Владимир Жестков
Жилины. История семейства. Книга 1
Глава 6
На Фроловской ярмарке. 16 августа 1749 года
Папа замолчал и вновь задумался, а я просто сидел рядом и не мешал ему погружаться в собственные мысли. Смотрю, отец вроде дремать начал. Только я решил предложить в машину пойти да передохнуть там немного, как он головой встряхнул и проговорил, глядя на меня в упор:
– Небось решил, что я сплю? Нет, сын, просто вспоминал, как же мне здесь было хорошо семь десятков лет назад. Попытался мысленно вернуться в московскую жизнь того времени, а в голову ничего не лезет. Только и помнится, что, когда мы на улицу все втроём, Матрёна, Марфа и я, под бдительным присмотром няни гулять шли, у ворот постоянно дворник стоял. Он нам всегда кланялся. Здоровенный такой мужик в огромном тулупе, а нам, детишкам малым, кланяется. Удивляло это меня. Тулуп его хорошо помню, он чуть ли не по самой земле волочился. Наверняка я его и без тулупа видел, но почему-то он мне вспоминается только в тулупе, поверх которого большущий передник был надет, а к груди медная бляха приколота. Помнится ещё, что он всегда на метлу опирался. Я, когда мы с ним встречались, думал лишь об одном: как же он может в таком тулупе метлой махать? Но за работой я его не видел ни разу, хотя чистота возле дома была образцовой. Больше про него ничего сказать не могу, даже что на голове у него было надето, не помню.
Папа опять задумался, а потом лицо у него вдруг просветлело, он даже рукой махнул и добавил:
– Прохором его звали. У него ещё свисток на груди болтался, и он мне пару раз разрешил в него подуть. Правда, у меня этот свисток почему-то свистеть не захотел, а дворник взял да тихонько так свистнул. Тут же городовой явился, а Прохор ему с большим почтением – я хоть и маленьким был, но это чувство уже хорошо различал – сказал: «Ваше благородие, прощения прошу за беспокойство. Его благородие, маленький барин, попросил показать, как он свистит. Ну как мальцу отказать! Вот я и свистнул, думал, тихонько получится, а вы вот услышали». И он рукой провёл по своей чёрной и широкой, словно лопата, бороде… Вот видишь, про бороду его вспомнил. Немного времени пройдёт – и ещё что-нибудь со дна памяти всплывёт.
И он опять в свои мысли о неведомой мне жизни погрузился. Я думал, отец долго вспоминать будет, а он голову приподнял, на яму с водой, оставшуюся от протекавшей здесь в его детстве речки, взглянул и продолжил:
– Вот городового я помню очень хорошо. Высоченный дядька с рыжими усами и без бороды. Зимой ходил в длинной чёрной шинели, подпоясанной кожаным ремнём с портупеей и шашкой на боку. На голове у него меховая шапка с большой кокардой была. Такая, знаешь… – Он задумался, наверное, решал, как её описать, а затем нашёлся: – Сейчас подобные кубанками зовут. На груди у него также бляха сияла, большая и настолько начищенная, что ей, наверное, солнечные зайчики пускать можно было. Сапоги тоже сверкали, но бляха явно ярче блестела. В сильные морозы нас на улицу не выпускали, поэтому, что он в ту пору носил, я не видел. А вот в тёплое время или в белом кителе с какими-то медалями был, или в летней гимнастёрке, тоже белой, и фуражке на голове. Но шашка на боку непременно висела. Погоны у него были узкими, в отличие от деда твоего. Когда тот к дому подъезжал, городовой всегда около подъезда его поджидал, как будто знал, что он сейчас прибыть может, и всегда одной рукой честь отдавал, а другой помогал ему из коляски вылезти.
– Пап, а почему ты своего отца всегда моим дедом называешь?
– Потому что потому оканчивается на «у», вот почему. И ещё: много знать будешь – скоро состаришься, а я не желаю, чтобы мой сын состарился раньше времени. Ясно тебе? Слушай лучше дальше.
