Владимир Короленко
Дневник, 1917-1921

Полная версия

Все, значит, сделано. Милиция провожает меня до моих дверей, и под начальством своего начальника (Цебольского) отправляется в другое место. Дебольский назначен уже, кажется, городским головой Семенченком. Человек интеллигентный. Знает Пешехонова³³ и Мякотина³⁴, впечатление довольно приятное.

На следующий день – вчера все еще известия о расстрелах и о стихающих, но еще не вполне стихших грабежах… Утром в квартире Немировского собирается целая компания: тут Малама, Сулима, католический священник, – все им освобожденные от тюрьмы. Является заведующий контрразведкой, записывает фамилии свидетелей и берет с собой Сулиму и Сподина, который тоже явился с женой. Жена сообщает мне, что от пережитых волнений бедняга Вас‹илий› Степанович стал что-то заговариваться…^[47]

Инцидент кончен. Выступает другой. Арестовали доктора Генса. Это левый социалист-революционер. Был комиссаром здравоохранения, действовал в духе смягчения жестокости. Мы с Праск‹овьей› Сем‹еновной› отправляемся в Европейскую гостиницу. Здесь тон уже другой… Прасковью Семеновну встречают тоже знакомые, которых она посещала в тюрьме… Генс, оказывается, уже освобожден.

Освобождена и Чубова, которая приходила ко мне и рассказывала домашним, что она и все арестованные пережили ужасы. Ямпольский был с ними. Когда она передавала деньги пришедшему к ней человеку, Ямпольский сунул в деньги записку, на которой был адрес дома № 1 по Садовой, т. е. мой или Ляховича. Офицер увидел записку, прочел ее, кричал что-то о том, что никто не может мешаться в их дела и никто не заступится. Потом скоро за Ямпольским явились двое. Один – огромный и мрачный, настоящий палач. Увели… остальное известно. Застрелили среди белого дня и бросили на Сретенской улице…

Говорит, что с ночи тон изменился. Успокоили всех, что бессудных расстрелов не будет. Приказали часовым никому не выдавать арестованных и т. д. Это, очевидно, действие приказа Штакельберга, нашего посещения с Ляховичем и посещения Павла Ник‹олаевича› Маламы…

Нам сообщают еще о том, что арестован меньшевик Ласман. Мы с Пашенькой расспрашиваем о нем. Офицер заходит в комнаты арестованных, спрашивает Ласмана, но его нигде нет… Может быть, уже где-нибудь лежит, как и бедняга Ямпольский…

Еще накануне разнесся слух, что последний эшелон не уехал… Началась канонада и машинист сбежал. Все бросились с поезда врассыпную. Говорят также, что где-то под Яреськами или Сагайдаком перехвачен поезд с исполнительным комитетом. Алексеев и Дробнис будто бы повешены… У меня сжимается сердце… В числе последних, стремившихся на вокзал, когда мы оттуда уезжали, – я увидел Дитятеву. Это молодая девушка, искренно убежденная большевичка, прекрасная натура, детски чистая и преданная. Это она несла ночью 2 миллиона из казначейства для детских колоний. Она совершенно забывала о себе, думая только о других и о деле… Что-то теперь с нею?.. Какая судьба постигла этого полуребенка, созданного из того психического материала, из которого создавались святые, и кинутого теперь в эту дикую свалку?..

20 июля (2 августа)

17 июля (старый стиль) был у нас Серг‹ей› Петр‹ович› князь Львов³⁵, муж нашей знакомой по Ессентукам Ел. Ив. Львовой. Он занимает у добровольцев видное военное положение. Производит приятное впечатление, но… начался разговор на разных языках. Меня он не застал, беседовал с семьей… грабительский погром, три дня производившийся в Полтаве, называет народным гневом, разразившимся над евреями, и т. д. Человек очень благовоспитанный и потому, когда пришел ко мне во второй раз, то уже мы на разных языках не говорили.

