Владислав Март
Фольга
В новый момент, в другой день, после того как звонило сделало своё тревожное дело на тумбочке у кровати, я оказываюсь у раннего окна. Напротив залитого светом незнакомого дома. Из моего отельного прямоугольника отлично видно, что и здесь, одному жильцу пришло в голову отразить тепло света звезды блестящей фольгой. Он залатал три окна без малейшей щели серебрянкой. Что за той занавеской? Выживают ли цветы за ней? Там темно или светло? Этот жилец родственник жильца на семнадцатом этаже того другого дома напротив моей кухни в другом городе? Они состоят в форуме борцов с жарой? Я пролетел шесть часов над страной побеждала и развивала, покрыл огромное расстояние, мой звонило несколько раз сменил часовой пояс на экране, а здесь та же фольга на окнах. Из любого места государства рождаются люди способные укрыться за серебристой плёнкой. Лишь бы не чувствовать этой жизни света, не испытывать больше тепло дня. К ночи пришла другая идея. Что если, подобно повинности при Петре Первом, каждый дом обязан выставить рекрута государю, в виде заклеенного окна. Скрыться от света звезды повинуясь некоему плану царя. Обозначить тугой матовый квадрат на коже здания с людьми, любящими прозрачные окна. Для чего то нынешнему Петру? Ни для чего. Иногда приказы дают чтобы проверить их исполнение независимо от логики и смысла.
Потом был какой-то рабочий день. Такой вялый и несобранный, не разделённый на стадии, что удивляешься, за что вообще тебе платят деньги. Немного, но платят исправно. День прошёл в стенах одной отельной комнаты. Онлайн отменил все живые встречи и съел меня целиком. Пять открытых вкладок, сто открытых вкладок. Коврик для мышки, ковёр для моих стоп, покрывало для моей спины. С чашкой растворённого кофеила поставляемого мне в отельную комнату вместе с полотенцами и зубной щёткой я подошёл к окну. Дом напротив изменился. К ряду из трёх заклеенных фольгой окон добавились ещё вставки того же титанового оттенка. Другие соседи демонстрировали светоотражение. За время что я сижу тут ещё две квартиры посеребрились. Копирование. Контр Ц, контр В. Минус два места где люди терпят свет и любят тепло. Минус два места, где люди.
Потом ещё какой-то день. Рабочий ли? Или я всё-таки победил с себе наёмного и вышел на большую дорогу? Иногда я так хотел бросить работу и уехать туда, где происходят большие дела. Где тоже работа, но другая. Для людей, для страны, что-то такое… БАМ! В смысле магистраль. Или ГЭС. Или прививало от дифтерии в степях калмыков. Социальное, нужное, светлое. Такое важное и яркое, где молодые люди растягивают свою молодость вдоволь. Где снимают фильм «Девчата»… Я… Я так всегда хотел. И ведь бы же предложение, тот звонок, анкета, роспись, подъёмные, что-то про обувь. Важна она, удобная обувь. Без обуви мы не пройдём до солёного далёкого океана… и до тундры, и до тайги. Я определённо что-то подписал, открывал и закрывал двери, листал удостоверение, трудовую. Олдскульную бумажную трудовую. Я показывал кому-то язык и живот… Ладони мои чесались, воспоминания были так реальны. Наверное, я в отпуске, или дорабатываю те самые знаменитые две недели чтобы отпустили. Отпустили в новую нужную деятельность. В тундру, в тайгу, однозначно я выбрал что-то человечески-нужное, путеводное. Путеводило.
Они бежали передо мной и чередовались. Выкатывались к мчащейся машине своими яркими двуцветными лапами. Большая часть деревьев были подсвеченные С-ем зелёные сосны. Во всей своей стати и высоте, массой создавали изумрудный фон природы. От кромки асфальта до далёкого горизонта, на сопки, на берега оврагов, всюду залезли их ноги. Очень редко расступались сосны перед тропой серых линий опор проводов, хороводом убегающих кратчайшей дорогой вверх на перевал. Конвоем. Просеки ЛЭП тонули в зеленке массы и не выделялись, нужно было присматриваться чтобы убедиться в наличии серого тока. Другой цвет напротив забирал всё внимание. Отодвигал сосны на задний план. Множество жёлтых штрихов рассекали зелёнку, сливались местами в рощи, снова разделялись и бежали вдоль растущего холма крапинкой. Отдельные жёлтые деревья подходили и к дороге, где они казались золотыми. Лиственницы в начале октября были прекрасны. Неказистые летом на виду у их пушистых братьев-хвойных, блёклые веники поздней осенью, страшные штыри зимой, сейчас они брали все лайки и все сториз. До неба передо мной стояли яркие зелёные и жёлтые деревья в сухой ясной погоде. Чудесный подарок за смелость уехать так далеко от тополей средней полосы. Пейзаж напоминал форму бразильской сборной по футболу. Светоблики лиственниц на зелёных полосах сосен. Не хватало лихого мяча, что запрыгает по сопкам, по редким мостам через холодные ручьи, по крышам ещё более редких автобусов, по бетонным туалетам остановок. Асфальт пронзал двуцветный лес и стремился в высоту. Чем выше, тем больше рождалось поворотов и знаков опасности на дороге и тем дальше было видно в стороны отсутствие какого-либо большого города. Вот бы мне такую работу. Ехать по обезлюденью и чувствовать себя нужным.
Деревни деревянных некрашенных заборов, заброшенные пастбища, пара приземистых коров и лошадей, разобранный до катков трактор, всё говорило о периферии, о дикости, местах силы и освобождения от стереотипов столицы. Столбы с проводами превратились из бетонных в деревянные. Заправки были заколочены. Магазины имели на двери расписание работы в котором было два-три дня в неделю. Где-то на вершине особенно крутой сопки показался крест, непонятно как туда забравшийся. Где-то на ограде особенно крутого поворота гнили пластиковые цветы. На красивых сухих деревьях над оврагами сотни пёстрых ленточек означали что-то святое и важное. Бешеный ветер не давал им повиснуть, они так и жили в вечной судороге. Хотелось остановиться и фотографировать эти молитвы ветра, низкие облака над соснами, золото лиственницы, прозрачную воду, но… Но дорога гипнотизировала и машина не хотела терять внутреннее тепло. Своего седока и свою миссию. Машинило должно мчаться, дела нет до чередования красоты в природе, до рождения чувства единения живого с живым в эти последние фотоновые дни года. Хотя, как может быть живой прибитая к доске доска. Мчаться. Мимо невысоких изб с фасадом в три окна, из которых одно или два обязательно заделаны изнутри серебряной плёнкой. Чтобы С-е не растопило старь и традицию. Чтобы тепло бесплатное не заменило крестьянский труд, где всё не даром даётся. И здесь, вдали от города, от моей смелости оставить работу командировочника, окна серебрятся, не показывая людей. Будто так где окно увешало фольгой, людей совершенно нет. Если бы люди появились на фоне этого серого серебра, это выглядело бы как икона. Не надо так пугать. Нет, так нет. Людей съел жаркий октябрь. Никто не голосует у дороги, не продаёт пирожки, не пасёт коз. Колёса вращаются, внутри железно-пластикового монстра я перекатываюсь к храму. К дацану. Так здесь называются храмы.