Иван в дороге выспался так, как, казалось, никогда ещё не высыпался. Вроде и не на перине нежился, а на жёсткой телеге лежал, подбрасывавшей его на каждом ухабе, которыми все дороги усеяны были. Но вот ведь интересно – спал крепко и безо всяких сновидений. Они-то ведь тряску эту не очень приветствуют, потому и не пришли в гости к парню.
Дорога до Жилиц оказалась совсем пустой. За все пять с лишним вёрст никто Ивану не встретился. Шёл он быстро, котомка за спиной раскачивалась и как бы подталкивала молодца в спину, но больше всего его нетерпение гнало. «Как же, ну как же меня встретят? Ждут или не ждут?» Вот какие мысли подстёгивали да подгоняли его всю дорогу. А пока он, в свою очередь, перекатывал их в своей голове из угла в угол, не думая больше ни о чём и не обращая внимания, что вокруг в лесу творится, почти уже до самой деревни дошёл, но вынужден был в кусты по нужде забежать. И там он на такое обилие боровиков наткнулся, что не выдержал. Набрал их столько, что котомку завязать никакой возможности не было. Он даже одну рубаху из неё достал, рукавами горло обвязал, превратив в некое подобие корзинки, и туда пару десятков грибочков положил.
Идти теперь было не так вольготно, обе руки он занял поклажей, но ничего, потихоньку добрёл до деревни. Скотину уже пригнали, хозяйки дойкой занимались да ужин разогревали, старики с завалинок в избы ушли, а молодёжь ещё на свои посиделки не собралась, поэтому народа на улице почти не было. Изредка промелькнёт кто – и всё.
Изба Тихона первой стояла, с самого края. Иван к ней подошёл, постоял в нерешительности и направился дальше. У дома, где Авдотья со своим семейством жила, снова остановился. Тянуло его к ним, в домашний покой и уют, которых в своей избе он так и не обрёл, только так и не решился зайти. Постоял, постоял да повернул было обратно к избе Тихона, но тут услышал:
– Ваня вернулся. Мама, дядя, слышите, Ваня вернулся.
Настёнин голос он узнал сразу, он бы его в целом множестве голосов различил, а тут этот голос один прозвучал. Как-то очень вовремя она на крыльцо вышла, чтобы воду из ковша выплеснуть, и тут же заметила Ивана, который только-только собирался к дому Тихона свои стопы направить. Слова свои Настёна негромко проговорила, да и что кричать, если дверь нараспашку открыта, а парню показалось, что кричит она, да так, что у него даже в ушах зазвенело и он головой вынужден был помотать, чтобы от этого звона избавиться.
Тут и Авдотья из дома выбежала, а следом и другие дети. Ну а последним Тихон появился. Понял, наверное, состояние парня, с крыльца спустился, вещи из рук его почти силой забрал и к двери дома подтолкнул.
– Молодец, вовремя подгадал, мы как раз ужинать садились, – говорила Авдотья, доставая из резного поставца ещё одну деревянную миску с ложкой.
А Тихон как обнял Ивана в сенях, так и не выпускал из своих объятий.
Как же отличалась встреча в родительском доме и у совершенно чужих, в общем-то, людей. Сильно эта мысль резанула Ивана.
За стол сели, не разбирая вещей, с которыми он пришёл.
– Давайте ешьте, пока всё горячее, а то опять греть придётся, – засуетилась хозяйка, наваливая Ивану полную миску пшённой каши с большим куском отварного мяса. – Или тебе щей налить? – спохватилась она. – Ты же, небось, маковой росинки во рту сегодня не держал?
– Да нет, тётя Авдотья, я сегодня и позавтракал плотно, да и по дороге целых два раза перекусил. Наелся досыта.
– Так ты что, есть не хочешь? Я целый день у печи возилась, чтобы вас всех накормить, а ты отказываешься? Вот я тебе сейчас! – И она шутливо замахнулась на него поварёшкой, которую достать успела, про щи вспомнив.