Я отдал в возобновившийся «Полтавский День» статью, в которой говорил о событиях, о грабежах и т. д. А. Я. Имшенецкий³⁶ говорил у нас, что они не пытались даже представить эту статью в цензуру, хотя она была далеко не так резка, но начинать беседу с читателем, минуя такие события, – я считал прямо невозможным. Редакция начала с славословия и скользнула мимо грабежей кратким замечанием, что, к сожалению, радость омрачилась некоторыми прискорбными событиями и т. д. Вчера я опять отдал статью, озаглавленную «Лови комиссара!», где говорил об опасности доноса и безоглядных арестов… Сегодня статья не появилась, и мне даже не сообщили о причинах. С кадетами, по-видимому, каши не сваришь.

Продолжают кое-где твориться мрачные вещи. В Никольском переулке, рядом с нами, расстреляли женщину. Расстрелял некий Железняк на почве личных столкновении некоей Руденко с истинной мегерой, его женой. Сильно опасаюсь, что расстреляны 4 человека, самовольно задержанных частью якутского полка в кадетском корпусе. Константин Иванович говорил в корпус по телефону с воспитателем Шереметовым. Он признал, что есть 4 заключенных. А вчера, когда я пришел к Ромашкевичу, заступающему место директора, – их уже не было и куда и кто их отвел, – неизвестно… Вчера же приходил П. Н. Малама, которому я говорил о том, что в корпусе есть нечто вроде застенка, и сообщил Авд‹отье› Сем‹еновне› шепотом, что он не советует мне ходатайствовать за Финтиктикова (один из арестованных в кадетском корпусе)… Это может «скомпрометировать» (!). Там же сидел Ив. Влад. Рыбальский, который арестован за то, что у него бывал Дробнис. Рыбальского выпустили. Этими арестами распоряжается какой-то Гринев.

Расстреляли несколько китайцев. Большевики поставили их на карауле в разных местах на южном вокзале и… забыли снять с караула. Когда пришли деникинцы, – они стояли на местах, ничего не понимая, и только твердо помнили, что снять их может только их разводящий. Очевидец рабочий рассказывал мне, что одного из этих несчастных застрелили при нем! Он до конца не отдавал винтовку.

– Ну, китайцы!.. – с пренебрежением сказал один из обывателей, старающийся тоже прекратить зверства.

Приходил утром Ромашкевич, воспитатель корпуса, исполняющий теперь должность директора. Вчера был у него: порядок в кадетском корпусе еще не восстановлен, но некоторые воспитатели и канцелярия уже внедрились в бывшее здание большевистского красноармейского штаба. Там же стоит якутский полк, и там же почему-то держат некоторых арестованных. В том числе держали какого-то Финтиктикова. Молоденькая жена его приходила ко мне в тревоге. Он служил у большевиков смотрителем склада, и ему приходилось проходить мимо корпуса с красной кокардой и револьвером. Место было безобидное, коммунистом он не был, но… его видели кадеты (он еще очень молодой человек). Когда он шел к себе на квартиру с женой, его догнал кадет верхом и пригласил «старого знакомого» следовать за ним. Привел в корпус, и тут его арестовали. Мы с Ляховичем говорили третьего дня вечером по телефону с кадетским корпусом. Воспитатель Шереметов навел справки и ответил, что действительно есть трое или четверо – не помню, – заключенных, но на вопрос, есть ли Финтиктиков, – отвечать отказались… На следующий день я пошел к Ромашкевичу, знакомому мне по обществу помощи военнопленным³⁷ и еще потому, что я много хлопотал по поводу корпуса и ареста воспитателей. Он только что переселился в свою прежнюю разгромленную большевиками квартиру. Выслушав меня, принял большое участие в этом деле, обошел здание, расспросил и узнал, что офицеры якутского полка приводили арестованных, хотели поместить в карцер, но там не оказалось решетки; поэтому поместили в помещении бывшего склада провизии. Сегодня арестованных уже нет…

Что с ними сделано – неизвестно… Есть основание думать, что их бессудно расстреляли, несмотря на приказ…

