, чтобы не своими руками. Я думаю, что этот кто-то и дал деньги крепостным Салтыковой на дорогу до Петербурга и фальшивые паспорта им справил. А в Петербурге дорожку указал к сержанту гвардии Федьке Ларионову. Таким образом, следствие по делу о Салтыковой началось. И этот кто-то узнал, что наше расследование слабо продвигается, и решил нам оказать помощь.
– Похоже на то. Но зачем он это делает? Какой ему в том толк?
– Может быть, он печется о справедливости и желает, чтобы закон восторжествовал. А может и иная заинтересованность у него есть. Но вот кто это? Ты не знаешь ли людей, кто может желать Салтыковой зла, Ларион Данилович?
– Среди людей богатых и влиятельных не знаю. Среди дворян помельче – Тютчев. Он имеет зуб на Салтыкову. Но это дело затеял не он. Слишком все больно мудрено для Тютчева. Но назвать, кто я не могу. Ведь, может быть, цель всего этого не месть и не жажда торжества закона. Тогда стоит искать кому это выгодно? Кто получит от ареста Салтыковой?