– Ой, не бей меня! – подхватив её игру и прикрыв голову руками, заголосил Иван, а все вокруг засмеялись.
И так ему на душе хорошо стало, что он чуть не прослезился. Здесь была совсем другая жизнь и иные отношения между людьми – добрые, что ли. Иван хорошенько это уяснить не успел, поскольку, как первую ложку ко рту поднёс, все прочие мысли, кроме «до чего же тётка Авдотья вкусную кашу варит», из головы мгновенно улетучились.
Поели, чаю попили, сахара Ивану Авдотья не пожалела, столько кусков в кружку на радостях бухнула, что он даже не растворился весь, а чай таким сладким получился, что во рту ещё долго сладость держалась. После этого Иван начал рассказывать, как жил да чем занимался этим летом, а Авдотья с Настёной принялись грибы разбирать. Он рассказывал, а они слушали, охали да ахали, а Тихон рядом на лавке сидел, бороду пальцами расчёсывал, крошки из неё вычищал. Довольный такой сидел, улыбался. «Интересно, – уходила и вновь возвращалась к Ивану одна и та мысль, – чему он так радуется? Неужто тому, что я вернулся? Да нет, быть этого не может. Наверное, поел скусно, вот и весел».
Грибы почистили, нанизали на льняную бечёвку, как бусы нанизывают, и у печки на ночь повесили – сушиться. Днём-то их на улицу вынесут, чтобы солнышко помогло их досушить, ну а на ночь те, которые так и не успеют досохнуть, вновь к печке вернут.
После этого женщины разбирать Иванову котомку надумали. За края её взяли и на пол вытряхнули. Тут и посыпались Марфины безделушки. Ребятня подскочила, перебирать начала, любоваться. Спорить принялись, кому что достанется. Но мать всё у них отняла, подзатыльников вволю отпустила, чтобы руки свои куда не следует не совали, и Тихону каждую брошку по очереди протягивала. И каждую он в руку брал и к глазам подносил.
– Где взял и почём? – обратился он к Ивану.
Тот всё рассказал, как было.
Тихон продолжал перебирать брошки, а когда ему одна пуговица в руки попала, он её долго перед глазами крутил.
– Товар такой, что с ним одним пойти можно, только долго не проходишь – живо всё раскупят. Сколько у неё этой красоты?
– Мешок небольшой я видел, но всё это или ещё где-то припрятано, не знаю.
– Хороший товар ты нашёл, Ванюша, хороший, – размеренно повторил Тихон несколько раз. – Тебя посылать – добро набирать. Видишь, я уже даже прибаутку про тебя придумал. Ладно, хватит голову хозяевам дурить, пойдём домой, времени уже много, спать пора.
До конца недели Тихон с Иваном занимались неотложными делами. Чинили короба под товар. На ярманку они с ними не пойдут, конечно. Всё, что там куплено будет, на подводе в Жилицы приедет. Столько, сколько Тихон наметил купить, на руках принести даже с тележкой невозможно, до зимы придётся ходить, перетаскивать. Перебрали всю одежду. Осенняя справной была, а вот кое-что из зимней нуждалось в ремонте. Тележка с санками оказались в полном порядке, так что о них можно было пока не беспокоиться.
После Фроловской будет ещё несколько ярманок, более мелких, но некоторый товар, по словам Тихона, и там подкупить можно будет. Ну а как Фроловская закончится, сразу в путь, поэтому со всей подготовкой надо было закончить за эти три дня.