Ко мне явился вчера Андр. Ник. Емельянов, а сегодня Викт. Ив. Дмитренко с женой и дочерью. Они рассказали, что неподалеку от нас в Ново-Николаевском переулке офицер (выслужившийся из солдат) Железняк арестовал, избил и затем расстрелял некую Руденко. Жена этого Железняка – женщина отвратительного поведения, не давала покоя соседям, кутила с красноармейцами и т. д. Соседи ходили жаловаться, но «Железнячиха» уверила большевиков, что это ее преследуют контрреволюционеры. Теперь пришел муж, добровольческий офицер, вмешался в этот спор, порешил его своим судом. По жалобе жителей Железняк и Железнячиха были арестованы, но теперь оба свободны. Так как Железняк врывался уже в квартиры и других жителей маленького переулка, грозя и им, – то теперь в переулке трепет. Эту ночь в нем не спали напролет. Я говорил в телефон 3-го участка городской стражи (бывшая милиция). Обещали наблюдать, но… людей нет.

Дело это – полная параллель с делом большевика Кулика, также сводившего семейные счеты в Прасковеевке.

22 июля (4 августа)

Вчера, поздно вечером, звонок, являются две женщины. Одна заплакана. Это – Мария Федор‹овна› Царингер. Ее две дочери служили в чрезвычайке, одна машинисткой, другая регистраторшей приезжих. Их теперь арестовали и… отвели в кадетский корпус. Я звонил по телефону, Костя тоже, но на сей раз ничего не могли добиться толком. Сказали только дежурному воспитателю, чтобы передал о новом аресте Ромашкевичу.

Наутро опять известие: никого в корпусе нет. По-видимому, еще два бессудных расстрела. У меня был Ив‹ан› Владимирович Рыбальский. Он сам сидел в кадетском корпусе. Его арестовали по доносу, что у него бывал Дробнис. Это верно: у них старое знакомство, но Рыбальский не большевик и, встретившись со старым знакомым, упрекал его и с ним спорил. На почве личной ссоры с домохозяином Коганом какая-то Перниц (жилица) донесла и на Когана и на Рыбальского. Явились офицеры, сильно под хмельком, арестовали Рыбальского, а жену Когана (которого не застали) избили шомполами (засвидетельствовано врачами). Из офицеров Рыбальский помнит фамилии Шебеко и Катарского. Особенно грубо вел себя Шебеко. Когда Рыбальского привезли в комендатуру, то он на избиение женщины пожаловался коменданту. Тот ответил, что «на офицеров Добровольческой армии жаловаться нельзя». Потом отвезли Рыбальского в корпус. По его словам, там арестованными распоряжался Катарский. Вел себя корректно и на следующий день сказал: «Мне, кажется, приходится извиниться».

Это было 18-го числа (по старому стилю). В корпусе Рыбальский был посажен вместе с тремя заключенными: фамилии их Финтиктиков, Кувшило и Кисинг. Финтиктиков – совсем юноша, Кувшила подозревали, что это он – Демьян Бедный, большевистский поэт, Кисинг – красноармеец, раненный, взятый из госпиталя. Он – еврей, но толстовец по убеждению, не ест мяса. Сильно страдал от раны в ногу. Впечатление производил хорошее: по словам Рыбальского – глаза трогательно чистые. Сегодня Рыбальский встретил на улице унтер-офицера, который их караулил. По его словам, человек добродушный. (Вообще, офицеры вели себя грубее солдат.) Встреченный ехал на пролетке и жестом показал, что трое расстреляны. Так как суда не было, то, очевидно, это расстрел без суда уже после приказа…

Сегодня я, Семен Борисович Вексель и Праск‹овья› Сем‹еновна› вместе отправились к вице-губернатору Панчулидзеву³⁸. Прием уже в губ‹ернаторском› доме. Панчулидзев – молодой человек, наружности довольно приятной, в обращении вежливый и даже любезный. Он принял нас первыми (даже не в очередь), выслушал, по большей части согласился с просьбами принципиально. Единственный упрек, который можно сделать этому представителю деникинской власти, это – некоторая еще административная неопытность и в связи с этим отсутствие деловитости. Наш разговор продолжался час, когда приемная была битком набита. И это потому, что П‹анчулидзе›в еще не умеет сначала выслушать суть дела, а уже потом говорить самому… Но в общем, по-видимому, намерения хорошие и впечатление благоприятное.

Совсем другое впечатление от свидания с начальником контрразведочного бюро. Малама говорил, что общественные деятели просили назначить С. П. Саевича. Назначили другого. На меня сей последний произвел впечатление человека самоуверенного, грубого и главное – тупого. Он заявил мне и П‹расковье› С‹еменовне› (мы опять пошли вместе), что дает нам лишь 10 минут, предупредил вперед, чтобы не было «широковещательных разглагольствований», и затем, когда я постарался изложить ему то положение, которое занимал Политический Красный Крест и я лично «при смене разных властей», то он резко перебил меня и довольно грубо прочитал наставление: «Смены власти не могло быть, – петлюровцы и большевики были не власти, а разбойники». Я почувствовал, что сердце у меня сжимается и я готов наговорить резкостей. Но сдержался и сказал только, что он сам сокращает нужное время, придираясь к словам… Когда город и значительная часть страны в течение целых месяцев находится во власти той или другой партии, назначающей своих агентов, имеющих возможность судить и казнить, издавать приказы и т. д., то я вправе сказать, что это была фактическая власть. Итак, начал я опять, при смене разных властей нам пришлось выполнять такую-то роль посредников между этой властью и населением. Прежние власти признали эту нашу роль, прислушивались в известной степени к нашему голосу, и потому теперь вновь многие обращаются к нам. Мы хотим выяснить, в какой степени возможно это теперь.

Сухо и довольно грубо он несколькими репликами дал понять, что пример разбойников большевиков ему не указ… Они наладили уже весь аппарат, который действует вполне беспристрастно, и ничего больше ему не надо.

Я ушел с чувством, что через этого человека действительно ничего не сделаешь для смягчения дикого произвола.

А вечером – я получил письмо: почему вы не пишете, «не выпускаете воззваний», не кричите!.. Да и правда, у нас есть свобода печати, есть газета… Но редакция этой газеты не смеет представить моих статей даже в цензуру.

Приходили два молоденьких офицера, приехавшие из Харькова. Ченч (кажется) и другой, фамилию которого я забыл. Это уже не первые. Дня два-три назад под вечер к нашему дому пришел чуть не целый отряд такой же молодежи. Меня не было и домашние были озадачены, увидав около 20-ти военных, ожидающих у наших дверей. Оказалось, что это военная молодежь пришла заявить о своем уважении к «писателю Короленко». Я поблагодарил за доброе слово, посидел с ними в садике, и мы разговаривали в течение минут 20-ти, впечатление очень приятное: это молодежь совершенно интеллигентная и еще не испытавшая того яда справедливого оскорбления и ненависти, который испытало среднее офицерство. По некоторым отзывам, – теперь старые офицеры – лучше более молодых. Может быть, теперь самые молодые и особенно интеллигентные офицеры внесут хоть какую-нибудь свежую струю в атмосферу озлобления и мести, которая делает так часто из добровольческих офицеров – прямо палачей.

Деникин в воззваниях и обращениях держится в разумных пределах. На балу, которым местное дворянство встретило деникинцев, – Штакельберг прямо сказал, чтобы дворянство не надеялось, что они пришли, чтобы силой восстановить их прежние права. Этого не будет. Но… вопрос, как будет проводиться эта умеренная программа. Есть признаки, что кое в чем уже сказывается противоречие, истекающее главным образом из общего настроения офицерства…

Преследование «украинства» под теми же влияниями одичавших исполнителей принимает нелепые формы, в земстве уже слышали, как бумаги на украинском языке вызывали замечание: «Что это за собачий язык»… В первом же приказе (отпечатанном еще в Константинограде) требуют уничтожить все вывески на галицийском языке. Во время приема у Штакельберга я обратил его внимание на это выражение и на то, какой оскорбительный смысл в нем заключается. Украинский язык несомненно существует, на нем говорят миллионы людей, и нельзя запрещать его на Украине. Он поблагодарил и обещал, что уничтожения вывесок не будет.