Больше всего времени потратили на разработку планов, как и куда идти. Иван по прошлому году думал, что они ходят туда, куда глаза ведут. Однако всё оказалось далеко не так. Тихон всё тщательно рассчитывал, да не на пальцах, а используя карты и свои записки. Среди его карт одна была старая, вся замызганная. «Генеральная карта Российской империи», – прочитал Иван в самом верхнем углу. Больше он ничего не понял, так как всё остальное не по-русски было написано. Этой картой Тихон очень дорожил. Досталась она ему от одного хорошего человека – так он сказал. Дед Павел ему её в наследство оставил. Жил когда-то такой человек, очень грамотный и много знающий. Он был учителем и наставником Тихона в течение всей его офенской жизни, но несколько лет тому назад скончался. Когда Тихону сообщили, что дед Павел умирает, он все дела бросил, извозчика нанял и помчался с учителем прощаться. Не зря спешил, успел его застать ещё на этом свете. Вот тогда и получил в подарок ценную карту. Большой она была, но Иван счёл её для их дел бесполезной. Очень уж мелко на ней всё нарисовано было. По такой карте ходить пешком невозможно.
Кроме неё, Тихон был владельцем целого ряда от руки перерисованных карт уездов и волостей Владимирской и Московской губерний. Там почти все деревни были указаны, жаль только, расстояния проставлены на глазок. И всё же многие офени ничего бы за них не пожалели. Но самым большим богатством Тихона, по мнению Ивана, была та самая небольшая карманная книжка в кожаном переплёте. В неё Тихон скрупулёзно каждый день, устал или не устал, хорошо себя чувствовал или не очень, в котором бы часу до постели ни добрался, записывал всё, что в этот день с ним случилось. Где был, сколько времени дорога заняла, что и за сколько продал, где ночевал, какая стояла погода. Много чего из той книжицы умный да понимающий человек узнать мог. Книжек таких у Тихона было ровно столько, сколько лет он своим делом занимался. За год книжку он исписывал мелким, но вполне разборчивым почерком. Одно неудобство: приходилось носить с собой и походную чернильницу, и набор перьев, и ножик специальный, острый очень, перья гусиные затачивать, и кисет с песком, чтобы чернила промокнуть можно было.
Иван на всё это добро посмотрел и только головой смог покачать: сколько же труда в каждую вещь вложено. Ему показалось, что проще всего с перьями должно быть. Гусей в деревнях любили, держали их много, так что перья найти нетрудно: выбрал гуся, который тебе понравился, поймал его, да и рви перья. Ему от этого большого вреда не будет, новые вырастут, а пишущему человеку польза. Догадка насчёт гусей Ивану понравилась, вот он и решил с ней Тихона как-нибудь на досуге познакомить, да запамятовал.
И только когда он возмужал настолько, что самому пришлось в книжку заметки о свершённых делах записывать, узнал, насколько это хлопотное и тяжёлое дело – перья гусиные к письму готовить. Прежде всего надо было узнать, какой рукой человек пишет. Ведь перья на гусиных крыльях имели разный изгиб, поэтому, если пишущий был правша, то перья, только маховые и только третье или четвёртое, доставали из левого крыла, а если левша – то, соответственно, из правого. Затем их надо было подвергнуть очину. Этот процесс был достаточно долгим. Вначале с перьев удаляли бородку, то есть тонкие волоски, затем их обезжиривали, варя пятнадцать минут в зольном растворе, промывали, сушили, а потом закаливали. Для этого перья выдерживали в горячем песке при высокой температуре, около 65 градусов. И вот только подготовленные таким образом перья очиняли: остро наточенным перочинным ножом, откуда и пошло его название, обрезали наискосок, а совсем уж в конце их кончик расщепляли. Оказывается, когда кончик пера косо срезан, на внутренней поверхности проявляется пористая часть, хорошо впитывающая чернила. Они задерживаются на пере и потихоньку при письме стекают к самому его кончику. Опытный писарь мог, один раз обмакнув перо в чернильницу, целую страницу исписать. Но всё это Иван узнал уже много позже.
Он попробовал было разобраться, что там такое пишет Тихон, но если различать печатные буквы научился, книжки вечерами нередко читал, успел даже к этому занятию пристраститься, то вот понять, что пером написано, пока не смог.
Целый день они потратили на перебор товара, оставшегося с прошлого года. Он весь был в отличном состоянии, и Тихон для начала принялся отбирать среди него то, что сразу намерился к новому товару добавить, да раскладывать всё на десяток кучек – на несколько первых выходов, а остальное вновь убрал в сундуки да короба, откуда оно потихоньку тоже в дело пойдёт.
Ярманка открывалась в девять утра восемнадцатого августа. До этого часа на территорию ярманочного городка покупателей не допускали, так что спешить особой нужды не было. Вышли они из дома, плотно позавтракав, когда шести ещё не было. Одеты были по-праздничному. На голове у Тихона красовалась шёлковая шапка с небольшими полями, украшенная блестящими пуговицами и кистями. Длинная рубаха-косоворотка с невысокой стойкой, сшитая из белой холстины, спускалась ниже пояса, слегка прикрывая неширокие и тоже холщовые порты. Рубаха была расшита цветными шёлковыми нитками – узор бежал по её низу, вдоль рукавов и по воротнику-стойке. Красивый цветной плетёный ремешок не стеснял движений Тихона, но при этом не давал рубахе трепаться на ветру. Поверх рубахи была надета плисовая жилетка с такими же металлическими пуговицами, как и на шапке. При ходьбе Тихон её расстегнул и так и шёл с распахнутой душой, как он сам сказал. Обут он был в щегольские высокие кожаные сапоги.
Ивана приодели не менее нарядно. Авдотья загодя сшила ему красивую льняную рубаху-косоворотку. Подпоясан он также был вязаным ремешком. Ивану очень нравился этот ремешок, который ещё летом связала и подарила ему по возвращении Настёна. Порты тоже были сшиты из льняной ткани. А вот сапоги купить не смогли – их надо было обязательно мерить. Поэтому на ногах у Ивана были лапти, а вместо онучей он намотал себе широкую полосу льняной ткани и крест-накрест перевязал её шнуром, связанным всё той же Настёной из цветных шёлковых ниток.
Погода выдалась как на заказ. Было и тепло, и сухо. Деревья ещё даже не начали желтеть, так и стояли мощной стеной, ограждая путников от нещадного солнца. Шли не торопясь, разговаривая обо всём и, как потом оказалось, ни о чём: то о птицах и зверях разных, землю населяющих, то о деревьях и кустарниках, и про погоду тоже не забывали. Так и прошли более полутора десятков вёрст. На дороге царило непривычное оживление. Казалось, все живущие в этих краях направлялись в Холуй, на ярманку. Шли целыми семьями. Попадались даже с малыми детьми, которые на закорках у отцов сидели, хотя и ходить умели. Так много красиво наряженных людей Иван до того никогда ещё не встречал. Все вокруг разговаривали громко, весело, отовсюду звучали смех, звуки дудок и рожков. Некоторые умудрялись на ходу даже на балалайках играть. Тихон теперь шёл быстро, широким шагом. Иван за ним с трудом поспевал, иногда приходилось чуть ли не вприпрыжку догонять.
Деревни вдоль самой дороги попадались нечасто, в основном они стояли чуть поодаль. Дорога петляла из стороны в сторону, обходя овраги и лесную чащу. По небольшому узкому мостику через речку Шижегду, где телеги могли двигаться только в одну сторону, они успели перейти на другой берег, опередив огромный воз с сеном. Лошадь лениво его тащила, а он раскачивался, грозя в любую секунду завалиться на бок.
– Эк нагрузили, – с осуждением произнёс Тихон. – Давай-ка, Иван, от греха подальше, мимо пробежим. Не дай Бог, рухнет эта громада, раздавит нас, как комаров.