Но оно все-таки было… Кажется, теперь прекращено.

23 июля (5 августа)

Сегодня как раз напечатан приказ Кононовича (коменданта города), воспрещающий самовольное снятие вывесок, которое «замечалось в последние дни», и предупреждающий, что все, замеченные в проявлении таких шовинистических явлений, будут привлечены к строгой ответственности.

Контрразведка действует в полном согласии с взглядами вчерашнего моего собеседника. «Власти не было, а была шайка разбойников». Поэтому все должностные лица, бывшие при господстве разбойников, – сами разбойники. На этом основании арестована целая серия земских служащих из Освiты, в том числе Овcieнко (или «вский»), а также Вас. Тарасович Карпенко, начальник уголовно-разведочного отделения. И это в такое время, когда в городе действует шайка отпущенных из тюрьмы грабителей!..

24 июля (6 августа)

Приходила жена Конст‹антина› Марковича Кирика, заплаканная. Мужа арестовали. Письменные свидетельские показания, данные перед лицами, которых он выручил так или иначе, – принять отказались. В том числе мое.

25 июля (7 августа)

Арестовали также Тома, Лаповка, приходили за Викт. Ал. Кисилевым (заведовавшим уголовно-следственным юридическим отделом), арестовали Вас. Тарасовича Карпенка, заведовавшего уголовным розыском… Вообще проводится взгляд Щукина: были только разбойники, а не власть. Кто помогал разбойникам, хотя бы в мирных и необходимых функциях, – должны быть схвачены.

26 июля (8 августа)

Вчера разрыли 3 могилы на усадьбе Белевича (у‹гол› Большой Садовой и Келенского бульвара, совсем близко от нас). Впечатление ужасное: на земле разложили рядом 16, кажется, трупов. На многих – следы истязаний и побоев. У некоторых шеи затянуты проволокой.

По большей части – это бандиты. Карпенко дал мне сведения о большей части казненных. Тут – во-первых, участники шайки Черного ворона, совершившей несколько вопиющих убийств, в том числе убийство семьи Столяревского и другие убийства, которые я отмечал в свое время. Эта шайка «работала» в Полтаве и в уездах Полтавском и Кобелякском. Глава ее был Дым. В ней участвовала Екатерина Петраш, переодевавшаяся в мужское платье и совершавшая вооруженные нападения, Ив. Калюжный, Крещенский и Яценко. Другая шайка «Волк» действовала только в уездах Полтавском и Кобелякском (Марусич, Марк Корсунь, Шамрай и Дьяченко). Фамилии других бандитов установить пока не удалось. Кроме того, расстреляны и не бандиты: Кузубов и Стадник. О Стаднике ничего не знаю. Кузубов был известный погромщик, изуверный черносотенец, избивший когда-то палкой Д. О. Ярошевича, бывшего тогда редактором «Полтавщины». Теперь он был уже болен и, вероятно, вполне безвреден. Его расстрел – месть за прошлое. Когда я говорил Сметаничу: зачем вам нужна эта развалина? Ведь он болен и содержится в психиатрическом отделении, – тот ответил: мы получаем множество заявлений: «почему вы не расправитесь с Кузубовым?»…

Трупы были вырыты и разложены рядом. Во двор Белевича входили и выходили кучки народа, в том числе дети. Впечатление ужасное. Говорили о следах страшных истязаний, о гвоздях в пятках, о том, что выколоты глаза и проволоки продеты из одного уха в другое! Много преувеличений. Я говорил с тов‹арищем› прокурора Кравченко. Следы побоев были. Рты заткнуты тряпками. На шеях петли из ремней или из проволоки; очевидно, отказывались идти и их тащили волоком… Обращает внимание труп женщины, – очевидно, Петраш. И теперь, несмотря на разложение, видно, что была очень плотная и сильная… Оскаленные зубы, мертвые маски, страшный запах. В толпе – возмущение и ужас. Все это показывает, что с человеческой жизнью, даже с жизнью разбойников, надо обращаться бережней. Если бы приговор был постановлен гласным судом, то население хоть знало бы, в чем дело, и не приписывало бы этой казни политической мести. Но… я говорю приверженцам «новой власти»: если бы вырыть таким же образом тех, кто расстрелян деникинцами и выставить полуразвалившиеся трупы, то впечатление было бы тоже ужасно. Впрочем, расстрел Кузуба и Стадника не имеет оправдания, а проволоки и ремни на шеях казненных показывают, до какого озверения может дойти человек при повседневной практике. Они были надеты затем, чтобы тащить упиравшиеся жертвы. Молва сделала из этого еще больший ужас: говорили, что проволоки были продеты из одного уха в другое, – что, разумеется, совершенная нелепость.