Мостик был старым, лишь две новые доски лежали вдоль. Именно по ним и следовало двигаться подводам. Доски были широченными, и, казалось, можно, даже не глядя под ноги, по ним спокойно проехать. Тихона чем-то и этот мост, и воз, подъехавший уже к нему вплотную, заинтересовал. Он остановился на другом берегу, чуть отойдя от речки, и с любопытством наблюдал, как молодой мужик осторожно, с явной опаской вёл коня под уздцы по мосту. Старик в смешном колпаке на голове шёл следом, следя, чтобы колеса телеги не соскользнули с досок. Всё обошлось, но Тихон всё равно осуждающе покачал головой.
Пока Тихон стоял, Иван осматривался вокруг – на ходу-то некогда по сторонам глазеть, ноги все о кочки да корни обобьёшь, а тут минутка выдалась. Таким это место красивым оказалось, что Ивану будто даже дышать тяжелей стало – так горло сдавило. В обе стороны река, как в сказке какой, уходила вдаль, под кроны деревьев, которые сомкнулись и переплелись так, что солнечный свет не мог сквозь них пробиться. Деревья вокруг стояли высокие, стройные и такие толстые, что только макушки у них покачивались слегка. И листья на них ещё зелёными-презелёными были и тоже чуть трепетали, ветерком овеваемые, и еле заметно шуршали. На мосту и рядом с ним, где все деревья давно уже были вырублены, чтобы дорогу проложить, солнце заливало всё светом и теплом. А вода в реке около моста прозрачная-прозрачная – всё дно видно. Даже рыбёшек каких-то, совсем уж мелких, разглядеть можно было, как они у берега резвятся.
Если же вдаль по реке посмотреть, то там её русло терялось в лесном сумраке. И вода была тёмная, неподвижная, будто в пруду. То ли зелёная, то ли вообще чёрная – не поймёшь даже. И ни один листок не шевелился, всё словно замерло. Так и думалось, что где-то там, в глухой чаще, стоит замок, а в нём все спят, поскольку царевна, что в замке живёт, о заколдованное веретено укололась, вот и лежит в своих покоях, царевича, который её поцелует, дожидается. В том царстве даже ветерок и тот заснул, ну прямо как над речкой этой. Иван как раз накануне книжку новую прочитал, которую Тихон в дом, пока он отсутствовал, притащил. Книжка называлась «Спящая красавица», и в ней всё происходило так, как он сейчас себе представил.
– Иван, что замер-то? Красота пленила? Да уж, красиво вокруг. И где только слова такие найти, чтобы это описать? Нет таких слов и быть не может. Ну нельзя словами передать, как ветерок нежно-нежно твоей щеки коснулся или лучик солнечный – вон один, видишь, через густоту веток пробился и речку осветил. Видишь, как всё изменилось в одно мгновение? Ну как это всё на бумаге изобразить? Я пытался, да не раз. Вроде в голове всё так ясно и понятно, пиши только. А как перо в руку возьмёшь, все красивые слова исчезают куда-то, а вылезает такое непотребство, что даже самому перечитывать не хочется. Вот я это дело и бросил, всё одно ничего у меня не получалось.
У моста через Тезу возникла небольшая задержка. Холуй стоял на другом берегу, а перебраться туда можно было только по мосту, где две встречные телеги не смогли разъехаться и сцепились бортами. Шум и ругань неслись по всей округе, два мужика прямо там, на мосту, с кулаками друг на друга, словно петухи, наскакивали. На обоих берегах ротозеи собрались, интересно же посмотреть, кто кого. Не понял Иван, давно ли они тут стоят – никто из них всё не решался первым драку начать, только словами перебрасывались. Наконец какой-то мужик, решительный с виду, к ним подошёл да что-то сказал. «Наверное, пригрозил чем», – подумалось Ивану. Оба быстренько присмирели, успокоились и через пару минут расцепились. Для этого и надо-то было, чтобы та телега, которая в их сторону ехала, немного назад сдала.