Комментарии

Дневник 1919 года

¹ Вера Чеберяк получила известность по нашумевшему делу М. Бейлиса (Киев, 1913). На основании ее показаний и других свидетельств Бейлису было предъявлено обвинение в ритуальном убийстве мальчика Ющинского.

² «Лига спасения детей», созданная на Украине в 1918 году, оказывала большую помощь в спасении голодающих детей России. В Петроград, Москву, в разные районы отправлялись продукты питания, наиболее ослабевших от голода детей вывозили на Украину, в Крым и Новороссию, где были созданы специальные детские колонии. По инициативе В. Короленко в октябре 1918 года было основано Полтавское отделение Лиги. Вскоре он был избран его почетным председателем. В. Короленко принимал деятельное участие в работе Лиги и отстаивал ее существование перед всеми сменяющимися властями.

³ Г. С. Петров (1866–1925) – известный публицист, бывший священник. Во время Первой мировой войны был военным корреспондентом газеты «Русское слово». После революции выступал в разных городах с евангельскими проповедями.

⁴ Н. И. Бобриков (1839–1904) – генерал-адъютант, начальник штаба войск гвардии и Петроградского военного округа, финляндский генерал-губернатор (с 1898 года). Был убит в Гельсингфорсе местным националистом.

⁵ Вероятно, речь идет о С. Е. Бразоле (1851-?) – предводителе полтавского дворянства, гофмейстере, члене Государственного совета от дворянской общины.

⁶ С. К. Глинка-Янчевский (1844-?) – редактор газеты «Земщина», отражавшей взгляды монархистов.

⁷ Газета «Полтавщина» издавалась в 1905–1906 годах кружком местной интеллигенции. Редактировал газету Д. О. Ярошевич. В. Короленко состоял членом редакции газеты и поместил в ней несколько своих статей.

⁸ И. О. Немировский – бывший присяжный поверенный, в то время являлся членом тюремной инспекции.

⁹ Жена В. Короленко – Авдотья Семеновна с осени 1918 года находилась в Крыму, а затем в Одессе.

¹⁰ Очевидно, В. Короленко имел в виду В. Майского (И. М. Ляховецкий; 1884–1975). Короленко располагал неверными сведениями о том, что В. Майский был расстрелян Колчаком. В 1917–1918 годах В. Майский – член ЦК РСДРП. Осенью 1918 года – министр труда в правительстве Самарского Комуча, за участие в котором был исключен из РСДРП. В 1920 году порвал с меньшевиками, в 1921-м был принят в РКП(б). С 1922 года – на дипломатической работе. В конце февраля 1953 года был арестован, в 1955-м – помилован. Академик АН СССР.

В юбилейные дни «Русского богатства» в 1918 году В. Майский послал в редакцию большое приветствие – «„Русскому богатству“ в день его двадцатипятилетнего юбилея». – См.: «Минувшее. Исторический альманах», вып. 1. Париж, 1986; Москва, 1990, с. 307–311.

¹¹ Историк, известный общественный деятель, издатель С. П. Мельгунов (1879–1956) в первые годы после Октябрьской революции арестовывался многократно. Первый раз – в сентябре 1918 года, затем в ноябре того же года. В. Короленко обращался к X. Раковскому по этому вопросу; за освобождение С. Мельгунова боролись и многие известные деятели: В. Д. Бонч-Бруевич, К. И. Ландер, А. В. Луначарский, В. Н. Подбельский, Д. Б. Рязанов, В. М. Фриче и др. (подробнее см.: С. Дмитриев. По следам красного террора. – «Наш современник», 1991, № 1, с. 142–155).

¹² И. П. Белоконский (1855–1931) – публицист, прозаик, земский деятель, занимался статистикой. Был близок к народникам, в 1879 году арестован и в 1880 году сослан в Сибирь (Красноярск, Минусинск). На этапе познакомился с В. Короленко, переписка с которым продолжалась около сорока лет. В 1900-х годах был близок к «Союзу освобождения», затем к партии кадетов. После 1918 года И. Белоконский отошел от литературной работы.

¹³ В письме от 20 марта 1919 года В. Короленко писал X. Раковскому: «Прежде всего о „неблагонадежности“. Теперь она у вас называется „контрреволюционностью“. ‹…› Она – средство глупое, бесцельное и глубоко безнравственное, так как судит и карает не за поступки, а за „образ мыслей“. ‹…› Когда людей сажают в тюрьму только за то, что они хлеборобы, или за то, что они монархисты, то я считаю это посягательством на ту область, которая должна оставаться неприкосновенной, с чем можно бороться лишь убеждением и положительной деятельностью, но не карой. Карать можно лишь за поступки, а не за мысли. ‹…›

Далее: с кем или с чем вы воюете? Достаточно ли того, чтобы данный человек принадлежал к буржуазии или к хлеборобам, чтобы объявить его врагом народа, поставленным вне закона? Очевидно, недостаточно. ‹…› Иначе это будет не борьба за идеи и за новый уклад жизни, а звериная свалка. Если бы у нас была независимая печать ‹…› то Вы бы узнали, сколько по разным чрезвычайкам, особенно уездным, томится людей только за „звание“ или за убеждения. Сколько льется слез ‹…› сколько это вызывает недоумения, сочувствия к жертвам и даже негодования в самой широкой простой среде. И ‹…› из этих слез, вздохов, суждений, как из незаметных испарений, накопляются грозовые тучи. ‹…›

Почему я – не большевик и даже выступающий против большевизма – пишу все это? Вот почему. Приглядываясь к происходящему, я ниоткуда не вижу того, что мог бы признать настоящим, правильным, верным. Все партии несут односторонность, ослепление, жестокость. ‹…› Пока среди людей растет только озверение и свирепость. ‹…› И никто из вас, взаимно враждующих, этого не хочет как следует увидеть. Всем только бы победить противника. Это как в этой войне: не догадались, что проиграли все, в конце концов, даже победители. Мы, может быть, близки к таким страшным бедствиям, о которых нынешнее положение далеко еще не дает полного понятия. ‹…›

Еще два слова. Тюрьмы и чрезвычайки у нас перегружены. Когда-то один жандармский генерал ‹…› показал мне целый сундук, наполненный доносами, и сказал: „Мы не можем не давать им хода. Мы сами во власти доносчиков“. Подлейшее из бытовых явлений – охочий донос – действует во все времена при бессудности и произволе. И те самые охочие люди, которые прежде доносили жандармам, часто теперь доносят чрезвычайкам. ‹…› Но нет ничего опаснее, как очутиться во власти доноса. А ваши администраторы уже в значительной степени попали под эту власть. И это опять опасно для вас самих.

Говорят, что скоро откроет свои действия революционный трибунал. Говорят, предстоят расстрелы. Берегитесь этого средства. Виселицы не помогли Романовым, несмотря на 300-летние корни.

В политической борьбе казни вообще недопустимы, а их было уже слишком много. Жестокость заливает всю страну, и все „воюющие“ на внутренних фронтах в ней повинны. Вы, большевики, не меньше других. ‹…› А вот если бы нашлась сторона, которая сказала бы: довольно жестокостей, довольно мести. Мы не мстим политическим противникам, а только боремся с ними в открытом бою, – то это прежде всего поразило бы всех. Это было бы ново, и это показало бы поворот, на который способна только сила, сознающая себя и свои задачи.