Пока все стояли и ждали, когда мост освободится, Иван времени не терял. На драчунов он смотреть не стал, драк и без них много уже повидал, а вот что вокруг делается, хотелось ему рассмотреть спокойно, без всякой спешки. Вдоль обоих берегов Тезы тянулись длинные помосты, у которых стояли в основном небольшие, но настоящие корабли. Некоторые ещё с поднятыми парусами были, видно, или пришли только, или, наоборот, отходить собирались. Но большинство надёжно верёвками к берегу были привязаны. До сих пор Иван видел только небольшие лодки, на которых люди своё добро перевозят или рыбу ловят, а тут корабли, да сразу столько, да все такие разные, что хоть что делай, но остановиться дóлжно, чтобы всё это великолепие рассмотреть.
Тихон еле оттащил своего помощника от реки.
– Пойдём, Ванюшка. Успеешь ещё на этих, по воде плавающих, насмотреться, да и сам на них накатаешься вволю. Погодь только немного.
К ярманочному городку они подошли, когда тот уже несколько часов как открылся. Это и впрямь словно настоящий город был. Площадь он занимал огроменную. Иван ещё издали на него залюбовался.
За высоким тыном из заострённых сверху брёвен, чтобы лиходеям перебираться через него было затруднительно, виднелось море крыш. Дома за оградой стояли разные: в основном одноэтажные, но немало было и тех, что два этажа имели, а некоторые даже и три. Иван от увиденного замер на месте, чуть ли не рот открыв.
– Что, Ванюша, застыл? – донёсся до него как будто издалека голос Тихона. – Не ожидал, что ярманка такой большой окажется?
Иван как очнулся, головой встряхнул и теперь уже на Тихона уставился. Тот стоял напротив и улыбался, а затем объяснять принялся:
– Здесь одних только лавок более трёх сотен. Некоторые просто огромные, там одних приказчиков с десяток крутится-вертится, да и товаров разных столько, что перечислять устанешь. Есть среди них и такие, которые наверху ещё одно торговое место имеют, чтобы иным, нежели внизу, товаром торговать можно было, а ещё выше покои расположены, где хозяева и обслуга ихняя отдохнуть могут. А есть не лавки, а лавчонки, в которых лишь один человек поместится, да и тому тесновато покажется. В таких лавках приказчиков не бывает, там сам хозяин товара приказчиком работает. Но, сказать тебе хочу, и у тех и других покупатели находятся, иначе с какого перепуга люди за наём помещения деньги платить станут.
Тихон замолк и даже пару шагов успел сделать, но вновь остановился и продолжил:
– Так это я тебе про лавки только рассказал. Они что – они, как избы в деревнях, постоянно на одном месте стоят. А кроме лавок, здесь ещё чуть ли не сотня балаганов имеется. Ярманка закончится, их разберут, сложат да на время уберут в надёжное место, а к новой ярманке вновь соберут. Многие балаганы под торговлю приспособлены, как у твоих знакомцев, о которых ты говорил. Но есть и такие, где всякие лицедеи, да циркачи с магами, да шуты гороховые народ развлекают. Мы с тобой туда обязательно сходим, а если времени хватит, то и не единожды. Вот ты поизумляешься. – И он ещё раз улыбнулся.
«Наверное, вспомнилось ему что-нибудь», – подумал Иван.
– А ещё там трактиров целая улица, – продолжал рассказывать Тихон, – туда нам тоже хочешь не хочешь, а заходить придётся. Я, например, уже сейчас готов перекусить, но пока у нас на это времени нет… Что это мы стоим-то? Пойдём побыстрее, дел полно! – спохватился он вдруг и широкими шагами направился к входу на ярманку.
Толпа, стоявшая у входа, уже вся растеклась по её просторам, поэтому Тихон с Иваном вошли внутрь почти без помех. С правой стороны стояли высокие шатры. Ивану показалось, что в самый первый вошёл кто-то из его новых знакомых, о чём он и сообщил Тихону. Тот, коротко поразмыслив, ответил:
– А что, давай-ка мы твою догадку проверим, да заодно я с дядей Феофаном познакомлюсь. Ты вроде говорил, что у них товар имеется, который нас заинтересовать может. Так что вперёд.