Боюсь, что это утопия… Постарайтесь хоть ограничить, насколько возможно, применение казней. Я когда-то боролся с казнями, ставшими „бытовым явлением“, при царской власти. И теперь продолжаю следить за этим явлением. И должен сказать: такого разгула казней, подчас ничем, да, ничем не оправдываемых, я никогда себе не представлял.

Если бы Вы захотели и смогли положить предел хотя бы этому разгулу политических казней, – это было бы новое, истинно разумное и истинно полезное человеческое слово в страшной свалке, которою охвачена вся Россия и от которой она погибает ‹…›» (Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (РГБ), ф. 135, разд. 11, карт. 16 а, ед. хр. 63, лл. 1–4. Письма В. Короленко к X. Раковскому опубликованы с разночтениями в «Вопросах истории», 1990, № 10).

¹⁴ Третий раз С. Мельгунов был арестован в марте 1919 года. Жена С. Мельгунова вновь обратилась за помощью к видным общественным деятелям, в том числе к В. Короленко. Тот немедленно написал письмо X. Раковскому. «Помните, я раз писал Вам об аресте С. П. Мельгунова в Москве. Вы тогда ответили, что, по справкам, среди арестованных его фамилия не значится. Это было верно: к тому времени он был уже отпущен. Но вчера я получил известие, что он арестован опять. Не знаю, какие преступления на него возводятся в смысле „неблагонадежности“. Но думаю, и даже уверен, что они не могут быть серьезны. А арест его – дело очень серьезное: он душа кооперативного издательства „Задруга“, около которого существует много литературных работников и работников печатного дела. ‹…› Не благодарю специально за приостановку бессудных казней, так как уверен, что Вы сделали это в интересах справедливости и самого большевистского правительства. Во всяком случае – это было нужное и хорошее дело со всех точек зрения». – Письмо от 15 апреля 1919 года (ОР РГБ, ф. 135, разд. 11, карт. 16а, ед. хр. 63, л. 15).

¹⁵ В. В. Меллер-Закомельский – барон, государственный и общественный деятель, член Государственного совета. В августе 1915 года в результате объединения в Прогрессивный блок буржуазно-помещичьих фракций IV Государственной думы и Государственного совета был избран председателем Бюро этого блока. Возглавлял контрреволюционную организацию «Совет государственного объединения России».

¹⁶ Д. Ф. Андро (1866-?) – землевладелец Волынской губернии, предводитель дворянства, член I Государственной думы; когда Одесса была занята французами, был эфемерным «министром внутренних дел».

¹⁷ 21 марта 1919 года в Венгрии была провозглашена Венгерская советская республика, после падения которой 1 августа 1919 года была установлена диктатура Хорти.

¹⁸ Н. А. Григорьев (1894–1919) – штабс-капитан царской армии, украинский националист, петлюровский атаман, присоединился со своим отрядом к Красной Армии и участвовал в боях за Одессу; 7–9 мая он поднял антисоветский мятеж, который был подавлен. Григорьев убит махновцами 27 июля 1919 года. 24 августа в Одессу пришли войска Деникина, власть которого продержалась здесь до 7 февраля 1920 года.

¹⁹ Егоров Павел Васильевич (1889-?), один из видных военачальников гражданской войны. Из крестьян. Участник первой мировой войны, капитан. С января 1918 г. командовал 1-й рев. армией, действовавшей против войск Центральной Рады. В апреле – мае 1919 г. командовал Полтавской группой войск. Далее возглавлял различные воинские соединения, воевал против Врангеля. Затем занимал командные должности.

²⁰ Имеется в виду «анархистский полк» из местечка Диканька между Миргородом и Полтавой.

²¹ Речь идет о жене С. Г. Семенченко.

²² В начале июня В. Короленко написал несколько писем X. Раковскому. 2 июня он писал: «‹…› Нельзя не приветствовать упразднения уездных чрезвычаек… После вмешательства здешнего губисполкома и Вашей телеграммы бессудные расстрелы, о которых я Вам писал, прекратились в Полтаве. Но уездные чрезвычайки продолжали расстрелы до последнего времени. Еще недавно расстреляли до десятка человек в Кобеляках, да и в других уездных городах происходит то же.